Текст книги "Арбат"
Автор книги: Юрий Вигорь
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Для Оси Финкельштейна Киндерман тоже стал кумиром, и он уже подумывал о том, как упросить, как бы соблазнить Якова Самуиловича написать романчик о жизни Арбата, изобразить азербайджанскую братию, пройдоху инспектора Моисейкина, управу «Арбат»… префектуру… и вывести образ высокопоставленного чиновника из префектуры, адепта, управлявшего проводником каверзных планов Моисейкиным. Такое полотно по силам было только такому мужественному человеку, как Киндерман. И непременно надо было описать нынешний ресторан «Грибоедов». Хорошо бы воскресить и вернуть из забвения в наши дни, в ткань повествования, Михаила Булгакова, пустить его сперва в «Дом Ростовых» для разминочки, для разгона поржавевшего от времени пера, и пусть как бы Булгаков опишет нынешний «Грибоедов», где сегодня во дворе бывшего барского дома окопалось шестнадцать армянских и азербайджанских фирм, открывших еще три ресторана в пристройках для челяди и даже пароходство «Оверкиль-плюс», имеющее свой буксир «Арарат» на Москве-реке и пять барж с плавучими ресторанами. Но кто был Ося Финкельштейн и кто Киндерман? Как говорил Скалозуб, между этими людьми была «дистанция огромного размера». Киндерман стал уважаемым человеком в «Записках охотника», с ним почтительно здоровались Нурпек, Карен, Садир, Закия и сам крутой Зураб. Да что Зураб! С ним расшаркивался сам писатель Василий Аксенов! Сам Фазиль Искандер! Ему жала руку с заискивающей улыбкой Юнна Мориц.
По странной игре случая «ССС» возглавлял известный в прошлом агрокритик Темирзяев-Нечерноземский. Он предложил в знак уважения Киндерману войти в правление. Ося не раз видел, как писатель Аксенов, писатель Фазиль Искандер, Киндерман и Темирзяев-Нечерноземский о чем-то горячо и увлеченно спорят в креслах на веранде «Дома Ростовых», где посреди овального двора стоял памятник погруженного в нелегкие думы Льва Толстого. «О чем он себе думает, чего ждет? – спрашивал себя Ося. – Ведь он же зеркало русской революции… Ведь его могут приватизировать армяне и азербайджанцы каждый день, пока богема ведет свои пересуды».
А между тем подслушать разговор знаменитых писателей было бы очень любопытно. Разговор шел об орденах. И в голосе писателя Василия Аксенова угадывалась обида. Он больше всех остальных богемщиков был обижен на то, что обойден вниманием зачинателя Великого литературного крестового похода Владимира Купцова, возглавлявшего комиссию по награждению орденами.
– То, что вам, Яков Самуилович, дали орден Салтыкова-Щедрина первой степени – мне понятно. Но за что Владимиру Сорокину, этому графоману, у которого каждая страница пропитана запахом говна и герои поедают кал друг друга, дали орден Гаршина второй степени – для меня загадка, – говорил Василий Аксенов с надрывом в голосе. – Мне не обидно, нет! Я в эту компанию крестоносцев и не рвусь. Я не родился меченосцем и проповедником великих разоблачительных идей. Я отношусь ко всему этому как созерцатель. Моей родиной давно уже стала Америка. В России я не более чем гость…
Ох, лукавил Василий Павлович, лукавил, маленькая червоточинка саднила уязвленное самолюбие. Уж он ли не издевался над совковым бытом, уж не он ли был первопроходцем, певцом страны сомнамбулических абсурдов, где был утрачен здравый смысл, так и не найденный в потемках воровства и протекционизма по сей день.
10
…Великий литературный крестовый поход с каждым днем набирал силу, в него влились ненецкие писатели, литераторы Чукотки и полуострова Таймыр.
Купцов понимал: надо чем-то подхлестнуть писательское честолюбие и найти реальные стимулы. На премии денег не хватало. В аренду сдавать было нечего. И вдруг сама судьба сжалилась над ним. Помогло провидение. Как-то за кружкой доброго старого шотландского эля в баре у Ларионова он поделился своими мыслями с президентом Академии российской словесности Ричардом Гусилашвили, выигравшим грант фонда Сороса.
