Текст книги "Арбат"

Автор книги: Юрий Вигорь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Из нынешних – затрудняюсь, – ответил Костя. – Петр Первый был первым человеком в России, который сумел избавиться от протекционизма. Представьте себе, что было бы, если б он набирал свою команду из бояр… Он понимал, что нужен новый ментальный слой, нужны таланты, пусть самородки бесфамильные. Он мучительно выискивал их где угодно, не гнушаясь низов, не гнушаясь иностранцев безродных. Лефорта он привез из Польши, Брюса из Англии, Лестока из Франции, Остермана из Пруссии, Демидова из бедных купцов. Яков Гордон – швед… Все талантливые люди – космополиты, у них нет ярко выраженного национального рабства… В 1905 году в Петербурге вышла замечательная книжка Николая Голомбиевского «Новые люди на Руси». Советую вам ее прочесть… И его же книгу «Сотрудники Петра», выходившую в 1903 году…

– Они у вас есть? – зажегся Жириновский.

– Нет. Но можно поискать и попытаться достать…

– Вот. Звоните мне домой, – протянул ему визитку Жириновский. – А за ценой мы, как говорится, не постоим… Я никогда не торгуюсь… Врангеля и Краснова я беру. А Каменева и Зиновьева у вас нет? Бухарина? Рыкова? Уважаю оппозиционеров… Достаньте мне еще Троцкого… Его самого и о нем. Россия никогда не ценила талантливые мозги… Умные люди сегодня никому не нужны. Не нужны таланты. Не нужны ломщики стереотипов… Нужны послушные исполнители… То же самое было в пору расцвета нацизма. Достаточно было одного мозга на всю Германию – мозга фюрера! Остальные людишки – проводники идеи. А разве не тот же принцип действует в аппарате Лужкова? В Кремле? В любой крупной коммерческой фирме России? Единомозгие! Единомудакизм! А для прогресса нужна борьба мнений, борьба идей… Впрочем, я ведь и сам немножко диктатор… Как прожить в России без порока? Без порока нет пророка! Нет пророка без порока! – засмеялся вождь ЛДПР. В эти минуты без тени позирования и рисовки он был похож на прозревшего добродушного маньяка, с души которого сползла льдинка фарисейства.

Его слова заглушила трель милицейского свистка. Гибэдэдэшник Ваня Стукалин, читатель детективов и покровитель организовавших на тротуаре «левую» стоянку частников-таксистов, перекрыл движение на Новом Арбате! Со стороны Никитского бульвара по нечетной стороне мчалась кавалькада сверкающих официозно черным лаком лимузинов. Не сбавляя скорости, шокируя не успевших перебежать «зебру» пешеходов, кортеж, повизгивая на вираже шинами, пересек Новый Арбат и помчался на бешеной скорости к Боровицким воротам Кремля, опекаемый десятью закованными в кожу мотоциклистами.

– Вот они, нарушители уличных правил! – завистливо воскликнул Жириновский. – И первый среди них – президент! Чуть не задавил старушку. И ему плевать, у нас в стране много пенсионеров. Да, первейший нарушитель всех законов страны – это Кремль! Но они полагают, что их пример не заразителен. Ошибаются. Нынешнее население не лыком шито. Это ясно, что не лыком… Да. А чем же оно шито? – усмехнулся он. Махнул рукой и поспешил к своему шестисотому «мерседесу».

– Зачем он пришел к нам на лотки? Ведь ему ничего не стоило проехать еще триста метров и зайти в магазин, – задумчиво проговорил Костя. – Он не из тех тусовщиков, что боятся толпы. Да и публики там больше для рисовки, пошел бы слушок: «Оказывается, Жириновский читатель»…

Наверное, некоторым психологам покажется занятной эта загадка – почему богатые люди предпочитают покупать книги на лотках перед магазином, пренебрегая возможностью получить в магазине более широкий выбор. Да и цены там чуть ниже… Может, у них боязнь замкнутого пространства? Может, сама процедура посещения магазина, толкотня у прилавков, очереди в кассу создают ощущение дискомфорта? Или там не с кем посоветоваться: что купить? Покупка как бы обезличена, лишена магии перехода книги из рук в руки… Да и поторговаться – разве это не удовольствие?

