Текст книги "Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке"

Автор книги: Юрий Швец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

VI.

Я проник в штаб внешней разведки КГБ, расположенный в живописном районе на юге Москвы. Все спецслужбы мира и почти все в близлежащем жилом районе Ясенево знали, что это за здание. Однако все подъездные пути были отмечены дорожными знаками с надписью «Санитарная зона», а на входе скромная табличка на двери убеждала ничего не подозревающих посетителей, что они входят в «Научно-информационный центр».

Североамериканский отдел занимал половину пятого этажа в одном из крыльев здания. Сотрудники этого отдела, считавшегося элитным, занимались политическим шпионажем за главным врагом СССР – Соединенными Штатами Америки. По регламенту остальные департаменты должны были координировать свою деятельность с Североамериканским департаментом, поэтому его сфера деятельности простиралась далеко за пределы Северной Америки и, по сути, охватывала весь мир – везде, где появлялись американцы.

Почти все комнаты в отделе выглядели одинаково: пятнадцать квадратных метров (около 160 квадратных футов), обставленные картотечными шкафами, стандартными столами и стульями. В зависимости от обстоятельств в каждой комнате находилось от двух до четырех рядовых оперативников или один менеджер среднего звена. Не было компьютеров или других высокотехнологичных устройств, за исключением транзисторных приемников, по которым по утрам передавали передачи «Голоса Америки», а днем – легкую музыку. Окна выходили в лес, который зимой радовал глаз ослепительной белизной снега, а летом – пышной зеленью зеленеющей листвы.

Дежурный немедленно отвел меня к генералу. Он жил в кабинете раза в три больше остальных, отличавшемся еще двумя дополнительными удобствами: большим телефонным аппаратом на столе и портретом Михаила Горбачева на стене. Младшие офицеры предпочитали украшать свои стены фотографиями полуголых красавиц из западных журналов.

Генерал Станислав Андросов, назначенный начальником управления несколькими месяцами ранее, казалось, полностью освоился на новой должности. Его осанка говорила об его уверенности, его глаза блестели едва скрываемым торжеством. Он никогда не выглядел так, когда руководил резиденцией в Вашингтоне. Всего четыре месяца, а посмотрите на него – он совсем новый человек, заметил я с удивлением. Как говорится, положение делает бюрократа.

Также в кабинете присутствовал заместитель начальника отдела.

– Вы, конечно, понимаете, что ваше пребывание в Америке подошло к концу, – насмешливо сказал Андросов. «Но жизнь еще не кончена, так что давайте перевернем новую страницу и начнем все сначала. Идите в свою комнату, садитесь за письменный стол и напишите отчет обо всем деле Сократа. И помните, искреннее признание – ваш единственный шанс. "

Тирада генерала поразила меня как гром среди ясного неба.

Я ожидал оплеухи за неповиновение, но Андросов играл по гораздо более высоким ставкам. "Искреннее признание – твой единственный шанс" граничит с обвинением в измене, не иначе! Он сумасшедший? – с ужасом спросил я себя. Какая больная шутка!

Но генерал не шутил. Он довел себя до бешеной ярости. Его заместитель, полностью запуганный и сбитый с толку, производил жалкое впечатление. Назначенный всего за три дня до этого, он понятия не имел, что происходит, и проклинал звезды за то, что они привели его в такую неразбериху.

«Получили ли вы информацию о военных планах США относительно Ливии, предоставленную Сократом?» – спросил я спокойно. Мне было трудно сдерживать свои эмоции. Именно эту информацию я получил во время моей последней встречи с Сократом. Его требовал – срочно! – не кто иной, как начальник разведки. Это был мой козырь в рукаве, и я использовал его без колебаний. Но малоэффективно.

– Да, – с сардонической улыбкой ответил Андросов. «За исключением того, что оно попало прямо во внутреннюю контрразведку, а не в аналитическую службу».

