Текст книги "Выйти из боя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 100 страниц) [доступный отрывок для чтения: 36 страниц]

Бампер сшиб что‑то относительно легкое, отлетевшее с хрустом. Справа горел дом. Бежали несколько бойцов. Последний, без винтовки, придерживал перебитую руку. Катя прибавила газа, обогнала бойцов, протиснулась между двумя разбитыми машинами. Из кузова изрешеченной полуторки свешивался полуголый человек. С бритого черепа часто капала кровь.

– Катя, остановись, – дрожащим голосом попросила Мотя. – Посмотрим, у нас, наверное, всех поубивало.

– Позже. Сейчас встанем, – прикончат.

10.12. Гора Суздальская – хутор Дергачи – хутор № 29, – противник пытается окружить 8‑ю бригаду морской пехоты. Высота 74,0‑57,5, отметка 111, 7‑я бригада морской пехоты сдерживает противника, прорывающегося к серпантину Ялтинского шоссе. Дорога Чертова балка – Дергачи, – батальонная колонна немцев попадает в огненный мешок частей 25‑й Чапаевской дивизии. Погода – штиль. Непрерывный артиллерийский огонь и бомбоудары немцев. Наша авиация (два «Ил‑2» и три «И‑16») вылетала на штурмовку противника.

Пришлось встать. Разбитую дорогу пересекали тягачи с 122‑миллиметровыми пушками. Батарея уходила к Казачьей бухте. Значит, боезапас исчерпан. Оттягивают орудия подальше от прорыва.

Катя, облокотившись на руль, смотрела, как потрепанный «Коминтерн»,[52] надрываясь, выволакивает восьмитонное орудие. Гусеницы обрушили бруствер траншеи, вырытой у развалин домика. Пригород.

– Ну, что стоим? – Мотя выглянула на затянутое дымом небо. – Объезжай их как‑нибудь.

– Вы, Матильда Матреновна, успокойтесь. Сейчас последний протащится, и двинемся. А если немец прилетит, нам что здесь, что на сто метров вперед, без разницы.

– Гады, прямо по головам ходят. Куда наши зенитчики смотрят?

– Да все туда же, – пробормотала Катя. – Нынче зенитчики, как я, на посылках. Нечем фрицев сбивать.

– Слушай, я в кузов гляну. Побило ведь всех там.

– Сейчас хоть в каком‑то укрытии встанем, посмотришь.

Остановились у белого домика. Одна стена стояла как новенькая, остальные рухнули, из‑под ракушечника торчала режущая глаз своим сиянием никелированная спинка кровати.

Катя вместе со слабосильной Мотей стащили с машины убитого. Лейтенанту‑артиллеристу осколок угодил точно в затылок. Остальные были целы, только сержанту с ампутированной кистью распороло щеку. Пока военфельдшер, сурово поджав губы, бинтовала бойца, Катя оттащила убитого в крошечный палисадник под сломанную сливу. Сложила руки на забинтованной груди, забрала из кармана галифе увесистый сверток. «Наган», орден Красной Звезды, медаль «За оборону Одессы», трофейный кожаный портсигар.

– Награды мне отдайте, – сказал из кузова смуглый капитан. – Из нашего полка парень.

Катя передала сверток, только «наган» сунула под комбинезон. Капитан попытался спрятать награды, правая сторона тела слушалась плохо. Контузия у него сильная, правый глаз оставался прищуренным, из уха неторопливо сочился красный ручеек.

– Мотя, с ухом товарищу капитану сделай что‑нибудь, – Катя оторвала от борта расщепленную осколком занозистую щепку. – Так, товарищи раненые. До города добрались. Кто тут обстановку знает? Задача такая – заехать на Карантинную. Дом культуры ремонтников. Кто знает, как проехать по‑быстрому?

– Туда разве проедешь? – угрюмо откликнулся старший лейтенант. – Там все разбомбили еще в начале месяца.

– Понятно. А как поближе и побезопаснее подъехать?

Заговорили сразу несколько.

– Эй, не в таксо катаемся, – сердито сказала Катя. – Без трепа, маршрут поточнее давайте.

– Лучше мимо Старого кладбища, – парнишка со сплошь забинтованным торсом уверенно ткнул вперед сбитыми пальцами. – Вот дальше вряд ли.

Сапер с челюстно‑лицевой согласно махнул рукой.

Катя хлопнула по борту.

– Ну и ладненько. Там недалеко. Ты, боец, переползи к кабине поближе, штурманские обязанности на себя возьмешь. Вы не нервничайте, все по расписанию пойдет.

