Текст книги "Выйти из боя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 100 страниц) [доступный отрывок для чтения: 36 страниц]

– Говорю, не прорвется немец. Эвакуируем вас, – пробормотала Катя.

Говорить сапер не мог, но взгляд над засохшими в черной корке бинтами был понятен.

– Уйдете морем, точно говорю, – упорно заявила Катя, останавливаясь, чтобы не уткнуться бампером в зад полуторке, ковылявшей на спущенных скатах. Из ее кузова отстраненно смотрел раненый моряк, крепко ухватившийся за ствол «ДШК».

Вдоль дороги все гуще стояла техника и распряженные повозки. Метался военинженер 2‑го ранга, стояли 122‑мм орудия, похожие на брошенных обиженных слонов. Впереди была Камышовая бухта, там что‑то чадно горело. Высокие столбы черного дыма стелились над берегом.

– Мы пока в сторонку, – пробормотала Катя, сворачивая с дороги. Трехтонка перевалила через кювет. В кузове сообща застонали. Катя, стиснув зубы, провела машину мимо пирамиды пустых ящиков. «ЗИС» взобрался на пригорок и скатился в лощину. Остановились у зарослей диких маслин.

– Передых, – сказала Катя, глуша мотор.

16.28. Во втором секторе обороны противник, отбросив левый фланг 7‑й бригады морской пехоты, выходит на серпантин Ялтинского шоссе. Бригада с боем отходит на высоты Карагач и к Максимовой Даче. Остатки 386‑й стрелковой дивизии занимают оборону по южному гребню Килен‑балки. В верховьях Лабораторной балки батарея 99‑го гаубичного полка, имеющая по десять бетонобойных снарядов на орудие, ведет бой с пехотой и танками противника. На участке обороны Балаклавы относительная тишина.

От бутерброда с толстым слоем тушенки Катя отказалась, хотя в желудке щипало. Нечего чужой паек хавать. Тем более напоследок можно случайный осколок в живот схлопотать. Подлечить, может, и подлечат, но…

Личный состав перекусывал, мрачно обсуждая обстановку на передовой. Шум боя был слышен даже здесь, у бухты. Вчера еще Камышовая была глубоким тылом. Катя лежала под чахлым деревцем, смотрела на прыгающих кузнечиков. Остается последнее, но немаловажное, – прорваться на борт «Чкаловца». Вроде все было продумано, только план на одну персону рассчитан. Тринадцать человек, понятно, несколько иное дело. Ну, как‑нибудь. Хотя тринадцать – число так себе. Фу, на суеверия потянуло.

– Катерина, а как дальше? – рядом присела Мотя. – Мы же на эвакуаторный пункт должны прибыть. Еще непонятно, куда нас на посадку определят.

– Матильда, ты видишь, что творится? Не до нас сейчас. Подойдет корабль, сядем. Ты бы пока сообразила, где нам еще воды раздобыть.

– Катя, – осторожно сказала военфельдшер, – ты нас специальным приказом отправлять будешь? Это из‑за Чоботко?

– Угу, особым распоряжением командующего. Хорошо бы, ежели так. Только на общих основаниях плыть придется. Так что готовь народ.

– Кать, а вдруг нас потопят? – прошептала Мотя. – Немцы же над бухтой так и висят, – военфельдшер замолчала. К женщинам ковылял Чоботко.

– Товарищ, – парень явно не знал, как именовать Катю. – Товарищ старший по команде, разрешите вопрос задать. – Чоботко кинул выразительный взгляд на военфельдшера.

Мотя поджала губы и отошла.

– Чего тебе? – неприветливо сказала Катя, поправляя ножны с трофейным ножом.

– Скажите, могу я узнать, за что я арестован?

– Вы, Леонид Львович, не арестованы. Вы задержаны. Будете переправлены в тыл на излечение. Полагаю, если проявите благоразумие и чувство ответственности, вам будет предоставлена возможность принести стране большую пользу. Доучитесь, и вперед – поднимать советскую науку. Ну, или совместите учебу и научную работу. Там люди опытные, разберутся.

– Понятно, – кажется, Ленчику полегчало. – Спасибо за доверие, товарищ.

– Не за что. Ваше дело не мной рассматривалось, я лишь эвакуацию осуществляю. Если сочтут нужным, я вас и подальше спроважу. С превеликой готовностью.

Бывший краснофлотец Чоботко вздрогнул, не удержался, глянул на нож.

