Текст книги "Пришельцы. Выпуск 1"

Автор книги: Юрий Васильев

Соавторы: Наталья Крупина,Вадим Невзоров,Александр Волынцев,Николай Бондарев,Анатолий Афонин,Любовь Климанова,Владимир Наумов,Валерий Тиглев,Вячеслав Мягких
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Александр Волынцев

Ванька

Ванька Жуков, двадцатилетний мальчик, отданный три месяца назад надежными людьми в учение к посудомойщику «Мак Дональдса» Бляхину, в ночь под Новый год не ложился спать. Дождавшись, когда все посетители слегли на (и под) столы, он достал из укромного уголка под кофемолкой маркер «Паркер» и, разложив перед собой измятую салфетку с фирменной буквой «М», стал писать:

«Милый дедушка, Константин Макарыч! – вывел он со вздохом кривыми буквами. – Пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Новым 1999 годом…».

Перечитав, Ванька с досадой сплюнул, переправил «1999» на «1886» и продолжил: «Нету у меня здесь никого, только ты один, и то там. Смотрю я вокруг, как ты велел, да заметки записываю. А вокруг – жуть кошмарная и страхи страшные.

Человеки тут совсем как у нас. Когда в бане. А как портки да прочая наденут, так и не поймешь: мужик аль вовсе насупротив. Потому как мужики сплошь подбородки со шшоками скоблят, как барин с Погорелкина (помнишь его?), а девки да бабы в штяниках ходят, почти все курят цигарки, как ты, и ругаются хуже дружка твово, Федьки-ямшшика, когда тот подопьет на день промежнародной солидарности трудяшшихся женчин 8 Марта. (Правды ради сказать, одну видел шибко баскую девку. На наших похожа. Сарафан дюже красный да сапожки сафьянные. Токмо чудная какая-то: стоит – не шелохнется цельные дни в трактире, через большушшее стекло на улицу глядит да хлеб-соль в руках держит. То ли ждет кого, то ли по родимой стороне тоскует, как я. Уж хотел было с ней перемолвиться, да она молчит, как та хлеб-соль в руках ейных.)

Не поверишь, дедушка милый мой, Константин Макарыч, народ несчастный живет в избах каменных, по 100—300 семей в кажной. Живности, окромя тараканов, не держат, а те, которые совсем странные, в своих комнатах собак держат. Мучают их, бедных, взаперти, выводят токмо пару раз за день на улицу, чтоб те нагадили: которые под куст, а которые и посередь дороги. Жалко их до невозможности.

А семьи (клянусь, дедушка!) собираются дома токмо вечером и допоздна сидят, в живую картинку тарашшатся. А в картинке той то бабы голые скачут, то мужики друг дружку лупасят (кровишши-то!). А то вовсе чего-нибудь полыхает, али совсем бесстыдство полное и невозможное, какое ни во сне увидать, ни нашему Барбосу с Каштанкой выдумать. А детишки малые тож всю эту пакость глядят, а потом играются, уродами всякими себя кажут.

А природа, где подальше от города, как и у нас, хороша. Походишь по лесу – как дома побывать. И зашшемит так, что инда сплакнешь. Вот токмо снег серый.

А терпежу моего нету больше, милый дедушка. Починяй свою машину быстрее да забирай меня отсель, покуда я тут буйства какого не учинил. Потому как это токмо мертвые сраму не имут, а я живой покуда, и глядеть на это все нет никакой мочности.

Забери меня, дедушка! Я тебе ероплан пособлю довершить, если хошь, а если хошь, так хоть в подпаски, хоть куды хошь, токмо забери! А я никогда больше не буду прокламациев домой таскать, Дарвина выброшу, а Вовку, ежели придет, с крыльца спушшу.

Остаюсь твой внук, Иван Жуков.

Милый дедушка, поспешай!»

Ванька свернул вчетверо исписанную салфетку и вложил ее в конверт, купленный накануне за рупь девяносто пять…

Подумав немного, он подышал на выдохшийся маркер и написал адрес: «На деревню дедушке. В 1886 год».

Наталья Крупина

Бекака по-бетадиански

Коля Бертлинг сунул руку в карман и наощупь пересчитал наличные. Так, на двойные пельмени в «Завтраке Студента» хватит.