– Сержант, мы что, еще раненых брать будем? – подозрительно спросил старший лейтенант.

– Вряд ли. Нам посадочный талон на эвакуацию подтвердить нужно, – Катя отвернулась от неприятного старлея. – Как там Окунь, не сомлел?

– Он только в себя пришел, – ответил парнишка‑штурман.

– Тоже правильно. Что на этих гадов летучих смотреть? Доедем, с корабля с ними попрощаешься. Ты приободрись, товарищ Рыба. Плечо у тебя ерундово зацепило. Главное, будет повод чирьяки залечить.

Мальчишка смотрел прозрачно, но вроде попытался улыбнуться:

– Попить бы, товарищ девушка.

– Докатим до этого ДК дурацкого, военфельдшер вам квасу изыщет. Там всем наливают.

11.43. В районе высот Карагач – Балаклавское шоссе противник упорно и безуспешно атакует силами 72‑й пехотной дивизии. 28‑я легкопехотная дивизия немцев безуспешно атакует на стыке 388‑й стрелковой дивизии и 9‑й бригады морской пехоты. Непрерывные атаки с воздуха. Танки и пехота противника закрепляются на Горе и разворачиваются в направлении хутора Дергачи.

По руинам Катя ездить не умела. Комбинезон на спине промок от пота. Да что же это такое? Честное слово, проще по‑пластунски ползать. В кузове не выдерживали, уже трижды начинали колотить по кабине.

Кажется, все. Уперлись в завал. Впереди рухнувшая стена. Дальше, прямо поперек улицы, торчал какой‑то прицеп непонятного предназначения. Катя сдала назад, остановила машину под сомнительным прикрытием стены, – верхние этажи дома темнели копотью. Должно быть, выгорели еще зимой. После некоторого колебания выключила двигатель. Сколько бензина в баке, по «слепому» датчику догадаться трудно. А такими темпами до Камышовой бухты еще добираться и добираться. Если вообще удастся туда пробиться.

– Ты что? – Мотя смотрела непонимающе.

– Я пешочком прогуляюсь, – Катя встала на подножку.

– Кто тебя за руль, дуру, посадил? – простонал старший лейтенант.

– Никто. Я сама села. Подменить хочешь?

Личный состав выглядел паршиво. Растрясло. Окунев опять отключился. У капитана шла носом кровь.

– Привал, товарищи. Карантинная – это туда, так? ДК стоит ближе к бухте?

Измученный парнишка‑штурман кивнул.

– Ты куда собралась? Это еще далеко, квартала четыре, – простонал старлей.

– Доскачу.

– «Лаптежники» опять ноют, – гнусаво сообщил капитан, пытаясь утереть кровь на щетинистом подбородке.

– Доскачу. Товарищ Мотя – за старшего. Вы – за комиссара. Ждите.

– В кого ты такая наглая?! – заорал вслед старлей.

– В Цуцика. Родственничек у меня такой, – Катя уже бежала к завалу.

«Наган» норовил провалиться в трусы, граната вертелась за поясом. Ботинки разболтались, видимо, шнурки начали сдавать. Еще немецкий нож норовил выпрыгнуть из кармана. В остальном ничего. Бегать сержант отдела «К» умела.

У перекрестка пришлось залечь. «Штуки», одна за другой, пикировали, метя куда‑то в район Наваринской, но бомбы падали и гораздо ближе. Катя перекатилась к поваленной чугунной тумбе. Может, хоть голову защитит. Вой наваливался, почти расплющивал по кирпичам. Хотелось зажать уши. Пятисоткилограммовые сотрясали мир. Катя прикрывала голову руками, кашляла. Или думала, что кашляет. Жалко себя было. Нечестно. Вот ножом или пистолетом. Ладно, пусть автоматом. Но вот так, с неба, в пыль все живое? Нехорошо. Город чем провинился, он ведь красивый. Был. Да, в общем, еще и будет. Даже с чужими, двухцветными флагами, неплох. Ой, как близко! Вот сволочное дело. Это мы где загораем? Тут же от этой Карантинной, может, и не осталось ничего.

В прошлом‑будущем город Катя успела объехать не торопясь. Конечно, от довоенного мало что там осталось. Так, общие ориентиры. Сан Саныч показывал, стараясь не отвлекаться на ненужные древности. Сан Саныч всегда все знает. Катя и сама неплохо ориентировалась в любой местности. Только не под бомбами.

