Текст книги "Арбат"
Автор книги: Юрий Вигорь
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Родись сегодня Платон или Сократ, они непременно прибегнули бы к наркотикам, чтобы познать четвертое измерение. Даже под влиянием пестицидов, этого мусора цивилизации, их философия обрела бы иной смысл, совершенно иначе смотрел бы на мир мудрец Гурджиев, разочаровалась бы в своей надуманной философии мадам Блаватская и, уколись она морфином, испытай экстаз, открыла бы, возможно, новое оригинальное учение, затмившее всех гедонистов древности… И именно определенный химизм консервантов группы «С» и «Б» в импортном сервелате обусловил формирование конституциональных особенностей мышления отечественных номенклатурных работников, высоких чинов ЦК КПСС, дежурных советских писателей – Альберта Лиханова, Александра Проханова, Олега Попцова…
Странное дело, эти выморочные читатели-запредельщики были прекрасными собеседниками, лица их всегда лучились улыбками, речи были полны незлого юмора, они никогда не торговались и чуточку смахивали на жителей какой-то другой планеты, на жителей некоей досотворенной абсолютности, блаженного «ничто». Они отражали мир, но не создавали. У них был избыток желаний, но они не были устремлены в будущее, они вязли и тухли в настоящем, эти желания гасли, как угли разбросанного веткой костра. И еще, как заметил наблюдательный и прозорливый Василий Мочалкин, у этих почитателей Хантера Томпсона и Уильяма Берроуза не было мечты. Они никогда ни о чем не мечтали. Отмеренный им мир мечты начисто съели морфин, эфедрин и фенамин, «мягкое порно». Этот мир загасило прекрасное, но мертвое сияние футурума.
…О, если бы Василию Мочалкину судьбой было отмерено счастье самому формировать свой ассортимент!.. Увы, его ассортимент формировал «бригадир», человек родом из Одессы, с улицы Островидова, неунывающий Ося Финкельштейн, чьей воле были подвластны три лотка у Дома книги на Новом Арбате и еще один лоток на улице Воздвиженка, где продавались не книги, нет, а сувениры: обложки на паспорта, зачетки для студентов, трудовые книжки, удостоверения всех калибров и мастей, в том числе рассчитанные на дешевый мещанский вкус. Фирма называлась «Экспериментальная студия» и, как утверждал Ося, учредителями были Михаил Жванецкий, Михаил Задорнов и еще два юмориста рангом помельче. Юмор юмором, а деньги деньгами. Надо думать, сорок тысяч прибыли «чистыми» в месяц с каждого лотка не помешали бы ни одному юмористу, неважно – в Южном или Северном полушарии. Не помешали бы и трагику тоже. И неважно, был учредителем Жванецкий или нет. Но тем, кто сомневался, Ося с вызывающей улыбочкой, дескать – нате вам, утритесь, – показывал раскладушку с фотографиями, где дело происходило на эстраде, то ли в Одессе, то ли в Мытищах, но и впрямь Ося, а он, представьте, был ко всему еще и конферансье, был изображен в компании Михаила Жванецкого и Михаила Задорнова, все дружно хохотали на фотографии, это была дружная спайка смехачей, человек шесть. И, может быть, чей-то юмор из этой шестерки просочился в бизнес Оси на Воздвиженке, потому что тут были удостоверения «Президент партии лесбиянок», «Член клуба любителей пива», «Личная охрана президента»… Последнее удостоверение пользовалось особенным спросом. Его покупали дешевые мошенники. Где-то оно, наверное, срабатывало в расчете на «вислоухих» простачков, ведь в корочках не было указано «президент» чего именно – страны, фирмы, республики, клуба… В день уходило до ста обложек «ФСБ», «МВД», «МЧС» по тридцатке. Закупались они по шесть рублей. Многие москвичи, да и приезжие, тоже покупали их, чтобы бесплатно проходить в метро. Достаточно было наклеить фотографию на бланк и шлепнуть слегка расплывчатую печать. При большом потоке в часы пик ни один контролер метрополитена не позволит себе роскошь притормозить вас и разглядывать при слабом освещении вестибюля под лупой качество печати. Шанс нарваться на такую въедливую стервозу в московском метро был один из ста. Но повторяю – в часы пик. Днем вам могло не пофартить, а за подделку удостоверения грозила статья. Грозить-то она грозила, но в жизни милиция просто изымала у «зайца» корочки и выгоняла на улицу. Метрополитеновская милиция не любила волокиты с бумагами. Надо было вызывать оперуполномоченного… Да и арестованного «зайца» негде было держать.
