Текст книги "Выйти из боя. Гексалогия (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 100 страниц) [доступный отрывок для чтения: 36 страниц]

– Ты из тюрьмы, да?

– Наоборот. Из органов. Только это секрет. Хватит языками чесать. Тебе еще Окуня волочить.

– Товарищи, я никого не выдам, – неожиданно прохрипел раненый, не открывая глаз. – Только можно мне укольчик какой‑нибудь? Больно до невозможности. И хоть гранату дайте. Я в плен не хочу.

– Лежи спокойно, отдыхай, – Катя вновь полезла в кусты. Запасные обоймы к «парабеллуму», три гранаты, нож с пояса немца. Рацию разбить, затворы – вон. Окуневская винтовка пусть валяется, вон как ей вдрызг приклад расщепило.

Матеря вражеские кусты, сержант отдела «К» выбралась на свободу. Безрукая Мотя все еще возилась с пистолетом. Пришлось отобрать «ТТ», выбить перекошенную гильзу:

– Чистить оружие нужно, товарищ военфельдшер. Хоть изредка. И желательно в боевой обстановке патрон в стволе иметь.

– Не положено, – огрызнулась упрямая врачиха. – И вообще я пистолета боюсь.

– Так выбрось его. И сразу лапы вверх задирай. А то фрицы подстрелят ненароком.

– Я не смерти боюсь! У меня, если хочешь знать, цианид уже давно зашит, – растрепанная молодая женщина тряхнула ворот гимнастерки. – Я в партии с 40‑го года. А ты мне перед фашистами юбку заворачивала.

– Ну ты, Мотя, даешь. Яд приготовила, а ляжку боишься оголить. От ляжек твоих прямая польза, – Катя кивнула на унтера с разнесенным черепом. – До победы уже поменьше гадов положить придется. Чего стесняться‑то?

– Меня стошнит сейчас, – неуверенно заявила врачиха.

– Так отвернись, – Катя вспомнила о главном, принялась снимать с запястья мертвеца часы. Заодно забрала с ремня унтер‑офицера подсумки к автомату, – эти были порядком забрызганы. Перестаралась товарищ младший лейтенант с изничтожением оккупанта.

– Ты это зачем? Часы? – сдавленно спросила врачиха. – Мародерство ведь.

– Часы – прибор необходимый в военном деле. Ты не стой. Вперед давай. Пока обстрел прекратился. Держи, пригодятся. – Катя кинула растерянной Моте два серых немецких пакета первой помощи.

На черном циферблате «Zenitha» – 5.03. Еще держится 386‑я стрелковая в центре, и обе бригады морской пехоты на флангах стрелков намертво вцепились в высоты. Еще почти час в резерве.

Две гранаты за пояс, одну подбитой рыбе.

– Держись, товарищ Окунь. Будь жив.

На ходу подгоняя автоматный ремень, Катя зарысила по тропинке. Для начала заскочить на батарею, – там нашего незаменимого Чоботко могут припомнить…

– Стой! – завопила спохватившаяся врачиха. – Помоги бойца донести.

– Я на задании. Извини.

– Ты обязана! Мне одной не дотащить. Я приказываю как старшая по званию!

– Иди ты в задницу, – Катя на миг обернулась. – Я потом сама на гауптвахту явлюсь. После войны. Честное слово.

– Стой! Бойца из‑за тебя ранили.

– Я помню. Чудеса чудесно исцелять не умею. Задание у меня.

– Сука ты! Беги‑беги, подлюка. Только если ты своего парня ищешь, то не найдешь. Не туда бежишь.

Катя резко обернулась.

– Повтори?

Фельдшерица демонстративно наклонилась к раненому, попыталась ухватить под мышки. Бедняга Окунев застонал и обмяк.

Катя мигом оказалась рядом.

– Говори, коза крашеная. Если брешешь, могу и больно сделать…

– Не брешу, – военфельдшер глянула из‑под слипшихся кудряшек челки. – Помню я твоего мордатого. Осколочное стопы у него.

– Ну? Куда делся?

– Помоги. Хоть до дороги. Там рядом будет.

– Помогу. Только говори. Очень важно.

Вместе подняли обеспамятевшего Окуня. Катя перехватила парнишку на руки.