Это скромное, уютное кафе появилось неподалеку от пединститута год назад. Внутри оно напоминало учебную аудиторию с настоящей учебной доской (на ней официанты записывали заказы) и с кафедрой-баром. На полках бара выстроились тома книг. Справа – учебники, в центре – классика, слева – детская литература. Удивить эта картина могла только новичка. Постоянные посетители знали: под красной обложкой тома с надписью «Психология» прячется классическая «беленькая». Студентам, правда, водку не отпускали. Ученая братия довольствовалась, в основном, «Высшей математикой» – светлым пивом, «Зарубежной литературой» – фруктовым напитком и «Политэкономией» – банальным квасом. «Приключения Буратино» обозначали газированный напиток «Буратино», «Сказки братьев Гримм» скрывали под своей обложкой разнообразные морсы и соки. Перекус в кафешке стоил недорого. Но вот обслуживание было на высоте – хозяева дорожили репутацией заведения – по залу сновали подтянутые официанты в шапочках бакалавров. У Бертлинга не так давно завязались приятельские отношения с одним из них – деликатным молодым человеком Матвеем. Тот всегда оставлял для нового приятеля уютное местечко под фикусом, а бывало, отпускал в долг котлеты «аспирантские» или окрошку «переэкзаменовка». Николай решил заказать «Двойной коллоквиум» – пельмени с маслом и сметаной и стакан кофе «Черный интеграл».

Привычно поздоровавшись с загорелым лысым барменом, Николай прошел в зал и присел за любимый столик. Матвея в зале не было, а когда он, наконец, появился, Бертлинг заметил, что его знакомый чем-то здорово расстроен. Очки – непременный аксессуар всех официантов – постоянно запотевали, и Матвей каждую минуту снимал их и протирал салфеткой.

Увидев Николая, официант привычно кивнул, рассеянно положил на край стола меню и метнулся на кухню.

– Должно быть, серьезные неприятности у человека, – подумал Николай, взяв в руки меню.

– Ух ты, дизайн поменяли, – удивился он, с любопытством разглядывая и ощупывая большой прохладный прямоугольник из желтого металла. Обычно меню имело вид потрепанного журнала синего цвета с надписью: Кафе «Завтрак Студента». На обложке же этого была выбита витиеватая надпись: «Кафе „Галактическая гильдия“».

Николай озадаченно ущипнул себя за мочку уха и раскрыл книжицу.

«Фривуте из кусяся в собственном яде», – значилось в графе «горячие закуски».

– Прикольно. Это что розыгрыш? – Николай изумленно покрутил головой, пытаясь вычислить замаскированные видеокамеры и персонал съемочной группы, но таковых не обнаружил и снова уткнулся в меню.

«Рожки партавца длиннопупого». – Вероятно, гадость невообразимая, – хмыкнул он и заинтересованно пробежал глазами по списку необычных блюд. В разделе «холодные закуски» стояли «кукивини по-альдебарански» и «бекака с прослойками по-бетадиански». Последняя заинтересовала Николая больше всего, тем более что рядом с ней стояла цифра двадцать пять.

– Бекаку надо попробовать. Непременно!!! – подумал он и решил заказать «пыкырь свежевыжатый», который был обозначен в графе «напитки», и «шамшрутки марсианские» – по всей видимости, десерт.

Через минуту возле столика появился Матвей. Мысли его все так же блуждали неведомо где. Галстук скрюченно топорщился в районе плеча. Шнурок правого ботинка развязался и зеленым червяком тащился за официантом. Глядя мимо приятеля, Матвей выслушал заказ, рассеянно черкнул что-то в блокноте и исчез.

Николай огляделся по сторонам. За столиками сидело несколько парочек. Сизоносый глуховатый педагог по мировой литературе мрачно потягивал мартини, прыщавый аспирант с непроизносимой фамилией Повертайребейло брезгливо ковырял вилкой пельмень, несколько однокурсников Николая уплетали традиционную картошку с сосисками.

– Странно, странно, – покачал головой Бертлинг, – а что если… нет, не может быть! Придет же в голову такая нелепость!

Он украдкой вытер вспотевшие ладони о скатерть. В желудке отчетливо булькнуло. Матвей появился минут через пять. С отрешенным видом он поставил тарелки с едой на стол и вновь пропал.