– Надо отливать ордена! – убежденно сказал Ричард. – И мы их с тобой учредим. Скажу тебе как родному – ордена сейчас в России нужны всем. Денег у людей до черта, а славы – ноль. Я не говорю о дурной славе… Но хорошая слава – это прекрасный товар. Русский человек вообще питает врожденную слабость к орденам. Эта жажда сильнее жажды денег. И почему награждать только писателей? Почему не награждать меценатов? Или, как называют нынче богатых бандитов, – инвесторов?
– Я понимаю… Эврика! – радостно подхватил Купцов. – Это здорово: меценат первого ранга… В этом что-то есть. И вдобавок наградить орденом Достоевского первой степени! Орденом Пушкина! Орденом Екатерины Великой! Она ведь тоже была писательница, выпустила тридцать шесть романов….
– Ход твоих мыслей на верном пути, – засмеялся Ричард. – Мы выпустим семь орденов и две медали. Но самой высокой наградой будет орден Минина и Пожарского!
– Но они же не литераторы, – удивился Купцов.
– Ну и что? Зато их все знают. Есть памятник в Москве на Лобном месте, а Чернышевского, Герцена и Салтыкова-Щедрина богатый человек может и не знать. Сечешь? Или еще лучше – учредить орден Александра Невского… Ну и, конечно, орден Достоевского… трех степеней. Орден Салтыкова-Щедрина трех степеней. Он ведь у нас самый главный и непревзойденный сатирик. Забытый сатирик. Не худо бы для писателя-середнячка учредить орден Короленко без степеней, орден Гаршина с мечами и без… Для писателей получше, бытописцев с лукавинкой – орден Антона Павловича Чехова.
Ричард был человеком дела. Слов на ветер не бросал. Не советуясь с Купцовым о деталях, он взял инициативу на себя, модели орденов пошли в отливку. Нужны были деньги, чтобы запустить их в серию. Ричард объездил семь крупнейших банков и нашел инвестора в лице Онексим-плюс-банка. Первый орден Александра Невского получил, конечно же, сам президент банка. Комиссия решила наградить и Ричарда за заслуги перед писателями и отечественной литературой, но Гусилашвили, как истый джентльмен и тонкий дипломат, благоразумно отказался. Лояльность Ричарда простиралась столь далеко, что он взялся учредить для Союза сионистских сочинителей по просьбе Темирзяева-Нечерноземского орден Шолом-Алейхема трех степеней, а также орден знаменитого еврейского историка Иосифа Флавия, автора «Иудейской войны» и «Иудейских древностей». По просьбе ненцев был учрежден орден президента Новой Земли Тыки Вылки.
Честолюбие писателей забродило как на дрожжах. Все новые и новые литературные шедевры поступали на конкурс в комиссию. Москву потряс роман «Рыжий бес» председателя Союза писателей Москвы Уткинсона. Он получил за него орден Шолом-Алейхема второй степени. Нетрудно догадаться, что за яркой фигурой главного героя скрывался сам господин Чубайс, которого все писатели от Рязани до Чукотки считали самым опасным агентом ФБР на территории России, хотя я в этом до конца не убежден, а проверить – недостает времени…
На лотках начинала разгораться война с азербайджанской братвой, с чиновниками из управы «Арбат» за передел торговой сферы, за каждую пядь на асфальте. Кроме того, Рок с Костей организовали поставки романов на лотки.
Книги Киндермана покупали, как картошку, жители Москвы и Подмосковья. Ими зачитывались в троллейбусах, в метро, в электричках, их покупали даже бедные пенсионеры, не питавшие любви к капиталистической новой России, к Кремлю, к Ельцину, к Путину. Они хихикали беззубыми шамкающими ртами и утирали слезы умиления. Было жаль это старичье, смеявшееся недобрым смехом. Их смех – единственное, чем они могли выразить протест режиму, но и этот протест был тоже смешон, мнение стариков не интересовало никого.
