Текст книги "Паразитарий"

Автор книги: Юрий Азаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 49 страниц)

5

По мере того как я говорил, рожа Приблудкина становилась отвратительней. Он налил себе в стакан вина и жадно выпил. Между тем заговорил Скабен:

– Вы спросили у меня, ощущаю ли я себя евреем? Да, родители мои между собой говорили на идиш, и я понимаю этот язык. Мама моя пела мне еврейские песни вперемежку с украинскими и российскими. Я с детства читал Толстого и Шолом-Алейхема, да и сейчас ценю еврейский юмор. Я давно решил для себя, что тоталитарная идеология не имеет национальности, что всякий диктатор стремится уничтожить народность. Сейчас происходит самый настоящий исход евреев из России. Я воспринимаю это, как трагедию. Исчезает целая национально-культурная общность – восточноевропейские евреи. Я никогда не стал бы осуждать тех евреев, кто уезжает. Если люди срываются с насиженных мест, бросают потом и кровью нажитое, то им очень плохо. Говорят, едут на историческую родину, на землю легендарных праотцов, с которой евреев изгнали 2000 лет назад. И этот аргумент достоин самого большого уважения. Но как мне быть с землей отцов?! В России мои предки живут семь веков. Человека с родиной связывают могилы предков. Это его корневая система. Здесь я с вами полностью согласен, Приблудкин. И родные мне люди, не легендарные, а те, кто отогревал меня своим телом, кто кормил из рук, кто защищал в трудные минуты, кто отдавал мне последнюю корку хлеба, они здесь, в этой земле: мать на берегу Белого моря, туда ее сослали и прибили, отец – на берегу Черного моря, там его прикончили немцы, мои две тетки похоронены в Казахстане, там их задушили ссыльные чеченцы, мои трое двоюродных братьев скончались в результате Чернобыльской аварии и захоронены в Белоруссии. Казалось, я должен был крикнуть: "Будь проклята эта земля!", но я этого не делаю, потому что думаю о другом. Я думаю о том, кто же хоть раз в три года покрасит оградки на могилах моих родственников? Кто хоть раз в пять лет возложит цветочки на могилы моего отца и моей матери? Те далекие корни моей нации я почитаю, но моя земля здесь, я хочу, когда придет пора, лечь в эту землю. Лечь рядом с моей матерью, которая мне пела песни на многих языках нашей многострадальной земли…

6

Иосиф Флавий рассказывает о непомерных притязаниях евреев, послуживших поводом для ссор, жалоб, острых конфликтов. Уже в середине первого века между евреями и римлянами началась открытая война. Сирийцы из этого сделали вывод, что они могут безнаказанно убивать евреев и за один час зарезали около двадцати тысяч иудеев. Прокуратор Кесарии Гесий Флор приказал схватить и отправить на галеры всех евреев, избежавших смерти бегством. Это было преступлением по отношению к иудеям, и оно вызвало страшную месть. Евреи объединялись в группы, убивали сирийцев, жгли деревни, казнили всех, кто не был евреем. Эпидемия убийств прокатилась по всему Египту и с особой жестокостью разразилась в Александрии. Вооружившись факелами, евреи угрожали сжечь в амфитеатре всех греков. Напрасно успокаивал их префект Египта еврей Тиберий Александр. Пришлось вызывать легионы. Произошла страшная резня. Еврейские кварталы в Александрии были завалены трупами, число убитых доходило до пятидесяти тысяч.

Эрнст Ренан подчеркивает: "Ничто не может сравниться с еврейской злобой, однако иудаизм извлек из своего лона идеал добра, жертвы, любви. Лучшие из людей были евреи; худшие из людей были также евреи. Следует удивляться, что народ, заключающий в себе такие таинственные плоды, совершил такие жестокости, впал в такой бред, такую горячку!"

7

Кто убил моего Топазика?

Кто убил Аннушку, которую я спас от смерти?

Иногда я срывался и кричал: какое мне дело до тех, кто приговорил меня к этим невыносимым мукам ожидания смерти?!

Какое дело мне до евреев, армян и других народов, если меня скоро постигнет ужасная участь и я умру ни за что?!

Между тем я кожей чувствовал, что в стране назревает что-то страшное. Этими предчувствиями жили все граждане, с которыми я так или иначе сталкивался. И дело не в том, что жизнь становилась невыносимой. Она становилась непредсказуемой, хотя я с гарантией на сто процентов мог сказать, что надвигается страшная гроза. Особенно я это почувствовал, когда получил повестку из моего НИИ. Теперь мой институт назывался просто – НИИ лишения жизни.