– Твоего с НП батареи притащили, – поспешно сказала Мотя. – Я, конечно, запомнила. Володечка же там. Этот твой тоже… круглолицый такой, все и стонал и шутить пыжился. Ему каблук вместе с подметкой так чистенько срезало. Ну и пяточную кость порядком зацепило. Ничего страшного. Ну, может быть, стопу придется ампутировать.

– Ага, пустяки. Так куда он делся?

– Мезина, хоть до дороги бойца донеси, – взмолилась докторша. – Я же не осилю, у меня спина слабая. Ты вон какая подготовленная.

Катя не ответила, – лезть на склон было и так тяжело. К городу опять прошли «Юнкерсы». Сегодня их день. Стервячий.

Ого, так вот откуда дымом несло. С каменистого ската открылась дорога, вернее то, что от нее осталось среди сотен воронок. Ближе всего лежала перевернутая бочка‑водовозка. Должно быть, давно разбило, – обломки густо припудрила светлая пыль. Дальше остовов машин и телег было больше. Неторопливо тлела перевернутая полуторка. Скособочившись в воронку, стоял еще один грузовик с распахнутыми дверцами. У кювета лежало что‑то несуразно‑пугающее, – Катя с трудом опознала припудренную пылью, раздувшуюся на жаре лошадиную тушу.

– Черт, да где он, монастырь‑то?

– Тут рядом, отсюда не видно. За взгорком. Пять минут.

– Врешь.

– Ну, десять минут. Хоть до поворота дотащи.

– Вот ты, Мотя, приставучая. Ты почему ночью про Чоботко не сказала?

– Оно мне надо? Я, может, попрощаться зашла, а вы лезете…

– Вот дура. Сидела бы в своем госпитале. Или там заняться нечем? Выдра напомаженная.

– Пасть заткни! – взорвалась докторша. – Что вы все понимаете?! Я свой долг до конца выполню. А попрощаться я по‑человечески должна. И пусть меня красивой запомнит. Люблю я его. Понятно?

– Не ори. Лучше автомат мне поправь. Ты, Мотя, сдержаннее должна быть, раз партийная.

– Не смей меня Мотей называть! Не терплю! Я Володечке позволяла. А ты не смей! Урка долговязая.

– Ого. И как вас именовать? Товарищем лейтенантом медицинско‑фельдшерской службы с венерическим уклоном?

– Военврач Танкова. Матильда Захаровна. Так по документам.

Смеяться у Кати сил уже не было, только с шага сбилась и чуть в воронку не съехала.

– Тьфу, понарыли фрицы.

– А нечего ухмыляться. Неси давай.

– Несу. А ты давно Матильдой заделалась?

– В Ленинграде. Когда училась. Муж дразнил.

– Ничего себе. У нас и муж имеется?

– И двое детей! – с вызовом изрекла медицинская Матильда, поправляя съезжающую на нос каску. – Я от Володечки не скрывала. Что, завидно?

– Да не то чтобы очень. У меня муж погиб.

– Война, – вздохнула Мотя‑Матильда. – А мой воюет. На флоте.

Они наконец выбрались на дорогу. Впереди торчала уткнувшаяся колесом в воронку трехтонка. Мотор еще постукивал.

– Это, кажется, пограничников машина. Они к нам частенько заезжали. Шофер такой усатый, – докторша завертела головой. – Куда он делся?

– Слушай, – Катя перевела дух, пытаясь удержать непомерно отяжелевшего Окуня, – ты машину водить умеешь?

– Я?! – изумилась Мотя‑Матильда.

– Понятно. Давай‑ка попробуем цивилизованную механизацию применить.

С машинами Катя не слишком‑то дружила. В Москве водить авто считала чистым безумием. Но были когда‑то и иные времена. Домик в лесу, пустынное шоссе до ближайшего городка. Один водитель на десять километров, да и тот безупречно аккуратный. Заграница, одним словом. Владела тогда будущий сержант Мезина подержанным, но тщательно ухоженным джипом‑«индейцем». В университет ездила. Недолго, правда.

Сейчас, запрыгивая на продавленное, в каплях крови и осколках разбитого лобового стекла, сиденье, Катя мельком глянула на часы.