Удивительно, но «Кащенко» и «Семью» брали нарасхват и «новые русские», а ведь прежде они были равнодушны к литературе и брали в основном книги по технике сражений на мечах и стрельбе из арбалетов…
Сообщение по TV о награждении Михаила Веллера орденом Короленко подняло его сразу на особую высоту. До сей поры он был просто щипателем умершего СССР, теперь же ему как бы отводилась ниша в пантеоне культуры как гражданскому обличителю дурных нравов. Он обретал совершенно иной статус. Статус обличителя-гражданина. Некоторые даже пытались сравнивать его с Апулеем. Иные называли его «новым Козьмой Прутковым». Но факт, что орден Короленко подхлестнул к нему читательский интерес. Его романы, залегшие было на дно, опять вынесло на поверхность подводным течением. «Майора Звягина» включили в школьную программу как образчик советского быта… Севеллу наградили тоже. Он удостоился ордена Шиллера-Михайлова и медали Гаршина с мечами. Василий Аксенов рвал и метал. Мудрый писатель, а вот ведь ревнивец. И как простые смертные – болезненно честолюбив. Ему бы плюнуть на эти чертовы ордена, так нет же, напился с горя в ресторане «Записки охотника», вышел в «звериный вестибюль» и обломал у антилопы-гну рога. Понятно, что не специально, объяснял он метрдотелю. Дескать, поскользнулся на апельсиновой корке. Но двести баксов пришлось уплатить сверх счета.
И все же писателей старой школы: Веллера, Севеллу, Аксенова – затмевал своей необычной сатирической манерой Киндерман. Он не юморил явно. Он юморил как бы исподтишка, на манер Бернарда Шоу. Его юмор почти незримо плавал в контексте, не лез в глаза. Он не выпячивал желание насмешить. Он смешил как бы нечаянно, мимоходом и даже извинялся перед читателем за это. В том-то и крылось его особое обаяние. Веллер по сравнению с ним был просто плотник-топорник. У него щепки летели во все стороны, и на стройплощадке его романов было чертовски тесно, не хватало воздуха, не хватало перспективы…
Севелла же своим мягким старческим юмором тихо укачивал. Я любил его полистать на ночь. Прочитав пару страниц Севеллы, я видел чудесные сны. В этом тоже был особый талант, писательская деликатность. Он знал чувство меры. Держал как бы дистанцию от читателя и не пускал его в свою кухню, как Веллер, который готовил форшмак на глазах у публики, как Якубович и Макаревич, разбрызгивая во все стороны морковный сок и кетчуп «Балтимор»…
Вровень с Киндерманом на рынке книг шел разве что Уткинсон. О желчности этого человека ходили легенды. Он извел колкостями не одного партийного работника в былые времена, выжил из квартиры собственную тещу. Он мог вызвать ненависть гаишника одним метким словцом, а другим тут же свести гнев на милость. Он был мастером гротеска. Он проповедовал в прозе «новый призматический стиль», стиль преломления граней сознания, разработав теорию опрокинутых фрустраций. Немного заумно, да. Но в сравнении с ним Хармс и Друзкин были просто детьми. Да, тип еще тот. Но талантище. Мощи в нем было, что в высвободившемся нейтроне, слетевшем ненароком с орбиты. Он валил читателя плошмяком, снопами, повергая дам в шок своими замысловатыми сравненьицами. После романа «Рыжий бес» ни один критик по эту сторону Ледовитого океана и Атлантики не сомневался в том, что он переплюнул Лесажа с его «Хромым бесом», слабым подражанием «Хромому бесу» Луиса Велеса де Гевары.