3

Что ни говорите, а каждый книжный лоточник, простоявший на Арбате несколько лет, это личность, закаленная морозами, уличными ветрами, дождями, невзгодами, наездами милиции, инспекторов управы «Арбат». Зато за десять лет здесь не видели ни одного налогового инспектора, а после 1996 года – ни одного рэкетира, если не считать мелких щипачей, которых человек с характером может смело проигнорировать. Против серьезного рэкета «арбатская гвардия» не устояла бы. Да и какая гвардия… Так, один звук…

Ревностно следящие друг за другом конкуренты. Почти враги, объединяющиеся в минуты опасности против еще больших врагов. И у каждого свои маленькие и большие тайны, каждый вязнет в ежедневной паутине проблем, каждый старается, чтобы его не выследили: где берет товар, как покупает у леваков ворованные из типографии книги или контрафактные издания из Таллина, Баку, Ростова, с Украины, у китайцев, наводнивших Москву оксфордскими английскими учебниками семи ступеней «Хэдвей»… Твой склад могут выследить, могут попытаться туда проникнуть ночью или днем под видом пришедшего наниматься на работу продавца… Могут натравить пожарного инспектора или участкового проверить: что ты там держишь, нет ли взрывчатки? Ведь рядом трасса президента. Да и сам склад сомнительного характера… На Арбате нет ни одного подвала, ни одной бойлерной, ни одного закутка, ни одной норы, где не побывали бы книжники и не вынюхали – а нельзя ли и здесь открыть склад на тот случай, если тебя выгонят завтра с насиженного места. Жизнь непредсказуема. Но ни один книжный лоточник ни за что не уйдет с Арбата. Уйти – это трагедия. Это потеря смысла жизни, потому что каждый книжный лоточник – однолюб. Он не может заняться другим делом, торговать колготками, окорочками, булками, даже если это сулит громадную прибыль. Он – фанат своего дела! Книжный наркоман! И если разобраться по большому счету, еще неизвестно, что для него важнее – деньги или сам процесс, общение друг с другом, пусть с конкурентами, пусть с врагами, но такими же, как и ты, помешанными на книгах фанатами, для которых лоточная торговля – образ жизни, а может быть, сам смысл жизни, а деньги – лишь символ, средство для маневра…

Из шестнадцати хозяев лотков на Новом Арбате у Дома книги – десять – бывшие книжные барыги советских времен. Начинали они молодыми спекулянтами детективов у памятника первопечатнику Ивану Федорову, время их состарило, многие оплыли жирком, обрели солидный вид, ездят на «мерседесах», купили детям по две квартиры, но пристрастия их за многие годы остались неизменны. Книга для них и отец, и мать, и бог, и царь, книги помогли выжить при перестройке, при гайдаровской инфляции… Если бы свершилось чудо и кто-то предложил пенсию в тысячу долларов, но с условием уйти с этого асфальта, пропахшего книгами и банановыми коробками, они бы не ушли…

– Книга будет нужна всегда, плевал я на Интернет, в ней заложена магия авторского биополя, – говорил Леша Лопатин по кличке «Лопата». – И даже если на Земле останутся десять человек, один из них будет книжным спекулянтом… Да ты пойми, книгу надо отыскать… Отыскать как жену. А то пришел в магазин и вот она – на, бери не хочу… Красивая, нецелованная. А у меня на нее не стоит, и все… Нет прелюдии. Если я хорошо впарю книгу – я ловлю кайф, как от ста граммов «Мортеля»… И покупатель ловит кайф, ведь мы поговорили по душам, он ушел от меня с настроением ее читать. Он будет ее читать и видеть меня между строчками… И помнить, что я скажу, а я ему всегда присоветую… Чайнику важен совет!

– Да ладно тебе плести, Лопата, – смеются соседи, – тоже мне Конфуций с Таганки.

Смех смехом, но никто не умел так убеждать покупателя в том, что именно эту книгу тому надо купить, как Леха Лопата. Он супил брови, вытягивал губы трубочкой, морщил лоб, раскачивал в такт речам свою длиннющую тощую фигуру; рисовал в воздухе руками крендели, и со стороны было непонятно, что за журавлиный танец он исполняет перед покупателем, завороженно и с гипнотической покорностью внимавшего его путаным речам. Но он умел в трех-четырех фразах передать некую придуманную им изюминку книги. Ее смак.