Два крупных полиграфических комбината страны и шесть типографий, от Ростова до города Чехова, изо дня в день, из часу в час шлепали, шлепали всевозможные удостоверения. Они лавиной шли на Москву и Санкт-Петербург. В русской провинции человек может прекрасно прожить без удостоверения, зачем тратить лишние деньги. Тебя и так знает каждая собака. В Москве без удостоверения жить нельзя. У нас даже при знакомстве первым делом человек лезет в карман за удостоверением – вот я кто есть. Куда бы вы ни пришли, вас первым делом спросят: вы кто? Никто не схватит удостоверение, не станет проверять. Это неприлично. Нельзя сказать, что удостоверение открывает перед вами все двери, но оно слегка приоткрывает их, оно дает вам маленький, но реальный шанс как бы выйти на сцену и начать монолог. Остальное зависит от вашего артистизма… Удивительно, но вы никогда не увидите удостоверений у иностранцев. Русский человек без удостоверения – все равно что корабль без киля. Постойте пять минут в метро в часы пик… Здесь, на станции «Александровский сад», у Оси тоже есть торговая точка. Он не только продает. Он изучает. И, как утверждает Ося, имеющий дружбу с контролерами метрополитена, сегодня в метро без билета проходят шестьдесят две категории льготников. Все эти удостоверения надо «знать в лицо». Раньше Ося торговал и «левыми» трудовыми книжками, и пенсионными удостоверениями по пятьдесят рублей. Но к нему подошли люди Зураба из азербайджанской бригады и предупредили: «Ты знаешь, что такое монополия? Она у нас! На весь оригинальный товар от дипломов, аттестатов, удостоверений, трудовых книжек и пенсионок. А у тебя будет монополия на корочки… Мы тебе ее дарим. Блюди ее сам. Наказывай кого хочешь. Договорились? Или будешь звать на разборку одесситов? Тогда давай забьем стрелку».
Ося не стал звать одесситов. Юмористы – плохие бойцы. Они развращены юмором и не годятся для серьезной мужской работы и разборок. Но Осе хватает. Лишившись трудовых книжек и пенсионок, он стал больше внимания уделять книгам. И нашел-таки компенсацию. Судьба сделала ему подарок, прислав Василия Мочалкина. Все остальные продавцы у Оси – попугаи. Они то пребывают в состоянии летаргической расслабухи и безучастно созерцают наползающий на них мир, то пробуждаются, вертят головой по сторонам, прицельно фокусируют зрачок на подвалившем покупателе и начинают клевать его вопросами: «Что интересует? Что ищем? Что надо? А это вы читали?» Они не дают времени клиенту вжиться в атмосферу их торгового пространства, попугая не волнует, какую книгу ищет клиент, для него важно продать то, что лежит на столе. Он никогда не работает под заказ, не запоминает, что спрашивали вчера, сегодня… Он не анализирует спрос, не формирует ассортимент. Он работает с тем товаром, что ему выдал бригадир или хозяин. И если выручка падает, если книги не продаются, попугай не может качественно повлиять на игру судьбы, его воля не материализуется в конкретных, заранее выстроенных ходах, он не способен мыслить, как шахматист. Он не строит бизнес. Бизнес строит его судьбу.