…Жизнь шла, книжный спрос не спадал, как курс доллара перед обвалом. А между тем спрос на ордена рос с каждым днем. Наград жаждали все. Не только олигархи, не только мелкие политики, богатые бандиты и аферисты средней руки. Жаждали наград и иностранцы, писатели, дипломаты Ливии, Монголии, Кореи, Украины… Возжаждали орденов и братья Каро. Ну разве не дико, разве не смешно – иметь литературный ресторан «Записки охотника» и не иметь медали за заслуги перед российской словесностью, перед русской феноменологией духа! Возжаждал орденов король Старого Арбата и Воздвиженки Сашка Муркин, родоначальник «Нового светского духовного движения» среди малых народов Севера. И будь моя воля, я бы Сашулю наградил. При всем своем богатстве он был мягким, доступным человеком. Зато какая неприязнь накатывала на Купцова и Ричарда, когда их осаждали с просьбой наградить «за бабки на культуру» коптевские группировки, армянская братва во главе с Ованесяном. Возжаждал железки на грудь крутой и мудрый Кукури, в холдинг которого «Страны третьего мира» входил и ресторан «Грузинская кухня». И что уж говорить об азербайджанских «мозговиках», заправлявших мелкими торговыми кланами в центре Москвы и патронировавшими все злачные места на территории поруганного, отданного властями России на произвол знаменитого «Дома Ростовых», где сиротливо съежился на постаменте оглохший от звона бокалов Лев Николаевич Толстой, ставший чужим в этой нелепой, неблагодарной стране» «Мозговики» больше всех жаждали орденов. Они как бы вросли плотью и кровью в русскую литературу, они питались ее соками. Орденов настойчиво требовал Мираб, глава пароходной компании «Оверкиль-плюс», куда входили все плавучие увеселительные плавсредства на Москве-реке и Оке. Будь моя воля, я наградил бы этого маленького черного волосатика со жгучими глазами, зиявшими над бородой, словно огоньки в шашлычнице, орденом Давида Сасунского, лишь бы он помог вернуть лоток Осе Финкельштейну и обуздал Нурпека и Карена, изредка наезжавших и на Рока с Костей. Аппетит у братвы рос. Они явно вознамерились забрать у них лоток. Моисейкин вился над ними как ястреб-стервятник. Что ни день он клевал наших героев замечаниями – дескать, антисанитария вокруг лотка, полно окурков на асфальте, хотя ни Рок, ни Костя, ни наши продавцы не курили. Улица есть улица. Толпу не перевоспитаешь. Они платили ежемесячно тысячу рублей с лотка за уборку тротуара. Моисейкин придирался – дескать, размыло надпись на лотке «Десять рублей книга», надо срочно обновить. А однажды он вдруг потребовал убрать столик, стоящий рядом с лотком «Пять ступеней».
– С сегодняшнего дня, – заявил он категоричным тоном, – столики на Новом и Старом Арбате запрещены!
– Но как же так? – удивился Костя. – Вся нечетная сторона Нового Арбата торгует преспокойно со столиков. Стеллажей там нет и в помине.
– Распоряжение префектуры касается четной стороны, – через губу обронил Моисейкин и удалился в сторону Воздвиженки, где временно по рескрипту главы управы «Арбат» торговля на месяц была запрещена. Но торговцы книгами, газетами, журналами, конфетами и не думали оттуда уходить. Они ежедневно платили ментам, и их никто не трогал. Не трогал и Моисейкин. Городские власти смотрели на нарушение своих же постановлений, распоряжений, указов спокойно. Самолюбие чиновников не задевало пренебрежение к их вердиктам. Они прекрасно понимали – город не так-то просто обуздать. К каждому торговцу инспектора не приставишь. Начнешь душить торговлю – рухнет городской бюджет: торговля кормила всех чиновников управы, на ее плечах была уборка города.
Проверки на улицах проводили спонтанно. Поводом могли Послужить какой-нибудь праздник, незначительное событие, день рождения Германа Грефа или, скажем, День города. Но подобные праздники я не понимал: почему именно в этот сентябрьский день город должен блистать чистотой, быть увешан плакатами и флажками, а в остальные дни быть таким, как всегда, можно в тонарах преспокойно продавать жареных кур с душком, нелицензируемые напитки, выпечку из подпольных цехов, бутерброды с бужениной второй свежести… Проверка совершала свой набег, подмочившие репутацию куры летели в урны, напитки снимались с полок, а на другой день жизнь снова входила в привычную колею, протухшие куры преспокойно возвращались на свои насесты…
Ах, если бы Рок смог описать изнутри управу «Арбат», если б мог назвать поименно всех чиновников, достойных пера Гоголя! Тип нового русского чиновника, который руководствуется не логикой, не здравым смыслом, а стремлением отмазаться от рутинных забот, от дурацких распоряжений, которые, по сути, все равно неосуществимы, но кто-то наверху – в мэрии, в префектуре – их упорно пишет и пишет, спуская вниз. В результате выморочная жизнь, разгребание бумажной шелухи отодвигает чиновника на немыслимое расстояние от живых людей и их забот.
