Текст книги "Паразитарий"

Автор книги: Юрий Азаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)

20

– Ох, уж эти пылкие греки! – сказала Друзилла и хлопнула в ладоши. – У нас игра, и прелюбопытная. Она придумана нашими рабами. Феликс, не сердись, мы поиграем в Дафниса и Хлою.

Феликс улыбнулся.

Вошла девочка шести-семи лет.

– Ее на самом деле зовут Хлоей. Не правда ли, очаровательный ребенок? – на Хлое был прозрачный хитон из белых роз. Если бы не маленький рост, ей можно было дать и все двенадцать. Она была изящна и тонка. – А вот и Дафнис.

В триклиний вбежал стройный эфиоп, мальчик лет шестнадцати. Рабыня накинула на Хлою небесного цвета фату. Два раба, одетые в доспехи греческих воинов, зажгли факелы. Девушки-рабыни, подруги Хлои, несли непристойное брачное покрывало. Свадебная процессия двинулась в приготовленные комнаты. Агафон был, однако, возмущен, когда дверь перед его носом закрылась.

– Согласно обычаю древних греков таинство совершается при закрытых дверях, – сказала Друзилла.

– Ну, немножко приоткрыть дверь можно все-таки, – пропела Сабина, жена начальника когорты.

– Ну хоть чуть-чуть, – присоединилась к ней Дорида, подруга Агафона.

– Одно мгновение! – крикнула Друзилла. Дверь на секунду приоткрылась, и тут же громадный стражник захлопнул ее. Однако гости успели увидеть те интимные подробности, которые привели их в бешеный восторг. И когда закрылась дверь, долго еще слышен был ласковый нежный голос Хлои и тяжелое всхлипывание мальчика-эфиопа.

– И все-таки Хлоя – совсем ребенок.

– Не скажите. Признаюсь, в шесть лет я уж точно не была девушкой.

– Клянусь Юноной, я не помню, чтобы я была девушкой.

– Кто поднимал теленка, тот поднимет и быка.

– Я не любила путаться с ровесниками, всегда предпочитала мужчин.

– Старый бык борозды никогда не испортит, – это Друзилла рассмеялась, целуя Феликса в его седые виски. – А теперь вторая часть игры. Станьте парами. Неважно, кто с кем. Каждой паре придется выбрать из двух слов одно. Агафон с Сабиной? Прекрасно. Огонь и вода.

– Я – огонь, – сказал Агафон.

– А я – вода, – сказала Сабина.

Раздался звук трубы, и в комнату вошли девочка и мальчик. Им было по тринадцать лет, и они должны были сделать выбор. Мальчик сказал:

– Вода, – и под дружные рукоплескания отправился в брачные комнаты вместе с Сабиной.

– Огонь, – сказала девочка и отправилась с Агафоном, на ходу целуя и обнимая старого философа.

Когда в триклинии никого не осталось, Феликс сказал мрачно:

– Друзилла, у меня из головы не выходит этот Савл. Мне только что передали письмо от тысяченачальника Клавдия Лисия. Послушай, что пишет Лисий: "Сего человека иудеи схватили и готовы были убить. Я пришел с воинами и отнял его, узнав, что он римлянин. Потом, желая узнать, в чем его обвиняли, я привел его в их синедрион и нашел, что его обвиняют в спорных мнениях, касающихся их закона, но что нет в нем никакой вины, достойной смерти или оков. А как до меня дошло, что иудеи злоумышляют на этого человека, я немедленно послал его к тебе, приказав и обвинителям говорить на него пред тобою. Будь здоров, достопочтенный наш правитель Феликс".

– Я поговорю с ним по-еврейски. Надо узнать, чем он дышит, – сказала Друзилла. – А пока разреши мне отправить ему фрукты, сыр и вот эти лепешки.

Друзилла вызвала рабыню и сказала Фиолине по-еврейски:

– Отнесешь это пленнику Савлу. Дверь к нему не заперта. Скажешь стражнику, что это воля Феликса. И скажешь ему, госпожа помнит о нем.

Фиолина удалилась. Через несколько минут она возвратилась.

– Он молится и к еде не притронулся, – сказала Фиолина.

– Что он тебе сказал?

– Он сказал, что будет молиться за тебя, госпожа, и за нашего господина. И еще он сказал, что осталось ждать не так уж много.

– Чего ждать?

– Этого он не сказал. Он стал писать, и ему некогда было со мной болтать.