Гуманизм убрали, но зато расширили границы умерщвления: от раннего детства до зрелой старости. Часть тем выполнялась под непосредственным руководством Курвина, то есть образовательного ведомства.

– Зачем же гуманизм убрали? – спросил я.

– Напротив, расширяем это направление. Берем на вооружение все прогрессивные методики действенного распада, – ответил мне Свиньин. И добавил: – А за вами большой должок. Вы же не прошли аттестации, переквалификации, регистрации и местной коллективизации. Вам надо стать на учет у нас и в ведомстве Сточных Ям. Курвин уже дважды интересовался.

Я позвонил Курвину. Он набросился на меня:

– Мы не можем закрыть тему. Из-за тебя вся система тормозится. Тебе надо немедленно пройти переаттестацию и шесть местных коллективизаций.

– Что это такое? – спросил я.

– Пустяки. С твоей подготовкой ты быстро со всем разделаешься. Мы сейчас осваиваем новые методики. Ты в свое время выступал против них, но мы учли твои замечания и кое-что поправили, – он ехидно засмеялся. – В частности, взяли на вооружение опыт шести тысяч вальдорфских школ. Теперь у нас в центре внимания – воспитание свободного и мудрого человека, торжество индивидуальности, культуры и демократии. Причем мы за истинную демократию, а не превращение учеников в продленную руку учителя. Именно поэтому идея равенства нами развивается в тесном контакте взрослых и детей, когда дети учатся экзаменовать учителей, проникать в сложный мир педагогов, помогать им, милосердствовать, доставлять учителям радость. Наша, как и вальдорфская педагогика, помогает каждому ребенку развить способности, дарованные природой, и реализовать себя духовно, культурно и профессионально. Понимаешь, мы изобрели метод, в основе которого лежит историческое, физиологическое, психологическое и культурологическое приближение детей к взрослым. Один наш "коллективистский жерноварий" чего стоит! Мы потратили несколько миллионов, чтобы создать эту величественную установку – настоящий памятник нашей великой эпохе…

– А почему жерноварий?

– Тебе предстоит с ним ознакомиться. Это блеск! Сами дети, старшеклассники, разумеется, запускают его, сами участвуют в аттестации учителей, сами завершают работу. Ты представить себе не можешь, насколько повысился коэффициент красоты, доброты и счастья в детском общении, когда они завершают работу в жерноварии…

В конце рабочего дня меня вызвали в протокольную часть и выдали рукописи, которые я должен был проработать и по ним сдавать что-то вроде зачета.

Я читал чужие рукописи, а между строк ощущал биение пульса моей судьбы. Ясновидение мое концентрировалось теперь исключительно на будущем. Создавалось такое впечатление, что с прошлым, да и настоящим, у меня покончено. Я читал рукописи и не понимал, для чего я читаю всю эту страшную галиматью о новых формах демократического бытия. Сначала казалось, что в рукописях изображаются два различных и прямо противоположных подхода к "демократизации и гуманизации всего и вся" (такое сочетание фигурировало и в хоботовской, и в праховской печати). Но потом я понял, что оба подхода есть одно и то же. Идем пар идем, как говорили римляне. Спорили о всякой ерунде, например о смысле и содержании терминов «гэбисты» и «гадисты», причем в некоторых рукописях праховской ориентации употреблялась аббревиатура ГБ, что означало государственная бюрократия, а в других сочинениях явно хоботовского толка ГБ расшифровывалась как гуманная бижутерия. Какое отношение бижутерия имеет к гуманизму, я так и не разобрался. Были, однако, и другие толкования.

Так в печати хоботовского толка употреблялось очень часто сокращение ГД, что переводилось как государственное доносительство. Согласно гадизму, каждый, узнавший о каких-либо скрываемых кем-либо данных, имеющих даже абсолютно интимно-личностный смысл, обязан был донести на этого гражданина, при этом в слово «донести» не вкладывался какой-либо оттенок нравственной недоброкачественности. Донести – означало сообщить на благо личности, а следовательно, и государства. Предполагалось, что личность скрывает что-либо лишь по причине своего рудимента, каким является стыд. Человек не в состоянии перейти барьер своей интимной ограниченности, то есть не в состоянии выйти за пределы своих ограничений, а значит, и стать творческим субъектом, и, следовательно, каждый обязан помочь такой скованной индивидуальности, ибо скованность вредит государству, поскольку личность не в состоянии, оказывается, присваивать свою собственную сущность всесторонним образом, а следовательно, и отдавать эту свою всестороннюю сущность Общему Делу. Я не случайно несколько раз повторил слово «следовательно». Здесь, коль мы уже занялись этимологией, надо сказать, что это слово приобрело самый широкий смысл, а от корня «след» было образовано немало терминов, означивших наиболее важные направления и общественной, и личной жизни. К ним в первую очередь относятся четыре главных обозначения: «следствие», «следователь», «следить», "наследить".