Впервые в жизни я почувствовал, как подо мной трясется стул. У меня пересохло во рту. Генерал не шутил, в этом я не сомневался. Он был на рыбалке, расследовал измену, и его маленькая игра могла стоить мне свободы – или того хуже.

Из его слов следовало, что в его команде есть Отдел внутренней контрразведки – местная инквизиция разведки. Надежды против такой оппозиции практически не было. Легко попасть в лапы внутренней контрразведки, но вырваться целым и невредимым практически невозможно. Как только эти ребята начинают расследование, они чувствуют себя обязанными идти до конца. «Дайте нам тело, и мы всегда найдем в нем измену», – так формулировали девиз внутренней инквизиции некоторые циники из политической разведки.

Раньше я улыбался таким мрачным шуткам, но сейчас мне было не до мрачного юмора. Я потерялся, все кончено, подумал я, отчаянно пытаясь сосредоточиться. Мне пришлось вывести свой мозг из состояния паралича. Моя судьба висела на волоске.

«Разве вы не понимаете, что Сократ – это растение, которое американцы использовали, чтобы скормить нам дезинформацию и смягчить вас для последующей вербовки?» Казалось, Андросов вот-вот расхохотается.

«Но разве Сократ не сообщал, что второго удара США по Ливии не будет?» Я слабо парировал. «Насколько мне известно, второго удара никогда не было».

– Пока нет. Но может быть завтра или послезавтра. Так что можно сказать, что ваша судьба решается прямо сейчас в Овальном кабинете Белого дома или в Пентагоне, – сурово сказал генерал. «Мне кажется, вы не в состоянии оценить реальную глубину нашей ответственности. У нас была военно-морская оперативная группа, дислоцированная в гавани Триполи в качестве сдерживающего фактора против американцев. А теперь представьте на секунду, что разведка на основании вашей информации докладывает, что второго удара не будет. наносит ракетный удар по Триполи, и наши корабли случайно попадают. Это будет катастрофа! Американцы взорвут советский военный корабль. Это акт войны в чистом виде! Предсказать ход дальнейших событий становится невозможно. И все из-за твоей информации от Сократа».

«Но второго удара так и не последовало, значит, Сократ был прав». Слушая болтовню этого прикованного к стулу шпиона, я почувствовал, как теряю самообладание.

"Но что, если бы это было?" – насмешливо спросил Андросов, устремив на меня слезящиеся глаза.

«Почему же тогда начальник разведки категорически дал резидентуре три часа на то, чтобы дать ему однозначный ответ, будет ли второй удар? Я так понимаю, вы не собирались отвечать».

«Этот ответ Горбачев потребовал от разведки». На губах генерала играла хитрая улыбка.

– И что ты ему сказал? – спросил я, чувствуя прилив жгучего негодования.

«Я сказал ему, что резиденция в руинах, и поэтому мы не в состоянии дать однозначный ответ. Пусть военное начальство решает, что делать с их военно-морской оперативной группой. Это их проблема».

Какой лицемер! Я думал. В одну минуту он с такой нежной заботой рассказывает о судьбе советской оперативной группы, а в следующую минуту это уже чужая проблема.

– Такой ответ мог бы дать любой в советском посольстве в Вашингтоне, включая дворника, – заметил я. Было ясно, что терять мне нечего и переход в наступление был единственным выходом. «Зачем нам резидентура, если информация о ней не доходит даже до аналитической службы?»

Андросов побледнел от ярости.

– Ты сам во всем виноват, – прошипел он, едва сдерживая себя. «Мы много раз предупреждали вас, что Сократ – сомнительная личность».

«Я не помню, чтобы когда-нибудь слышал, чтобы вы говорили что-то подобное, когда были резидентом», – парировал я. «Когда вам приходилось сообщать об успехах в вербовке, Сократ считался подлинным активом. Только когда вы стали главой Североамериканского департамента, центр прислал нам истерическую телеграмму о нем».