– Товарищ, я же все осознаю. Приложу все силы. Стране нужны усовершенствованные акустические системы, и я…

– Вам виднее, что там нужно, – буркнула Катя. – Слышала я, что речь идет об этих, как их… молекулярных уровнях и тех, что еще поменьше. Там всякие устройства, которые сами собой размножаются. Полагаю, в первую очередь ими и займетесь.

– Ах, этим… Но, послушайте, я же мало что помню. Это так, эпизод. Случай. Наш отдел специализировался…

– На чем Родина прикажет, на том и будете специализироваться. Что значит – «эпизод»? Вы микроустройствами занимались или нет?

– Несомненно. В какой‑то мере. Когда Константин Сергеевич был заведующим лабораторией, я, как подчиненный, был обязан. Но после того, как направление не было утверждено…

Катя сгребла одноногого говоруна за ворот форменки.

– Ты, светоч науки, чем последние два года занимался?

– После начала войны установкой датчиков акустического слежения. Мастерские Южморзавода. Изделие № 28, дробь…

– На хер твою дробь! До войны?

– Учился. На механико‑математическом. Я в культ‑секторе факультета был и…

– Микроэлементами когда занимался?!

– Да не занимался я ими! До войны помогал Константину Сергеевичу приводить в порядок его бумаги. У него со зрением проблемы. Мне отказать было неудобно. Он же руководил лабораторией. Теория микростроительства – его пунктик. Но, если нужно, я основные постулаты могу вспомнить.

– Понятно, – Катя заставила себя выпустить форменку перепуганного Ленчика. – Этот Константин Сергеевич в эвакуации? Умер? Убит?

– Почему убит? Я его, кажется, в мае встречал в городе. Или в апреле. Он зимой приходил в лабораторию, помогал техникам. Но с его‑то зрением… Его из‑за близорукости с Южморзавода и поперли.

– Так он в городе?

– Был. Весной еще был. Я ему горохового концентрата передал. Я…

– Адрес?

– Обрезной переулок. У него там домик частный. По‑моему, № 4. Но старик же…

– Фамилия?

– Константин Сергеевич Процюковский. Там персики во дворе. Он в погребе от обстрелов обычно отсиживается…

– Дом № 4? Точно? Где этот Обрезной? Район?

– Да то почти в Инкермане, – отозвался от машины парнишка с забинтованной грудью. – Там, товарищ сержант, должно быть, уже немцы.

Выяснилось, что весь личный состав смотрит на беседующих. Катя осознала, что слегка повысила голос. Нет, нужно отучиваться орать по любому поводу.

Все продолжали смотреть на поднимающуюся Катю.

На часах 16.55. Пять часов осталось. Отбросим один на погрузку. Четыре часа. Можно успеть.

– Мотя, рот закрой. В запас воды непременно раздобудь. Сапер, на секунду.

Катя постучала по указателю топлива.

– На сколько хватит?

Сапер оценил. Отрицательно скрестил руки. По жесту понятно: до города может и дотянуть трехтонка.

Слить откуда‑то? Время потеряешь. А если не вернешься?

– Ладненько. – Катя спрыгнула на землю. – Буду опаздывать, заводи сам. Здесь рядышком, доведешь.

Сапер показал рукой в сторону стрельбы. Там снова бомбили, но даже сквозь взрывы отчетливо доносились пулеметные очереди.

– Не прорвутся, – твердо сказала Катя. – Наши цепляются, как могут. Держи, на всякий случай.

Сапер пренебрежительно махнул рукой, но «наган» взял.

– Ладно, я тебе для спокойствия гаубицу прикачу, – заверила Катя и выскочила к раненым.

– Так, – посадка у нас в 21.30 на КАТЩ‑152. Тральщик будет забирать особый груз и вас захватит. Мотя, иди сюда, – Катя поспешно нацарапала несколько слов на клочке бумаги. – Любыми средствами прорвешься к капитану. Покажешь. Но я успею.

К дороге Катя выскочила напрямую. Хорошо, каску прихватить не забыла, – хоть и тяжелая, зараза, но зато не сразу заметно, что женщина.

У поворота к Камышовой уже выстроилось оцепление. Старший лейтенант, матерясь, махал автоматом, останавливая всех подряд, кроме машин с ранеными и имуществом. Собирали сводную роту.