Философы-хоботовцы, ратовавшие за экстремизм в демократии, за предельную гласность в личной и социальной жизни, отдавали предпочтение субъективности, а не объективности. То есть они жаждали, чтобы все живое и даже неживое (машины, компьютеры, подслушивающие и истязающие устройства) было переведено в ранг действующих, разумеется гуманистически действующих, субъектов. Они ратовали и за то, чтобы в жизни почти не оставалось объектов. То есть всякий объект, доказывали они, подлежит непременной субъективизации, для чего на государственном уровне готовились специальные профессионалы-следователи, создавались теоретические и практические основы ведения следствий. Следствию подвергались люди, животные, неживая природа и машины. Процесс препарирования, то есть подготовки к следствию, был разнообразным – объект мог быть уложен в специальные коробки или жернова, распят, разъят и засушен и таким образом подготовлен для исследования. В известном смысле и процесс эксдермации носил исследовательский характер, так как в ходе снятия кожного покрова тщательно изучались личностные и социальные аффекты, процессы влияния остропереживаемых страданий на социальную среду, на творчество отдельных людей и так далее. Известные ученые праховского направления установили чрезвычайно сложные закономерности относительно взаимодействия личности на внешний мир и обратную связь – влияние СС (страдающей среды) на человека. Некоторые методы, предложенные учеными, были отвергнуты в силу того, что были обнаружены в них и сопутствующие авторитарные образования – личности наносился физический ущерб: человек в процессе препарирования мог навсегда лишиться, скажем, одной почки, глаза, пальца или десны. А некоторые, гарантировавшие стабильность и живой творческий контакт среды и личности, остались и по сей день. К таким методам относится многообразие форм серии "Коллективистские жернова". Собственно, коллективность была на первом этапе, когда личность, которую готовили к препарированию, вытаскивали ночью из постели, это в обязательном порядке, непременно стук в двери тяжелым и тупым предметом, имитация взламывания замков и бешеный темп «изъятия» объекта из комнаты, повязка на глаза, удары в спину, проволакивание по ступенькам и швыряние в кузов закрытой машины с надписью «Хлеб» или «Молоко» – все эти компоненты проводились коллективно – действовала дружественная группа в 5–6 человек. Суть последующих компонентов состояла в том, что личность в обнаженном виде укладывали в специально сделанные на огромных бетонных плитах желоба, а сверху накрывали как бы зеркально отраженный по рисунку такой же бетонный пласт, тоже с желобом. Желоба были мужские и женские, для детей и животных. Они выдалбливались строго по размерам и учитывали своеобразие различных поз, в выборе которых мог участвовать и подвергшийся препарированию тот или иной объект.

Ходили слухи, что жерноварий, как и коллективизм, придумали евреи. Даже называли некоего Кафкинзона, который описал действие исправительного жерновария. Я сам видел текст этого описания, где, в частности, подробно рассказывалось о том, что голова, точнее рот, подследственного насаживается на войлочный шпынек, войлок вызывает рвотный рефлекс, отчего жертва задыхается в блевотине – и все это в значительной мере повышает эффективность воспитательного воздействия. В курвинском жерноварии шпыньков не было, что позволяет мне утверждать, что никакого отношения его воспитательное изобретение к Кафкинзону не имеет. И наконец самое любопытное. Вся хоботовская команда, выступая против коллективизма, ставила знак равенства между коллективизмом и фашизмом, между коллективностью и тоталитарностью. При этом утверждалось, что любой коллективизм есть фантом, что он ведет к нивелировке личности и выражает собой бесовщину. Команда Прахова выступала за коллективизм, полагая, что демократия и есть хорошо устроенная коллективность, а общение есть и коллективизм, и гуманизм, и высшая сфера самоактуализации личности.