– А давай опишем управу «Староконюшенная», – предложил Костя. – Одна мадам Мандаринкина чего стоит… Чиновников можно и не называть. Главное – показать тайные пружины, идущие от кабинета Мозгачева, главного кукловода, одарившего Мандаринкину тридцатью шестью лотками, ее неограниченную власть над чиновниками…
Да, мадам Мандаринкина была достойна кисти самого Шиллера-Михайлова. Веллер и Севелла были для нее слабоваты. Эта особа пятидесяти одного года обладала фантастической энергией, в ее жилах текла не кровь, а огнедышащая лава. Она владела половиной арбатских… простите, староконюшенных лотков, и большую их часть сдавала в аренду. Нет, она не числилась в штате работников управы, на она была креатурой самого Мозгачева и выполняла «социальный городской заказ», руководила муниципальным продуктовым магазином «Пенсион». Перед ней трепетали все староконюшенники, трепетал сам Сюсявый. Ее обходил стороной, обходил за три квартала, инспектор Моисейкин. У нее было два подручных, два племяша – Вовчик и Бобчик. Вовчик распоряжался поставками товара в «Пенсион», а Бобчик занимался книжным бизнесом и взимал арендную плату с лотков. Через Костю к Бобчику попадали романы крестоносцев или, как он их называл, «оборзевших писателей». Бобчик был балбесом двухметрового роста. Красавец гусар, продувной бабник, записной трахальщик. Он не пропускал на Арбате ни одной смазливой мордашки. Ни одной тугой попки. Ему на мобильник постоянно звонили какие-то сикушки, какие-то дамы, озабоченные сексом, как и он. Даже его рубахи и пиджак пропитались запахами дамских духов всех оттенков. И вот этот дамский объездчик, этот ловелас и жокей в один прекрасный день приглашает Рока и Костю в пивнушку к Ларионову на кружечку пива и конфиденциально сообщает, что ему нужен орден.
– И какой именно тебе нужен орден? – спросил Костя.
– Орден нужен самому Мозгачеву. Орден Александра Невского, – усмехнулся тот и по-блатному цыкнул зубом. – Но об этом не должна знать ни одна живая душа. Даже моя тетка! За ценой я не постою. Только скажи, когда нести бабки. Ты делаешь орден, а я снимаю все твои проблемы на Новом Арбате и Старом Арбате. Прикинь, какой для тебя кайф. Заодно, скажу по секрету, азербайджанская братва уже давно подкатывает к Мозгачеву и просит весь угол дома номер два по Новому Арбату. Вы им мешаете. Мешает и Ося Финкельштейн…
– Но мы же стоим по разнарядке префектуры.
– Теперь правила игры изменились. Новый префект, Геннадий Валентинович Дегтев, брат прежнего, дал указание – каждая управа сама решает, кому отдать лотки. Его волнует только чистота. Наружная чистота. Эстетичность… Как решит Мозгачев – так и будет. Но он-то сам, как ты понимаешь, не будет решать такую мелочевку…
– Да, жаль – вздохнул Рок с сожалением. – Жаль, что в городе не проводятся конкурсы по выделению тех же книжных лотков. У всех книги по сто рублей, а мы держим лоток «Десять рублей книга». Это ли не социальная программа?
– Торговля – это самая грязная сторона человеческой деятельности! – менторски изрек Бобчик. – И за ныряние в эту грязь все хотят получать башли: чиновники, проверяющие, мелкие, средние и крупные отцы города, отчимы города, мачехи города, городские тетки… И кое-кто хочет получать ордена. Скажем, за покровительство писателям… За продвижение в городские неумытые толпы культуры… книг… Разве это не заслуга Мозгачева – что на Староконюшенном проспекте сто книжных лотков? А могли бы стоять сто лотков по продаже сувенирных изделий, конфет, выпечки, хот-догов… Подсекай, какой я тебе даю заход, какую мотивировку ты должен протолкнуть в писательском руководстве, где распределяют ордена…
11
Приглядитесь внимательно к арбатским прохожим, вслушайтесь в ритм их поступи. Жизнь Старого Арбата – это увертюра. У каждого арбатского переулка есть свой ритм, свой напев, своя мелодика перестука каблуков, свое эхо. Но Новый Арбат – это уже симфония. Попадая на Новый Арбат, сами не подозревая того, вы заряжаетесь его энергией. Особенно высокий накал геотермальной энергии – на нечетной стороне. Это доказано наукой. Новый Арбат подхватывает вас, как сиротливую ноту, покачивает на своих шершавых волнах и придает вам некую гармоничность с другими сиротливыми нотами, толкающими друг друга и тайно мечтающими обрести гармоничную связь.