– Чего она там говорит? – спросил Феликс.

– Он молится, чтобы с нами не случилось беды, – ответила Друзилла.

Феликс вытянулся на ложе и сладко зевнул.

– Что-то наша Фемида не торопится убегать, – сказал Феликс.

В это время как раз и раздался грохот за дверьми, где находился Проперций с Фемидой. С диким визгом Фемида, растрепанная и с разорванным хитоном, выскочила в коридор, за нею выбежал полуголый Проперций.

– Что случилось, милая Хлоя? – спросила Друзилла.

Фемида молчала, искоса поглядывая на растерявшегося патриция.

– Это не Хлоя, это натуральная Немезида, – сказал Проперций.

– Хлои бывают разные, – улыбнулась Друзилла. – Это же игра, Проперций. Я ее накажу, Проперций. Ста ударами плетьми. Вот это будет та игра, которая из любой Немезиды сделает настоящую Хлою.

– Я не хотел бы, чтобы ее так жестоко наказали из-за меня, – сказал Проперций. – А потом у нее такая прекрасная кожа.

– Кожу мы не испортим. Я прикажу ее хлестать через покрывало.

– А что по этому поводу напишет ваш друг, сатирик Петроний? – съязвила Друзилла. – А если Нерон скажет, что Проперций это тот патриций, от которого бегут женщины и не соглашаются с ним быть даже под страхом смертной казни?…

Феликс улыбнулся. Он был отомщен. Он сказал:

– Ладно. Пусть эта дикая ослица убирается вон. И отправить ее из моего дворца немедленно. Пусть трудится под палящим солнцем в самом дальнем моем поместье! Сейчас два моих массажиста снимут с твоей души тяжкий груз неутоленной похоти, а мы тем временем побеседуем с тобой.

В триклиний вошли массажисты. Проперций подчинился воле хозяина.

– На каждую казнь иудеи отвечают новым мятежом, говоришь? – сказал Проперций. – А что делали наши древние предки? Они расставляли кресты с казненными рабами на тысячи километров. И после этого все стихало.

– У римских рабов не было такой веры, какая есть у этих проклятых иудеев. В Иудее сегодня нет ни одного холма, на котором бы не красовался казненный мятежник. А это еще больше злит.

21

– У председателя тайной полиции срочное донесение, – сказал Прахову Барбаев. – Он просит ваших указаний.

– Пусть войдет. Только тихо…

Вошел начальник тайной полиции Кабулов.

– Ну что там у тебя? – нервным шепотом спросил Прахов.

– В Кагалии бастуют все заводы, все шахты и все химические предприятия. Бастующие захватили склады с оружием. Угрожают выступить против Центра…

– Пусть только попробуют!

– Может быть, схватить зачинщиков?

– Ни в коем случае. Надо оцепить Кагалию. Блокировать ее экономически. На сколько дней у них запасов продуктов?

– На две недели.

– Вот и хорошо. Оцепление держать два месяца. Пусть половина передохнет, а остальная спустится тогда в шахты и пойдет на заводы.

– Туда отправился хоботовский представитель Зиновий Шифлер. Он пообещал бастующим всяческую поддержку.

– Что нужно этому еврею?

– Он отработал с бастующим стачкомом новую программу. Теперь они требуют отставки правительства, отставки президента и немедленного наказания виновников атомной катастрофы, требуют очищения Кагалии от цезия и стронция, а это невозможно…

– Надо с Хоботом попробовать договориться.

– Он готов к переговорам.

– Просит вашего внимания государственный секретарь Заокеании, – сказал Барбаев.

– Проси его.

Вошел Джеймс Куг.

– Обстоятельства так складываются, дорогой господин Прахов, что мы вынуждены помочь беззащитным евреям. Арабы все больше и больше притесняют израильтян, мы вынуждены ввести коалиционные войска…

– Мы всегда готовы поддержать избранный народ, – улыбнулся Прахов. – Не хотел бы господин посол взглянуть на мое собрание живописи? Мне недавно удалось приобрести две замечательные работы Караваджо, право, прелестные вещички. Я не поклонник обнаженной натуры, но эти две вещички просто очаровательные…

К Прахову снова подбежал Барбаев:

– Ваш сын просится…

– Гони его в три шеи.

– На него дело завели, опять поймали мертвецки пьяного. Весь побит. Синяки под глазом.

– Запереть в шестую палату и держать, пока не образумится!

– Сказать ему, что он под домашним арестом?

