Текст книги "Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке"

Автор книги: Юрий Швец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Практически все американцы, завербованные КГБ под руководством Крючкова, решили работать на Москву по собственному желанию и искали агентов советской разведки, чтобы предложить свои услуги. Все они в большей или меньшей степени проявляли определенные психические аномалии, которые отличали их от тех, кого обычно считают нормальными людьми. КГБ играл незначительную роль в их вербовке: американским добровольцам не выставляли дверь, когда они появлялись в советском посольстве, – и на этом усилия по «вербовке» заканчивались.

Однако никакая разведка не может выжить, пассивно ожидая добровольцев, – она должна охотиться за своей добычей. Но, увы, за весь период с 1974 года, когда Крючков был назначен главой службы внешней разведки, до 1982 года, когда я прибыл в Североамериканское управление, только один оперативник КГБ нашел и успешно завербовал в США агента под прикрытием: Валентина Аксиленко. Я решил последовать его примеру во что бы то ни стало.

Мне казалось, что наличие американского агента по большому счету освободило Валентина, насколько разведчик может быть независимым. Валентину не нужно было заниматься понарошку и убеждать коммунистическое начальство, что блеф был, по сути, настоящей работой. Он руководил своим агентом и практически докладывал только генералу Якушкину, одному из немногих старослужащих, которым еще удавалось удержаться на своем посту. О таком привилегированном статусе можно было только мечтать.

Может ли все это огромное здание работать только на бумажной волоките? Конечно, нельзя, подумал я. Крючков должен иметь какие-то успехи, чтобы отчитываться перед Политбюро. На самом деле ему нужно как минимум несколько американских агентов, чтобы оправдать собственное существование и построить свою бюрократическую империю на предоставленной ими информации. Единственный хороший блеф – это блеф, основанный на чем-то реальном. И тот, кто обеспечивает эту дозу «реальности», становится незаменимым и приобретает величайшие из всех привилегий: он может обходиться без необходимости притворяться дебилом всю жизнь.

Излишне говорить, что я понял, насколько трудную задачу я поставил перед собой. В самом деле, на какую наживку я мог наткнуться перед нормальным современным американцем, чтобы заманить перспективу сотрудничества с КГБ в то время, когда коммунистическое государство, как мы теперь знаем, переживало свою последнюю агонию? Большинство моих коллег прекрасно знали, что у них столько же шансов завербовать хотя бы одного американца, сколько у пилота самолета шансы полететь на Луну. Потребовалась бы невероятная удача, чтобы победить с огромными шансами.

Я знал, что моя цель почти недостижима, но я просто не мог смириться с такой печальной реальностью. Я лелеял надежду, что, завербовав агента, смогу пробиться в небольшой, но желанный отсек, где правят национальные интересы и здравый смысл, где правят настоящие профи и не нужно подлизываться к начальству.

У меня было три альтернативы: стать честным неудачником; превратиться в процветающего лицемера; или нанять агента. Я выбрал последнее.

По прибытии в Вашингтон я немедленно сообщил в резидентуру КГБ. Резиденция, как известно, занимала крохотное помещение в здании посольства на площади Сахарова, чуть более чем в полумиле от Белого дома. На самом деле здесь не было никакого подобия площади. Советское посольство уже давно имеет адрес на 16-й улице. Но после того, как власти сослали Андрея Сахарова в Горький, американцы решили всадить болезненную занозу в зад Кремля и переименовали территорию вокруг. посольство в честь мятежного академика. Адрес в телефонных справочниках остался прежним – 1125, 16-я улица, северо-запад, – но небольшая табличка прямо у входа с надписью «Плаза Сахарова» постоянно напоминала Советам об их гнусном поступке.

Внешне московское "шпионское гнездо" в самом сердце Америки мало напоминало тот зловещий образ, который вызывало это название у многих американцев. Его общая площадь не превышала 80 кв. м (примерно 860 кв. футов), на которых ютилось около тридцати сотрудников разведки.