– Вот ведь подлец Шмаков, – говорил Лопата, – а написал так, что читаешь и не уснешь. Уши чешутся от интереса. Я два дня не мог торговать, пока не дочитал… Ну бес, ну дьявол он какой-то, колдун слова… А то смотрите, есть другая книга, она попроще и дешевле вдвое… Тоже о евреях. Но не чета «Тайным правительствам» Шмакова…

Лопата – ярый антисемит. Может быть, в душе он любит евреев, потому что на лотке треть книг из его ассортимента – книги о евреях, о знаменитых евреях, о гонениях на евреев, о происках евреев, о заговорах евреев и сионских мудрецах. Ему есть за что любить евреев – как-никак они кормят его. Лопата внешностью чем-то смахивает на еврея. Книжники не любят евреев, и поэтому Лопата создал себе имидж антисемита. Но покупатель об этом ни за что не догадается. Евреи почему-то принимают его за своего. Они же видят, что ни у кого из лоточников нет столько книг о евреях, сколько у Лопаты. И берут книги только у него. Они даже оставляют Лопате заказы и свои домашние телефоны. А один богатый клиент снабдил Лопату мобильником и названивает ему по три раза в день, звонят с его подачи и приятели богатея. Везет же человеку. За восемь лет лоточничества Лопата купил квартиры двум дочерям, переехал из однокомнатной в трехкомнатную и тут же превратил ее в склад. Он трудится как шмель, экономит на всем. Летом и зимой ходит в одних и тех же ботинках турецкого производства на утолщенной подошве. Утром он встает в восемь часов и торопится на проспект Мира во Дворец спорта «Олимпийский», на постоянно действующую книжную ярмарку, потом спешит на склад. Склад – это громко сказано. Он арендует прихожую в элитном двадцатиэтажном особняке на Новом Арбате прямо рядом с Домом книги у внучки знаменитого летчика Бабушкина. У него есть ключ от входной двери, чтобы не будить хозяйку, но к одиннадцати, когда она встает, товар должен быть забран из квартиры, а пол подметен и протерт. Вечером, во время выгрузки книг, хозяйка даже не показывается в прихожей. Они не видятся неделями. Да и зачем? Деньги он оставляет на тумбочке для телефона – две тысячи рублей.

Лопата торгует сам. Он не держит продавцов. Он никому не доверяет. Да и где найти хорошего продавца? Нынче всякий норовит зашибить лишнюю копейку, стоя на бойком месте. Продаст такой ловкач хозяйский экземпляр книги да тут же подложит вместо него свой из сумки, оставленной у соседей на другом углу Арбата. Угляди за таким живчиком. Тоже ведь знает, где купить товар – в «Олимпийском» или в издательстве.

– Я – человек-машина, – говорит Лопата. – Мне нельзя расслабляться. У меня нет ни отпусков, ни выходных, как у маятника на часах. Остановлюсь на день – запью. Остановится время. Умрет бизнес. Могут занять место. Потеснят соседи слева или справа. Сперва чуток потеснят. Потом еще больше. Можно отодвинуть. Все можно. Но стоит нервов. А порой и денег. Мне нельзя болеть!

Больше всего лоточники боятся простудиться. Из всех невзгод на первом месте простуда, потом милиция, потом инспектора управы. Ментов можно купить. Инспекторов тоже. А простуду – нельзя. Лопата весной, зимой и осенью постоянно жует чеснок. А чтобы убить запах – заедает «Стиморолом», мятными шариками, ирисками, всевозможными жвачками, обертки от которых валяются вокруг его стеллажа. В результате образуется своеобразное амбре, запах канадского енота, и чтобы не отпугнуть клиента, Лопата прикрывает рот рукой в перчатке, густо спрыснутой одеколоном. Он подает клиенту книгу и чуть отступает, старается разговаривать, держа дистанцию, чуть отклоняя корпус назад. Его постоянно меняющиеся позы выглядят даже артистично, он чем-то напоминает фехтовальщика, уклоняющегося от рапиры. Он картинен и забавен в эти минуты, и это нравится клиенту.