17.15. Наша линия обороны удерживается двумя батальонами 7‑й бригады, сборными частями и остатками 25‑й стрелковой дивизии и 79‑й бригады на рубеже: высота 113,2 – Английское кладбище – безымянная высота севернее хутора Дергачи – Троицкая балка. Непрерывные авиаудары немцев. Принято решение на сокращение линии фронта.

У поворота на поселок Омегу Катя удачно запрыгнула в кузов какой‑то бешеной полуторки. Упираясь каблуками в одни ящики, каской в другие, сержант отдела «К» смотрела в дымное небо. Там почти сплошной чередой проносились немецкие самолеты. Одни шли к бухтам, другие, уже опустевшие, торопились вернуться на аэродром. Казалось, полуторка несется едва ли медленнее «лаптежников». Ящик с гранатами норовил запрыгнуть девушке на живот. Так Катю в жизни еще не трясло. У города машина свернула к передовой. Катя забарабанила по кабине, заорала в высунувшуюся конопатую физиономию:

– Притормози на секунду!

Изумленный водила вроде бы притормозил. Катя спрыгнула, ядром влетела в кусты акации. Ошеломленно помотала башкой в каске. Разрывы в переулке мигом привели в чувство. Самое время пробежаться.

Улицы в развалинах, дым горящих домов. Запах расщепленных деревьев, едкой, ни на что не похожей, сладковатой и удушливой гари тола. Катя механически падала при близких разрывах, вскакивала, пыталась поймать ритм движения. Нет, это хорошо, когда утречком с Цуциком по лесной дорожке бежишь. В постели темп тоже неплох, – там товарищ Мезина любила собственный ритм устанавливать. Партнеры обычно не возражали. Далековато это все. Нет, сучья нация эти фашисты. Еще Вагнера любят. Может, у Вагнера нет ритма?

Лежа у развалин сарая и вжимаясь каской в колоду, Катя пыталась вспомнить. Совершенно точно ходили вместе с Ричардом на «Золото Рейна». Свой брючный костюм помнила. А музыку? Хрен его знает. А ведь покойный муж специально билеты брал, – знал слабость жены к разным мифологическим сюжетам. Нет, не вспомнить этих нибелунгов и их дурацкое кольцо. Вот белое калифорнийское вино помнилось. Попить бы.

Общее направление Катя выдерживала. Как выразился однажды Сан Саныч, «по товарищу сержанту можно компас калибровать». У спуска к бульвару девушку попробовал перехватить измотанный майор. Его бойцы пытались завести полуторку. Катя уклонилась, перепрыгнула через поваленный столб и нырнула во двор. Потом, возле горящей школы, девушке что‑то кричали тащившие «сорокапятку». Катя лишь махнула рукой и скатилась, порвав комбинезон, с насыпи.

Вдребезги разнесенная водокачка. Пустые окопы. Окраина.

Впереди, судя по всему, из двухэтажного дома, короткими очередями бил пулемет. Ему отвечали – слышно было, как пули стучат по фронтону. Сыпались осколки старенькой лепнины. Левее двухэтажного дома горели какие‑то халупы, корчились, треща ветвями, яблони.

Так, припрыгала. Разбитая улочка сворачивала, уходила в лощину. Впереди, метров через сто, тянулась траншея, торчали бревна разбитого прямым попаданием дзота. Очевидно, там, в траншее, никого не было. Стрельба шла только из двухэтажного дома. Отвечали по нему из‑за изгиба улочки и из садика, притулившегося на склоне. Выходит, из траншеи наших выбили, и они зацепились за домик. Передовая группа немцев прощупывает сопротивление, сейчас наведет артиллерию и… Хотя для артиллерийской поддержки слишком близко.

Катя залегла на гребне узенькой низинки, тропинка перебегала дальше, взбиралась к улочке. Немцы запросто попрут низом, выйдут во фланг пулеметчикам. Должно быть, наши это понимают. Отойдут скоро.

Нехорошо. Надо думать, вот он – Обрезной переулок. Дальше все равно уже ничего нет. Зады домов неплохо просматриваются – садики изрядно проредило. Но номера домов, понятно, не разглядишь. Да и смысл какой? Наверняка Константин Сергеевич, пусть и старый мухомор, убрался от греха подальше. Вообще, идиотская идея была – бежать и проверять.

В низинке показались несколько немцев. Перебегали осторожно, задирая головы.