– Человек-невидимка какой-то, – обиделся Николай, пододвигая к себе тарелку с бекакой. Больше всего эта штука напоминала разрезанную вдоль гигантскую гусеницу оранжевого цвета с черными перепонками. Внутренности гусеницы были заполнены зернистой фиолетовой субстанцией. Николай прикрыл глаза и понюхал блюдо. Пахло аппетитно.

– Ну что ж, попробуем вашу бекаку, – подумал Николай и, подцепив вилкой кусочек «гусеницы», положил его в рот. Бекака таяла во рту как мороженное, напоминая вкусом креветки, краковскую колбасу, гусиную печень, охотничий сыр и маринованный чеснок одновременно. Расправившись с первым блюдом, Николай придвинул к себе пыкырь свежевыжатый – тягучую жидкость ярко-зеленого цвета и блюдце с шрамшрутками. Вторые были похожи на черных бабочек в сахарной пудре. Земных вкусовых аналогов Николай так и не нашел. Покончив с шрамшрутками, он приготовил деньги и постучал по тарелке вилкой. Обычно он этого не делал, но сегодня Матвей был совершенно невменяемым.

Через минуту официант подошел к его столику.

– Шестьдесят пять лемов, – сказал Матвей, беспрестанно вздыхая и протягивая Николаю золотой прямоугольник с выдавленной на нем цифрой шестьдесят пять.

– Ладно, Матвей, хорош прикалываться, – хлопнул Николай официанта по плечу. – Это ведь розыгрыш? Учти, я догадался сразу, как только сел. Ну, где операторы, девушки, цветы?

– Цветы, розыгрыш? – очнулся официант. Он ошалело посмотрел на своего визави. Затем взгляд его упал на меню, раскрытое на первой странице, на тарелки с остатками бекаки и шрамшруток. Побелев, Матвей плюхнулся на стул рядом с приятелем.

– Вот. Так и знал. Теперь точно отчислят! – трагично выпалил он и, уронив голову на скатерть, заплакал.

– Э-э-э, Матвей, ты что? Хорош рыдать. Мало ли что случается в жизни. Меня вон в прошлом году вытурили за то, что из огнетушителя ректора окатил, и то потом восстановили.

– Восстановили? – с надеждой уставился на Николая Матвей.

– Точняк. Их же тоже не гладят по головке за отчисленных будущих специалистов.

– Меня точно отчислят, это ужас. Два таких ляпа!

– Расскажи, может, полегчает.

– Что ты! – замахал руками тот, – а, впрочем, что теперь терять? В общем, я учусь в пищевом на официанта. Третий курс. Межгалактический факультет. Бета Диана.

– Как?!!

– Я у вас инкогнито на исторической кулинарной практике. Параллельно прохожу практику у себя в кафе.

– «Галактическая гильдия»!

– Ага, а откуда ты?.. Ах да, меню! Ну, словом, сегодня утром у меня был экзамен по обслуживанию тарменков из созвездия Лебедя. Все шло нормально. А в конце завтрака я им в качестве десерта вместо кульпурия тасского принес ассемплюху тухликанскую, представляешь?!!

– Представляю, – сочувственно покивал головой Николай, – ассемплюха это ужасно.

– Вот. И я говорю. Тарменки впали в комуссию, ректор в ярости, а мне и осталось-то учиться всего пару симплеков. И куда теперь?

– А если пересдать?

– Не удастся. Если бы хотя бы я их хотя бы камплюками иплимскими накормил – еще туда-сюда, а то ведь они холоднокровные сам понимаешь.

– М-да, влип ты.

– Дважды влип. Тебе вот бекаку.

– Ну я-то могила. Только вот откуда ты в нашей столовой эту бекаку взял?

– Перемещался к себе. Транскоммутация. Поверишь, в таком ауте с утра был, что ничего не соображал. Меню оттуда в рассеянности прихватил, а заказы твои тоже тупо коммутировал.

– Ладно, замнем. Твои не догадаются. Там что, блюда считают?

– Ага, а твой метаболизм? Ладно бекака и пыкырь, а вот шрамшрутки?

– Э-э-э, так что, я тоже… того, в комуссию?!

– Нет, в комуссию нет, а вот биологической жидкостью твоей теперь прожечь любой металл можно.

– М-да-а! Ну, что ж теперь! Поздно пить «Боржоми», когда легкие отклеились.