С годами общий штат посольства рос семимильными шагами, поэтому всем – и "чистым" дипломатам, и шпионам – приходилось работать в невероятно тесных помещениях. Тонкие перегородки разделили резидентуру на четыре очень маленькие, как птичьи клетки, комнаты, в которых разместились четыре ее отдела: Политическая разведка, Внешняя контрразведка, Научно-техническая разведка и Технические операции.

Резидент, которого в ЦРУ называют "начальником станции", его заместители, отвечающие за политическую разведку и контрразведку, и секретарь станции занимали отдельные кабинки.

В комнатах не было ни одного окна, а тусклый свет неоновых ламп и настольных светильников несколько неуместно создавал ощущение интимности.

Чтобы попасть в ординаторскую, нужно было набрать код на цифровом замке у входной двери, оставив пальто в шкафу в коридоре. Эта мера предосторожности долгое время считалась очень важной мерой безопасности. Анализ многочисленных случаев дезертирства сотрудников спецслужб показал, что некоторые из них проносили в карманах шпионскую аппаратуру (миниатюрные фотоаппараты и магнитофоны), предоставленную западными спецслужбами для получения документальных доказательств шпионской деятельности КГБ. В результате был издан приказ: в пальто в ординаторскую не входить. Видимо, руководство исходило из того, что чем меньше карманов у советского разведчика, тем меньше шансов, что он станет предателем.

Войдя в резидентуру, я увидел необычную картину: оперативники разведки и контрразведки теснились в своих крохотных отсеках. Одни из них читали газеты, другие составляли телеграммы в Москву, третьи просто жевали сало.

В то время вашингтонскую резидентуру возглавлял генерал Станислав Андросов, один из любимцев Крючкова. Он пришел в разведку из Министерства иностранных дел, где был секретарем комитета молодых коммунистов, и сразу же был назначен на руководящую должность. Бюрократ до мозга костей, Андросов интуитивно знал, какие качества Крючков ценит в своих подчиненных, и умело играл на его руку. Это было не так уж сложно, учитывая, что они были родственными душами.

Во время службы в Москве Андросов всегда засиживался в своем кабинете до позднего вечера и никогда не позволял себе уходить домой раньше Крючкова. По правде говоря, он мало чем мог заслужить такое усердие. Он просто сидел.

Но откуда Крючкову было знать? Уходя поздно вечером, когда почти все начальники отделов уже давно ушли, начальник разведки неизменно видел свет в окне Андросова и представлял, что его трудолюбивый подчиненный занят разработкой гениальных разведывательных схем где-нибудь в странах третьего мира. На самом же деле Андросов просто читал газеты, хотя с тем же успехом мог бы читать их дома в более комфортной обстановке.

Андросов приехал в США в непростое время. Президент

Рейган начал масштабную программу перевооружения. Разрядка закончилась, отношения между Вашингтоном и Москвой опустились до нового минимума и теперь находились у опасной черты, за которой начиналось царство непредсказуемого.

Андросов заявил Москве, что американцы не годятся для работы – то же самое он говорил о китайцах во время своей предыдущей работы в Пекине. Но его слова встретили сопротивление. Отпор исходил от предшественника Андросова на посту вашингтонского резидента, начальника Североамериканского управления генерала Якушкина.

Так обстояли дела, когда весной 1985 года я вышел на свой первый рабочий день. Андросов по-отечески поприветствовал меня, а затем приказал три месяца не появляться в резидентуре, чтобы поставить в тупик сыщиков ФБР. Я решил воспользоваться неожиданным перерывом, чтобы снять и обставить квартиру, купить машину – словом, обустроиться, без чего невозможна никакая разведывательная деятельность.

Я снимал квартиру в Александрии, недалеко от торгового центра Landmark. Прекрасное место, уютное и тихое, хотя меня предупредили, что советский дипломат, занимавший эту квартиру до меня, обнаружил в ней пару жучков.

Я не сомневался, что ФБР установит за мной наблюдение, и был готов терпеть. Конечно, мне хотелось бы не подвергать свою личную жизнь постоянному наблюдению со стороны посторонних людей, но все имеет свою цену, а жизнь в аквариуме – это, видимо, неизбежный компромисс за привилегию быть сотрудником разведки КГБ.