Вроде бы подзатихло. Рева в воздухе уже не слышно. Или окончательно оглохла? Что‑то ноги поднимать задницу совсем не хотят. Снова грохнуло. Кажется, это снаряд, и он подальше упал. Катя сплюнула густую красно‑белую пыль, провела по волосам. Ну, стала пепельной шатенкой. Нет, нужно каску подобрать. И вставать нужно. Эта тумба уже стала родной.

Снова грохнуло. Порыв дымного ветра вынес из‑под тумбы газетный лист. «Защитник Родины», многотиражный орган. « Товарищи черноморцы, пришел час, когда мы все как один должны встать…»

Золотые слова. Хоть мы и не черноморцы, пора вставать, – Катя отпихнула газету и воздвигла себя на четвереньки.

Бег – он успокаивающий. Оздоравливающий. Тонизирующий. Цуцик это здорово понимает. Ему только дай по лесу побегать. Воздух там звенящий, ручьи прозрачные.

Сержант Мезина не оглядываясь пробежала мимо разбитого зенитного орудия. 85‑миллиметровка уткнула длинный хобот в остатки киоска «Соки. Воды». Среди разбросанных взрывом гильз и мешков с песком ничком лежал боец. Над подсыхающей лужей крови уже вились мухи.

Это Карантинная или нет? Вроде похожа. Значит, нужно туда.

Что‑то кричали с противоположной стороны улицы, там бежала цепочка бойцов, волокли «станкач». Катя только махнула рукой. Война у нас, товарищи, немножко разная.

Да где этот клуб? Улица достаточно широкая, проход и проезд имеются, но не бегать же по ней взад‑вперед?

Впереди валялось какое‑то барахло, раскрытый чемодан, тряпье. Катя перепрыгнула, мимоходом удивившись количеству рассыпанных запонок. Ну и коллекционер драпал.

Да где же эти ударники‑ремонтники культурно отдыхали? Катя, задыхаясь, остановилась. Вокруг невзрачные домишки, впереди виднеются строения казенно‑припортового характера. Разрыв за домами заставил присесть.

У, какие мы прыткие! Оказывается, на Карантинной еще и гражданское население уцелело. Сухенькая тетка, появившаяся, как из‑под земли, суетливо впихивала в чемодан рассыпавшееся тряпье.

– Стоять! – Катя, отдуваясь, подошла. – Гражданка, вы что это мародерством увлекаетесь?

– Это мое, я тут посеяла, – тетка начала отползать, волоча за собой рубашку.

– Пофасонить с запонками, значит, любите? Так, вот это, – Катя ткнула пальцем в чемодан, – собрать, сохранить, по освобождении города сдать в комендатуру. Ясно? Теперь немедленно укажите, где здесь ДК ремонтников?

– А на що тебе? Часом не диверсанткой германской будешь? – Собирательница запонок была явно не робкого десятка.

– Точно. Сейчас буду народные бубны гвоздиком дырявить. Там госпиталь. У меня братец подраненный. Попрощаться бы нужно.

Тетка фыркнула:

– Знаю я таких братцев. Вон он «Ремонтник», на углу. Вход в убежище со двора. Только опоздала ты. Пораненных еще с утра увезли. Грузить, надо думать, будут.

– Точно увезли?

– Так иди, проверь. Только лучше тикай живее. Немец, говорят, уже в городе. Сдали нас флотские, очком сыграли.

Катя сплюнула.

– Да вас сдавать, в рубашках запутаешься. В погреб ныряй, дура старая, пока снаряд не прилетел.

Никогда не догадаешься, что здесь центр культуры располагался, – здание низкое, вытянутое, без окон. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что когда‑то наглядная агитация висела. Свалившийся щит « Комсомолка! Сдай норму ГСО!»[53] стоял, аккуратно прислоненный к стене. Хороший призыв, хотя несколько запоздавший.

Катя влетела во двор. Какой здесь госпиталь может быть?

Госпиталь тем не менее здесь явно был. Валялись упаковки от лекарств, бурые бинты, среди покоробленной картонной агитации красовался новенький, на удивление кривой костыль. Тяжелая дверь в бомбоубежище стояла распахнутой, оттуда тянуло гнойным духом войны.

Идиотизм какой‑то. Катя присела на чурбан. Где его теперь искать? Что за человек неуловимый? Еще пятку ему оторвало.

Над крышами пронесся «Мессершмитт». Катя только глянула вслед. Оборзели, метров сто, не выше, летают.