Летом арбатский лоточник всегда трезв. Зато зимой и осенью нос его лиловеет спелой брюквой, щеки налиты здоровым багрянцем.

Пить на морозе надо умеючи. Для настроения. По чуть-чуть. Но только не с утра. И даже не с обеда. А после четырех, когда дают о себе знать усталость и морозец. Арбат по-тюркски – преддверие. Почти пригород. И как во всякой прихожей, в том числе и прихожей большого города, зимой здесь стоит сквозняк. Улицу Воздвиженку в торговом мире давно прозвали «Труба». Порой такой взъярится ветрила, что валит как сорную траву столы, стеллажи, зонты. Выдувает из костей последний дух. И тут – хочешь не хочешь – надо прибегнуть к стимуляторам, иначе заболеешь. Или собирай монетки, шагай домой. Но не так-то просто испугать лоточника, пережившего девять зим на Арбате. Пьют в основном коньяк. Молдавский. На двоих, на троих, только не в одиночку. В одиночку, да еще ежели пить впритырку, таясь, – сопьешься. А тут принял стопаря, закусил печеньицем, пошли разговоры веселые, согревательные: о женщинах, о деньгах, о плутовских делах, – глядишь, лица мужиков, напяливших на себя по два свитера, порозовели, глаза подобрели, зажглись веселым озорным блеском, развязались языки, отмерзли заиндевелые было ребра от негнущегося позвоночника… Но упаси бог в такие святые минуты профилактики и психотерапии заговорить о книгах. В такие минуты книга – табу! Может разгореться спор на профессиональные темы, может вспыхнуть обида, у кого-то выплеснуться неприязнь… А вот ежели сумеешь насмешить, тебе почет и уважение, нальют вне очереди.

Единственный книжный лоточник на Новом Арбате, который пьет раньше четырех, невзирая на время года, на ураганы, на засухи и самумы, на атмосферное давление, – Женька Бульдог. У него есть оправдание – он вечно находится в стрессе. Начинал он с одного лотка от фонда «Народный читатель», теперь у него их три. Приходится нанимать продавцов. Приходят люди случайные: кто торговал аудиокассетами, кто окорочками, кто солнцезащитными очками. Бульдог проводит с ними ликбез. Цены у него всегда плавающие, в зависимости от клиента. В накладной можно написать любую цену – хоть рубль. Если для видимости и проверят менты, то их цена не интересует – была бы печать. Но как научить неофита держать цены в голове на пятьсот книг? Приходится писать на последней странице карандашом. Но клиент клиенту рознь. Кому надо уступить в цене, кому набавить.