Занимаясь своими обыденными делами, я изучал местность. Хорошо изучив топографию города, я запомнил несколько маршрутов контрнаблюдения, позволяющих сбросить хвост, и решил, что этого достаточно. Операции "Deaddrop" – средства связи между офицером разведки и его агентом – в обозримом будущем не планировались, а маршрутов, выбранных мною для контрнаблюдения, будет достаточно в случае крайней необходимости.

В первые недели работы в Вашингтоне я услышал рассказы об операциях резидентуры в недавнем прошлом. Одна из них касалась Генри Киссинджера, который в своих мемуарах рассказывает о своих отношениях с плохо скрываемым сотрудником КГБ, который льстил себе, думая, что входит в доверие к Киссинджеру. Хотя Киссинджер видел русского насквозь, офицер докладывал, что благодаря его виртуозному исполнению разработка "Лорда" (кодовое имя Киссинджера – в смысле дворянина, а не в религиозном смысле) попала точно в цель.

Когда Киссинджер стал советником президента Никсона по национальной безопасности, не успел он обосноваться в своем новом кабинете, расположенном в нескольких метрах от Овального кабинета, как штаб Первого главного управления в Москве подготовил для Брежнева доклад о том, что КГБ успешно проник в американскую администрацию.

Старый, опытный генерал долго читал и перечитывал доклад. На первый взгляд, доклад выглядел безупречно. Лорд поставлял информацию, он даже пригласил своего знакомого из КГБ к себе в Белый дом и вроде бы согласился на встречу с ним… Могло ли быть правдой то, что, наконец, попытка проникновения увенчалась успехом? Неужели в самом сердце американского правительства был заложен источник? Очень похоже на то!

И все же, и все же… Он не мог понять, в чем дело, но старый генерал чувствовал, что что-то не так. Он отказался подписать рапорт, решив подождать и посмотреть, что будет дальше. Произошло именно то, чего можно было ожидать. Лорд не предоставил никакой секретной информации, зато доставил массу головной боли Кремлю. Генерал благодарил себя за то, что у него хватило ума не сообщать наверх об "успешном проникновении".

Никогда не забуду бравурное выступление заместителя резидента, когда он рассказывал эту историю.

"Так что же произошло?" – спрашивал он с загадочным видом. "С одной стороны, у нас есть источник в Белом доме, причем на очень высоком посту. Это значит, что проникновение удалось, так? С другой стороны, где же информация?" Он театрально разводит руками, на его лице изображено детское изумление.

Разумеется, оперативник, поддерживавший контакт с Лордом, был наказан и предупрежден о необходимости сдерживать свою буйную фантазию в будущих отчетах.

Резидентура проникла и в Конгресс, и в Белый дом. В 1982 году – я тогда был новичком в Североамериканском управлении в Москве – я читал интересное досье на одного конгрессмена. Я открыл его на первой странице – и прочел принудительно до самого конца. Вот это дело! Сотрудник резидентуры, прикрывавшийся должностью первого секретаря советского посольства в Вашингтоне, разрабатывал перспективного американского законодателя. Это была великолепная операция.

Он заходил в офис конгрессмена на Капитолийском холме, они вместе спускались в кафетерий, покупали по чашке кофе и разговаривали. Оперативник демонстрировал феноменальное мастерство собеседника. С невероятным мастерством и тонкостью он проникал в самые потаенные уголки души законодателя, неумолимо затягивая его все дальше и дальше в ловушку, из которой уже не выбраться. На каждую встречу офицер приносил целые ворохи информации, которую предоставлял конгрессмен. Вербовка казалась неизбежной.

Снедаемый нетерпением, я проскочил в самый конец папки, где ожидал найти служебную записку на имя начальника разведслужбы о вербовке представителя. Вместо этого я обнаружил конверт, в котором лежала вырезка из газеты "Вашингтон пост" с интервью с "объектом разработки". Боже мой, какая катастрофа!