Куда могли отправить Чоботко? На корабль погрузить? Вряд ли. Кораблей, можно сказать, не было. Значит, на Херсонесе, или в Камышовой, или в Стрелецкой? Может, еще удастся нащупать? А Мотя с ранеными? А, черт, хоть бы намек какой‑нибудь, где этого гения искать?

Катя подошла к двери. Канцелярия у них должна быть. Может, остался кто‑нибудь. Ступеньки вели вниз, девушка запуталась в драном одеяле, ухватилась за стену. О фонарике или спичках не озаботилась, товарищ сержант. Не рассчитывала в катакомбах шарить. Впрочем, стоило вступить в коридор, впереди забрезжил желтоватый свет. Ага, керосиновая лампа. И голоса.

Катя не слишком уверенно шла по длинному проходу. Слева стояли двухъярусные койки со смятыми матрацами. Духом от них шибало соответствующим, хотя сержант вроде уже принюхалась. Койки все тянулись и тянулись. Впереди кто‑то невнятно матерился. Что это за госпиталь такой, прямолинейный прямокишковый? Катя прошла уже третью «летучую мышь», когда слева возникло ответвление. Те же койки, но дальняя часть комнаты терялась в темноте. На столе, прямо на бумагах, стояла лампа, котелки, вокруг сидели три человека.

– Эй, товарищи, кто тут из дежурных?

– Ну, я, – повернулся крепкий боец с забинтованной рукой. – Сестрицу, никак, бог нам в помощь занес? Присаживайся, милости просим.

– Куда отсюда раненых отправили? – спросила Катя, косясь на раненого, странно покачивающегося у койки. Должно быть, контуженый.

– Подыхать их отправили. А мы, значит, и здесь околеть согласны. Да ты садись. По голосу слышу – не жидовка. Значит, садись.

Запах спирта Катя уже уловила. Да хрен бы с ними, лишь бы сказали, куда раненых повезли. Вроде еще не в хлам назюзюкались.

– Куда повезли? На Херсонес? В Стрелецкую?

– Да сядь, говорю! Гансы уже в городе. Отбегалась, комсомолка. Хлебни давай, – Катю ухватили за руку.

– Я не очень комсомолка, – сказала Катя, ненавязчиво освобождая запястье.

Здоровяк хохотнул.

– Соображаешь. Нынче разговор другой пошел. Немец в политике разбирается. Хватит тебе с гранатами бегать.

Он облапил девушку за талию.

Катя поморщилась и вполсилы вмяла его мордой в котелок. Раскачивающегося «контуженого» пнула в живот, куклой повалился на нары. Третий отскочил в темноту, заверещал:

– Я списанный. Вчистую списанный!

«Летучая мышь» на столе покачнулась, пришлось ее хватать. Здоровяк было дернулся. Пришлось еще врезать.

– Ты что, сука?! – И больной, и здоровой рукой ухватился за лицо.

Катя прижала его стриженый наголо затылок к своему животу, надавила на шею чуть выше кадыка.

– Куда раненых повезли?

– Да я откуда знаю?! Ох, хрррр, пусти!

Сержант Мезина дала утерявшему боевой дух военнослужащему глотнуть воздуха:

– До трех считаю. Куда повезли?

– Не знаю! Нам места не хватило. Хрррр! Ой, студент, ты же слышал куда. Скажи, хр…

– Так в Стрелецкую бухту их отправили. Транспорт на Кавказ, говорят, подойдет, – испуганно сказали из темноты.

– Блин, сколько вас там, подпольщиков? – злобно проговорила Катя, не выпуская толстое горло. – На свет, живо! Доложите обстановку исчерпывающе.

В темноте застучали костыли, на койке заворочался «контуженый».

Появился из тени и Списанный:

– Сестрица, а что ты такая борзая?

Катя увидела лицо, заросшее коростой. То ли горел, то ли экзема какая‑то приключилась. Но дело не в этом – очень уж ласково не задетый болячкой рот улыбался. Катя, стоя вполоборота и придерживая за горло здоровяка, напряглась.

– Слышь, кадра, иди‑ка на шконку, телятина, – Списанный неторопливо поднял руку с «наганом».

– Мочи ее, Хамса! У нее «семерка» за пазухой, – прохрипел здоровяк.

Катя резко его выпустила, нырнула к полу, одновременно сделав резкое движение рукой. Лампа опрокинулась, хлопнул выстрел, но чуть раньше Списанный заработал в лоб колотушкой образца 1924 года.[54] Охнув, отшатнулся. Катя подсекла ему ноги. Вместе повалились, через мгновение девушка встала с ножом в руке.