– Именно так и скажи.

– Мистер Куг, – обратился с улыбкой Прахов к государственному секретарю Заокеании. – У нас ходят упорные слухи, что вы хорошо финансируете израильских евреев, а те в свою очередь поддерживают наших возмутителей спокойствия. Я в это не верю, но хотелось бы знать ваше мнение по этому вопросу.

– У Израиля сейчас, господин Прахов, другие заботы. Они ждут нового Мессию.

– Есть кандидаты на эту роль?

– Господин Прахов, я человек глубоко верующий и в этих вопросах чрезвычайно щепетилен… Скажу вам, ваш Караваджо восхитителен. Поздравляю вас с прекрасным приобретением!

Когда Куг ушел, Прахов заорал на Барбаева:

– Немедленно ко мне Шубкина, Ханыгина и Шмутцика!

Когда ответственные лица вбежали в комнату, Прахов сказал уже спокойно:

– Где этот ваш Сечкин? Еще раз тщательнейшим образом проверьте все, что связано с его мессианской ролью. Евреи уже готовят своего кандидата. Предстоит серьезное и неслыханное по своим размерам идеологическое состязание. Мы должны выиграть в этой борьбе!

22

Прокуратор Феликс сбросил плащ с красным подбоем и прилег на ложе.

– А что эти христианские евреи? – спросил Проперций.

– Они со дня на день ждут нового Мессию. Должен тебе сказать, что только за пятьдесят седьмой год нами казнено более полуста новоявленных пророков.

– Поверь мне, мессианство – это тот ключ, который не нашли ни Рим, ни Афины. Рим не сумел дать миру ни одного Мессии из числа императоров. Казалось бы, все делали, чтобы Клавдий стал Божественным Цезарем, а он, шут и размазня, стал всего лишь обожествленной тыквой.

– Нерон стал уже Божественным Августом, но римской знати опять не угодил. Пойдем, мой друг, в мою пинакотеку, я покажу тебе новые мои полотна.

Они вошли в пинакотеку.

– О, эта великолепная эротика придется по вкусу Нерону, если он к тебе пожалует, – сказал Проперций, рассматривая холст, на котором были изображены нимфы, сопровождавшие прекрасного юношу. Юноша смахивал на императора. По этому поводу Проперций заметил: "Прекрасные девы благословляют божественного императора на удачливые дела".

На следующем холсте прелестная нимфа ласкала двух мальчиков, один был несколько старше, с венком на голове, веселый и сильный, другой, который поменьше, грустил, и на его головке не было венка.

– А эту картину я бы не осмелился показывать императору. Она может напоминать ему смерть его любимого брата Германика.

– Болтают, что сам Нерон отправил братца на тот свет, как и свою мать, – сказала Друзилла шепотом.

Проперций сделал вид, что не расслышал реплики жены Феликса.

– А вот это совсем чудо. Плачу тебе за этот холст пять тысяч сестерциев, – воскликнул Проперций, рассматривая полотно, на котором была изображена прекрасная царская дочь Психея в объятиях своего жениха Амура.

– Друг мой, Проперций, я буду счастливее Бога, если ты примешь от меня этот скромный подарок. Ты даже не представляешь, насколько мне приятно доставить тебе радость, если это полотно действительно пришлось тебе по душе.

– Твоя щедрость безгранична, Феликс, и я доложу о тебе императору. Он питает к тебе добрые чувства, и ему будет приятно услышать о тебе добрые слова.

– И если он при этом позволит мне взять дополнительные налоги с иудейских храмов, я буду ему премного благодарен.

Тем временем из триклиния раздались голоса и гонг возвестил о трапезе.

– Мы на священной земле, – сказал Феликс, – и наш ужин будет неполным, если мы не отведаем тех блюд, которыми славится прекрасная Иудея, истинная родина нашей прекрасной Друзиллы. Но прежде чем приступить к трапезе, я готов предложить вашему вниманию, дорогой Проперций, давний смешной сюжет, который изволил ваш друг Петроний посвятить нашей семье, полагая, что, изобразив Тримальхиона, он высмеял нас. Напротив, он придал нашей кухне настоящую популярность. Теперь легенда о трех поросенках перестала быть вымыслом. Вымысел стал обычным делом нашей повседневной трапезы. Феликс хлопнул в ладоши, двери триклиния растворились, и в проеме широких дверей показалась упряжка, запряженная тремя поросятами. Поросята в соответствии с описанием придворного Арбитра изящных искусств были украшены сбруей из блестящей желтой кожи, на ней висели серебряные колокольчики.