Ладно, вот пугнем фрицев и сваливаем. Катя принялась скручивать с гранаты колпачок.

Пугнули, и весьма круто. Из‑за кустов, подпустив немцев шагов на пятьдесят, резанул пулемет. Очередь уложила двух фрицев, остальные кинулись удирать, но особенно расползтись им было некуда. Пулемет давал жару, да еще Катина граната хлопнулась вниз, секанула осколками. Уцелевшие немцы уползали за поворот низины. Пулемет умолк. Катя оползла кусты сирени – у «максима» возились двое. Торчала задница с брезентовой кобурой «нагана».

– Эй, товарищи, это Обрезной переулок?

Бойцы обернулись. Старший, заросший седой щетиной, оскалился:

– Охренела, девка?

Тот, что помоложе, кавказец в гимнастерке с разодранным воротом, хватая коробки с лентами, прохрипел:

– Э‑э, дэвушка, что здесь дэлаешь? Уходи быстрэй!

– Тикаем, – старший дернул пулемет.

Пригибаясь, побежали вдоль гребня. Сзади хлопнуло негромким взрывом, свистнули осколки. Бойцы и Катя попадали на землю.

– Вот гадюка, – пробормотал старший боец. – И минуты не дал.

Снова хлопнул разрыв. 50‑миллиметровый миномет клал мины кучно, вплотную к кустам, из‑за которых только что бил пулемет.

Катя забрала две коробки с лентами. Бойцы волокли пулемет. Старший прохрипел:

– Здесь пока встанем. Гриша, разворачивай.

Катя, отдуваясь, пробормотала:

– А если по нашей стороне полезут?

– Встретим. Там еще в сараях кто‑то из наших сидит. Поддержит с фланга. Ты давай вали отсюда. Нашла где бегать.

– Щас дальше побегу. Так это Обрезной переулок? Мне нужен номер четвертый…

– Да ты ошалела? Нам откуда знать? Ты что, телеграммы разносишь?

– Номэрация от цэнтра, – заметил жгучий Гриша, пытаясь заглянуть под каску девушки. – Ты откуда будэшь, э?

– Посыльная – связная из штаба ГКО, – Катя глянула на лежащего чуть дальше по гребню убитого бойца. – Ваш?

– Наш. Говорю же, тот собачий миномет нам житья не дает. Тикай отсюда. С кем здесь связываться? Мы последние.

Катя кивнула и поползла к трупу. Автомат, подсумок с запасным диском, заодно отцепила с пояса лимонку. Немец продолжал аккуратно забрасывать минами кусты сирени. Осколки взвизгивали вроде бы в вышине, но подниматься совершенно не хотелось. Катя отползла обратно к пулемету.

– Ты чего это, воевать собралась? – удивился старший пулеметчик. – Брось, мы сейчас отходить будем.

– Так я мигом, – Катя спешно проверила диски. Один был почти пустой. Пришлось оставить. – Туда, на улочку, немцы просочились?

– Нет пока. Наши их прижимают, – пулеметчик кивнул в сторону двухэтажного дома. – Ты куда?

– Да я щас… – Катя скатилась в низинку. Пулеметчики что‑то закричали вслед, но девушка уже ползла, энергично работая локтями и коленями.

Благополучно выбралась наверх, протиснулась сквозь забор и мальвы. Дворик крошечный, над крышей посвистывают пули. Из двухэтажного дома снова начал крыть пулемет по дальнему концу переулка. Катя, повесив «ППШ» на шею, проломила ногой заборчик между дворами. Никого, понятно, нет, только курица, выглянувшая из разбитого курятника, с кудахтаньем скрылась в своей цитадели. Экое разумное пернатое. Низенькая дверь в дом была заперта. На ступеньке валялось пестрое, истоптанное одеяло. Катя на четвереньках приблизилась к калитке. Улица простреливалась с обеих сторон. Прижимаясь к столбу забора, сержант дотянулась до почтового ящика. Вот гадюка – крепко привязанный проволокой ящик поддаваться не хотел. Вжимая голову в плечи и слушая отвратительный свист пуль, Катя ящик все‑таки отодрала. Облезлая надпись – Обрезной, 8.

Здорово.