– Хорошие фрицы ножички делают. Куда тут ножны отлетели, мать их…?

На нее смотрели, еще не поняв. Вдруг здоровяк подскочил с опрокинутого табурета, кинулся в коридор.

– Счас‑с… – процедила Катя.

Куда он хотел удрать по длинному коридору? Собственно, и из дверного проема выскочить не успел. Пуля, она быстрая.

Катя сунула револьвер за пояс. Что‑то коллекция «наганов» образовывается, словно у безвременно почившего товарища Котовского.

– Еще буйные имеются?

Контуженый что‑то булькнул, перло сивухой от него так, будто с разбомбленного спиртзавода чудом спасся.

– Товарищ, вы, наверное, неправильно поняли, – дрожащим голосом сказал тот, что на костылях. – Я к этим сомнительным личностям никакого отношения не имею. Товарищ, я здесь случайно…

Катя процедила сквозь стиснутые зубы:

– Ну‑ка, на свет выйди.

Раненый, болезненно повисая на костылях, приковылял из‑под защиты коек.

– Чоботко Леонид Львович? Что ж вы так, голубчик? – Катя села на стол и принялась рассеянно просматривать бумаги с печатями.

– Я же ничего такого… – пробормотал, потрясенный осведомленностью страшной бабы, человечек.

Непохож. Исхудал, уже никакой круглолицести. Довольно свежая нижняя рубашка заправлена в защитные штаны, правая штанина обрезана, ступня в гипсе. Но уши все те же – характерно крупные, по‑детски розовые.

– Итак, Чоботко Леонид Львович. Год и место рождения? Где учился? Последнее место службы?

– 1923 года, Мариуполь. Киевский университет. Краснофлотец, ППС[55] №… – докладывает четко, но в глазах опасение нашкодившего спаниеля.

– И что же мы, Леонид Львович, в пропахшем карболкой и дерьмом бункере скучаем?

– В первую очередь эвакуации не попал. Жду… – ушастый инвалид поколебался и продолжил: – Как комсомолец, я счел своим долгом…

– Ясненько. Краснофлотец‑комсомолец. Умница. Впрочем, не важно. Я как раз тебя эвакуировать явилась. Чтобы, значит, ни один геройски раненный комсомолец не попал в руки фашистских гадов. Сейчас на кораблик отправимся. Подлечат тебя на Кавказе. Все будет чудненько.

– По‑потопят ведь немцы, – заикаясь, пробормотал будущий гений. – Не пропустят. Нельзя мне эвакуироваться. Я не транс… не транс…

– Да ладно. Самый натуральный транс. Я их видела. А насчет транспортабельности – ты просто не подозреваешь о своих внутренних резервах. Сейчас ты у меня так запрыгаешь, что сам удивишься.

– У меня нога раздроблена. Вопрос об ампутации решается…

Катя кивнула. Что с ним, с гением, говорить?

Гнала безжалостно. Скакал на костылях, ругался, кажется, всхлипывал. Проявлять сочувствие и гуманизм Кате было некогда. Даже если бы было оно, сочувствие. Два раза попадали под обстрел. Лежали среди разбитого забора, Ленчик прикрывал руками стриженое темя, кисти, торчащие из слишком коротких рукавов второпях прихваченной форменки, вздрагивали. Катя думала, что недавно сама так тряслась. Сейчас – противно смотреть. Немец, сука, лупил как по часам. В конце переулка грохнул очередной 150‑миллиметровый, с глухим вздохом обрушился фасад двухэтажного дома. Катя выползла на мостовую, подобрала каску. На пропотевшей подкладке подшлемника химическим карандашом было выведено – Иванов И. Самая, значит, русская каска. Голова сразу стала тяжелой, можно надеяться, более умной. Катя потуже затянула ремень под подбородком.

– А мне? – заорал Ленчик, прижимаясь щекой к ноздреватой поверхности ракушечника.

– А ты что, бескозырку потерял? – удивилась Катя. – Жалость какая, как же ты без моряцкой гордости?

Чуть стихло, двинулись дальше. Чоботко далеко выкидывал костыли, грязновато‑белые палки стучали по обсыпанной пылью и листьями мостовой. Хрипел будущий гений, как загнанная лошадь.

– Не могу больше!

– Еще немного, еще чуть‑чуть. Не позорь интеллигенцию.