Зато как доставал своими постоянными заказами Осю Финкельштейна Василий Мочалкин! Каждые два дня он передавал ему список необходимых книг. И если Ося не добывал этих книг через день, через два, Мочалкин не скандалил, не сыпал упреками, просто выручка вдруг падала вдвое, товар зависал на столе. А почему – бог его знает. Может быть, причиной тому были погасший энтузиазм Василия Мочалкина, пересыхающий водопад слов, притухший блеск глаз, отсутствие азарта, потому что в книжной торговле без азарта нельзя, здесь каждая книга – это как бы особая масть, а козыри – это книги, любезные сердцу продавца, и ты должен переиграть не только клиента, но и тех соседей рядом, что ревностно наблюдают за продажами друг друга и делают себе пометки на память: что идет и почем. Ося днями крутился по издательствам, по частным книжным мелкооптовым складам, ютившимся по всей Москве в каких-то подвальчиках, катакомбах, он успевал объехать типографии, где печатались тиражи наиболее ходовых книг, и не брезговал скупкой приворованного типографскими рабочими товара. В глубине души он презирал всех издателей, а особенно директоров государственных издательств, которых в Москве было пятьдесят восемь. «Нет, ты прикинь, какие они козлы, ну что они издают, – откровенничал он с Мочалкиным. – Тиражом десять тысяч Ильина. Собрание! Какие-то литературоведческие бредни возомнившего себя пророком комсомольского работника Владимира Бондаренко… Ну ладно бы издали Бахтина, это же глыбища, у нас любая старая книга его идет влет по стольнику. Ну коль зудит патриотизм, издали бы Бориса Шергина, народ его хочет. Хочет и платит. Издали бы «Гамбургский счет» Шкловского… В «Русской книге» весь склад забит неликвидами. Они банкроты! А кто у руля? Кто директор? Бывший председатель Госкомиздата, разваливший всю книжную индустрию страны в то время, когда в книжный бизнес ринулись даже мясники. Эти неофиты почти не имели денег, но имели чутье и здравый смысл. Через год они ворочали миллионами. Рынок был пуст, народ пожирал все: «про царей», про магию, про масонство, про ковбоев… Ты помнишь знаменитую фирму мясников «Интербук»? Они сделали миллионы долларов и свалили в Штаты… Эх, дали бы мне издательство… Как же, дадут! А куда пристроить бывших номенклатурщиков? Дружков партийцев? В «Современнике» бывший главный редактор журнала «Наш современник». Издательство обанкротилось, все их исторические романы по два рубля пошли в «слив». Из «Худлита» выперли чванливого директора, сел в его кресло его зам. Доразвалил издательство. Поперли и его. Пересел в директорское кресло бывший главный редактор. Нет, с этой ротацией бывших комсомольских вожаков мы не построим капитализма со шведским лицом. У них же нет чутья на читательский спрос, они не выходят из кабинетов к людям. И эту армаду рассохшихся дредноутов, броненосцев соцреализма адмирал Лесин хочет нацелить на мифический «национальный проект», поднять русский дух, зажечь обкраденный, обобранный народ патриотизмом… И кого он станет издавать? Пушкина? Мы не можем продать его и за рубль. Славный парень, бабник, дуэлянт, чертовски талантлив, но за последние сто лет его так засыпали нафталином, столько навешали лавров, так заталдычили уши со школьной скамьи всеми этими «образами» Ленского и Онегина… Ты давно читал Пушкина?
– Еще в школе, – ответил Василий Мочалкин. – Великий поэт, спору нет. Но я не представляю себе, как современная попса, рокеры, поклонники андерграунда, «оксфордские мальчики», скинхеды, хакеры будут декламировать: «Я помню чудное мгновенье…» Пушкина надо чуточку призабыть, чтобы потом слаще вспомнить. Ведь рвут же по стольнику Хармса, Введенского, Зданевича, Друскина… Сдвиг – это стиль современности. Сдвиг – вновь открытая Америка! Систематизация сдвига дает преломление в области смысла… Корабль современности… Загибоны футурни. Пророк Маринетти… Обэриуты. Заумный язык… Все это было сто лет назад, а перехлестывает по злободневности наш день. Вот Владимир Сорокин корячится под заумного тоже, подражает обэриутам, а не годится им и в подметки. Имитация – она и есть имитация. Тогда были созвездия, вспышки на солнце… А какие сейчас созвездия? Школ новых нет, равных футурне. Да никаких школ, по сути, нет… Одиночки – ковырятели слова. Ну и что они наковыряли? Ты открой эту «Голую пионерку» Кононова… Пишут в предисловии – «новый Набоков». Да у него одна лохмута, а не стиль. Под простонародный язык кукожится, то ли под приблатненных, то ли под бомжеватых… А берут ведь потихоньку и молодежь, и солидняки. Жизнь сейчас лохмутовая, заумная, и никак тут не в масть вспоминать о «чудных мгновениях». Пушкин нашему клиенту чужеват как-то: не посмеешься и не поплачешь… А на размышлизмы их все же тянет, попсовиков и хакеров. Ведь спрашивают Шекспира! Платят, как за Хармса, по сотняге. Выходит, старик Шекспир не устарел? И как бы это сказать… Он помужественнее, пожилистее Пушкина-аристократа будет, погрубее и поемче в своей средневековой мудрости. А раз берут, значит, никто его не сбросит с корабля современности. Современник он! Близок и понятен. Может, потому, что не обнафталинивали его в школах, не сдабривали сверх меры лавровым листом, не замусолили в памятниках… В Москве нет ни одного памятника Шекспиру!