– Ты пойми, – учит Бульдог, – торговать надо не книгу, а клиента, его надо танцевать, читать его глаза, смотреть на руки, как раскрывает переплет… Настоящий любитель держит книгу как девушку за талию – в одно касание, а не облапливает. Он никогда не будет и держать, и листать книгу одной и той же рукой. Дороже всех плятят шизанутые интеллектуалы-нувориши. Это тебе не «новые русские» с залитыми жиром мозгами, которые удавятся за лишнюю десятку и ходят с золотой цепью на груди. Может, у него ничего в жизни больше и нет, кроме цепи этой. Богатый человек не вешает цепь на башку для показухи, ему показуха не нужна. Показуха нужна вшиварям-духарям в черных замшевых туфлях с тупыми носками. Ты всегда бери в учет прикид, на шузы мельком кинь взгляд… Вот у меня был продавец из обувщиков, тот мигом переквалифицировался в книжника, отличал влет Китай от Турции, от Германии… Книгу знать хорошо, а важнее – людей. Я «Камасутру» могу скинуть за 200 лоху, потому что ж с него взять, ежели он и есть лох, а «новый русский» больше 300 не даст, он никогда не купит влет, он пройдет по ряду и вызнает цену, а цена, сам знаешь, у нас у всех одна – братская! Но вернется ко мне, потому что я с ним поговорил, а значит, со мной уже есть контакт и можно поторговаться. Для «нового русского» поторговаться – это же кайф, это же принцип жизни, он всегда ищет во всем прогиб со стороны партнера или продавца. А интеллектуал, «оксфордский мальчик», у которого действительно есть деньги, никогда не прикатит за книгами на Арбат на «мерседесе», он приедет на простой «десятке» с одним охранником – водителем… Он купит у меня «Камасутру» за 500. И чтобы не спугнуть, я следующую хорошую книжку отдам ему по закупке за 100, хотя он ожидал; что я скажу 300. И человек раскроется, он купит еще пять, шесть книг, но ты не ломи на все круто, а так, набавь полтинничек, соточку, он и не заметит, но зато приедет к тебе еще пять раз. Он станет твоим клиентом. «Оксфордские мальчики» не жадные, они понимают – это твой бизнес и тебе надо тоже дать заработать. И за то, что он дал, ты должен его чуть-чуть любить, ты должен его всегда ждать, обязательно попроси у «оксфордского мальчика» телефон и предложи выполнить любой заказ, дай понять, что ты будешь страдать от разлуки с ним, будешь томиться до следующей встречи, как до встречи с любимой девушкой. И еще я заметил, что все эти «оксфордские мальчики» – «голубые». Смело предлагай им «Другую любовь» Клейна за 500. Делай ему «влюбленные глаза», пусть мучается загадкой, что, может быть, и ты «голубой», а «голубой» для «голубого» ничего не пожалеет… Ты пойми, продавец морально всегда должен «лечь» под клиента. И если покупатель фашист, ты должен дать понять, что и ты фашист. Если он «патриот», то и ты должен обнаружить в себе «патриота». Перед братками ты должен рисануться бывшим братком, перед игроком казино – игроком, перед вором – блатным. Я вот все могу, не могу только рисоваться, когда ко мне приезжает охранник с бумажкой покупать книги для кремлевских лохов. Был случай, прискакивает на «мигалке» фраер за книгами для Ельцина, черт его знает, почему тому приспичило, а вот взбрендило кому-то присоветовать старику прочесть «Джин-Грин неприкасаемый» Гривадия Гарпожакса. Ты знаешь, кто это такой?

– А как же. Известный молдавский писатель…

– Вот именно. Да нет такого писателя. Это коллективный псевдоним. Написали Поженян, Василий Аксенов и этот… выскочило из головы… Авидий Горчаков. Плод выпендрежа, отрыжка незрелых авангардистов, жаждущих подзаработать на ходовом детективе… В свое время эта вещь наделала шума. Был ажиотажик. Игровая штучка. Не без блеска аксеновской стилистики. Для старых партийцев – это ностальгическая заноза в сознании, веха времени. Ну я и заломил за эту веху три тысячи. Плати, говорю, авансом, а к вечеру достану. Страшный дефицит! Коллекционный раритет… Он уехал, а я кинулся в ЦДЛ, в Союз писателей, в буфет, где квасят опустившиеся писатели и всякая окололитературная шушера, эстетствующие слизняки…

– Две сотни платишь? – говорит один писателишка с мышиными слезящимися глазками. От него так и шибает нищетой. Но сам себе на уме. Я говорю – плачу триста! Тогда, говорит, бери мотор и едем в Переделкино. Я тебе еще и автограф Гришки Поженяна организую. И организовал-таки. Хотел подписать «Поженян», но я настоял чтобы подписал: «От Гривадия Гарпожакса с любовью неутомимому читателю Борису Ельцину». С автографом ушла книженция за двести баксов. Тот лох от Бори к нам еще раз пять приезжал. Новых книг, говорит, Ельцин не читает, библиотеки дома не держит. А взбрендит что-то в голову – велит достать. Мне велит. Домашние и не знают, откуда у него книги появляются…