«АСК МИ» – «Спроси меня, поговори со мной» – написано на майке мечтательного гражданина лет сорока в китайских интернациональных штанах со штрипками, завоевавших полмира без всяких крылатых ракет. Окунуться в толпу для этого гражданина – своего рода самолечение, толпотерапия… Тут и только тут он хочет, он может и ему будет даровано свыше подпитаться чужой энергией. За словами – «Прошвырнуться по Арбату» – скрывается двоякий смысл, скрывается неосознанный поиск своей судьбы, подруги, любовницы или хотя бы собеседницы… Пара шутливых фраз… Легкое прикосновение к чужой душе… А какой заряд!
Гражданин идет задумчивой ныряющей походкой обманутого вкладчика банка «Огни Москвы» и глазами стрижет людской поток, фильтрует сквозь себя струящихся мимо блондинок, шатенок, брюнеток, а навстречу ему мелко дробит разогретый июлем асфальт, режет сухой горячий воздух упругой походкой молодая особа в вызывающе облегающих полноватый стан джинсах, раздвигая сизоватые сгустки автомобильных выхлопов мощным, чуть покачивающимся на волнах улицы бюстом.
Нет, что ни говорите, а, наблюдая каждодневно по девять часов в сутки людской поток на Новом Арбате, приходишь к выводу: в красивых женщинах в стране недостатка не наблюдается. Наоборот, их так много, что страна может ими гордиться. И они веселы, в них есть прельстительный авантюризм. Они вселяют в прохожих жажду жизни, жажду любви. А вот мужчины в Москве красотой не блещут. Какой-то квелый, зачумленный вид у московских мужчин, какая-то угрюмая мелкотравчатая деловитость. И все они погружены в себя. У всех проблемы, проблемы… Дела, дела… Какие уж там флирты… Какие уж тут книги… Нет времени даже на то, чтобы исправить собственную походку. Ужасная походка у москвичей. Она уродует разогретый асфальт. И мужские походки на Новом Арбате создают диссонанс с женскими. Вот контрфаготом тяжело, вразвалочку шагает дневной милицейский патруль ОВД «Арбат»… Точно альты проплыли две молодые проститутки из Замоскворечья. Контрабасом ступает чуть шаркающей походкой, по-морскому чуть вразвалочку, отъевшийся за годы ельцинских реформ чиновник пятого разряда из Департамента потребительского рынка и услуг. Скачет фистулой тинейджер. Тромбонами идут, чуть выворачивая носки внутрь, дилеры фирмы «Галина Бланка», переняв эту походку у знаменитого телеведущего Якубовича. Виолончельно широбедрый, басами ступает скандально известный журналист радиостанции «Эхо Москвы» Андрей Черкизов, направляясь в пивбар Центрального дома журналистов, а рядом с ним чуть вприпрыжку попирает земной шар известный в прошлом публицист, тоже завсегдатай пивбара, Анатолий Макаров, закоренелый холостяк. Он ни за какие коврижки не наденет на себя майку с надписью «АСК МИ». Он тоже погружен в себя, он тоже не замечает женщин. Он втайне от всех пишет роман о президенте. Нет, не о Ельцине, нет. Ельцин уже никому не интересен, кроме провинциалов с Чукотки. В нем нет загадки. Загадка есть в Путине. Загадка Путина волнует всю страну. Миф о загадке Путина окутал, как дымка, всю Россию. И дерзкий писательский ум пытается ее разгадать и, может быть, чуточку развенчать… Писатель Макаров никогда не был в оппозиции власти, полагая, что всякая власть – от Бога! Всякая, даже дрянная, милиция – тоже от Бога… У богов ведь тоже немало причуд. Есть эти причуды и у власти. Есть они у мэра Москвы, есть и у Путина.