5.32. Не выдерживает сейчас 386‑я. Слишком много у них парней необстрелянных, без опыта. Маршевое пополнение, недавно перебросили с Кавказа. А здесь, под непрерывным обстрелом и бомбежками, дрогнули. Попятятся на Гору и дальше, к Английскому редуту Виктория. На плечах нашей пехоты немцы взлетят на Гору, развернутся, втащат пушки. Тщетно комдив 386‑й будет пытаться ударить во фланг. Последний резерв – химическая и разведрота уцепятся за гребень, но будет поздно.

Трехтонка не подвела. Правда, с коробкой передач разобраться до конца не удалось, но машина выползла из воронки. Катя выпрыгнула из кабины.

– Послушай, Мезина, кузов, кажется, минами гружен, – неуверенно сказала Мотя‑Матильда.

– Ничего, поместимся.

– Так рванет же.

– Пусть уж сразу, – брякнула Катя, глядя на мучающегося Окунева.

Боец пришел в себя и даже пытался помочь женщинам поднять его в кузов.

– Ой, вы только осторожнее!

– Мы нежно‑нежно, – пообещала Катя.

Нежно не получилось. Снова потерял сознание мальчишка. Его уложили среди ящиков. Груза было немного – шесть ящиков 82‑миллиметровых мин, столько же с патронами.

– Я бойца перевяжу, – сказала Мотя, оценивая пропитавшуюся кровью гимнастерку раненого. Бинта среди красных лохмотьев уже не было видно.

– В госпитале. В кабину прыгай! – приказала Катя.

«ЗИС» медленно полз среди воронок. Пытаясь разобраться с проклятой коробкой передач, Катя прорычала:

– Матильда Захаровна, живо говори, куда мой Чоботко делся? Мне он позарез нужен.

– Да откуда я знаю, куда он делся? У нас тогда более‑менее спокойно было. Оказали первую помощь и отправили в город. Уж куда его сдали, я знать не могу. Там в очереди на эвакуацию несколько тысяч скопилось. Слушай, ты не знаешь, когда корабли придут? Может, у вас там точные сведенья имеются? От нас, из монастыря, уже третий день раненых не вывозят. Транспорта нет. Не знаешь, когда приказ будет?

– Я флотом не командую. Откуда мне знать?

Катя знала. В монастыре сейчас расположены 356‑й и 76‑й «ППГ» Приморской армии. Около пятисот раненых. Эвакуировать их некому и некуда. Кораблей не будет.

– Послушай, Мотя. Ты уж прости, что так называю, привыкла как‑то. Не обижайся. Я сейчас все равно исчезну. Подскажи, как найти этого Чоботко? Он действительно очень нужен. Не мне. Я, слава богу, никаких личных чувств к этому круглолицему не испытываю. Он командованию потребовался. По очень важному поводу. Можешь помочь?

– Ну, может быть, – пробормотала Мотя, борясь со своею непослушной каской, трясло машину зверски. – Ты вроде бы своя, советская. Немцев вон как… порвала. Хотя личность ты очень сомнительная.

– Да неужели?

– Точно, – Матильда Захаровна насупилась. – Ты наверняка из уголовников. Я вот думаю, ночью ты нас, наверное, втихую подушить могла?

– Я своих не душу.

– Ладно. Сейчас многие воры и осужденные за Родину кровь проливают. Использует вас командование и правильно делает. Вашего Чоботко я по книге учета могу посмотреть. У нас документация очень даже налажена.

Открылось море, постройки монастыря, привольно раскинувшись несколькими ярусами, спускались к обрыву. На повороте что‑то под капотом зверски заскрипело. Катя с перепугу изо всех сил вцепилась в эбонитовую баранку. Запросто могли с откоса слететь. Обошлось.

Трехтонка проскочила мимо гнезда разбитого счетверенного пулемета, мимо что‑то заоравшего часового, вкатилась во двор.

Под стеной лежала длинная шеренга накрытых простынями и шинелями тел. Ближайших накрыть не успели, – плоть, бледная и желтоватая, в корках запекшейся крови и обмытая, в тельняшках и выгоревших гимнастерках, обутая и босая.

Эти отмучились.

Катя отвернулась и заорала пожилому щетинистому санитару:

– Помоги спустить!

Санитар безмолвно подхватил заскорузлые носилки, подошел. Самокрутку из зубов так и не вынул. Лицо черное, отсутствующее, словно сто лет мертвых и полумертвых по монастырскому двору таскал. Забыл, когда спал, человек.