– Вы ошибаетесь, – чуть громче шепота сказал генерал, губы его растянулись в тонкую полоску и побелели. «Я всегда наставлял вас проявлять максимальную осторожность в отношении Сократа. Для этого было достаточно причин. Если все, что вы о нем написали, правда, то он просто сумасшедший».

«Вероятно, да. Честно говоря, я сомневаюсь в нормальности людей, которые соглашаются сотрудничать с какой-либо иностранной разведкой». Это прозвучало слишком вызывающе, но мне хотелось еще немного раскачать лодку, прежде чем нанести решающий удар.

– Вы заходите слишком далеко, – взвизгнул Андросов, и его заместитель нервно поерзал в кресле. «Наши лучшие активы были идеологически мотивированы».

"Когда это было, если я могу спросить?"

– Все равно, – ответил Андросов с видом оскорбленного божества.

Я молчал, глядя на портрет Горбачева. Генеральный секретарь оглянулся на меня со своего высокого насеста.

«Как Сократ получил последнюю информацию из Пентагона?» Генерал продолжал давить на меня.

Я сделал сверхчеловеческое усилие, чтобы сохранять спокойствие.

«Мы были у него дома. Он только что снял трубку, позвонил другу в военно-морское ведомство, спросил его, собираются ли Соединенные Штаты нанести второй удар по Ливии, и тот парень рассказал ему все, что я сообщил в своей телеграмме… Это все в моем отчете.

– Я прекрасно знаю, что в вашем отчете, – зловеще сказал Андросов. После небольшой паузы он возобновил натиск. – Так ты собираешься сказать правду? Ответь мне. Во время твоей последней встречи с Сократом к тебе подходили агенты ФБР? Они предлагали тебе деньги? Они пытались уговорить тебя на измену?

Вот оно, страшное слово: измена. Наконец оно сорвалось с уст генерала, но вместо страха я почувствовал прилив ярости. Пришло время положить конец этому фарсу и вернуть себе инициативу.

«Для начала хочу торжественно заявить, что никаких провокаций со стороны американских спецслужб против меня не предпринималось. Как и попыток установить со мной контакт».

– Ага, так вы поняли, о чем мы говорим, – с упоением сказал Андросов.

«Конечно. Поэтому я готов ответить на любые вопросы, которые вы, возможно, захотите задать, но я настаиваю на том, чтобы допрос включал проверку на детекторе лжи. Я согласен безоговорочно принять ее результаты». Наживив крючок и бросив его в воду, я затаил дыхание, ожидая, клюнет он или нет.

Генерал прицелился в меня своим знаменитым рыбьим глазом. Его заместитель еще глубже откинулся в кресле и посмотрел на весь мир, как ребенок, пойманный рукой в банку с печеньем.

– Вы действительно готовы пройти тест на детекторе лжи? – подозрительно спросил Андросов.

– Я не просто готов к этому, я настаиваю на этом, – ответил я.

Генерал удовлетворенно хмыкнул и согласно кивнул. Настало время для небольшого откровения.

«После наших последних фиаско в Вашингтоне я считаю, что все сотрудники разведывательной службы должны регулярно проходить тест на детектор лжи», – сказал я. «На самом деле американцы ввели эту практику в своем госдепе. Почему бы нам не последовать их примеру? Я готов проложить путь, но только на официальной основе».

– Что вы имеете в виду под «официальным основанием»? – подозрительно спросил Андросов.

"Это значит, что я собираюсь подать доклад начальнику разведки с просьбой разрешить пройти проверку на детекторе лжи и предложить регулярную проверку на детекторе лжи всех сотрудников разведки. Без исключения. Мне нечего скрывать, но давайте все наши души к нашей Родине». Это был мой лучший выстрел. Доставив его, я пристально посмотрел на своего босса, пытаясь оценить его реакцию. Это было нетрудно сделать.

Его лицо упало. Он понял, что я не позволю себя тихо задушить. Но он ненавидел публичные казни. Вообще Андросов был чужд всякой крайности; он ненавидел все, к чему прилагалось определение «слишком»: слишком шумное и слишком тихое, слишком умное и слишком глупое. Главным принципом в его жизни была умеренность, за одним лишь исключением: его пламенной страстью было мастерить лобзиком из фанеры всякие забавные штучки.