Перебравшись еще через два заборчика, Катя заподозрила, что попала точно по адресу. Под навесом громоздилась целая коллекция ржавых шестеренок, стояли тиски – по виду времен еще Первой обороны города. Над тисками на двух бечевках зачем‑то висела огромная линза в латунной оправе. Сортир тоже вызывал уважение – над крышей, крытой ржавым металлом, покачивался покосившийся флюгер, и крутилась еще какая‑то штуковина смутного метеорологического назначения. Катя глянула на дверь дома – там красовался огромный навесной замок. Наверное, тоже из музея.

Все правильно. Человек с образованием под пулями и минами сидеть не станет. Здесь только курицы да сержанты отдела «К» имеют глупость находиться. Хотя курице эвакуироваться некуда. Разве что в котелок какой‑нибудь. Глянем в погребе, как рекомендовал гений, который, оказывается, вовсе и не гений, и «тикаем‑сваливаем».

Ушки на дверях погреба были, а замок отсутствовал. Дверь круглая, толстая. Дно от бочки, что ли, приспособили? У Кати промелькнула совершенно неуместная мысль: «Жил‑был в норе под землей хоббит».

Девушка аккуратно стукнула прикладом автомата в дверь.

– Константин Сергеевич, вы дома?

Стукнуть пришлось раз и еще раз.

За дверью наконец забормотали. Звякнул засов.

Плешивый. Лицо вытянутое. Не слишком аккуратные усы оттеняют старческий румянец. Тужурка с какими‑то форменными пуговицами. Гимназическую форму он донашивает, что ли? Экий сухонький. Смотрит, как дитя изумленное. Маразм у дедули, однако.

– Константин Сергеевич, в такое время в подвалах сидеть опрометчиво. Запросто могут гранату кинуть.

– Вы же, душа моя, ручными бомбами не швыряетесь, – старик нашарил в нагрудном кармане очки, нацепил.

Катя сообразила, что ни о каком маразме речь не идет, – близорукость у дедушки каких‑то запредельных диоптрий.

– Константин Сергеевич, а нельзя ли мне войти на минутку? – Катя осторожно уперлась старику в грудь.

– Виноват, – старец посторонился. – Совершенно деморализован неожиданным визитом. Признаться, ожидал чего угодно, но…

– Уж не германских ли посланников ждете? Они здесь, в конце переулка, топчутся. – Катя, спустившись по каменным ступенькам, принялась озираться. Подвал был довольно просторный, но густо завешанный полками с какими‑то склянками и бутылями. Судя по всему, явно не компоты. На примостившемся между полками столике горела коптилка, лежал клубок веревки и что‑то похожее на недовязанную вершу.

– Я, душа моя, немцев не жду, – довольно строго сказал старикан. – Я, видите ли, разошелся во взглядах на мировой порядок с Германией еще в 1913 году. Жду я Машеньку, это моя соседка. Мы с ней наладили взаимовыгодный обмен, и она…

– Отсутствует ваша Машенька. Замок у нее висит. Полагаю, покинула место боевых действий. Наверху, знаете ли, немножко стреляют.

– Я, душа моя, слепой, а не глухой, – старик глянул на автомат, висящий на груди девушки. – Вы, я полагаю, имеете отношение к армии? Вот это чем бьют, такие разрывы негромкие?

– Немецкий 50‑миллиметровый миномет образца 1936 года. Константин Сергеевич, нельзя ли сразу к делу перейти? Справки по вооружению я вам потом предоставлю.

– Так переходите к делу, – старик развел руками. – Я жду, а вы молчите. Не могу же я быть невежливым. Вы присядьте, вот табурет.

– Я постою, – Катя облизнула пересохшие губы. – Как я понимаю, Константин Сергеевич Процюковский? Занимались исследованиями в различных областях?

– Занимался и занимаюсь. Никаких циркуляров, запрещающих мыслить, не получал. Если вы опять по поводу моей благонадежности и происхождения…

– Да мне на ваше происхождение… Пардон, Константин Сергеевич, это я запыхавшись. Жарко наверху. У меня такой вопрос: вы теорией самовоспроизводящихся микромашин занимались?

– Не отрицаю. Пытался предоставить материалы в научный совет, но наткнулся на абсолютное непонимание. Даже слушать не стали.

– Ну что вы, кое‑что до научного совета все‑таки дошло. Хоть и с опозданием. Есть предложение вам немедленно эвакуироваться.

– Из‑за микростроительства? – Старик изумленно моргнул сквозь свои «рыбьи» линзы. – Вы серьезно?