– И слава богу! – засмеялся Ося Финкельштейн. – Не убила совковая культура позицию в нашем ассортименте… Не подкосила нашу выручку…
…Рядом, в двухстах метрах от торговых арбатских книжных рядов, на улице Поварской помещалось некогда гремевшее на всю страну издательство «Советский писатель». Сегодня писатели обходят этот дом стороной. Здесь не издаются книги. Все четыре этажа сданы в аренду туристическим фирмам и «Австрийскому дому». На первом этаже пивбар и закусочная, о чем вещает красочная вывеска у ворот. Пиво отменное, немецкое, бочковое, к нему подают раков и сосиски по-гамбургски. Но писателям нечем за них платить. Зато пивную оценили продавцы книг с Арбата, карманники и лохотронщики с Воздвиженки. Изредка буфетчик относит пять-шесть кружек холоднющего пива наверх, в директорский кабинет, за которым кроется уютная комната для гостей и господ акционеров издательства: Юрия Бондарева, Петра Проскурина, Валентина Сорокина, морского офицера Игоря Шереметьева и, конечно же, директора издательства Арсения Ларионова, низкорослого прищуристого боровичка родом из поморов, окопавшегося лет тридцать назад на партийной работе в столичных окопах. Любит Арсений пиво, есть грех. Может выпить за день дюжину кружек, если не потревожат. А тревожить некому: деньги за аренду капают: 400 долларов в год с квадратного метра, в здании четыре этажа. Деньги деньгами, а жить скучно. Особенно скучно жить без какого-то увлечения человеку, придумавшему себе профессию – писатель. Просто так пить пиво скучно, нужен повод, нужна идея, нужен запал, нужен катализатор, чтобы разогнать застоявшуюся, прокисающую в директорском удобном кресле кровь, нужен антигеморройный микроб в крови, нужен вирус азарта, какая-нибудь бредовинка, сумасшедшинка, чертовщинка, средство от закисания мозгов, поглотитель дрожжевого солодового распада… И Ларионов придумал идею, она пришла, как озарение свыше. Однажды утром, когда он с одышкой вошел в свой громадный кабинет и нечаянно кинул взгляд на литературную энциклопедию издания 1930–1939 годов. Рядом стояла литературная энциклопедия в девяти томах издания 1975 года.
– Эврика! – воскликнул сын помора и внук помора, забывший запах морских ветров Полуночника, Шалонника… – Вот моя компания, вот с кем я буду пиво пить да коротать дни.
И директор дал команду набрать на принтере календарь дней рождения знаменитых, известных и великих русских писателей… В том числе и советских, патриотического толка, но исключительно славян. Сюда не попали ни Василий Гроссман, ни Леонид Гроссман, ни даже Григорий Бакланов… Январь начинался празднованием дня рождения Грибоедова. Вы спросите: почему он начинался с буквы «Г»? Да потому, что на «А» не было на Руси ни великих, ни знаменитых, ни известных писателей, родившихся в январе. От всех этих Абасов, Абб, Абдукадуров и Абдул Хаков буквально рябило в глазах, они оккупировали почти весь первый том, здесь кишели Аксенфельды, было два Аксельрода, два Абрамовича – литературоведа, но, как истый славянин, Ларионов их презирал, презирал в душе, не выказывая презрения вслух. Аркадия Аверченко он не любил и потому не праздновал 13 марта, тем более что едкий юморист родился в Праге и был ярым антисоветчиком. Дореволюционный исторический писатель Авенариус не внушал доверия и был, скорее всего, по происхождению немец… Странно, но в энциклопедию не попал Августин… Но и за него не стал бы пить Арсений, потомок викингов, бороздителей северных морей. Австралийская литература вообще не шла в счет. Фантаст и приключенец Григорий Адамов был, пожалуй, мелковат, чтобы из-за него травмировать свою печень… Пить можно было начинать в первом томе только со 122 страницы, со славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, поэта, философа, певца панславизма, оставившего после себя семь томов, так и не переиздававшихся в советские