Сняли Окунева. Почувствовавшая себя на своем месте Мотя скомандовала, куда тащить, бодро ухватилась за носилки.

– Ты про Ленчика не забудь. Глянь в бумажки, – напомнила Катя, забираясь в кабину. – Я сейчас вернусь.

Военфельдшер обернулась, что‑то крикнула, но «ЗИС» уже сдавал задним ходом.

Машина вылетела наверх. Проклятая коробка опять бастовала. Катя не без труда свернула с дороги. Наезженная колея вела куда‑то в сторону Золотой балки. Направление нужное, вот только как бы в воронку не влететь.

Катю остановили минут через десять.

– Куда прешь! Простреливается!

– Так разгружай! В рот пароход! – завопила Катя, высовываясь из кабины прямо на капот. – Мне ждать некогда.

Траншеи тянулись по обратной стороне высоты. «Колючка». Замаскированный дзот. Стрелковые ячейки. Впереди, ближе к северу, громыхало и громыхало. Кажется, даже утреннее небо стало серым.

– Мины? Туда сворачивай, – к машине подошел худощавый капитан.

– Товарищ капитан, – взмолилась Катя. – Дайте здесь сгрузиться. Мне в госпиталь ехать. Срочно.

– Это что еще за явление? – удивился капитан, глядя на светловолосую, измазанную подсохшей кровью девушку. – Почему на нашей машине?

– Рядовая Мезина, – поспешно доложила Катя. – Из монастыря раненых вожу. Машину разбило, а тут ваша. Водитель ваш – того. Раненые ждут. Разгрузите, а?

– Туда давай, – капитан махнул рукой. – Раз в монастырь, у нас двоих захвати. Только что зацепило.

Катя помогла сгрузить боеприпасы у ниши, вырубленной в скале.

– Что так мало? – прокряхтел немолодой сержант.

– Не успела налепить побольше, – огрызнулась Катя. – Где ваши раненые?

– Постой, – капитан ухватил за рукав. – Ты откуда такая?

– Вчера была из зенитного прикрытия отдела «К».

– Это что такое?

– У штаба ГКО стояли. Только накрылась наша стучалка. Теперь вот на машине трясусь.

– Понятно. А это откуда? – Капитан ткнул пальцем в автоматные подсумки на ремне девушки.

– Кавалер подарил. Ему уже без надобности, – не стрелок.

– У вас там дела лихие, – покачал головой капитан, внимательно всматриваясь в чумазую девушку. – На машину сажают необученных, пистолетами‑пулеметами одаривают. Анархия.

– Да вы что, товарищ капитан, – если нужно, возьмите. Вы ж на переднем крае, – Катя сдернула с пояса подсумки. – Мне эта тяжеленная железка в кабине мешает. А насчет шоферства моего, – я разве напрашивалась? Раз такая обстановка – села за баранку. У вас, кстати, шофера нет? Он бы вам обратно машину пригнал. В госпитале‑то совсем транспорта нет.

– Лишних людей и у меня нет. Гансы того и гляди полезут…

– Воздух!!!

Часы шли. 6.48. Катя лежала, почти уткнувшись носом в циферблат «Zenitha». Тиканья не слышала. Разлепляла ресницы, – секундная стрелка бежала, вздрагивая и дергаясь вместе с содрогавшейся землей. Уши залепил плотный звон. Должно быть, слегка оглушило. И к лучшему, – вой пикировавших самолетов пробирал до самых нервов. Вроде не первый раз под бомбами, а все равно…

6.52. Четыре минуты. Как четыре года. Будь она проклята, VIII авиагруппа.[48] Вот суки!

«Штуки»,[49] отбомбившись, ушли. Вслед им еще бил одинокий счетверенный – звук выстрелов пробивался в уши, как сквозь вату. Капитан что‑то беззвучно говорил, три или четыре зуба у него были стальными, блестящими.

– А?

– Каску, говорю, зря не носишь, – капитан снял руку с девичьей шеи: все время светловолосую гостью в стенку ячейки вжимал, как будто Катя под бомбы вздумала бы выскакивать.

– Потеряла я каску, – пробормотала девушка, отряхивая волосы.