Конгрессмен рассказал интервьюеру, что после первого же контакта с советским оперативником он поставил в известность ФБР, и все последующие разработки, естественно, проходили под пристальным вниманием американской контрразведки. Но это было еще не самое страшное. Конгрессмен с некоторым удивлением отметил, что советский "дипломат" в их беседах практически не задавал вопросов. Вместо этого он говорил без умолку, посвящая своего американского собеседника в тонкости советской внешней политики.

В конце беседы конгрессмен отметил, что многому научился у советского "дипломата". Кто-то подчеркнул этот абзац красным маркером.

Генерал Якушкин бесцеремонно выгнал незадачливого оперативника из Североамериканского управления. Но времена менялись, и теперь блеф был королем разведки. Все – от самого низкого оперативника до генерала – знали, что происходит, но делали вид, что ничего не видят. Каждый должен был рапортовать об успехах, а полбуханки лучше, чем совсем без хлеба, или, по живой метафоре резидентуры КГБ в Риме: где нет птиц, там и сволочь звучит как соловей.

При Крючкове в спецслужбе было создано огромное хранилище интересных досье, которые больше походили на художественную литературу, чем на реальные истории. Их героями были некоторые из самых известных американцев, имевших неосторожность регулярно встречаться с советскими представителями. Официально, разумеется. Но американцы и не подозревали, что официальный характер встреч – не спасение: офицеру разведки не составляло труда творчески превратить эти встречи в тайные контакты на бумаге.

Однажды мой коллега, прагматизм которого граничил с цинизмом, выдвинул гениальную идею.

"Самая дьявольски хитрая активная мера, которую КГБ мог бы осуществить в США, – это предать гласности все эти фальшивые дела. Я готов поставить свой рубль на то, что в Америке разразится мощнейший политический кризис. Да такой, что, наверное, пришлось бы создавать совершенно новую политическую элиту из тех, кому посчастливилось держаться подальше от всех советских представителей".

Безусловно, американцы сильно недооценивали полеты фантазии, на которые были способны советские "рыцари плаща и кинжала".

Я мог бы пойти по этому проторенному пути. Например, найти пару американцев, которые согласились бы встречаться со мной хотя бы раз в месяц при условии, что я буду платить за обед, болтать о новом диске Мадонны, о последней игре Washington Redskins – вообще о чем угодно, кроме политики, чтобы, не дай Бог, не отпугнуть их, – а потом умело пересказать содержание статьи из Washington Post в своем отчете в Москву, выдав ее за конфиденциальную информацию, полученную во время последней встречи.

Через некоторое время мои доверчивые американские знакомые, сами того не подозревая, появлялись в наших файлах под кодовыми именами, скажем, "Танго и Кэш". А я тем временем приобретал репутацию солидного оперативника, ведя приятное существование в "империалистическом аду". Через четыре-пять лет такого блаженства я возвращался в Москву, получал повышение, затем следовала очередная загранкомандировка, и на горизонте, по всей видимости, маячили заветные полковничьи звезды. Словом, проторенная дорога сулила легкую жизнь, завидную карьеру и материальный успех.

Трезвый ум советского гражданина заговорщически шептал мне, что это единственный путь для нормального, т. е. "успешного" оперативника. Но в то время я только начинал подозревать, что не принадлежу к числу "нормальных" сотрудников советской разведки. Чем больше мне говорили, что американцы, как правило, непригодны для вербовки, тем сильнее становилось мое желание бросить вызов сложившемуся мнению.

Шпион не может не смотреть на окружающий мир через призму своей профессии, и картина, которую он видит, всегда искажена. Он видит пышный парк и ищет подходящее место для "мертвой точки" или тайной встречи. Прохожий задает ему вопрос, и он гадает, не агент ли это ФБР забрасывает свою сеть. Он разговаривает с кем-то, и мысли его разбегаются: Имеет ли этот человек доступ к секретной информации? Если нет, то может ли он получить его? Есть ли какие-либо отклонения в его психологическом облике? Есть ли у него серьезные проблемы? Как организовать тайную встречу с ним?

Я тоже пристально вглядывался в окружающий мир, надеясь найти малейшую щель в броне, малейшую трещину в заборе безопасности, окружающем интригующие меня места в США. О том, чтобы войти через парадную дверь, не могло быть и речи. Я с тоской подумал о том, что не так давно наши оперативники могли зайти куда угодно, даже в Пентагон, как в собственную квартиру. Вот это были времена!