времена. Да, это была фигура, достойная памяти и возлияния! За ним шел отец – Константин Сергеевич Аксаков, лингвист, бытописец, охотник, природовед, сам не дурак выпить на природе, как истинно русский барин. На день рождения Аксакова-отца непременно заглядывал в редакцию соцреалист Петр Проскурин. Управляющий издательством Вячеслав Орлик после шестой кружки пива приносил из своего кабинета напротив аккордеон и пел приятным простудливым тенором с очаровательной хрипотцой на нижних басах русские романсы на стихи Аполлона Григорьева. Заглядывал на огонек бывший оргсекретарь Московского союза писателей, мир его праху, Виктор Кобенко, пересевший в годы капитализации в кресло председателя Литфонда России, яростный, трепетный охотник, любитель выпить «на кровях», и не только «на кровях», весельчак, так и пышущий здоровьем, сумевший пробиться из опереточных певцов к идеологическому кормилу писательского стада. У этого оглядчивого, расчетливого жизнелюба был сочный, глубокого залегания тенор, от которого ознобисто тенькали хрустальные рюмки в буфете и подрагивали стекла в запыленных высоченных окнах.
Малокровный поэт Никифор Грач на спевках только хекал, раззевал рот и с живостью что-то рисовал в воздухе в такт песне тонкими, мраморно синевшими жилками вен руками. Он был не в меру чувствителен, как все лирики, а посему после третьей кружки пива на его глаза с красноватыми веками набегала скупая мужская слеза…
Во дворе издательства стоял книжный ларек, одинокий и забытый читателями, единственным украшением которого был трехтомник знаменитого слависта Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу», изданный в 1991 году. На полках ларька теснились четыре романа самого директора Ларионова, изданные в последние годы, собрание сочинений председателя Союза писателей СНГ Тимура Пулатова, романы акционеров – Анатолия Жукова, Алеся Кожедуба… Да стоит ли перечислять, если их никто все равно не покупал. А между тем этот заиндевелый очаг культуры, этот дом князя Юсупова, где жил легендарный Красин, мог бы стать эпицентром книжной жизни Москвы. Деньги, получаемые от аренды, Ларионов не желал вкладывать в издательское дело, скаредничал. Но Костя Збигнев предложил ему конгениальный проект. Дело в том, что в 1992 году в Москве после приватизации букинистических магазинов, превратившихся в бары, в кафе, в скупки серебра и икон, ни один магазин не принимал художественных книг и специальной литературы.
– На квартирах у москвичей закисают десять миллиардов книг, – доказывал Костя Ларионову. – Люди мечтают продать эти залежи хоть по трояку, хоть по пятерке. Мы организуем во дворе «Совписа» гигантскую скупку, а на улице, вдоль забора поставим тридцать лотков, построим во дворе два павильона – один для художественной литературы, другой для технической и медицины.
– А на черта мне все это надо, – ухмыльнулся Ларионов. – Зачем лишняя головная боль? Я писатель, а не коммерсант… Лишние деньги портят художественную сущность творческой личности… – Вот так рассуждал партократ и бюрократ Арсений Ларионов, предпочитавший паразитировать за счет аренды. Арендой жил весь Арбат, весь Никитский бульвар, вся Москва, это был разлом, генетический разлом нации, разделившейся на арендосдателей, то бишь блатных партократов, захвативших особняки, заводы, институты и не знавших, что с ними делать, и арендосъемщиков, молодым поколением предпринимателей, вынужденных кормить и себя, и «старичков» арендосдателей. Выйди завтра закон, запрещающий сдавать в аренду офисы, склады, подвалы, Москва обнищала бы вмиг. Арендой жили все пять Союзов писателей, Союзы художников, журналистов, кинематографистов, все три тысячи московских благотворительных фондов… Арендосъемщики стали как бы неким новым орденом тамплиеров, у них была идеология, отличная от идеологии арендосдателей, посадивших на крючок всю страну.