Лимузин В. В. Путина с ощетинившимся израильскими автоматами «узи» кортежем по два раза на день шлифовал, повизгивая шинами, арбатский асфальт. Бомжи и торговцы лотков наблюдали за ним… нет, не наблюдали, нет, это неточное слово. «Отвлекались на пролетавший мимо кортеж» – вот верное выражение, передающее суть. «О, опять едет Штази…» – роняли зеваки. Бомжи и лоточники называли президента в своих кругах незатейливо просто – ЧМО. Что крылось за этой скромной аббревиатурой – я и сам до сих пор не уразумел. Калужские бомжи этим словом называли между собой старшого… пахана… Но где Калуга, а где Москва. Это означало как бы «командир»… «Слышь ты, командир…» «Извини, командир…» «Такое дело, командир»… Да, дорогой читатель, вот такое дело. И если Анатолий Макаров пишет про президента, или собирается писать, или думает о том, как бы собраться и взяться за перо, то почему бы и нам не уделить ему пару страничек, почему бы и нам не воздать ему, как полноправному обитателю Нового Арбата. И глядишь, он нам тоже отплатит сторицей когда-нибудь… Ничто, ничто не пропадает бесследно в этом бренном мире, ни добро, ни зло. Добро порождает добро, зло порождает зло, а президентский кортеж – равнодушные усталые взоры. И мне как историку невольно на ум приходит сравнение, как народ Франции ликующими криками встречал на улицах Парижа карету короля Людовика Четырнадцатого, «короля-солнце», следовавшего с эскортом всего двух мушкетеров. Король не боялся народа, король знал – народ его боготворит… Но Костя, Василий Мочалкин, Акула, Барбос, Сюсявый и Сеня Король были совершенно равнодушны к Путину. Он вызывал у них опасения – вдруг закроют на президентской трассе лоточную торговлю и все триста лоточников враз потеряют рабочие места. Побаивались остаться без подвала и работы и колдун Фемистоклов, и провидец Папюсов, и проститутки Неля и Оля, и воры Геша и Арнольд. И даже сам инспектор Моисейкин. И даже Садир, Нурпек, Закия, Зураб и крутой Карен. Они жили как бы под колпаком. У них не было уверенности в завтрашнем дне. А это, простите, самое важное в жизни. Важнее любви к президенту… Хотя хотелось, порой ужасно хотелось его полюбить. Было что-то трогательно беззащитное и смятенное в его косивших к середине носа глазах, посаженных очень близко. Ламброзо в своей книге «Физиогномика и характер» приводил на этот счет любопытное рассуждение. Но не будем отвлекаться…
Пролетая по Новому Арбату, Путин совершенно не замечал книжных лотков. Он был равнодушен к современным книгам. Он давно не читал книг. Не прочел он и последнюю подложенную под него книгу-бомбу «Немец в Кремле» Александра Papa. Да и на лотках она зря пылилась. Пылилась и книга Путина «От первого лица»… Никто так и не усек в этой изощренно выстроенной и отфильтрованной биографии, кто же он – человек-загадка? Чего он хочет? На что он способен? Чего нам завтра ждать?