О подвигах одного ветерана в Северо-Американском департаменте ходили легенды. В разгар разрядки в 1970-х годах его любимым занятием было похищение документов со столов Пентагона. Метод, который он использовал, был прост, но эффективен.

Оперативник бродил по коридорам Пентагона, заглядывая в любую комнату, из которой только что вышла группа сотрудников. Бывало, что комната оказывалась пустой – в те времена беззаботные обитатели Пентагона даже не удосуживались запирать двери. Тогда он мгновенно очищал столы от всех документов – иногда там валялись важные бумаги – засовывал их под пальто и устремлялся к ближайшему выходу.

Однажды, когда он выходил из Пентагона с объемным грузом секретных документов под пальто, бумаги выскользнули и упали на пол. Стоявший рядом сержант был ошарашен. Оперативник тоже был ошарашен, но быстро пришел в себя.

"Эй, помогите мне с этими чертовыми бумагами", – прорычал он охраннику. Сбитый с толку солдат помог ему поднять документы, и наш шпион-герой ушел без охраны, унося с собой добычу.

Но те времена давно прошли, а истории о визитах наших оперативников в Пентагон приобрели сказочный характер.

По подсчетам Валентина Аксиленко, для того чтобы получить агента, нужно было просеять около двух тысяч контактов. Но как можно было установить столько контактов, когда Рейган находился в Белом доме, когда враждебные отношения между правительствами сразу же перерастали в недоверие и враждебность на уровне улиц? Я не могу сосчитать, сколько раз я оказывался в таком затруднительном положении. Вы разговариваете с американцем, все нормально, он приветлив и улыбчив. Но как только вы вскользь упоминаете, что вы советский человек, лицо американца меняется, и он исчезает, растворяется в воздухе, оставляя вас с открытым ртом смотреть в окружающую пустоту. Поверьте, это не мое представление о веселье. Иногда я чувствовал себя изгоем.

Мое пространство для маневра было строго ограничено еще одним важным соображением. Одно отклоненное предложение о приеме на работу, всего одно, и меня тут же вышвырнут из страны – если повезет. Я даже не хотел думать, что будет, если мне не повезет.

В конце 1970-х двое моих коллег по нью-йоркской резиденции, Энгер и Черняев, отсидели в американской тюрьме. Примерно в то же время Константин Корявин, офицер с той же нью-йоркской резидентурой, был задержан ФБР при разгрузке тайника (как правило, передачи документов, денег или оборудования), созданного для него его активом, гражданином США. Было поздно ночью. Ему завязали глаза, бросили в машину, отвезли на пустое кладбище и положили на край свежевырытой могилы.

«Назовите нам имя вашего связного, и мы вас отпустим. В противном случае мы вас расстреляем и похороним в этой могиле», – сказал Корявину агент ФБР. «Никто из ваших коллег не знает ни вашего местонахождения, ни того, что с вами случилось. Вы просто растворитесь в воздухе, вот и все. У вас есть ровно одна минута, чтобы принять решение».

Корявин с ужасом глядел в черную пасть могилы. За его спиной стояли сотрудники ФБР, один из них громко отсчитывал ускользающие секунды. Наконец, он сказал:

"Шестьдесят." Корявин услышал металлический щелчок взведенного курка, после чего наступила гробовая тишина. Он стоял, застыв от страха, ожидая страшного мгновения, когда обещанная пуля пронзит его затылок.

Пытки затянулись на несколько минут. Затем он услышал, как двери машины захлопнулись, и двигатели снова заревели. Советский шпион стоял на краю могилы, потрясенный, не решаясь обернуться и посмотреть, спустя много времени после того, как команда ФБР ушла. Он не мог поверить, что его пощадили.