Под следующий обстрел попали уже у кладбища. Ползти вдоль стены Ленчику было трудно, и костыли мешали, и изнемог вконец. Впереди, над бухтой, встали в «карусель» «Юнкерсы». Десятка три – заходили один за другим, с воем срываясь в пике, гадили черными точками бомб. Катя, придерживая каску, смотрела завороженно, – над открытым кладбищем все было видно, как в театре. Значит, 1500 самолето‑вылетов за день? Господи, да тут от полусотни с ума сойдешь.

Дальше у забора лежало несколько бойцов, один из краснофлотцев все оглядывался, жестами предлагая двигаться вперед. Катя отрицательно мотала каской. Поднадзорному требовалось полежать. Вдруг бойцы закричали, поднимаясь на колени, – один из «лаптежников» выпал из строя, оставляя заметный дымный след, потянул в сторону Мекензиевых гор. Бойцы вскочили, побежали вдоль забора.

– Вот так, блин! – с чувством проронила Катя, провожая взглядом дымящийся «Ю‑87». – Эй, товарищ комсомолец, двинули вперед.

– Не могу. Сдохну сейчас, – прохрипел Ленчик, не поднимая головы.

– Не дури. Смотри, наши уже уходят. Немцы по квадратам бьют, следующий наш будет.

Подействовало, проскакал до угла. Катя, поддерживая за плечи, помогла форсировать кирпичный завал. Здесь повалились вместе, единственная нога краснофлотца Чоботко совсем уж не держала.

– Три минуты, – Катя постучала по черному циферблату. – Отдыхай и вперед.

– Не могу. Хоть стреляй на месте.

– Машина уйдет. Тогда до Камышовой гавани скакать козлом будешь.

Ленчик застонал и уткнулся мокрым лицом в рукав.

Козлом он так и не заскакал, зато попахивал хуже любого козлика. Катя терпеть не могла запахи несимпатичных мужчин. Краснофлотец Чоботко цеплялся за шею, жалобно хрипел‑сипел в ухо. Катя хрипела еще громче, тяжел был сидящий верхом гений. Все‑таки кормили их в госпитале не так уж плохо. Приходилось все время перехватывать мужские ноги под коленями. Вот он звериный оскал войны, – в мирной жизни хоть и изредка, но вас, товарищ сержант, на руках носили, а здесь все наоборот. Еще вещмешок и костыли мешают.

– Переждем!

– Не ерзай, – Катя сгорбилась сильнее, удерживая на спине полуживую ношу.

Грохнуло где‑то за домом. Посыпались ветви каштана и осколки камней. «Нет, залечь не могу», – подумала Катя. «Потом не встану. Фиг с ним. – Хоть на спине вроде бронежилета. Стукнуло бы его, что ли? Ну, нет у меня сил дристунов таскать. Я ж не в секции тяжелой атлетики качалась».

Под эти малодушные мысли доковыляли до знакомого прицепа. Перебираясь через завал, Катя с огромным облегчением увидела родной «ЗИС». Навстречу, придерживая санитарную сумку, спешила Мотя. Тут сержант Мезина не выдержала – позорно растянулась на мостовой. Мешок‑гений жалобно завопил. Ногу ему, понимаешь ли, ушибло.

Вместе с Мотей заволокли гения под защиту стены. Помог сапер с разбитой челюстью, самостоятельно двигаться он, в общем‑то, мог.

Личный состав, кое‑как устроившийся под стеной, смотрел, как хлебает Катя воду.

– Здоровая вы девушка. Полагаю, разрядница, – сказал капитан, неловко опирающийся на локоть. – А этот товарищ боец откуда?

– Попутчик, – пробулькала Катя, на миг опуская треснутую фаянсовую кружку с роскошным изображением алого мака на боку. Вода отдавала ржавчиной, но допить то, что оставалось в ведре, было бы пределом мечтаний. Катя поставила кружку. – Смотрю, вы обжились?

Раненые лежали в тени. Даже Окунева на носилках пристроили в мятых лопухах. Мотя, раздобывшая воду, заодно приволокла и четыре буханки хлеба из разбитой за углом машины.

– Устроиться мы, конечно, устроились, – едко откликнулся старший лейтенант. – Только у нас, товарищ руководящий сержант, знаете ли, постреливают. Немец словно с цепи сорвался.

– Намек понимаю, – Катя обтерла серой от пыли рукой рот. – Предлагаете передислоцироваться? Поддерживаю, однако имеются некоторые вопросы технического порядка. Мы эвакуируемся из Камышовой бухты. Там имущества и техники полно. Соответственно, фриц интересуется и лезет. Стоит нам туда спешить? Посадка у нас вечером.