– Ой, – Матвей сморщился вытащил из-под языка маленькую позолоченную пластину размером с ластик и уставился на нее. – Вызывают. Декан сейчас долбасить и тумасить будет. Спасибо, что выслушал. Ты – реальный пацан.

– Ты тоже. Удачи. Увидимся.

– Вряд ли! Будь.

Николай посмотрел на место, где только что стоял официант. Затем перевел взгляд на стол. На серой льняной скатерти стояла ваза с цветами, сухарница с недоеденным кусочком черного хлеба и все. Никаких тарелок с остатками экзотических блюд.

– Порядок, – кивнул сам себе Бертлинг. Затем переместил заполненный желудочный мешок под мышку, заменив его новым. Украдкой почесав запасной клешней пупок, Бертлинг спрятал ее обратно в брюшную складку.

– Сдам зарубежку и махну домой на Альдебаран, а потом к бетадианцам. Хорошую они там бекаку готовят, даже моя бабушка не могла бы приготовить ее лучше, а этими жуткими пельменями все три желудка испортить можно. Кошмар, – Николай огляделся и незаметно поковырял щупальцем в преджелудочном зобу. Затем откинулся на стуле и побарабанил пальцами по столу.

– Вам меню принести? – к столу метнулся незнакомый коротышка с полотенцем наперевес.

– Спасибо, А у вас ассемплюха тухликанская есть?

– Я не знаю: я только сегодня заступил. Я спрошу у поваров?

– Ладно, не парься, – покачал головой Николай и, попрощавшись с барменом, направился в туалет. Через секунду он переместился на Альдебаран и отправился сдавать психологию руконогих тирпемплеков, коим, собственно, и являлся. Сегодня еще нужно было дописать курсовую «Субъективные особенности метаболизма у теплокровных особей планеты Земля» и пообщаться с любимой бабушкой, которая просто обожала своего внука-обормота.

Самые достойные проводы

– Славно проводили! С душой, с изюминкой! Моя-то как плакала, а?! И коллеги молодцы, на венок не поскупились. Из живых лилий, между прочим. И гроб для меня тоже выбрали достойный, красного дерева. Заслужил!

Толстяк в дорогом черном костюме, при галстуке, заколотом золотой булавкой, вальяжно развалился на скамье в центре полутемного ритуального зала.

В скорбном помещении он был не один. На соседней скамейке, выпрямив спину и вздернув пухлый подбородок, сидела дебелая блондинка с высокой прической, которую в семидесятые именовали «хала», слева от нее, небрежно закинув ногу на ногу, устроился тип с пропитым лицом и ссадиной под глазом, слева – худощавый лысоватый мужчина во фраке и белых тапочках. Отдельно от всех, в самом углу, притулилась старушка в пестром платке и сатиновой кофте, купленной, должно быть, еще в советские времена.

Ровно сорок дней назад все они оказались посетителями скорбного зала, расположенного на первом этаже здания судебной экспертизы. Точнее, не посетителями, а главными действующими лицами. Усопшими. Сегодня истекал последний перед Божьим судом день их пребывания на земле. И здесь они собрались не по собственному желанию, а потому что так было надо. Неважно кому и почему. Надо и все!

– Так вот, я и говорю, не зря жил. У меня коттеджей три штуки, замок в Испании, яхта, любовницы. Сын в Кембридже учится. Жена костюмы в Лондоне заказывает. Собаку во Францию на случку с чемпионом породы возим.

– Да, жена у тебя ничего. София Лорен в молодости. А рядом-то с ней кто у гроба сидел? – ехидно поинтересовался мужчина во фраке.

– Ах, это – это так, друг семьи.

– Ага, ага, понятно! Ну, не переживай, тебя друг этот и при жизни успешно заменял, и теперь вдове твоей пропасть не даст. Они после поминок, обнявшись, к нему подались. Скорбеть вместе.

– Да я тебя!!!

– Слабо. Не забывай. Ты усоп. И времени тебе земного осталось всего ничего. Вот положенные минуты здесь отсидим и по своим местам и заслугам. У меня-то заслуг много. Я член союза композиторов. Без пяти минут Моцарт.