– Константин Сергеевич, есть мнение, что ваш творческий потенциал еще далеко не исчерпан. – Катя очень старалась не сорваться на крик. – Пойдемте, а?

– Не поздновато ли? И вообще, могу я взглянуть на ваши документы?

Катя сунула красноармейскую книжку и комсомольский билет. Наверху стрельба усилилась. Снова долбил миномет. Старик, согнувшись у коптилки, водил носом по строкам комсомольского билета. Катя перекинула ремень автомата через плечо. Сейчас придется хватать научную мумию в охапку и волочить насильно.

– Здесь указано, что вы, Екатерина Григорьевна, являетесь военнослужащей и комсомолкой. У вас насчет меня никакого мандата не имеется?

– Не имеется. Не успели. Простите великодушно. Идемте, Константин Сергеевич.

Старик протянул документы.

– У меня есть подозрение, что вы, Екатерина Григорьевна, обязаны меня живым немцам не оставлять? Так?

– Мозги – оружие посильнее миномета. Вы же ученый, товарищ Процюковский. Отлично умеете считать и делать выводы.

– Знаете, душа моя, давайте вы меня прямо здесь расстреляете? Здесь хотя бы мух меньше.

Катя зарычала:

– Дедуля, я тебя живым выдернуть хочу. Можешь верить или не верить. Я тебя сейчас под мышку ухвачу и на корабль засуну.

– Нет, на подобное я категорически не согласен! Это, душа моя, унизительно. Вы дама, к тому же вроде бы хорошенькая. Совершенно не нужно меня тащить под мышкой.

– Прекрасно! Я сегодня уже уйму мужиков перетаскала. В большинстве своем раненых, а не упертых, но все равно. Пойдемте, Константин Сергеевич. Вас на Кавказ вывезут, там и дело вам найдется.

– Все из‑за моей теории самосовершенствования на нижних уровнях? – Старик изумленно покачал плешивой головой. – Нет, лестно, честное слово. Только поздно, душа моя. Мне семьдесят девять лет, поздно и смешно мне под снарядами бегать. Вы бы сами уходили, душа моя. Немцы, как я понимаю, к комсомолкам крайне дурно относятся. Делайте свое дело и бегите на свой корабль.

– Дед, твою… Мне нужно, чтобы ты живой был. Не хочу я старым грибам мозги вышибать. Неприлично это. А с вашей стороны крайне неприлично отказываться. Я здесь бегаю, понимаешь, одинокая и беззащитная. Проводили бы, что ли?

Старикан хмыкнул:

– Это другое дело. Против такого довода мне возразить нечего. Куда мы отступаем?

– В Камышовую гавань. И время поджимает. Рысцой придется.

Старик уставился на Катю.

– Вы, душа моя, как себе это представляете? Я на Филлипида[56] похож? Вы мне бессовестно льстите. Я до Северной гавани еще доберусь. Но что до Камышовой, что до Афин, – увы, вряд ли.

Старик был прав. До бухты километров двадцать, в городе машину перехватить трудно будет.

– Сообразим что‑нибудь. Транспорт найдем, – пробормотала Катя, прислушиваясь к стрельбе. Пулемет работал чуть ли не в соседнем дворе.

– У меня свой транспорт есть, – скромно заявил старикан. – Вы сядете на раму, а я покручу педали…

Катя уставилась на пристроенный у ступенек велосипед.

Наверху грохнул близкий пушечный выстрел. Со свода подвала посыпалась пыль.

– Наверняка трехдюймовка, – Константин Сергеевич задрал голову. – Послушайте, кажется, мы опоздали.

Катя вытолкнула наверх велосипед. Стоило открыть дверь, как в уши ударил близкий пулеметный треск. Бил явно «МГ». Двор или два от домишки № 4.

Катя скатилась обратно.

– Константин Сергеевич, вы приготовьтесь, но наверх пока не показывайтесь. Проблемка одна, я чуть осмотрюсь…

На улицу не высунешься. Уходить нужно через низинку. Катя стояла на коленях рядом с грудой хвороста, изображающего заднюю границу дворика. До возведения здесь настоящего забора руки у уважаемого Константина Сергеевича за почти восемьдесят лет, видимо, так и не дошли. Катя попыталась представить, как перекидывает через колючую преграду велосипед и престарелого исследователя. Хрен его знает, велосипед, может, и выдержит. Но внизу точно подстрелят. И старого мухомора, и вас, товарищ сержант. Еще хорошо, если свои из «максима» не положат. По низинке шагов тридцать, все по открытому. Пока научный антиквариат прочухается, пока велосипед подберет…