Несмотря на отчаянные, титанические усилия образовать своих продавцов, набираемых из люмпен-пролетариата, спившихся, деградировавших инженеров, эмэнэсов, художников, ученых, обанкротившихся коммерсантов, молдаван, русских, хохлов, казахов, узбеков, с регистрацией и без, Бульдог терпел фиаско, его постоянно обворовывали сами продавцы, подкладывая на столы «левый» товар. Три-четыре книги в день утаскивали ушлые клиенты, уличные мелкие воришки, тут же перепродававшие их лоточникам на другой стороне улицы за треть цены. В основном воровали молодые девицы, работавшие в паре с ухажером: ухажер отвлекал продавца на одном конце стола, а девица незаметным жестом умыкала книгу под плащ или джинсовую куртку. Бульдог списывал ворованный товар, распекал продавца, грозя уволить. Но где было взять нового? Книжным продавцом надо родиться. Надо болеть книгой. В Москву, ставшую Меккой безработных всего бывшего СССР, хлынули сотни тысяч людей, придумавших себе профессию «продавец». Продавец неважно чего. Продавец всего: ботинок, компьютеров, окорочков, самолетов, пароходов, презервативов. Это так удобно, так соблазнительно-просто – обрести профессию за пять минут, назвавшись продавцом. Не надо учиться, получать какие-то дипломы, свидетельства, а заработок покруче, чем у врачей, инженеров, учителей. Любой деградант, алкаш со стажем, протрезвевший по причине отсутствия денег, объявляли себя продавцами, в продавцы ринулись и малооплачиваемые научные работники, и оказавшиеся за бортом жизни журналисты. Из хорошего продавца вырастали коммерсанты, предприниматели. Это была кузница мелких и средних бизнесменов. Но таковых были единицы. Большую часть составляли отбросы, отрыжка общества, неудачники, сломленные жизнью. И именно эти поблекшие представители гомо сапиенсов попадали к Бульдогу. Ему катастрофически не везло на продавцов, хотя платил он им по-божески: десять процентов с выручки плюс сто рублей в день за выход.

…В мире уличных лоточников есть три вида продавцов: дундук, попугай и певчий дрозд. Дундук – он и есть дундук, лицо его малоподвижно, лицевые мышцы недоразвиты, улыбается он крайне редко, молча стоит у лотка, как часовой-первогодок у поленницы дров, и вяло отражает в своих опрокинутых внутрь глазах, как в стоячей луже, стремительно протекающую мимо него пеструю уличную жизнь Арбата. Он не ловит возбужденным зрачком красивых девушек, их ладные тугие попки, не вычисляет в людском потоке возможного покупателя, воров, коммерсантов, бандитов, банкиров, припарковывающих машины на углу у БКФ-банка. Его сознание не задевает проносящаяся мимо в сверкающих лимузинах, «тойотах», «лендроверах» богатая жизнь. Он не фокусирует зрачок на выражении лиц прохожих, он равнодушен к скрывающейся за яркой прыгающей рекламой неоновых огней жизни казино «Корона» на противоположной стороне улицы, куда входишь за пятьсот рублей, получаешь десять красных фишек и обретаешь право бесплатно пить все, что угодно, в баре, где нет никакой закуски, где тихо журчит золотоносная, доллароносная мутноватая струйка жизни круглые сутки без разделения на ночь и день, лето, зиму, осень. Рулетка не знает времени, не знает времен года. И ты обретаешь всего за пятьсот рублей вход в этот мир и можешь не выходить отсюда неделю, год, вечность, можешь пить, пока стоишь на ногах, потому что присесть тебе негде, здесь нет стульев, и если устал стоять, ты должен идти домой, а если не желаешь, то стой, ходи, играй. И все же находятся маньяки, которые живут здесь неделями, изредка позванивая домой жене, чтобы узнать, как там Дети, и попросить принести к входу в казино пакет с бутербродами. Вообще-то это запрещено, но за доллар охранник прикрывает глаза…

– Эй, дундук, проснись, – слегка толкает его в бок сосед по лотку, – у тебя стибрили книгу, вон вихляет в красных штанах рыжая наркоманка…

Дундук бежит, хватает рыжую за руку, пытается обыскать, но тут вмешивается ее долговязый партнер с полубритой головой, подбегает еще какой-то парень с петушиным красным гребнем грязных мочалистых волос. Закипает драка, дундук вынужден отступить, он беспомощно и растерянно раззевает рот в немом, застывшем возгласе так и не вырвавшегося возмущения, он парализован наглостью воров, грозящих его избить за то, что пристает к девушке посреди улицы средь бела дня. Он очень зол, но еще больше растерян, эта дурацкая история с ворованной книгой вырвала его из сна оцепенения, из мира грез, нарушила сладостный покой отупляющей отключки, чарующих скачущих самопроизвольно в мозгу видений, искрения обгоревших контактов на полюсах полушарий. Он смотрит на воров с какого-то огромного нематериального космического расстояния, где неважно – жив ты или мертв, живешь или умер, существовал или будешь существовать после переселения души, оттуда, где нет ни книг, ни казино, ни воров, ни обкраденных, ни назойливых, привередливых читателей, ни бандитов-приватизаторов, ни налоговых инспекторов, советников управ, мэров и вице-мэров.