– Какую из этих свинок вы предпочитаете увидеть на нашем столе, разумеется, в жареном виде? Затрудняетесь? Все три очаровательны? Но я думаю, средняя отличается особой грацией, чистотой тона и живым взглядом. Взгляните же еще раз на это прелестное создание. Азир, среднюю, – сказал Феликс, обращаясь к повару.

Двери триклиния закрылись. Но через секунду они снова были распахнуты. Шесть эфиопов внесли подносы с дымящейся едой. В бокалы было налито фалернское вино.

– Эсик-флейш, кисло-сладкое мясо. Заметьте, ломтики мяса в румяных корочках, а внутри удивительный кисло-сладкий сок… – пояснила Друзилла. – Рекомендую съесть не более двух кусочков, потому что я вижу на подносах молодых тушеных курочек с «цимесом». Пикантность куриным ломтикам придают обжаренная морковь, изюм и чернослив. Не увлекайтесь, однако, потому что вы должны еще попробовать курочку-онгифилц. Способ ее приготовления чрезвычайно сложен. Молодую курочку надо опалить, промыть и хорошо просушить, затем ее кладут на разделочный стол грудкой вниз, ножом делают надрез и снимают кожу…

Я слушал Друзиллу и ушам своим не верил. Вот она, эксдермация, откуда пошла! Паразитарий, оказывается, складывался еще задолго до первого века. А Друзилла между тем продолжала:

– Затем от костей отделяют мясо и мелко нарезают его, добавляя в фарш рубленый чеснок и яйцо. Этим фаршем начиняют курицу, а затем ее зашивают, и вот в таком виде она предстает перед вами.

Два эфиопа поставили на стол блюда с курами.

– Однако должен вам сказать, что не все куры набиты собственным мясом. Петушки начинены тестом, сметаной, луком и гусиными потрошками – не каждому может прийтись по вкусу такого рода петушки.

Гости восхищались еврейской кухней. Через несколько минут от кур ничего не осталось. И Друзилла сказала:

– А для любителей рыбных блюд приготовлен чолнт-фиш. Рыба с пассерованным луком, жареной свеклой и морковкой. Под чолнт-фиш рекомендуется белое вино. Три рослых раба принесли старые греческие кувшины, а три раба-эфиопа держали в руках греческие ритоны в виде головы быка. Белое вино разлили в приземистые золотые плошки с изображением природы древней Иудеи.

Держа в руках такой сосуд, Проперций сказал:

– Очевидно, еврейскому народу есть за что бороться, раз они имеют такую кухню и такие бокалы для вина.

– Сражаются они не за это, – сказала Друзилла. – Они верят своим богам.

– Но еврейские боги привередливы. Они покровительствуют только иудеям. Между тем как наши боги милостивы ко всем. Нет благомыслия без Бога. Боги живут с людьми и входят в жизнь людей, входят в человеческие сердца. Между Богом и римлянином нет пропасти. В Риме говорят: "Юпитер может не больше, чем муж, сделать добра". Поистине добрый человек и есть наш Бог, если хотите.

– Иудейские боги зовут к высшему благу, – сказала Друзилла. – А что такое высшее благо, знает только Бог и некоторые первосвященники.

– А мы всегда знали, что высшее благо – есть честность! – сказал Проперций. – Мне кажется, что иудеи, как и христиане, ломятся в открытую дверь. А это новое учение, которое все поставило с ног на голову: смирение – высшее мужество, богатство – разврат, мужество – гордыня, любовь – грех, свобода – безбожие…

– Тут все не совсем так. Они знают еще что-то такое, что укрепляет их дух, – сказал Феликс. – Мы их никогда не победим до конца, если не будем знать, где их ахиллесова пята…

– Досточтимые гости, наконец-то готов поросенок. Трубач известил нас о готовности поросенка.

На тележке тут же въехал зажаренный поросенок, едва вмещавшийся на полутораметровом противне.

– Ты повторяешь ошибки великого Арбитра Петрония, Азир, – вскричал вдруг Феликс, поднимая хлыст над поваром. – Ты же, прокисший суп, дохлый шакал и гнилая свекла, забыл выпотрошить свинью! Раздевайся тут же, и мы тебя выпорем, а ну, Проперций, и ты, Агафон, берите плети…

Азир покорно, даже улыбаясь и притворно всхлипывая, стал раздеваться.