…О если бы знал президент, из каких трущоб, из какой подвальной сырости замечательные книги проникали на книжные лотки Нового Арбата и попадали в руки москвичей!.. Здесь, в темных сырых углах, хранились банановые коробки с остатками нераспроданного тиража 1999 года книги «Записки президента» и новая книга Ельцина, написанная Валентином Юмашевым, «Президентский марафон», «Ельцин и его генералы» Виктора Баранца, бестселлер Александра Коржакова «От заката до рассвета». Книга, вызвавшая сперва легкий переполох, но вскоре залегшая намертво на дно – «Крестный отец Кремля». Плоды бессоных ночей Олега Попцова «Тревожные сны царя Бориса»… И наконец, «Мысли мудрых людей от Пифагора до Путина» – маленькая лесть объемом в пятьсот страниц от издательства «Эксмо-пресс» с портретом Путина на обложке рядом с самим Пифагором. Наверное, Путин и не подозревал, что он брызжет афоризмами, что они устилают его следы и окутывают его, как фимиам. Чего стоила одна «афористическая» фраза: «Я хочу доложить, что группа сотрудников ФСБ, направленная для работы под прикрытием в правительство, на первом этапе со своими задачами справилась…» Это была глубокая мысль. Ей позавидовал бы Пифагор… Позавидовал бы Монтень… И таких афоризмов Путина в книге было пять. Еще в книге было три афоризма Ельцина… Но умолчим о них…
…В годы студенчества Путин любил Льва Николаевича Толстого. Это был его кумир. Кроме того, он на досуге перечитал все, что мог достать, о работе Третьего охранного отделения. «Записки министра внутренних дел А. Протопопова», «Мемуары В. Плеве», «Гибель императорской России», написанную заведующим департаментом полиции П. Курловым. Труд М. Дитерихса «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале». Работая в КГБ, он любил читать журналы «Былое» и «Красная Новь»… Дома, в его петербургской библиотеке было подобрано все, что издавалось, о разведчиках, в том числе западных, которых в СССР почему-то называли шпионами… Он старательно отрабатывал в себе мастерство актера и не понимал, что значит «делать хорошую мину при плохой игре». Как может быть хорошая мина, если игра ни к черту? Он перечитал все книги о римском императоре Клавдии Нероне, его восхищала эта раздвоенная яркая личность, император-актер… А ведь какая гибкость, какая пластика души, какая виртуозность манер и речи, какое самообладание… Еще в Питере, работая в команде Анатолия Собчака, он обратил внимание, что сильные мира сего играют в политику, играют как заправские актеры: говорится одно, делается другое, а думается третье… Лицедейство было неотъемлемым качеством, наиглавнейшим качеством… Истинные мысли и намерения надо было всегда скрывать… Лев Толстой был весь в мыслях, как рыба в чешуе. Из него никогда не вышло бы политика. Он не потянул бы сегодня даже на депутата, потому что не умел притворяться и лгать. Писатели вообще не пригодны для политики. Единственным политиком-писателем был гениальный Гвиччардини…
…Современных писателей Путин не любил и не знал. Более того, он относился к ним с явным предубеждением и полагал, что особого толка от них для страны нет. При современной технологии развития общества они стали анахронизмом. Да и в текстах ли дело? Романы перестали быть грозным оружием, как во времен Сталина, когда для народа создавались фабрики иллюзий, мифов и легенд о том, «Как закалялась сталь», «Как строился Днепрогэс», героический «Беломорканал». Кануло в вечность величественное шествие соцреализма… Сейчас другие методы работы с толпой, другие стимулы… Сейчас ничего не сделаешь на голом энтузиазме. Это уже не тот народ тридцатых годов, не те нищие безумцы, которым нечего было терять, кроме фанатической идеи, и они готовы были ложиться под рельсы вместо шпал, когда застревал в пути паровоз. В стране возник культ собственности. А собственнику плевать на иллюзии и голый энтузиазм. Дежурных писателей-пропагандистов заменили телевидение и Интернет. Новые иллюзии из «ящика» достигали самых удаленных уголков страны за считанные секунды и опыляли миллионы инфантильных мозгов. А что книги? Это такой длинный путь… Стоило ли тратить сотни тонн бумаги ради сгустков книжных иллюзий, залегавших на складах? Если бы при Сталине было телевидение, Иосиф не расстрелял бы ни одного писателя. Они не стоили даже пуль! Надо было просто предать их забвению, оставить на произвол, обречь на нищету. Пусть идут работать дилерами по продвижению супов «Галина Бланка», как Якубович… А в свободное от работы время пиши… Наивный мечтатель Хрущев взял писателей на службу Кремлю, заставил смотреть власти в рот, взвинтил гонорары, расплодил тысячи ненужных журналов, издательств. Он верил в эффективность фабрик книжных иллюзий. Верил и маразматик Брежнев, учредивший госпремии, награждавший лже-писателей, творцов «секретарской литературы» дачами, орденами… Где этот дым жертвенных костров? Время развело гарь, затушило костер. Смыло, как плесень, всю эту надуманную чушь олитературенного мудакизма. Народ не обманешь. Ему нужно много хлеба и еще больше зрелищ…