Андросов ни за что не позволил бы мне представить отчет, предполагающий общую проверку на детекторе лжи. Генералы первыми взвыли бы от ужаса. В отличие от меня, им определенно было что скрывать. Они съели бы его заживо, если бы он позволил такой инициативе продолжиться. Что еще хуже, что подумает начальник разведки об отделе, вызвавшем такие опасные инициативы?

Вау, похоже, я выиграл – на этот раз, подумал я. Закаленный бюрократ попал прямо в мою ловушку. Он никогда не даст мне написать этот рапорт, а без рапорта дело о моей измене просто развалится. Я просто откажусь отвечать на его дурацкие вопросы, сказав: "Почему, товарищ генерал, как вы можете говорить такие вещи? Меня подозревают в измене, но это вы боитесь детектора лжи?" Скоро начнут шептаться, что генералы боятся проходить проверку на детекторе лжи. Может быть, есть какая-то особая причина их нежелания? А вскоре разразится полномасштабный скандал – сначала в разведке, потом его эхо прокатится по всему КГБ! Центральный Комитет Коммунистической партии будет недоволен! Столкнувшись с такой перспективой, следует дважды подумать, прежде чем приступать к розыску измены.

Я надеялся, что именно в этом заключалась мысль Андросова, – и, по-видимому, так оно и было.

– Можешь идти, – пробормотал генерал внезапно обескровленным голосом. «Наслаждайтесь вашим месячным отпуском, а после этого мы решим, что с вами делать. Что касается вашей идеи с детектором лжи, мы ее подумаем».

– Хорошо, – сказал я и вышел в коридор.

Заместитель начальника отдела поспешил следом.

– Ты слишком самонадеян, – провизжал он неестественным голосом. – Вы понимаете, с кем вы разговариваете? Начальник отдела, вот кто.

«Почему тебя это должно волновать?» Я зарычал на него. – Это не твое чертово дело.

"Не мое дело?" – удивленно спросил он. «Вы были грубы в моем присутствии, тем самым дискредитируя меня».

Я тяжело вздохнул и вошел в один из кабинетов Вашингтонского отдела Североамериканского департамента. Именно здесь хранились оперативные дела нашей резидентуры; куда поступали мои отчеты о встречах с моими американскими контактами; откуда были выработаны директивы вашингтонской резидентуры о том, что я должен был делать – и, что более важно, чего я не должен был делать ни при каких обстоятельствах. Одним словом, это был нервный центр, мозг вашингтонской резиденции.

Когда-то этот мозг пульсировал от бешеной активности, но сейчас он выглядел довольно тоскливо. Молодой офицер слушал «Голос Америки», другой погрузился в учебник английского языка, а старожил Федор, которому вскоре предстояло поступить в резидентуру, сосредоточенно изучал рекламные проспекты вашингтонских магазинов.

«Что вы тут держите, похоронное бюро?» Я неловко пошутил.

– Не поверите, но вы попали прямо в точку, – вяло сказал Федор. «Моторин был расстрелян на днях».

Я задохнулся. Я знал, что Сергей Моторин, бывший оперативник вашингтонской резидентуры, арестован по обвинению в государственной измене, и я ожидал, что он будет сурово наказан. Но я и представить себе не мог, что придет время, когда мы будем дурачиться, а Моторин, весельчак-проказник, будет гнить на каком-то неизвестном кладбище с пулей в затылке.

– Его судили? – мрачно спросил я.

– Военный трибунал, – ответил Федор. «Именно тогда вся история его измены была обнажённой».

– Почему бы тебе не рассказать мне об этом?