– Ну зачем же так строго! – сказал Агафон. – Прости ты его, Феликс.

– Да, пожалуй, надо его простить, – вмешался Проперций.

– Ну что ж, тогда потроши тут свинью, негодник несчастный.

Азир взял нож и распорол брюхо свинье, откуда на стол вывалились разные колбасы. Все хоть и знали историю, описанную Петронием, но при виде чудесных изделий пришли в восторг и закричали:

– Наградить Азира! Награду повару!

– Я дарю тебе свободу, Азир, – сказал Феликс.

– Зачем ты гонишь меня от себя, господин мой. Я могу быть свободным, только заботясь о твоем благе…

– Иди, мой друг, – сказал Феликс. – Иди и подумай. Пожелаешь остаться рабом моим, не смогу отказать тебе и в этой просьбе. Я к вам хочу обратиться, – продолжал Феликс, когда слуги ушли. – Если бы у меня спросили, что я больше всего ценю в человеке, я бы ответил – преданность. Я был преданным рабом, и за это моя госпожа Антония одарила меня свободой. И августейший Клавдий ценил мою преданность, и божественный Нерон…

– Сегодня все больше и больше образованных людей склоняется к тому, чтобы покончить с рабством.

– Должен вам сказать, что рабы более консервативны, чем аристократы. Их ничто не прошибет, даже смерть. – Агафон приподнялся и отхватил от свиньи заднюю ногу.

– Тут другое, – сказал Феликс. – У рабов и аристократов врожденные свойства повелевать и подчиняться. Признаюсь вам, я попал в рабы из семьи фракийских аристократов. Мне повезло, что я попал сразу в дом императора, иначе со мною случилось бы то же, что и со спартанским мальчиком. Вы не знаете, что с ним случилось? Он постоянно повторял, будучи в плену: "Я не раб!" А когда ему приказали выполнить грязную работу, вынести горшок с нечистотами, он разбил свою маленькую головку о каменную стенку. Всем аристократам доступна отвага этого мальчика, а рабам – никогда! Свобода, точнее чувство свободы – врожденное аристократическое свойство.

23

Находясь как бы на стыке двух временных величин (первый и двадцать первый век), я то и дело спохватывался: где же мое ментальное тело? Мое сознание разрывалось между двумя астральными сущностями. Мне казалось, когда я наблюдал за прокуратором Феликсом, что за мною наблюдают чьи-то рыжие противные глазищи, больше того, где-то в глубине души я считал, что эти глаза принадлежат Горбунову, который подослан следить за мною. Изредка я посматривал на боковую дверь, ее раньше точно не было, она появилась как раз в тот момент, когда я оказался в триклинии; я был убежден, что именно эта дверь связывала меня с двадцать первым веком.

Сознание лихорадило, как бы эта дверь не исчезла или как бы мне не забыть ее местонахождение. А Феликс между тем продолжал говорить о том, что во все времена аристократия и рабы как бы менялись местами и всякое нарождение новой аристократии требовало не только много времени, но и значительных материальных затрат. Потом он рассказал, что согласно теории Аристотеля, то есть в строгом соответствии с его диалектикой, процесс появления аристократии тогда целесообразен, когда схема "аристократ – раб – аристократ" завершается в своем цикле и достигается тем самым совершенный результат. Аристократия, обогащенная своими противоположными началами, а именно рабством, подымается на новую небывалую ступень духа.

24

В триклинии притихли. Все понимали, что Феликс этим рассказом как бы отгораживается от своего рабства: нет, он не был рабом, он всегда был человеком голубой крови.

– Однажды кто-то попросил у Цезаря смерти, – сказал Проперций. – Цезарь спросил у него: "А разве ты сейчас живешь?" Жизнь, как пьеса. Не то важно, длинна она или коротка, а то, хорошо она или плохо сыграна. Мы не умеем жить.

– Не умеем хорошо играть в отведенных нам спектаклях, – поправил Агафон. – Сейчас в Риме мучаются, чтобы издать новые законы, которые, по мнению многих трибунов, поправят положение дел в государстве. А ведь дело не в законах. Никакими законами невозможно исправить природу человека. Нам сейчас рано говорить о свободе, потому что аристократы становятся рабами, а рабы проникаются душой и телом ложными учениями и жаждут только одного – смерти! Если римляне действительно желают спастись от неминуемой гибели, они должны воспитывать истинных аристократов.