И надо же случиться такому, что воровка украла книгу, толстенную книгу профессора Гурджиева «Письма Вельзевула к сыну», где он писал о том, что 90 % всего человечества пребывает во сне, люди живут и как бы не живут, изредка пробуждаясь для совершения половых актов, чтобы поесть, Попить, оправиться и снова погрузиться в сладостный мутный сон… И уплыл бы профессор Гурджиев в сизые бензиновые уличные дали Арбата с Люськой-наркоманкой и ее дружками, которым надо было срочно ширануться и поймать кайф, но не тут-то было: в дело вмешался певчий дрозд. Певчий дрозд в образе Василия Мочалкина, продавца, стоявшего через лоток от дундука Николая Голенищева родом из славного города Рязани. Мочалкин с усмешкой наблюдал всю эту сцену, ему стало жаль Голенищева, он подскочил к Люське-наркоманке, выхватил у нее из-за куртки книгу мудреца Гурджиева и коротко обронил:

– Валите живо, изуродую!

Владелец петушиного гребня, гармонировавшего с фиолетово-сизым фингалом под глазом, тотчас осознал весь жестокий реализм этих слов, а главное – их неприкрытую правдивость и прямоту и метнулся к подземному переходу. За ним пристыженно засеменила Люська, уже обдумывая на ходу, где бы что украсть, пока не приспела ломка…

4

Увы, мудрец Гурджиев не дожил до замечательных времен, когда улицы Москвы украсились миллионами лотков, киосков, палаток, тентов, тонарой, хот-догов и мини-маркетов, он так и не узнал, что человечество обогатится такой разновидностью лоточников, как певчий дрозд, – авангард и опора уличной торговли, столичной торговли, потому что без торговли, без уличной торговли Москва это не Москва, иначе где же взять деньги для взяток главам управ, заместителям и заместителям заместителей, советникам префектов, начальникам административных инспекций и прочим мелким отцам города и матерям Первопрестольной, мачехам и отчимам от генеалогического древа городских властей, взращенных и вспоенных сотнями Василиев Мочалкиных.

О Мочалкине в лоточных рядах говорили так: «Он может продать все, даже крошки со стола… Даже рваные башмаки… Выдумает легенду! Ну загнет, что это башмаки вице-премьера Валентины Матвиенко еще тех времен, когда она была никто, можно сказать, только подкрадывалась к властным структурам, прощупывала пульс политики или политиков… И купит-таки какой-нибудь дурак. У нас на Руси дураков – пруд пруди. Особенно среди коллекционеров. А в Москве их по статистике – семнадцать тысяч триста сорок один придурок. Собирают все: от мыльниц, утюгов, книг, спичечных коробков до самолетов и танков времен Второй мировой войны…»