– Об этом ли либеральном чуде мы мечтали, когда в 1993 году шли на баррикады? – восклицал маленький Ося Финкельштейн, вывихнувший себе мизинец в драке на баррикадах. Он люто ненавидел всех арендосдателей Восточного полушария. И Западного тоже. Он ненавидел всеми фибрами печени и селезенки всех арендосдателей галактики и метагалактики на двести миллионов парсек, он презирал даже тех арендосдателей, что ютились на орбитах Венеры, Сатурна и Марса, и, как сказал мудрец Гурджиев, понять по-человечески арендосъемщика может только арендосъемщик. Ося каждый год менял дислокацию своего склада. Его обворовывали арендосдатчики. Впрочем, это громко сказано, и вправе ли назвать арендосдатчиком дворника, сдающего часть сырого подвала без договора, без гарантий, без малейшей охраны, зато предоставляя вам бесплатно зверинец, обиталище крыс, мокриц и пауков. Ося обживал подвалы Малой Молчановки и Большой Молчановки, он пытался снять подвал у Арсения Ларионова, но тот отказал ему. Последний год Ося арендовал угол у Мумуки, подсобника ресторана «Грузинская кухня» в Мерзляковском переулке. Грузины захватили весь двор, но этого им показалось мало, и они замуровали черный выход во двор дома номер пять по Никитскому бульвару, рядом с музеем-усадьбой Гоголя, пристроили со стороны двора куб из кирпича, вышел прелестный складик площадью в комнату метров на пятнадцать. Здесь хранили товар владельцы пяти фирм, в том числе «нелегалы», торговавшие на Новом Арбате орешками, восточными сладостями, канцтоварами, солнцезащитными очками, пиратскими видео– и аудиокассетами без разрешений управы «Арбат» из года в год, платя за право положить на ночь банановую коробку с товаром всего десять рублей. У Оси было двадцать коробок. Стеллажи и столы оставляли на ночь во дворе прямо под дождем, ветрами и снегами, тут ничего не пропадало, охраняли ютившиеся арбатские старожилы – бомжи. У каждого арендосъемщика был свой ключ. Но книги стали пропадать и здесь. Ося терпел. Куда деваться? Прибыль с лихвой покрывала ущерб. Но даже этому шаткому благополучию пришел конец. На Новом и Старом Арбате появились два брата: Миша и Паша, рыночный самум принес их в Москву из славного города Владимира. Братья быстро сообразили, что на хранении книг, кассет, сладостей и прочей чепухи можно построить свой автономный бизнес. Первым делом они сняли пристройку у Мамуки чохом, став единственными обладателями ключей, а торгашам предложили вывозить их товар по утрам на «точку» и забирать вечером по цене двадцать рублей с коробки. Не прошло и полугода, как братья стали монопольными арендаторами всех лучших подвалов вблизи Нового и Старого Арбата, они организовали бригады грузчиков, сварили из стали громадные, по-крестьянски крепкие телеги, поставив их на метрополитеновские колеса от эскалатора, и с веселым гиканьем курсировали по улицам, шугая очумевших, погруженных в заботы прохожих.
Так и не сумевшие солидаризироваться лоточники-москвичи невольно попали в заложники к двум расторопным, смекалистым крестьянам, махом покорившим сердце Москвы – Арбат. Нет-нет, вы даже не представляете, господа читатели, что значит быть хозяином трех-четырех подвалов на Арбате, быть их генеральным арендатором: к вам на поклон идут не только бомжи, не только арбатские проститутки, скупщики и перепродавцы ворованных вещей, наркоманы, искатели камеры хранения на одну ночь чего угодно, но главное, без досмотра, – с вами заводит дружбу криминал, без наезда, потому что истинные дела делаются только полюбовно. Настоящие бандиты, а не нахрапщики-отморозки, прежде всего вежливы и умеют находить контакт с людьми… Вскоре Паша и Миша обрели на Арбате вес, у них было прикрытие на случай случайных конфликтов, а главное – они знали подноготную всех лоточников, выведывали их коммерческие тайны, у кого и кто был поставщиком товара, по какой его завозили цене, какая была дневная выручка, кто и как доставал разрешения на торговлю в управе «Арбат» или, минуя ее, в самой префектуре, у зама по торговле госпожи Коржневой, продлевавшей разрешение сразу на два месяца. Таких называли «коржневцами», они пользовались особым уважением, за ними стояли люди с высоким удельным весом. Лариса Алексеевна Коржнева была очаровательная женщина, пережила двух префектов и монументально вросла в свое кресло. Но не о ней сейчас речь, что ей до этого подвального мирка, до маленьких арбатских тайн «выживальщиков», как называли себя обитатели подвалов, расположенных под трассой, по которой раза два в день проносился в сопровождении лимузинов президент, который тоже ничего не знал об этом мирке, обиталище крыс и мокриц, где царили – уже уровнем ниже – крестьянские дети Паша и Миша, от которых