– Как же это сделать?

– Для этого надо всячески отделиться от неимущих. Необходимы суровые меры, чтобы взять снова в узду непокорные народы. Нужны, наконец, гимназии, в которых бы по греческим образцам воспитывали тех, кто способен повелевать в этом мире.

– А как же быть с демократией? – спросил Проперций. – С республикой как быть?

– Республика и демократия нужны для имущих. Для рабов эти штуки – пустой звук. Ага, вот и фокусники пришли. Прекрасно.

– Еще одно еврейское угощение, – сказала Друзилла. – Это путер-гебекс, масляная сдоба, а это онек-лейках, или медовые пряники, а кто любит очень сладкое, может попробовать светлый лейках медовый или штрудель с яблоками. А у кого не совсем хорошо варит желудок, тому предлагаю монелах, приготовленный из мака, грецких орехов и меда. А сверху посыпана молодая корица.

Фокусники зажгли обручи и стали прыгать сквозь них, затем забрались на лестницу и там, наверху, стали жонглировать шариками, а потом кинжалами.

– Если человека обучили столь сложным движениям, – сказал Агафон, – то научить поступать, как поступают аристократы, значительно легче и проще.

– Это еще Платон говорил, – перебил Агафона Проперций. – У меня есть одно соображение…

В это время вошел врач, и Феликс сказал:

– А не кажется вам, что мы все скоро лопнем, потому что вот уж сколько часов пьем и едим, и каждый из нас стал хуже надутого бурдюка. Доктор Хрисанф великолепно чистит желудки. Врачи категорически запрещают удерживаться. Это крайне вредно. Покойный Тиберий придумал самую страшную казнь. Он поил и кормил заговорщиков, а затем перевязывал члены и не давал опорожняться. За дверьми, друзья, стоят сосуды, вода и прочие необходимые предметы: заячьи хвосты, щеточки, хвойные шишки в уксусе.

Потом снова рабы принесли на огромных подносах угощения, приготовленные из африканской дичи. На стол также были выставлены морские рыбы, омары, ракушки и устрицы.

– Мой друг Сенека, – начал свой рассказ Проперций, – обстоятельно доказывает, что богатство не есть благо. И это неверно, что добро не возникает из зла. Ваши неугомонные иудеи утверждают, что будто они придумали свои заповеди, все эти "не укради", "не убий", "не лги"… Эти заповеди существуют и существовали у греков и древних римлян. Дело не в этом, а в том, каким образом из зла делать добро, как святотатство обращать в благо…

– Все здесь очень просто, – сказал Агафон. – За мелкие кражи и мелкую ложь наказывают, а за крупную награждают триумфом. Достопочтенный Сенека также говорит, что из постыдного родится честное, из трусливого – храброе, из бедного – богатое, из рабского – аристократическое, из женского – мужское…

– А я думаю вот о чем, – сказал Феликс. – Не слишком ли мы увлекаемся разоблачением злодеяний предшествующих императоров. Зачем, скажем, народу знать, что Тиберий подвешивал знатных патрициев на железные крючки, как подвешивают туши баранов или свиные окорока? Или что юных дочерей он с палачами обесчещивал, поскольку римский обычай запрещал девственниц убивать удавкой? Зачем сегодня на Капри показывают место массового уничтожения инакомыслящих? Их после долгих изощренных пыток сбрасывали в море на глазах у императора и его свиты, а внизу матросы веслами добивали полумертвых людей. А вот еще одна басня. Она имеет прямо двойной смысл… Однажды Калигула спросил у ссыльного, возвращенного из изгнания: "Чем ты там занимался?" Изгнанник ответил: "Я молился, чтобы поскорее умер Тиберий и вся власть перешла к тебе, император. Так оно случилось". Тиберий сделал вывод, что и его ссыльные молят о смерти и чтобы пришел новый император. Он послал на все острова солдат и велел перебить всех до одного. Это Калигула придумал обвинение: враг Отечества и народа. В десять дней один раз он посылал на смерть десять тысяч людей. Он постоянно повторял слова из трагедии Акция «Атрей»: "Пусть ненавидят, лишь бы боялись!"

А некоторых он на своих глазах велел забивать цепями и ждал, пока не загниют у жертвы мозги. Зачем это все знать рабам, грекам, иудеям, сирийцам и коринфянам?

Мы необдуманно даем нашим врагам оружие против нас. Но кто сможет об этом сказать императору?