Решили подождать. Если обстрел не возобновится, оставаться на месте до шести часов. Если немцы начнут долбить снова, выбираться на окраину и ждать там.

14.35. Подразделения 388‑й стрелковой дивизии отходят. 7‑я бригада морской пехоты отходит на рубеж казармы БРО – Английское кладбище. 8‑я бригада, потеряв до 80 процентов личного состава, отходит к Английскому редуту Виктория. Связь с подразделениями, соседями и штабом армии потеряна. Авиация противника продолжает массированные налеты группами самолетов по 30‑120 штук. На участке обороны Балаклавы относительная тишина.

Катя лежала, прикрыв глаза ладонью. Солнце жгло, тень под стеной неудержимо уползала. Юг, чтоб ему… Немцы бомбили где‑то у Стрелецкой бухты и Дачи Пятницкого. В тревожном затишье над городом стал слышен треск пулеметов и выстрелы батареи, огрызающихся у Корабельной стороны. С востока доносился единый тяжелый гул, немецкие минометы и ствольная артиллерия все еще работали по центру обороны.

Гнусно как‑то. Не нужно об этом думать, но все равно гнусно. Нашла сокровище, называется. Да будь он хоть самим Леонардо, там, в клубном подземелье, самое время было ствол «нагана» ему в затылок сунуть. Он ведь даже не гад – так, полугадина слабовольная. Нет, так думать нельзя. Каждый может оступиться, дрогнуть. Осознает, загладит, реабилитируется. Гений, ежа ему в… Как же он умудрился фрицам из 28‑й легкопехотной попасться? Они же вдоль моря наступали. Гений, блин, парадоксов друг. Хайло ушастое.

– Нашла, значит? – рядом присела Мотя.

Катя покосилась, вид у военфельдшера растрепанный, но уверенный. Рукав белого халата по локоть в саже. Куда это она лазила? Надо думать, ведро раздобывала.

– Куда он денется, красавец. Как он? Продышался?

– Лежит. Укол просит. Говорит, нога огнем горит.

– Хрен ему. Обойдется. Как остальные?

– Нормально. У стрелка со «сквозным» температура подскочила. Слушай, что ты парня так? Мы ведь ехали, а твой под обстрелом полз. Он же раненый.

Катя фыркнула:

– Полз? Блин, я, в принципе, верховую езду люблю, но не в должности кобылы.

– Ладно тебе. Он же вроде парень знакомый. Симпатичный.

– Во как? – Катя села. – Послушай, Матильда Матреновна, а не до хрена ли у тебя симпатичных знакомых? Я сама в связях не шибко разборчива, но ты уж совсем. Это я тебе по дружбе говорю, как беспартийная комсомолка семейному коммунисту. Эта круглая харя тебе мила? Очень хорошо. Я тебе сейчас поручение дам, как проверенному человеку. Ты пистолет вычистила?

Мотя заметно побледнела.

– Ты что? Я же военфельдшер, у меня специализация…

– Примолкни. Слушай внимательно. Прибудете в Новороссийск, лично передашь краснофлотца Чоботко в госпиталь. И сопроводительную записку передашь. В Особый отдел. Я сейчас накарябаю.

– Так ты же сама разве не…

– Мало ли как может повернуться. У меня этот хорек ушастый – не единственное задание. Сдашь его лично. Для этого пистолетом махать, понятно, не требуется, но бдительность не теряй.

– Сдам, – жалобно сказала Мотя. – Мне же их всех сдавать. И пакет передам. А что он такого натворил?

– Не твоего ума дело. Но к немцам он попасть не должен. Иди, пистолет чисти.

– Я своего не могу, – с ужасом прошептала Мотя.

– Да? А кто мне над обрывом «ТТ» в рожу тыкал?

– Я сгоряча.

– Вот и хорошо. Значит, остыла и в нем дырку с перепугу делать не будешь. Пусть живет. Только подальше от немцев. Ясно?

Потрясенная Мотя отошла. Конвоир она, конечно, еще тот. Но записку передаст. Большевистскую бдительность розовыми мужскими ушами не притупишь. Катя вытащила из прихваченного в подземелье вещмешка смятые листы с лиловыми госпитальными печатями. Заодно извлекла три банки тушенки и фляжку. Поманила Мотю.