– Ну, так езжай ищи, – капитан глянул на оседавшие за высоткой столбы пыли. – Давай‑давай. «Лаптежники» по Мраморной балке разгрузились. Сейчас могут и к нам завернуть. С утра у нас что‑то скучновато было, не то что там, – капитан кивнул в сторону города.

– Ага, я поехала. Раненых давайте.

Двоих подняли в кузов. Катя передала сержанту автомат и, мгновение поколебавшись, высунулась из кабины.

– Товарищ капитан, можно на секунду?

– Что еще, ездовая зенитчица?

– Я по дороге у Николаевки одного вашего раненого командира подобрала. Вы ведь из 456‑го?[50]

– Это кто из наших там оказался?

– Да я разве спрашивала. Он вроде к вам ехал. В общем, говорил, дела лихие. В центре наши пятятся. 386‑я не выдержала. И фланги поползли. Немцы через Северную бухту перебрались. В общем, скоро приказ отходить будет.

– Ты языком‑то не мели, рядовая. Слухи всякие разносишь. Мы здесь до морковкина заговенья держаться можем.

– У вас еще сутки тихо будет. А Гору сдают. Приказ об отходе вот‑вот поступит. Только я не об этом. Тот ваш товарищ говорил, что если не удержимся, он бы лично вперед рванул. За Балаклаву. К партизанам пробиваться.

– Ну‑ка выйди сюда, – негромко приказал капитан. – Ты откуда такая умная‑знающая? К самодеятельности зовешь, панику наводишь? Драпать, значит, мысли имеются? Как тараканы, в разные стороны? За такую полуумность знаешь как отвечать придется?

– Знаю, товарищ капитан, – Катя невесело улыбнулась. – Мы ведь тоже почти пограничники, за рубежами смотрим. По‑разному тактические решения толковать можно. Кто скажет, «как тараканы», кто – «в контратаку на прорыв». За спиной море, там окапываться нам затруднительно.

– Ну‑ка выйди, боец! – гаркнул капитан.

Но Катя уже дала задний ход. «ЗИС», переваливаясь на ухабах, начал разворачиваться. Катя еще видела разъяренное лицо капитана. Стоять они будут. Вот так. Приказа № 227[51] в армии еще нет, а в этом полку он уже есть. Еще неделю будут в окружении драться. Им заградотряды не нужны.

Ладно, хоть по машине стрелять не начали. Зато по кабине отчаянно забарабанил раненный в лицо боец. Второму было все равно – лежал без сознания с оторванной ногой.

7.22. Немцы пробились между левым флангом 386‑й стрелковой дивизии и 8‑й бригадой морской пехоты. Ожесточенный бой между высотой 111,0 и хутором Дергачи. Резервы из остатков 25‑й Чапаевской стрелковой дивизии пытаются ликвидировать прорыв.

– Разгружайте! – Катя вывалилась из кабины. Только бы машина не заглохла.

– Сделаем, – санитар стянул с носилок мертвое тело, уложил в шеренгу у ограды и побрел к машине, волоча носилки. – Сейчас подмогу кликну. Что там на высотах?

– Дерутся наши. Где бы мне военфельдшера Танкову найти?

– Так здесь, в приемо‑сортировочном, – санитар ткнул рукой.

Длинное здание. Что здесь было раньше? Трапезная? Кельи? Сейчас здесь ад. Лежка человеческой боли.

Не смотреть. Катя отстраненно переступала через лежащих, шла по коридору. Есть поставленная задача. Сержант выполняет. Стон коридора, запах полужизни‑полусмерти ничего не меняет. Сержант на войне.

Мотя нашлась у тесной ординаторской. Представительная, в белом халате, сразу прибавившая десяток лет. Разговаривала с красивым стариком, держащим окровавленные руки растопыренными. Дед породистый, гвардейский. Похоже, еще при Мукдене полевые госпитали развертывал.

Мотя обернулась, глянула строго.

– Я еще не успела. Занята.

– Время, – Катя глянула в очки старика. – Товарищ начальник, дайте ей пять минут.

– Не дам. Я как раз говорил вашей знакомой, что если она рискнет исчезнуть хоть на минуту, ею займется трибунал. А вы, барышня, не знаю вашего звания, извольте немедленно покинуть госпиталь. Не мешайте работе, – голос у старикана был скрипучий, но интонации непреклонные. Полковник, наверное.