Наискось через низинку ударил «МГ». Было видно, как строчки косят траву по гребню. Прямо из соседнего двора чешет, сука. Ладно, раз уж все равно зажали…

Катя перебежала дворик, прижалась спиной к стене сарайчика. За ним слышались голоса немцев. Вот черт! Сержант вытащила из кармана увесистое тельце «Ф‑1». Как нарочно, из подвала все‑таки выбрался старый мухомор. В сером длинном пыльнике, и парусиновый портфель под мышкой. Принялся возиться у двери подвала.

Катя услышала треск досок в двух шагах от себя, через забор лезли немцы. Пришлось отложить гранату.

Когда передний, рослый ефрейтор с винтовкой наперевес перебрался через ограду, Катя уже стояла за углом наготове. Крепко ударила по щиколотке ногой, немец с проклятием повалился на рассохшуюся бочку. Второй, оседлавший заборчик, успел только вскинуть голову, нож вонзился ему под подбородок. Катя, не оглядываясь, прыгнула на спину ефрейтору. Тот упрямо пытался встать, хотя клинок уже от уха до уха вскрыл горло. Девушка скатилась с ефрейтора под защиту стены сарайчика, подобрала гранату. Немец на заборчике повис, нелепо зацепившись сапогом, пальцы, упершиеся в землю, подергивались.

Константин Сергеевич смотрел, замерев у двери подвала. Глаза за толстыми линзами совсем уж будто у кальмара стали.

Выдергивая чеку, Катя яростно кивнула в сторону задней ограды. Старикан, догадливо потрусил туда, толкая велосипед за рогатый руль.

Из соседнего двора вопросительно заорали. Швыряя гранату, Катя успела заметить возящихся у кургузого миномета немцев. Обер‑фельдфебель смотрел прямо в ее сторону. С опозданием вскинул автомат. Катя юркнула за сарай. Во дворе грохнуло. Катя вскочила, выпустила длинную очередь в дым и в кого‑то шевелящегося на земле. Метнулась в угол двора, туда, где у сортира возился старикан.

– Здесь калиточка… – начал объяснять Константин Сергеевич.

Катя ногой вышибла мудрено соединенный и держащийся на каких‑то веревочках щит. Высунулась во весь рост, всадила остаток диска в доски и мальвы соседнего заборчика. Швырнула автомат, толкнула вниз велосипед, обхватив старика и рявкнув: «Руки!», покатилась на дно низинки, стараясь уберечь подконвойного от слишком тяжких ударов и толчков. Константин Сергеевич только хекал. Кубарем влетели в лопухи. Катя выпустила старика.

– Наверх, живо!

Старик, придерживая очки, шустро проковылял до склона, полез вверх. Катя, волоча проклятый велосипед, догнала, подпихнула в зад пыльника. Откуда‑то по ним стреляли, – пули глухо стучали в склон. Наверху Катя сбила с ног замешкавшегося деда, поползли, свалились в крошечную выемку. Недалеко над сухой травой неподвижно торчали стоптанные каблуки сапог. Катя приподняла голову, глянула, этот, как его, Гриша с Кавказа. Шаг до ровика не дошел, раскинулся, спина осколками изодрана. Над головой все свистели пули.

– Ползем, Константин Сергеевич.

Дед неуклюже, но старательно полз следом. Свалились в ровик. Старик посмотрел на убитого. Катя не успела остановить, Константин Сергеевич лег животом на землю, дотянулся, потрогал шею бойца.

– Наповал, однако. Что дальше делаем, товарищ эвакуирующий?

– Сейчас дух переведем, я ваш хренов агрегат вытащу, и полезем дальше.

– Это не «агрегат», как вы изволили выразиться, а «Дукс». Велосипед потрясающей надежности…

– Фиг с ним, пусть «Дукс». Там, за насыпью, можно будет на колеса поставить… – Катя замолчала, выдирая из‑под комбинезона «наган».

В ровик сполз давешний щетинистый пулеметчик.

– Я так и думал, – это ты, оторва безмозглая. Не берет тебя ничего. А что за хрыч старый?

– Ты осторожнее. Товарищ Константин Сергеевич до последнего работу на научном посту вел. Теперь эвакуируется.

– Именно, – старикан поправил очки.