Федор уселся в кресло и начал свой рассказ: – Ладно. Как вы знаете, у Моторина были проблемы с оперативной работой. Так получилось, что на то была очень веская причина: он жил в смертельном страхе, что его отзовут домой вперед. Он предпочитал сытую Америку Советскому Союзу на постоянной диете. Чтобы довести Моторина до крайности, нужно было совсем немного, и нужный толчок дало ФБР, которое очень внимательно следило за ним.

«По данным наблюдения, Моторин был необычайно увлечен материальным. Вы знаете, какой настоящий психологический шок испытывают некоторые наши соотечественники при входе в американский магазин: у них расширяются зрачки, возбуждение нарастает до уровня, граничащего с безумие. Вот что случилось с Моториным. ФБР должным образом это заметило и нацелило его на агрессивную вербовку».

"Но что было на самом деле крючком?" Я посмотрел на письменный стол Федора, стонущий под тяжестью вашингтонских брошюр, и почувствовал прилив раздражения.

– Когда-то он совершил крутую сделку, – щебетал Федор. «Небольшой магазинчик на улице Ф продавал некачественную электронику по бросовым ценам. Моторину удалось уговорить владельца обменять приличную на вид стереосистему на два ящика водки, которые он купил со скидкой в советском жилом комплексе. знаете, такого рода сделки для советских граждан за границей запрещены. Некоторое время спустя к Моторину на тихой вашингтонской улице подошел агент ФБР и показал ему фотографии, на которых наш героический разведчик торгует водкой за электронику. Моторин посмотрел на фотографии. и велел G-man идти к черту. Американец смиренно согласился и победил его. Через несколько дней тот же агент снова подошел к Моторину и снова получил отказ. Но ФБР отказалось сдаваться. Его представитель регулярно сталкивался с Моториным в укромных уголках, покажите ему фотографии, и попросите одуматься. Видимо американцы правильно догадались, что Моторин не сообщил резиденту о происшествии. Если бы он это сделал, то его бы выгнали из Вашингтона со скоростью пушечное ядро. Поскольку он все еще был там, это означало, что он держал рот на замке, что само по себе было тяжким преступлением. Наконец настал день, когда агент ФБР грустно сказал Моторину: «Прости, Мак. Ты мне нравишься, но я ничего не могу сделать. Мой начальник поставил мне ультиматум: если я не получу вашего согласия на сотрудничество с нами, меня уволят, а эти фотографии перешлют вашему резиденту. Они были сделаны моими коллегами во время наших предыдущих встреч. Кажется, что ваши возможности довольно ограничены, потому что ваша резиденция знает, что я агент ФБР. Как вы объясните резиденту, почему вы так часто встречались со мной и никогда не сообщали о встречах?»

– Сколько раз ты рассказывал эту историю? – спросил я Федора; его повествование было слишком плавным, чтобы быть спонтанным.

– Много раз, – откровенно признал он. – Ну, слушайте. В этот момент Моторин, должно быть, почувствовал, как петля сжимается на его горле. Если бы он сообщил о первой попытке вербовки, он мог бы отделаться билетом в один конец домой. Но теперь вероятность того, что его обвинили бы в тайном сотрудничестве с ФБР. Действительно, как можно доказать свою невиновность перед лицом фотодоказательств девяти встреч с известным агентом ФБР, причем встреч, сокрытых от резидента?»

– Федор, вы меня мучаете! Не затягивайте, – простонала я.

– Короче говоря, Моторин капитулировал, – сказал он с притворной печалью. «Сотрудничество с ФБР действительно помогло ему улучшить свое положение в резидентуре. К нему как к потенциальному активу связался сотрудник американской контрразведки, и колесо фортуны закрутилось с головокружительной скоростью. «Вербовочная кампания» была разыграна. как блестящая шахматная партия. Андросов, который в то время был резидентом, естественно, понятия не имел, что происходит на самом деле, и был на седьмом небе от счастья. Моторин отправлял в Москву информационные телеграммы, составленные ФБР, и докладывал Американцы с успешным выполнением своих заданий. ФБР попросило его изучить своих сотрудников-резидентов, и он взялся за дело с большим энтузиазмом. Каждую ночь в его квартире толпились гости, виски и джин лились рекой, языки развязывались и начинали вилять.