Константин Корявин сообщил об этом страшном приключении только своему непосредственному начальству, но уже через некоторое время в тайну был посвящен весь Североамериканский департамент. Конечно, шансов проверить эту историю через "независимые источники" было немного, но это утешало. У меня, как у корреспондента ТАСС и, следовательно, без дипломатического иммунитета, был один шанс, в лучшем случае – два. Перспектива оказаться в американской тюрьме или на краю могилы меня мало привлекала. Даже простое выдворение из США означало бы конец моей карьеры. Выдворенные офицеры разведки считались сгоревшими, а значит, не представляющими ценности в полевых условиях.

Принято считать, что шпионы обычно приобретают контакты на всевозможных общественных мероприятиях – вечеринках, пресс-конференциях и т. п. Может быть, когда-то давно так и было, но не в мое время. Я не сразу понял, что искать потенциальных агентов на вашингтонских коктейлях – пустая трата времени. Похоже, все были хорошо осведомлены о тактике КГБ, и я решил пойти другим путем – в профессиональной терминологии он называется бесконтактной оценкой перспектив.

Однажды летом 1985 года, перебирая стопки газетных вырезок, хранящихся в резидентуре, я наткнулся на интересный предмет: пачку копий статей под псевдонимом Филлис Барбер, тщательно собранных кем-то в течение нескольких лет из ряда американских и западноевропейских периодических изданий.

Мне так и не удалось найти человека, составившего эту коллекцию, чтобы сказать ему, что я у него в долгу, но он заслужил мою благодарность. Статьи Филлис были совершенно потрясающими. Она дала новое определение ярому антиамериканизму; она страстно ненавидела все американское, демонстрируя при этом глубокое и глубокое знание всех тонкостей внутренней и внешней политики США. Это было именно то, что мне нужно, я нашел свою "тему". Оставалось только найти подходящий предлог для знакомства с ней, но это уже дело техники. На горизонте забрезжил проблеск надежды.

И тут неожиданно сверкнула молния. В Риме при загадочных обстоятельствах исчез заместитель начальника Северо-Американского управления полковник Виталий Юрченко. Через некоторое время он объявился на секретной вилле ЦРУ в Вирджинии и – о ужас! – начал говорить. Его откровения, время от времени появлявшиеся в американской прессе, поражали воображение. Сеть американских агентов, создававшаяся КГБ в течение многих лет, рухнула как карточный домик.

Антисоветские настроения в США достигли своего пика. Приближался американо-советский саммит в Женеве, но Юрченко внес сумятицу в подготовку к нему. Советские руководители опасались, что США, используя информацию перебежчика, поставят их в невыгодное положение.

В этой ситуации Андросов привел резидентуру практически к полной пассивности, а сам занялся чтением американских газет и журналов. Вскоре он понял, что его оперативники сходят с ума от безделья, и предпринял меры, чтобы развеять их скуку, приказав подчиненным повысить дисциплину. Резидентуру охватил паралич.

Неужели мне суждено так бесславно завершить свою карьеру в разведке? Ситуация казалась почти безнадежной. И тут случился счастливый случай.

Однажды утром я ехал на работу, слушая радио. Время от времени диск-жокей прерывал легкую рок-музыку, чтобы набрать какой-нибудь случайный телефонный номер и спросить того, кто отвечал на звонок, о его отношении к недавно разоблаченным предателям: Уокерам, Рональду Пелтону и им подобным. Все респонденты выражали свое возмущение, а некоторые даже требовали смертной казни для предателей. Вдруг одна женщина сказала: "Почему вы изображаете этих людей какими-то чудовищами? Они просто делали свое дело так, как считали нужным, вот и все".

Диктор радио чуть не поперхнулся.

"Так, минуточку, минуточку", – прохрипел он. "Вы хотите сказать, что можете сделать то же, что и они?"

"Я не знаю", – сказала женщина. "Но я бы обязательно подумала об этом".

Бинго! Я понял, что с точки зрения моих профессиональных интересов чем более враждебными будут советско-американские отношения, тем лучше. По крайней мере, резко сократится количество тупиковых контактов. В сложившейся ситуации человек, решившийся на контакт с советским представителем, должен быть психологически готов к этому. Пришло время представиться Филлис Барбер. У меня был прекрасный предлог: Михаил Горбачев собирался посетить Париж, а Филлис писала рассказы для французского еженедельника.