– А тебя, случайно, сюда не Сальери определил, – мстительно поинтересовался толстяк, который не мог простить владельцу фрака «друга семьи». – Думаешь, раз со мной на час позже прощались, не слышал, как твои коллеги ехидно обсуждали, что ты не столько симфонии писал, сколько жалобы. И что с твоим уходом в мир иной все свободно вздохнут. А папками с твоими ораториями подопрут шкаф в бухгалтерии. На другое они не годятся – фальшивая и никому не нужная музыка. И даже не музыка, а так – скрежет ножа по стеклу.

– Гнусная ложь! – воскликнул фальцетом фраконосец.

– Души не лгут, сам знаешь, – мрачно усмехнулся толстяк. – Кстати, я и сам знаю, что жена у меня шлюха, друзья иуды, компаньон скотина, даже врага достойного нет. Это, пока там был, все за чистую монету принимал. Но похороны достойные! Достойные!!! Сорок дней прошло, а о них до сих пор в городе говорят.

– Ну, у меня тоже, слава тебе господи, богатые получились похороны, – вмешалась в разговор дама с «халой». – Я директор рынка. Меня весь мой рынок пришел проводить. Такие хорошие речи говорили.

– Да уж, – буркнул тип с пропитым лицом. – Одни торгаши ехидно обсуждали, как бездарно гример наложил краску на физиономию, другие держали пари – кому достанутся драгоценности. Дочки шепотом наследство делили, чуть при всех глаза друг другу не выцарапали. А тексты ритуальный писака накарябал. Ему заплатили натурой – списанной говядиной, которая санконтроль не прошла.

– Ну и что? У тебя и таких похорон не было.

– Почему это? У меня все приятели пришли, с которыми дружил. Искренне переживали.

– Ну-ну, то-то их чуть не с милицией выводили, один решил показать татуировку на… ну, словом, прямо здесь раздеваться начал, другой, с бутылкой и стаканом к гробу полез за здоровье усопшего пить, – презрительно фыркнула дама с «халой». – Алкаши чертовы. Житья от вас нет. Поубивать мало.

– Опоздала мать, – хихикнул мужчина с испитым лицом. – Я уже тут. И тебе придется некоторое время терпеть мою компанию. Кстати, хоть друзья у меня и алкаши, а все пришли как один. И помянули потом у гаражей.

– И все равно у меня народу было больше, чем у всех вас, вместе взятых, – высокомерно перебил его толстяк. – Значит, я достоин того, чтобы меня столько людей провожало.

– О себе скромно промолчу. – Композитор по-ленински заложил палец за полу жилетки. – У меня вообще на похоронах были самые известные в городе люди. Это хорошо, когда ты достойный человек. Тебя и похоронят с почестями, и помянут, – он с превосходством покосился на старуху, которая, стараясь казаться еще незаметнее, вжалась в угол.

Старуха была ничейная. Родных у нее не было. Приятельниц тоже. Все умерли давным-давно – еще в прошлом веке.

Да и сама она уже несколько лет не жила, а грезила, одна в пустой квартире, куда три раза в неделю приходила женщина из социальной службы.

Старуха угасла тихо и беспроблемно. Квартира отошла государству, а нехитрый скарб соседям.

– Да-с! Достойный уход еще заслужить надо, друзья мои, – с пафосом продолжал композитор. – В этом смысле нам всем повезло. Почти всем, – исправился он.

Все согласно кивнули и замолчали, с наслаждением воскрешая в памяти пафосные речи сослуживцев, горы цветов и скорбные лица родственников.

Старуха, убедившись, что больше никто не обращает на нее внимания, разжала сухой кулачок и улыбнулась. В бледной сморщенной ладони лежал маленький пластмассовый автомобиль из шоколадного «киндер-сюрприза»…

В тот вечер два дюжих санитара ненадолго занесли в ритуальный зал гроб с ничейной старухой и вернулись в экспертную комиссию за документами.

На скамейке, в самом углу помещения, поджав под себя ноги и не шевелясь, сидел семилетний даун – сынишка здешней уборщицы. Равнодушно проводив глазами санитаров, он слез со скамейки. Затем, косолапя, подошел к гробу и уставился на потустороннее лицо с застывшими нестрогими морщинками. Помедлив, мальчик достал из кармана крошечный автомобиль, который собрал собственными руками, положил игрушку старухе в гроб и на цыпочках вышел из зала. Через минуту санитары вернулись, подхватили гроб и понесли его во двор, где ждал грузовой «Рафик».