Многие из них напились до одури, а Моторин внимательно слушал и щелкал своим «Никоном», подарком от ФБР. Позже он предъявлял своим коллегам фотографии, показывающие их в очень нелестном свете, наблюдая за их реакцией. Если в их глазах отражался страх, он сообщал ФБР имя следующей жертвы, и начиналась новая кампания по вербовке».

"Вот и все?" – подозрительно спросил я.

– Если бы, – сказал Федор с тоскливым вздохом. «Возможно, вы помните, что в начале его дежурства в качестве резидента Андросова был мозговой штурм».

– Ты имеешь в виду карту? Я спросил.

Это была катастрофа, которая ждала своего часа. Андросов заказал вывесить в приемной резиденции огромную карту Вашингтона и его окрестностей. Каждый оперуполномоченный, выезжая по делам, должен был отметить на карте время и место проведения операции и свое условное имя.

Когда слух об нововведении дошел до центра, многие офицеры разведки старой школы были потрясены. Тогдашний начальник Северо-Американского отдела Якушкин был вне себя от ярости, но его разглагольствования и бред ни к чему не привели: идею карты одобрил сам начальник разведки Владимир Крючков.

Только идиот мог не понять, что карта была бомбой замедленного действия. Естественно, он стал объектом пристального внимания Моторина.

– Верно, – воскликнул Федор, наслаждаясь моей удивленной реакцией. «Каждое утро Моторин заходил в резиденцию и запоминал, кто из оперативников должен был встретиться со своими контактами, где и когда. Не прошло и часа, как информация достигла ФБР, что таким образом сэкономило много времени и сил. В самом деле, зачем утруждать себя слежкой за советской агентурой, если проще дождаться ее по месту назначения? В течение нескольких месяцев практически все контакты резидентуры стали известны американцам. Они могли уничтожить всю сети одним махом, но воздержался от нанесения решающего удара, опасаясь скомпрометировать Моторин. В конце концов возможность представилась с бегством в США Виталия Юрченко, нашего бывшего начальника. Многое, если не все, можно было бы положить у его порога. Наши активы начали рушиться один за другим».

– Вы хотите сказать, что Юрченко нечего было сказать американцам нового? – удивленно спросил я. Рассказ Федора стал для меня откровением. За бегством Юрченко последовал крах всей сети КГБ в США. В вашингтонской резиденции была полная уверенность, что активы были сожжены Юрченко. Но ведь об измене Моторина в то время никто не знал. .

«Во всяком случае, судя по тому, что выяснилось на суде, у меня сложилось впечатление, что Юрченко на самом деле лишь подтвердил то, что американцы узнали от Моторина», – авторитетно заявил Федор. «Как бы то ни было, – продолжал он, – Андросов оказался лишенным агентурной сети, с трудом выстроенной годами его предшественником Дмитрием Якушкиным. По иронии судьбы общая сумма, которую ФБР заплатило Моторину, составила 10 000 долларов, а завод, который он якобы нанял, получил от центра 30 000 долларов. Так что, чтобы добавить оскорбления к травме, американцы даже получили приличную прибыль».

«Но я просто не понимаю, как после всего случившегося Андросову удалось добиться назначения главой Североамериканского департамента. Его повысили и поставили под контроль разведывательные операции во всех Соединенных Штатах». Я не мог в это поверить. Случилось так, что Моторин смог с помощью нелепой карты Андросова уничтожить всю агентурную сеть в США, в результате чего первого казнили, а второго повысили.

– Спроси еще, – нерешительно отрезал Федор. «Якушкин был выбран, чтобы принять удар; разве вы не знаете, он был слишком строг с Моториным, тем самым подтолкнув его в объятия ФБР».

– А как же карта? Я чуть не закричал.

«Они замели всю историю под ковер». Тонкие рыжие усы Федора растянулись в циничной гримасе.