Несмотря на явно противоположные теоретические позиции, обе команды, праховская и хоботовская, сходились на многих главных направлениях паразитаризма, а именно: обе команды стремились задавить простых смертных налогами, голодом, холодом, пытками, унижениями. Обе команды создавали группы гаулейтеров, способных управлять процессами задавливания. Поэтому обе команды сошлись на необходимости ввести повсеместно коллективистские жернова как один из эффективных методов работы с человеком. Мне Горбунов, а затем и Барбаев сказали примерно одно и то же:

– Было бы нехорошо с нашей стороны игнорировать "коллективистские жернова". Мы должны в послужном списке перед эксдермацией сказать народу: "Сечкин мужественно не только согласился, но сам потребовал, чтобы его “опустили”". (Известно: термин «опустили» раньше, в сталинские времена, означал "изнасилование мужчины", то есть когда мужчину «опускали», он приобретал новое, андрогинное свойство, становился изгоем, бабой, сукой, презираемой гадостью.) Теперь же термин «опустить» означал – пропустить сквозь жернова.

8

Когда мне предложили несколько рисунков, где были обозначены позы – «распятие», «мельница», «птица», «солдатик», «усопший», «на корточках», «чайник», я выбрал позу «солдатик», поскольку был убежден, что не выдержу испытаний, а умереть, как никак, лучше все-таки, так мне казалось, в естественном для мертвеца состоянии, то есть с вытянутыми конечностями. Я, конечно же, соблазнялся позой усопшего, но этой позы я, откровенно говоря, испугался, полагая, что верхний жернов может нечаянно прихватить мои сложенные на груди руки. Затем, когда объект накрывался верхней бетонной плитой, жернова приводились в движение, которое с точки зрения физики можно было назвать равномерно-ускоренным. В системе этого движения были моменты, когда верхняя плита вдруг обрывалась отверстием или решеткой и человек мог видеть белый свет, иногда решетка или отверстие задерживалось, и подвергаемый испытанию мог получить пищу или необходимую информацию. Самым неприятным в этом испытании была воспитательная практика, когда к жерновам подходила группа школьников, и каждый ученик должен был выразить свое отношение к объектам: определить, к какой категории потенциальных преступников принадлежит заключенный в жернова персонаж. Детям так и говорили: «В жерновах персонажи повседневности в отличие от персонажей истории, литературы». Учащиеся старших классов могли выразить свое отношение взглядом, укалыванием, пощипыванием, ударом разной силы. Малышам разрешалось одно укалывание острым предметом: осколком стекла, щепкой или проволокой. После экскурсии школьники писали сочинения. Авторы сочинений, сумевшие ярко и последовательно раскрыть сущность персонажей, получали специальные карточки, дававшие им дополнительно сто баллов при поступлении на социально-гуманитарные факультеты высших учебных заведений. Поэтому отношение к экскурсиям было весьма и весьма серьезным. Кроме того, сочинения поступали к руководству Жерновария – так называлось это заведение, где прокручивались персонажи жизни; руководство тщательно изучало содержание выполненных работ и награждало лучших учащихся специальным мандатом, дававшим право исследовать желоба, а также участвовать в упаковке жизненных персонажей. Мандат впоследствии также давал определенное количество дополнительных баллов при поступлении в высшее учебное заведение.

Меня обследовали две совершенно очаровательные школьницы из десятого «Б» класса сорок седьмой школы Куропатского района. Они были так светлы и гармоничны, что я даже на мгновение забыл про острую боль в суставах, которая у меня началась от жесткого бетонного компресса.

Они были одеты в кашемировые коричневые платья с крепдешиновыми воротничками. Нет ничего очаровательнее юных девичьих лиц, подумал я. А девицы между тем спросили у меня:

– Кто такой Мольтке?

– Премьер-министр Дании с 1848 по 1852 год, – ответил я, радуясь тому, что мне попался хороший вопрос.

– Нет. Мы не о том Мольтке вас спрашиваем. Мы хотели у вас спросить о Мольтке-старшем, который был германским фельдмаршалом. Исторической персонификации вы не знаете, поэтому мы выносим вам приговор: шесть укалываний в верхнюю десну. Боль незначительная, но, если вы выдадите себя гримасой или стоном, придется укалывание повторить в трех других местах.

Они кололи меня восемьдесят семь раз. Пока я не потерял сознание. Я навсегда сохраню их лучезарный облик, их необычайную воспитанность и хорошее произношение.

Когда я пришел в себя, одна из девочек сказала:

– Персонаж считает себя знатоком первого века. Пусть скажет, кто такие зилоты.

– Кто такие зилоты? – спросила вторая девочка.