– Да мне один хрен, – пулеметчик обтер затвор винтовки. – Только поздновато вы эвакуируетесь. Вон, девка, глянь на ту сторону.

Катя осторожно выглянула, за домишками в конце переулка ворочалась приземистая туша «Штуги».[57]

– Наших из дома с первого выстрела сбил, – злобно проговорил пулеметчик. – А нас еще раньше миной накрыло. Эх, пропадаем. Хоть бы пушчонку какую наши подтянули. Куда все делись?

– Отходят наши, – Катя пыталась сплюнуть, пить хотелось невыносимо. – Давай к насыпи. Здесь все одно кончено.

– Э нет, я здесь еще поползаю. Гансы за домиками перекуривают, вылезут, хоть одного из минометчиков, но сниму.

– Мы их с Константином Сергеевичем пугнули. Не будут они спешить.

– Именно, – согласился дед, глядя на нож на поясе девушки.

– Боец, давай помоги нам до насыпи доковылять, – продолжила Катя. – Потом отходи. Я тебе как сержант указание даю.

Пулеметчик, бывший вдвое старше Кати, глянул с сомнением, но возражать не стал.

Через насыпь перебрались благополучно. Пулеметчик ушел к редкой цепочке бойцов, занимавших оборону вдоль улицы.

* * *

– Вы знаете, год назад я пришел к выводу, что мое увлечение воздухоплаваньем было ошибкой, – сказал Константин Сергеевич.

– Я к подобному выводу пришла даже раньше. Человечеству следовало ограничиться воздушными змеями, – просипела Катя. Она легкой рысцой следовала рядом с велосипедом.

Немцы снова бомбили Корабельную слободу. Отчетливо доносились завывания пикирующих «штук».

– Знаете, мне все‑таки неудобно, – сказал старик. – Давайте поменяемся.

– Крутите‑крутите. Устану, передохнем.

Вертел педали Константин Сергеевич вполне исправно. Даже удивительно живо для восьмидесяти лет.

– Давно воюете, Екатерина? – осведомился дед.

– Как сказать. Я вроде с перерывами воюю.

Катя предпочла бы сохранить дыхание, но разговор следовало поддерживать. Деду не по себе, вполне можно его понять.

– Осмелюсь спросить – там, у моего обиталища, вы почему за кинжал взялись? Автомату не доверяете? Бросили казенное оружие. Не накажут?

– Он был чужой. К тому же без боеприпасов. И вообще тащить вас, велосипед и автомат мне трудно. Велосипед в данный момент показался мне ценнее. Что до моих малоинтеллигентных занятий с ножичком, то следовало сохранять тишину. Оккупанты, знаете ли, весьма шустро соображают.

– Разумно, – одобрил после краткого размышления ученый хрыч. – Значит, вы успеваете мыслить и действовать логично? Эту способность спорт развил или от рождения такими обладаете?

– Дедушка, вы бы помолчали, – угрожающе прохрипела Катя. – Честное слово, я от жажды подыхаю, да и бегать туда‑сюда притомилась, а вы с разговорами.

Константин Сергеевич остановил велосипед, отстегнул портфель, прикрепленный к самодельному багажнику, и извлек квадратную бутыль со слегка мутноватым содержимым. Молча протянул. Катя выдернула пробку, принюхалась. Пахло приятно, легким брожением. Бражка молодая, что ли? А, плевать, – от обезвоживания все одно спасет.

На вкус жидкость была чудесно прохладной, чуть кисловатой. Алкоголя не чувствовалось.

– Что это? – осведомилась Катя, одним глотком выдув половину содержимого.

– Чайный китайский гриб. Замечательно способствует восстановлению сил. Нормализует пищеварение.

Катя поперхнулась, мигом почувствовав, как бурлит в пустом желудке.

– Нормализует, а не улучшает, – великодушно успокоил Константин Сергеевич.

– Я думала, вы документы в портфеле прихватили, а вы тонизирующее таскаете. Подстрелили бы нас на задах вашей фазенды, и валялись бы мы рядом с вашим грибом.

– Вот сейчас вы толком не подумали, Екатерина Григорьевна. В моем возрасте лекарства являются вещью привычной и хотя бы поэтому необходимой. А документы я прихватил. Всю папочку по моим идеям микростроительства. Мало ли что со мной, старым пнем, случится, так записи мои вы доставите куда нужно. Правильно я понимаю?