– Ну, что, коллеги, пора, – засуетился толстяк. – Пора в небесные пенаты.

Его плотная фигура заколыхалась, словно марево над горячим асфальтом, и пропала. Следом за ним исчезли, растворившись в воздухе, дама с «халой», тип с испитым лицом и композитор. Последней незаметно истаяла старуха.

– Вот неслух! Я же запретила ему играть в ритуальном зале! – в помещении, опершись на швабру, стояла немолодая, усталая женщина в синем халате. – Вот, пожалуйста, – машинка его любимая! А говорил, на улице потерял. Бедный мой сынуля…

Она покачала головой и спрятала игрушку в карман.

Мимолетный сквозняк, словно чей-то легкий, задержавшийся выдох, тронул край ее рабочего халата и так же неожиданно взмыл под потолок устыдившись своей неловкой сентиментальности. Сороковой день закончился.

14 ноября 2009

Раритет

В пятницу, тридцатого ноября, сторожу автостоянки Виктору Петровичу Лапину продали бракованный кубик Рубика.

Обнаружил он это вечером, после ужина. Желтых сегментов на кубике оказалось восемь, а красных десять.

– Безобразие! – возмутился вслух Виктор Петрович. И ведь наверняка во всей партии такой кубик был один… а достался именно ему, пятидесятитрехлетнему холостому неудачнику с кучей болячек.

Неразговорчивый, обиженный на весь белый свет, Виктор Петрович жил в своей «хрущевской» полуторке абсолютно один. Даже принесенные с улицы кошки не приживались в его квартире, а одна, самая отчаянная, даже сиганула с четвертого этажа.

К слову, Виктор Петрович знал, кто виноват в его сегодняшнем бедственном положении. За последние годы он проштудировал километры литературы по психологии, пытаясь определить причину своего тотального невезения. «Ищите корни ваших сегодняшних проблем в детстве», – было написано в одной умной книге.

Да, определенно, все проблемы у Виктора Лапина начались в пятом классе, когда у них появился новый классный руководитель – Валерия Николаевна Ковалева, незамужняя тридцатилетняя старая дева, «синий чулок» и «гюрза», как называли ее за спиной педагоги. Уже спустя много лет от кого-то из приятелей Виктор узнал, что Валерия Николаевна перешла к ним из другой школы, где она чуть не искалечила своего ученика, изо всех сил стукнув его головой о парту.

В новой школе Валендра – как окрестили училку пятиклассники – деликатными методами воспитания тоже не отличалась. Она могла ударить ученика линейкой по рукам, вышвырнуть его за дверь, обозвать «дебилом», «тупицей» и «дегенератом».

Виктор вспомнил, как Валендра вызвала его к доске и заставила решать задачу про пешеходов, которые куда-то все шли и шли и никак не могли прийти.

– Посмотрите на Лапина, – проговорила она с ядовитой ухмылкой. – Он не может решить самой простой задачки для первоклассников. Когда он вырастет, то будет собирать бутылки по помойкам, потому что у него куриные мозги…

Виктор Петрович передернулся от неприятного воспоминания.

– А ведь если бы я не испугался тогда, если бы сумел постоять за себя, все было бы иначе, – подумал он. – Валендра меня сломала. Я стал трусом в квадрате и нулем в кубе! Эх, если бы можно было хотя бы на десять минут вернуться в прошлое и все ей высказать!

Виктор Петрович вяло потыкал пальцами в пластины кубика. Внезапно он почувствовал дурноту. Перед его глазами бешено закружились стороны кубика Рубика – зеленая, красная, оранжевая, опять зеленая, вспыхнул яркий свет…

Виктор Петрович зажмурился, затем осторожно открыл один глаз. От увиденного непроизвольно открылся другой…