в немалой степени, а может, и в большой, как знать, зависела жизнь президента. Ведь в коробках, в ящиках, в мешках, в пакетах, в баулах, в туесках могло храниться все, что угодно… От потолка подвала до шин лимузина было расстояние всего в метр… Подвалы Арбата патронировала кавказская братия, о тайнах подвалов не знали ни в ФСО, ни в ФСБ и уж тем более не ведали ни сном ни духом в МВД. Да что МВД, что значили все сыщики Москвы против маленького начальника подсобок Мамуки, застроившего выход во двор из дома-музея номер пять по Никитскому бульвару. Против него были бессильны все инспектора управы «Арбат», все начальники ГРЭПов, ДЭЗов, даже сам замглавы управы Георгий Левонович Бульбулян не рисковал заходить во двор, где располагалась «Грузинская кухня», потому что его тотчас осаждали жалобами, петициями жильцы дома, а особо обитатели подъезда номер два, лишенные возможности выносить к мусорным бакам, красовавшимся гирляндой вдоль Мерзляковского переулка, ведра с бытовыми отходами… Сорок шесть жалоб лежало в бульбуляновском столе с автографами жильцов дома номер пять. Но разве поднимется рука истинного сына Кавказа против других сыновей Кавказа, даже если они ресторанщики, сибариты, а не джигиты?
– Пусть выносят ведра с мусором через второй этаж по коридорам, – обронил как-то в приступе малодушия Бульбулян.
Это прозвучало как приговор, не подлежащий обжалованию. И жизнь по инерции вошла в колею, мусор стали выносить через соседний подъезд, народец из дома номер пять поворчал, но смирился. Он был сломлен. Да и устали жильцы писать… Куда еще писать, если приговор вынес сам Бульбулян. Мамука торжествовал! Он отпраздновал эту победу, как Шамиль праздновал победы над генералом Ермоловым, пытавшимся покорить Кавказ сто с лишним лет назад. И что уж говорить о жалких попытках наехать на Мамуку майора доблестной пожарной инспекции Девушкина, человека, достойного медали за редкое искусство проникать за штрафами в самые извилистые арбатские дымоходы. Слаб человек, слаб, особенно ежели у него прекрасный желудок, печень не увеличена и наличествуют замечательные вкусовые рефлексы. Нет, не мог геройский сын огня Девушкин, укротитель пожаров, устоять против грузинской кухни, против сациви, против джанджоли, хачапури, «Мукузани», настоящего «Мукузани», а не того, что разливают из цистерн в бутылки под Карачарово… Левушкин позорно отступил, как отступил бы всякий раб желудка. Маленький кусочек Москвы, тамбур у выхода из подъезда, по негласной договоренности отошел ко владениям Грузии, а за хранение книг, орешков и прочего уличного товара Паша и Миша задрали цены еще круче. Надо было смываться. И Ося стал искать. Самым лакомым кусочком был дом по адресу: Поварская, восемь дробь два, и рядом стоящий особняк, выходивший фасадом на Мерзляковский переулок, а тылом в заветный двор по адресу: Поварская, восемь дробь один. Какие здесь были чудесные по заброшенности подвалы! В самом конце двора стоял сваренный из ржавых кусков железа высоченный, объемистый бункер – хранилище товара Кольки-еврея, торговавшего журналами у входа в почту в двадцати метрах от арки. Ося мучительно завидовал Кольке-еврею, жившему здесь в тенистом дворе, пропитанном миазмами, на правах полной автономии среди задерганных субъектов «федерации арендосъемщиков». У Кольки был брат сварщик, и они пять лет назад на свой страх и риск, заручившись поддержкой вечно пьяного дворника дяди Варфоломея, сварганили этот саркофаг, пестревший размашистыми надписями: «Не мочиться», «Здесь вам не туалет», «Санитарная зона»… Бульбулян обходил этот угол двора, зажимая пальцами нос. Туалетов на всем Новом Арбате было два, то бишь биотуалеты-кабинки. Отец города Лужков – строитель благословенный – слишком рано ушел в политику, не облагодетельствовав ни Новый, ни Старый Арбат клозетами в достаточном количестве. Народ мстил городским властям за небрежение к их естественным нуждам вульгарнейшим и категоричнейшим образом, благо саркофаг Кольки-еврея создавал удобное прикрытие от окон дома по Поварской, восемь дробь два, половину которого занимало какое-то общежитие фонда поддержки то ли китайцев, то ли малазийцев, но первый, самый сырой этаж населяли вездесущие хохлы и молдаване. Каждая пядь сырых подвалов здесь была сдана в аренду. В аренде же был и весь последний подъезд со двора, где дом треснул по шву, лестничные марши покосились, а часть восточного люда была выселена из зиявших гнилыми окнами квартир. Здесь хранили книги и стеллажи пять лоточников: Акула, Барбос, «коржневец» Филипп Филиппович Подмалинкин, член партии «Духовное наследие России», и братья Брыкины. Ося пытался прибиться к ним, но Подмалинкин и братья Брыкины воспротивились.