– Подкорми личный состав. Фляга – спирт. На корабле может пригодиться. А сейчас мне царапины протри. Жжет грудь, прямо тоска.

– Откуда спирт? – Военфельдшер деловито взвесила флягу.

– Твой мордатенький ногу лечил. С местными главврачами.

– Вовсе он не мой. Он у Володечки служил.

– Ладно‑ладно. Давай мне помощь оказывай, пока время есть.

Отошли от машины, уселись на сломанной ветви тополя. Царапины на груди покраснели, комбинезон натер, майка пострадавшую кожу не слишком спасала. Мотя энергично обработала царапины сначала спиртом, потом йодом.

– Как забор красишь, – прошипела Катя.

– Терпи, я осторожно. Что у тебя за майка? Из бумаги, что ли?

Майка действительно начала светиться насквозь. Резерв у перемещенной хлопчатобумажной ткани был все‑таки маловат. Катя принялась застегиваться.

– Скромная какая, – фыркнула Мотя. – Наколку сделала, орет, как пьянчуга. Еще меня стыдила. У самой‑то… Кто такой твой Цуцик? Кличка‑то воровская.

Катя моргнула, потом сообразила.

– Не смеши, Матильда Захаровна. Цуцик, он и есть цуцик. Собака. Он меня, обормот, дома ждет. Он – хаски. Порода такая.

– Цирковая, что ли?

– Да какая там цирковая. Вроде лайки. Пушистый, и глаза красивые. По лесу обожает гонять…

Невдалеке рвануло. Немец опять взялся класть 150‑миллиметровые.

Катя рывком встала.

– Думаю, сворачиваться пора. За город вырулим, безопаснее будет.

Грузились долго. Товарищ военфельдшер хоть и старалась, но не сильно‑то помогала. Больше приходилось надеяться на сапера, да еще Ленчика приставили у борта, – у будущего гения хоть руки были здоровы.

– Держись, брат Окунь, – Катя задвигала носилки. – Дело к вечеру, полегче будет.

Мальчишка согласно замычал, кусая губы. От боли прозрачные глаза совсем белеть стали.

Мотор Катя завела с помощью сапера. Боец мог только мычать, но руками тыкал доходчиво. «ЗИС» исправно затарахтел. Катя с опаской глянула на сомнительный датчик уровня бензина. Не хватало еще, чтобы в последний момент горючки не хватило.

– Эй, экипаж, двигаемся. Товарищ военфельдшер, в кузове прокатишься? Мне сапер дорогу покажет.

Мотя открыла рот, но тут сообразила, глянула на пытающегося пристроить ногу Чоботко. Потрогала кобуру, опять съехавшую на попу.

Запутаться Катя не успела. Лишь у виадука сделали крюк, объезжая пылающие дома. Сапер тыкал пальцем в поворот, но Катя и сама соображала, как к Рудольфовой слободе выбраться. Вывернули к скверу, тут наперерез кинулись трое бойцов.

– Эй, братва, подбросьте чуток.

Катя притормозила. На подножку запрыгнул старшина со скрещенными пушками на петлицах. Еще двое красноармейцев повисли с другой стороны.

– Ого, рулишь, сестрица? – Старшина пытался утереть закопченное лицо. – А мы, выходит, тикаем. Приказ отвести орудия был. Снарядов – ноль. Только тронулись, «Юнкерсы» навалились. Оба орудия вдребезги. Комбат погиб. Вроде у хутора Пятницкого дивизион сосредотачивается. Что осталось. Вы не туда?

– Мы к Камышовой, висите пока по дороге.

– Добро, – старшина задрал голову. – Вот суки, опять разворачиваются. Чтоб им… Извини, подруга.

Катя в двух словах выразила свое мнение о немецких пикировщиках.

Сапер издал одобрительное мычание. Старшина засмеялся.

– Конкретно загибаешь. Но вообще‑то, дела паршивые. Немцы прут, уже к вокзалу прорываются. С танками лезут, гадюки. Да вы не смотрите, мы эвакуацию прикроем. Только бы снарядов подбросили.

Артиллеристы спрыгнули, когда «ЗИС» с ранеными увяз в мешанине повозок и машин. Впереди устрашающе рычал трактор с прицепом и полковой пушкой. На обочине чадил разбитый бензовоз. Со стороны Николаевки доносился шум боя.

Сапер все поглядывал туда.

– Не прорвутся, – сказала Катя. – Сейчас точно не прорвутся.

Сапер яростно стукнул себя по колену, принялся показывать на пальцах.