И снова, в сотый раз, я был поражен абсурдностью всего этого. Может быть, здравый смысл – всего лишь иллюзия?

– Как Моторин узнал? – наконец спросил я после долгого молчания.

Федор снова ожил.

"Его сожгла утечка из ЦРУ. В это время Моторин снова был в штабе, работал в службе оперативных мероприятий. Конечно, ему устроили ловушку и наблюдали, как он разгружает каплю на Кунцевском кладбище, где они и лежали. в засаде. И представляете себе это совпадение? Один из участников засады был бывший оперативный водитель вашингтонской резидентуры, часто возивший Моторина на операции. Вы бы видели его лицо, когда он смотрел, как Моторин разгружает дроп. Они были настолько потрясены, что арестовать Морторина на месте не удалось. Поэтому на следующий день Моторина вызвали наверх и велели брать машину и ехать за посылкой в аэропорт Шереметьево. Как только он сел в машину, его схватили, и он сломался на месте».

«Как Моторин выглядел на суде?»

– Ужасно, – тихо сказал Федор. "Он был похож на засохшую мумию. За время следствия он совсем поседел, ему покрасили волосы. Он говорил так, как будто был в глубоком гипнотическом трансе, во всем признавался и подтверждал. Были и забавные моменты. трибунала были полны решимости вскрыть глубочайшие коренные причины его, так сказать, нравственной деградации. И вдруг выяснилось, что он привез из Америки водяную кровать. дымящийся пистолет, вне всяких сомнений подтверждающий его падение. Как вам это нравится?»

– Не так уж и много, – мрачно сказал я. – Вы хотите сказать, что он даже не пытался спорить, защищаться?

– Эй, что с тобой? Федор был искренне ошеломлен. "Кажется, буржуазная демократия плохо влияет на вашу память. Споры? Какие споры? Во время

следствию во внутренней контрразведке Моторин накачивали изменяющими сознание наркотиками и заставляли признаваться во всем, что они хотели услышать. И на суде эти так называемые признания были представлены как неопровержимое доказательство его вины. На какую защиту вы рассчитываете в таких обстоятельствах?»

– Но разве он не мог отказаться от ложных признаний на суде и рассказать судьям, как они были у него выбиты?

– Послушай, теперь ясно, что Америка вредна для твоего психического здоровья, – уверенно сказал Федор. – Суд? Какой суд? Судьба его решалась в тишине и покое генеральских кабинетов. А накануне суда ему сказали, что единственный шанс спасти ему жизнь – это подтвердить все выводы, представленные следователями и покаяться. Они пообещали ему жизнь, если он будет вести себя хорошо, и он поверил им. У него просто не было другого выхода. В своем заключительном заявлении бедняга сказал: «Я надеюсь, вы примете во внимание тот факт, что я пощади меня, у меня две маленькие дочери. Но как только суд кончился, от него уже не было никакой пользы. Да и кому какое дело до его маленьких дочерей?»

«Хорошо, Моторин признался под давлением, но на самом деле он был виновен», – сказал я. «Но с помощью таких методов даже совершенно невинного человека можно заставить признаться в любом вообразимом преступлении».

– Конечно, – веско сказал Федор. «Если Крючков хочет, чтобы вы сознались, что это вы убили Троцкого, не беспокойтесь, вас заставят сознаться. Более того, военный трибунал примет это признание как доказательство вашей вины, потому что его члены и Крючков играют на одна и та же команда».

В комнате стало тихо. Мне казалось, что я задыхаюсь. Мне нужен был глоток свежего воздуха. Мрачные мысли проносились у меня в голове, окрашивая все в черный цвет.