– Представители еврейской бедноты, мелких торговцев, ремесленников. Ожидали воинствующего Мессию. Боролись с римлянами…

– Нет, – улыбнулась первая девочка и захлопала в ладоши. – Зилоты – это представители фанатической секты ревнителей, главные виновники всех мятежей и возмущений иудеев против римлян, убийцы святого первомученика Стефана…

– Предлагаю испытание царапанием и продырявливанием, – сказала одна из девочек.

– Этого делать нельзя. Вас выгонят из школы. Моя кожа приговорена к эксдермации и как особо ценный материал продана за очень большую сумму… – прохрипел я.

Девочки, однако, расхохотались, стали царапать и дырявить кожу двумя циркулями и тремя заколками, но в это время раздался щелчок и верхняя плита поползла влево. Проклятая девчушка, та, что посимпатичнее, успела пырнуть в меня заколкой, от заколки что-то отломилось, и эта отломленная штучка поползла по моей коже, уже под плитой разрезая и царапая мое тело.

Я полагал, когда жернова вновь возвратятся на прежнее место, девчушек не будет, но у них, должно быть, было особое задание, и они страшно обрадовались, когда я встретился с ними вновь. Грудь моя была разрезана осколком заколки, и они пришли в восторг от своей выдумки.

– Дай ему еще один вопросик на засыпку, – предложила та, которая менее симпатична.

– Нет, я еще хочу у него кое-что спросить. Что такое милосердие?

Откровенно говоря, мне не хотелось отвечать ни на этот, ни на какой-либо другой вопрос, но я знал, что у них есть способ заставить меня отвечать: желобки в жерновах можно было сужать с помощью рычажка, и тогда плиты сдавливали тело так, что хрустели косточки. По мере того как я тянул с ответом, плиты съезжались и бетон впивался в тело. Особенно нестерпимая боль была в груди: вот-вот и ребра треснут!

– Милосердие – это готовность или даже потребность помочь ближнему из чувства сострадания, человеколюбия… – прохрипел я, глядя на прекрасные лица девушек.

Снова обе они захлопали в ладоши, засмеялись, обнажая белоснежные зубы.

– Я же говорила, что он догматик! – кричала первая. – Ему чужда христианская мораль.

– И здесь вы провалились, – сказала вторая. – Кто развил у вас такое дубовое мышление? Милосердие, это каждому второклашке известно, – одна из важнейших христианских добродетелей, которая исполняется посредством дел милости телесных и духовных. Дела милости телесной следующие: питать алчущих, поить жаждущих, одеть нагого, посетить находящегося в темнице, погребать умерших в убожестве. Вот мы вас посетили в заточении – это наша милость к вам…

Ох, как же мне хотелось пить тогда, и я не сдержался:

– Пить, – просипело мое горло.

– Как вы примитивно мыслите. Нельзя сразу обращаться с телесными просьбами. На первом месте у нормального человека всегда стоят духовные потребности, духовные милости: избавлять грешных от заблуждения, учить истине и добру, давать добрые советы, утешать печального, молиться за него Богу, не воздавать за зло, от сердца прощать обиды, обиды…

– Пить, – снова прошептал я. Но плита снова поехала вправо, и темнота проглотила меня.

Когда я снова увидел девиц и снова попросил пить, одна из них протянула мне бутерброд с соленой рыбой.

Я был голоден и съел предложенный бутерброд, отчего мне еще сильнее захотелось пить, а девчушки откупорили бутылку холодной минеральной воды. Бутылка была запотевшей, ее только что вытащили из холодильника. Обе налили в стаканы воды и стали со смехом поливать мое лицо, но таким образом, чтобы ни капли не попало мне в рот.

– И последний вопрос, – сказала одна из девиц. – В вашем досье есть сведения о том, что вы интересовались взглядами Апостола Павла и римского философа Сенеки. Вы воспользовались преданием о личной встрече Апостола Павла и Сенеки и написали третье действие во второй части трилогии Агенобарбова "Нерон вчера, сегодня, завтра"?

– Не писал я! – хотел было пояснить я, но серая бетонная громада снова наехала на меня, а когда снова брызнул свет, никого в жерноварии не было.

Надо мной склонилось мглистое улыбающееся лицо Богданова. Он шипел:

– Я вам не Мигунов и не Свиньин. Я не стану выяснять отношений. У меня расчеты просты: нажал рычаг и жертва превращается в лепешку. Так кто самый лучший, самый справедливый в мире человек?

– Вы.

Он насупил свои мохнатые брови и тихо сказал вошедшему председателю месткома:

– Глаз не спускать, держать в Жерноварии до посинения.

– А после посинения?

– После надо будет отпустить, чтобы перед эксдермацией прошла синева.