Прямо перед ним на темно-зеленой, исписанной синими чернилами парте лежали раскрытая тетрадь, учебник по математике, пенал. Виктор Петрович перевел взгляд на свои ДЕТСКИЕ пальцы с обкусанными ногтями, на ладони, выпачканные в чернилах, испуганно скосил глаза вправо, затем влево. Справа, слева и перед ним сидели одноклассники, какими он знал их в далекие школьные годы. Вон алеет ушами его лучший школьный друг Тимонин Вовка – в девяносто девятом его посадили за бандитизм. Рядом с ним Игорь Огородников – хилый забитый пацан – умер от передоза в чьем-то гараже лет пятнадцать назад. А вон Ленка Ларина. Ее Валендра просто патологически ненавидела. У Ленки были удивительные глаза – фиалковые, с небольшой косинкой. Однажды Валендра нашла у Ленки в тетради листок со стихами – что-то про весну и любовь – и обозвала девочку «профурсеткой» и «стихоплеткой». Ленка потом отчаянно рыдала в коридоре. В последние годы подурневшая, сильно располневшая, Ларина работала гардеробщицей в областной больнице, которую часто посещал Виктор Петрович. Он сухо здоровался с женщиной, и старался поскорее отойти от гардеробной стойки, словно чувствуя за собой какую-то вину…

– Лапин, – услышал он неприятный металлический голос и по детской привычке испуганно втянул голову в плечи. – Мечтаем, Лапин? Ворон считаем? Именно этим ты и будешь заниматься, когда закончишь школу. Хотя, ты школу наверняка не закончишь. Будешь в каждом классе по три года сидеть с дружками за компанию. По Тимонину давно колония плачет, по Огородникову – спецшкола для дебилов!

– Не смейте! – вдруг неожиданно для себя, фальцетом воскликнул Виктор Петрович, вскакивая и с грохотом откидывая крышку парты. А может, это крикнул троечник Витя Лапин, который панически, до тошноты и обморока, боялся Валендру. – Не смейте, слышите?! Вы, садистка! Вы же ненавидите детей! Вас на пушечный выстрел к школе подпускать нельзя.

– Что-о-о-о? – глаза Валендры почти вылезли из орбит. – Ты что несешь? Ты в своем уме? Да я сейчас… к директору. Да ты из школы в один момент… – Валендра вылетела из класса, шарахнув дверью. Одноклассники уставились на Виктора с ужасом и восхищением.

– Т-т-ты… ч-ч-ч-чего, В-в-в-витюха? – испуганно спросил Виктора его сосед по парте Саша Курицын.

После школы робкий, заикающийся Сашка устроился работать водителем в автопарк. Поступать в институт он не рискнул, хотя задачки и примеры щелкал, как орехи.

– Т-т-ты, ч-ч-ч-то, с-с-с-овсем т-т-т-того? В-в-в-валендра т-т-теперь т-т-тебя с-с-с-совсем с-с-с-сожрет!

– Подавится! Ребята, мне нужно многое вам сказать! Не перебивайте и не удивляйтесь, – попросил Виктор Петрович. – Я к вам из нашего общего будущего, в котором всем нам уже по пятьдесят с хвостиком. И судьбы почти у всех сложились не так, как бы хотелось. И все из-за Валендры.

Кто-то прыснул.

– Ребята, вы мне должны поверить. Если я успею все объяснить, многое в вашей в жизни будет не так хре… не так плохо, – исправился Виктор. – Саша! Ты обязательно поступишь в институт и станешь инженером. Таня, – Виктор посмотрел на бесцветную, робкую девочку с тощей косицей. – Ты станешь знаменитой актрисой. Только не обращай внимания на эту дуру. Не позволяй на себя кричать… Толик, – Виктор вспомнил, что вчера его соседа по дому, Анатолия Сергеевича, отвезли в больницу. Третий инфаркт… – Не прогибайся перед этой крокодилицей. Ты станешь знаменитым спортсменом, тяжелоатлетом и будешь ездить на соревнования в Европу и Америку. Ленка – ты станешь известным писателем, твои романы переведут на все языки мира. Палинин будет конструировать корабли…

Виктор говорил быстро, захлебываясь, он должен был успеть подарить каждому его новую будущую биографию.

– А Валендру забудут! Понимаете, забудут! Как будто никогда не было на свете такого человека – Валерии Николаевны Ковалевой. А вообще, ребята, в будущем здорово! Там столько всего изобретут к тому времени, когда вы станете взрослыми. А сколько всего изобретете вы! Только не дайте себя сломать! И ничего не бойтесь!