– Хватит нам во дворе одного еврея, – наложил вето Подмалинкин. – Посели в этот дом еще и Финкельштейна, обязательно вспыхнет международный скандал… Пусть попробует пробиться в соседний дом к Сан Санычу.
Соседний дом на Поварской, восемь дробь два, был в еще худшем состоянии, чем дом дробь один, он выходил фасадом на Новый Арбат и начало Поварской, где в семнадцатом веке была слобода придворной царской челяди, жили стряпухи, егермейстеры, форейторы. Фасад дома обрызгали турецкой краской лет пять назад, украсили вывесками, подмарафетили трещины в стенах, но со стороны двора это были сущие руины: в правом крыле местами провалились полы, сгнили надоконные балки, стекла в окнах были выбиты, иструхшие створки мотало ветром, укрыться от холода было невозможно, и бомжи строили здесь норы из алебастровых плит и плит ДСП, оставшихся от шкафов. Дом числился на реконструкции, жить в нем было нельзя. Почему его отдали в аренду Мосрыбхозу – это загадка. Какое мог иметь отношение Мосрыбхоз к этому особняку? А между тем сообщим придирчивому читателю, что никакой загадки вовсе и не было – дом приносил деньги, и немалые. Приносило громадное правое крыло, состояние которого комиссия оценила как «удовлетворительное». Сан Саныч, потомственный рыбовод, лет десять как отошел от рыбьих дел. Подмосковные пруды зарастали тиной. Да и какая рыба могла идти в сравнение с субарендой на Арбате! Дом приносил в месяц десятки тысяч долларов. Половину второго этажа занимал Фаба-банк, половину – некоммерческий благотворительный фонд «Триумф» Бориса Березовского, задача которого состояла в выдаче литературных премий размером в пятьдесят тысяч долларов по поручению попечительского совета, куда входили Василий Аксенов, Андрей Битов, Фазиль Искандер и другие мэтры пера. Три этажа занимала тихая, неброская гостиница, без вывески, где можно было за пятьсот рублей снять номер на день, на ночь, на час… Еще здесь размещались ФБГ-банк и десятка три мелких фирм, не представляющих для потомков никакого исторического интереса, если не принимать в расчет тот факт, что раз в месяц все компьютеры правого крыла давали сбой и отключались на двадцать минут. Объяснить эту загадку не мог ни один специалист. Нас с вами интересует не надводная, а подводная часть айсберга, именуемая в Управлении охраны памятников Москвы как доходный дом дворянина Василия Никитича Гирша, построенный в 1894 году архитектором Николаем Струковым на месте снесенной усадьбы княгини Прасковьи Борисовны Голициной. На углу в 1772 году помещалась впритык к винной лавке аптека Ивана Миллера, а поперек нынешнего Нового Арбата, где прежде треть занимал бульвар с липами и стояли стожки сена, шли винные погреба, выходя на Старый Арбат. Хозяином этих погребов был некто Иоганн Калкау, химик, пиротехник и владелец пяти книжных лавок в Охотном ряду. На Старом Арбате у него была своя типография…