Мудрый Федор меня рухнул на землю. Как я мог быть настолько наивен, чтобы думать, что перехитрил Андросова и вырвался на свободу? Как глупо с моей стороны! Этим парням из внутренней контрразведки плевать на мои шахматные ходы. Их опыт заключался в том, чтобы ломать кости, а не играть в шахматы. «Просто дайте нам тело, и мы найдем в нем измену». Нет, мне это не сошло с рук. Конечно, Андросов был робким бюрократом, и его можно было нейтрализовать. Но своими вздорными подозрениями он уже поделился с внутренней контрразведкой, а от последней было очень трудно отделаться. Нравится мне это или нет, но мне придется доказывать, что я не виновен. Бедственное положение Моторина было ужасным напоминанием о том, что может случиться со мной, если я этого не сделаю.

– Ну, продолжайте свою разведывательную работу, – сказал я Федору, уходя. Он снова потянулся за своими брошюрами, когда я вышла из комнаты и направилась к лифту. На выходе из здания я показал свой пропуск дежурному прапорщику и почувствовал на себе его строгий, подозрительный взгляд, как смотрят праведники на заблудшую овцу.

Подобные взгляды всегда вызывали у меня особую реакцию; В перекрестье честных и праведных глаз стражи я всегда чувствовал свое несовершенство и должен был подавлять мощное побуждение покаяться во всех возможных и невозможных грехах и стать монахом. С некоторым усилием я подавил желание, поднимающееся из самых глубоких тайников моей много испытанной разведывательной души, и вышел на территорию, окруженную высокой бетонной стеной.

Здесь ничего не изменилось. Зима была теплая, и я слышал, как теннисные ракетки ударяют по мячу с корта. Небольшое футбольное поле время от времени взрывалось изощренными криками. За стеклянными стенами крытого бассейна мощные и не очень мощные торсы разведчиков разрезали гладкую зеркальную поверхность.

Вокруг носились косяки жирных карасей, а в фонтане лениво плавали дикие утки – гордое нововведение Крючкова, любившего любоваться идиллической сценой из окна своего кабинета. Его утки были полностью одомашнены, но горе бедняге, у которого может возникнуть невинное, но неудачное желание поиграть с ними. Мгновенно прибегал разъяренный прапорщик и публично отчитывал злодея от имени начальника службы.

Деревья вокруг фонтана были украшены мертвыми воронами, подвешенными за ноги к ветвям. Они были расстреляны по приказу Крючкова и вывешены в назидание своим собратьям, чтобы не украсть еду у домашних уток начальника разведки. Жуткий пейзаж натолкнул местных остряков на злобную поговорку: «Вот что ждет любого разведчика, предавшего родину». Они полагали, что именно такую аллегорию имел в виду Крючков, заказывая показ дохлых ворон.

Рядом находилось еще одно дорогое сердцу Крючкова сооружение: свинарник – убедительное свидетельство того, что главный разведчик СССР всецело разделял философию перестройки и особенно идею продовольственной самообеспеченности.

Осенью на кухню докладывали свинина со свинофермы, карпы и утки, внося некоторое разнообразие в обычно скудное меню в качестве одной из особых привилегий обслуживающего персонала. Но у этих маленьких радостей был и неприятный побочный эффект: неугомонный ветер постоянно менял направление. И как только ветер сменился на западный, зловоние свинофермы Крючкова тут же окутало все подворье, как острое напоминание о том, что даже призрачные привилегии имеют цену.

Узкие улочки вокруг здания, как обычно, были полны бегунов. На лицах некоторых из них лежала печать высокой ответственности за судьбу нашей Родины и всего прогрессивного человечества. Глядя на них, я вспомнил, как летом 1982 года впервые попал в разведку.: Боже мой, только представьте, какие секреты таят в себе эти ребята! Какие замечательные операции они проворачивают!

Но довольно скоро юношеский романтизм рассеялся, и лица моих сослуживцев вызывали у меня уже не восхищение, а скорее раздражение и досаду. Пелена спала с моих глаз в связи с выступлением Крючкова на одном из общих собраний. Шеф произвел фурор среди своих слушателей, когда признал, что только 30 процентов его сотрудников действительно занимались какой-либо разведывательной работой, а остальные просто развлекались. Позже я понял, что на самом деле положение было еще хуже, чем Крючков готов был признать.