– А я кем буду?! – Тимонин повернулся к приятелю и теперь смотрел на него с недоверием и надеждой. – Валерия постоянно говорит, что мое место в колонии…

– Глупости! Ты изобретешь необходимый людям медицинский прибор. И многим спасешь жизнь…

– Знаешь, Витек – Тимонин внимательно изучал Виктора. – Ты и правда, совсем другой… как будто и не ты вовсе… и говоришь, как взрослый. Я тебе, конечно, верю. Но все-таки, чем ты докажешь что из будущего?

– Чем?.. – Виктор принялся шарить по карманам школьной формы… шарики, резинка, нет, не то, а это что… кубик Рубика… – Вот! – он победно вскинул руку вверх. – Вот! Это кубик Рубика. Его изобретет через пять лет венгерский скульптор и преподаватель архитектуры Эрне Рубик. Этой головоломки нет в вашем… нашем сегодняшнем дне.

Неожиданно распахнулась дверь, и в класс вошел Семен Иванович Наколюшкин – директор школы. За ним с оскорбленной миной на лице шествовала Валендра.

– Лапин! Опять хулиганишь? – укоризненно спросил Виктора директор.

– Семен Иванович, вы должны меня выслушать, – скороговоркой зачастил Виктор Петрович. – Валерия Николаевна жестокий, неуравновешенный человек. Неужели вы считаете, что учителем в школе может быть человек с неустойчивой психикой?! – Виктор Петрович подошел к Валендре и остановился, глядя ей в глаза снизу вверх. – Я не боюсь вас! Даже если вы меня вышвырнете из класса, как недавно вышвырнули Толика, или ударите по пальцам линейкой, как ударили Таню! Или снова назовете идиотом, дебилом и придурком лагерным! Я вас не бо-юсь!!!

Валендра вспыхнула и принялась хватать ртом воздух.

Семен Иванович внимательно посмотрел на Лапина, на Валендру, медленно обвел взглядом оцепеневший класс.

– Я, в общем-то, зашел к вам по другому поводу, – Семен Иванович откашлялся, – но, похоже, назревает внеочередное родительское собрание. Если, конечно, Витя говорит правду.

– Он н-н-н-не врет, – с места подал реплику Сашка. – В-в-в-валерия Н-н-николаевна – о-она з-з-з-верь!

– Она ненавидит нас, обзывается. И еще говорит, что если мы пожалуемся родителям, то ничего не докажем, а она потом нам наставит колов, – подала голос Татьяна.

– Значит так, в следующую пятницу собрание. Прошу предупредить всех родителей. Вы не против, Валерия Николаевна? – директор поверх роговых очков посмотрел на классную.

Но Валендра застыла, как соляной столб, уставившись на Лапина взглядом, полным яда и ненависти…

В этот момент Виктор почувствовал уже знакомую дурноту, перед глазами замелькали красные, желтые и зеленые пятна…

– …Пап, опять? – услышал он звонкий юношеский голос и открыл глаза. Он сидел перед ноутбуком, на веранде большого, красивого дома. По дорожке из гравия в его сторону шагали смеющаяся рыжеволосая женщина и двое молодых людей.

– Пап, у тебя же выходной! Оторвись ты хоть на время от своих пациентов. И почему ты не отвечаешь на звонки? Мне позвонил дядя Саша Курицын. Он получил Госпремию за свое очередное изобретение и сказал, чтобы ты немедленно ехал к нему на фуршет в офис. У него там сидят директора концерна и японцы, но он сказал, что без тебя за стол не сядет, – объявил юноша постарше, подкидывая в руках какой-то квадратный предмет.

– Хочешь, скажу, что будет потом? – смеясь, подхватил второй. – Все закончится тем, что ты опять уедешь на месяц за границу корректировать сердце очередному премьер-министру Масако Хиродаки.

– Милый, все в порядке? У тебя утомленный вид, – рыжеволосая женщина подошла к Виктору Петровичу и поцеловала его в висок.

«Неужели получилось? – волнуясь, подумал Лапин. – Черт меня побери! Значит, все-таки получилось!»

В его голове ускоренными кадрами пролетали фрагменты его жизни.

Окончание школы – аттестат с одними пятерками.

Два института – медицинский и инженерно-технический – оба с красными дипломами.

Свадьба с Леной, любимой и самой замечательной из женщин.

Рождение Юрки и Игоря – крепких, умненьких мальчишек, теперь – талантливых, перспективных хирургов.