Мочалкин никогда сразу не наседал на покупателя, как это делает попугай, едва несозревший читатель подойдет к столу и рысканет по обложкам в предвкушении наслаждения масляными глазами. Мочалкин издали, от края торгового пространства или ландшафта, обстреливал клиента прищуренным усмешливым взглядом и, если хотел, раздевал до скелета, до остова души, делая попутно рентгеноскопию кошелька. Он давал клиенту освоиться, оглядеться, впитать, можно сказать, запах его торгового пространства, проникнуться богатством тщательно подобранного ассортимента: тут были самые скандальные мемуары, отповеди, исповеди, трактаты, небольшая подборка-библиотечка для «голубых», семь ведущих шедевров для записных наркоманов, ну, например, непревзойденный, виртуознейший художник и мыслитель, беспределыцик подсознания, препаратор больных душ Уильям Берроуз, наверное и сам наркоман в прошлом, иначе откуда же знание таких глубин в его эпохальной «Мягкой машине», в романе «Джанки»… Впрочем, достаточно ему рекламы, а то зазнается. Но упаси вас бог спутать его с приключением прошлого века Эдгаром Берроузом, которого сейчас не продашь и за рубль. Поумнел народец. Нельзя не обронить ласковых слов и даже фраз в адрес такого мастера наркотической художественной тусовки, как Хантер Томпсон, автор романа «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», тоже украшение стола Мочалкина. Василий лично перечитал роман два раза с интервалом в месяц. Он расхваливал его перед покупателями не словами рекламных нудных и навязчивых приставал, а в форме беседы, задушевной беседы двух мирных, но истинных ценителей искусства. Вот его слова, запечатленные Костей на магнитофон для потомков и, возможно, для музея торгового искусства, который непременно построят торгаши вскладчину. Секите: «Это не роман, нет, это нечто большее, это закодированное словами биополе, трансформирующее при чтении в сознание все то, что переживал автор в момент созидания. Да вы пробегите глазами любую страницу, ну хоть здесь… Ну что, ловите, какая экспрессия, какой вулканище… Какой напор, эротический напор. Здоровый советский писатель, да и западный здоровый рядовой писатель так не сможет написать, хоть расшибись, это эмоциональный водопад больного гения. Вы замечаете, какая стилистика, какая силища языка, какие колоритные словечки, эта нарочитая грубость… Прочтешь сорок страниц – и ты заряжен энергией на весь день. Это не роман, это подзарядное устройство! На днях я купил кассету с фильмом Терри Гиллама по этому роману… Думал, получу еще большее удовольствие, чем от романа. Парадокс! Этот роман нельзя было экранизировать… Ведь фабулы нет. Это роман о состоянии души, о видении мира глазами больного, горячечного гения. Фильм слаб! Вся сила романа не в фабуле, а в самом тексте, в словесном ряде, генерирующем в читателе эмоции автора…»

Ну скажите честно, разве вы отказались бы купить роман Хантера Томпсона после всего услышанного всего за семьдесят рублей? И черт с ним, что в книге лишь триста сорок страниц и она в мягкой обложке. Василий мог бы продать роман Хантера и за сто рублей, но он придерживался принципа: не ломи, привечай, прикармливай постоянных клиентов, делай скидки при покупке нескольких книг. Он не позволял себе «впарить» клиенту какую-нибудь муру вроде эротического романа Краснухина «Ниже ватерлинии» или скабрезную «Голую пионерку» Кононова. Он обожал покупателей-эстетов, которым книга нужна не для того, чтобы «убить время», а для насыщения духа, и предпочитал торговать психологией, философией, историей. Он получал куда большее удовольствие от продажи «Велесовой книги» или Дж. Тойнби «Постижение истории», нежели от стоящих вдвое дороже американских учебников английского языка для эмигрантов. В свободные минуты Мочалкин непременно что-нибудь читал, он насыщался книгами, как хлебом. Маленькая «наркотическая библиотечка» его прельщала меньше всего, однако он все же прочел отечественный наркошедевр Баяна Шерина «Низший пилотаж», хит двадцатых годов, некогда запрещенный роман Виктора Агеева «Кокаин», Теофиля Готье «Клуб гашишистов», «Клуб любителей гашиша», «Трубка опиума», Шарля Бодлера «Искусственный рай»… Наркороманы покупали не те дикари-ширялыцики, которые тусовались на Арбате и на Лубянке, на Воздвиженке, где продавали наркотики, и на пятачке у забегаловки «Мальборо» на углу Никитского бульвара, а утонченные ценители кайфа, рыцари иглы, заложники гомеостата, умеющие удержаться на грани альгедонизма и вынырнуть из запредельной небытийности, куда они погружались лишь на время, как опытные пловцы баттерфляем. Эти покупатели астенического телосложения, с возбужденными маслянистыми глазами, сквозившими глубиной абсолютного футурума, спрашивали книги Олдса и Милнера, Стаффорда Бира, с презрением смотрели на Зигмунда Фрейда, считая его примитивистом, и посмеивались над поклонниками Карлоса Кастанеды, запутавшегося, как они считали, в мире мескалиновых грез, псилоцибиновых видений и кошмаров под влиянием отвара из мухоморов. У каждой философии, говорили они, есть свой химизм, свой ряд в таблице Менделеева.