– Уйду. Но мне сведенья нужны. Особой важности.

– Обратитесь к комиссару. Он где‑то здесь бегал.

– Матильда Захаровна в курсе. У нее минуту займет…

– Барышня, выйдите‑ка вон!

– Иду. Доктор, там у меня трехтонка. Могу в город вывезти раненых. Только я сама их отберу.

– Что?! – Тут доктор изумился. – Черт знает что такое?! Танкова, вызовите охрану. Кто там у нас есть?

– Зови, Матильда. Только в этот херов журнал загляни. Я профессору два слова наедине скажу. – Катя поправила за ремнем колотушки гранат.

Мотя попятилась.

– Вали отсюда, корова блудливая! – гаркнула на нее Катя.

Товарищ военфельдшер исчезла.

– Да вы, барышня, буйная, – с некоторым интересом проговорил доктор. – Бомбой в меня швырнете? Здесь, если вы не изволили заметить, раненые кругом.

– Простите, – пробормотала Катя. – Привычка у меня дурная – оружие щупать. Времени объясняться, честное слово, нет.

– Понимаю, у вас задание. Срочное.

– Это тоже. Я что хочу сказать… Немцы прорвались. Бой на Горе идет. И на Корабельной стороне фрицы крепко зацепились.

– Ну и? – Старик совершенно спокойно приподнял бровь.

– Наши отходят к городу и к Херсонесу. Через сутки или двое немцы будут здесь. Сколько я могу посадить в трехтонку?

– Глупости не говорите, барышня. У нас здесь почти пять сотен раненых. Не считая личного состава двух госпиталей. Обещали эвакуировать морем…

– Доктор… – Катя смотрела в старческий острый кадык, туда, где из‑под халата торчал грязный воротничок кителя. Кто он все‑таки по званию?

– Глупо, – проскрипел доктор и вдруг ухватил Катю за комбинезон и свирепым рывком втянул в ординаторскую. – Валюша, покиньте‑ка нас на минутку. Живенько!

Миниатюрная женщина, возившаяся у кипятящихся инструментов, испуганно выскочила за дверь.

– Вы мне весь госпиталь всполошите, – злобно зашипел старик. – Нам еще паники не хватало. Что там происходит? Говорите немедленно.

– Я сказала. Я из штаба. Немцы прорвались. Согласно приказу командующего Северо‑Кавказским фронтом, эвакуации не будет. Приказ такой товарища Буденного. Слышали, да?

– При чем здесь приказ? У меня раненые. Я понимаю – «До последнего патрона, до последней капли крови». Но раненые драться не могут, – старик блеснул очками в сторону двери. – Их необходимо посадить на корабли, вывезти в тыл и лечить. Как, черт бы вас побрал, иначе? Понимаете?

– Понимаю. Возьму тех, кто сможет самостоятельно дойти от машины до борта корабля. Тех, кто не может стрелять. Тех, кого немцы расстреляют без колебаний. Тех, кто доживет до Новороссийска в тесноте без медицинской помощи. Попробую их посадить на корабль.

Доктор глянул надменно:

– Отберете и попробуете? Барышня, знаете, кто вы такая?

– Знаю. Сука я. Не возражаю. Не могу я предложить ничего лучшего.

Доктор покачал головой.

– Насколько я понимаю, иных вариантов действительно может и не быть. Хорошо. Сейчас подготовят документы и начнут погрузку. Что там еще у вас?

– Ничего. Мотька сама справку найдет.

– Замечательно, – доктор дернулся к двери, но обернулся. – Послушайте, почему? Почему бросили? Почему даже раненых?

– Не бросили. Флот не может подойти. Его топят. Прорвутся подлодки, катера и самолеты. Сделают все, что могут. Но здесь остаются тысячи. Вы человек военный.

– Значит, миноносцы на раненых не меняют? Вот так‑то. Согласно приказу бывшего полного кавалера Святого Георгия? Что ж, вы ординаторскую покиньте, сестрам работать нужно, – доктор вышел.

Катя шагнула в гудящий одним непрерывным стоном коридор, прислонилась спиной к обшарпанной, когда‑то побеленной стенке и опустилась на корточки. Рядом неровно всхрапывал пробитой грудью рослый моряк. Вздрагивала восковая, грязная рука. Вздрагивала синими крыльями чайка татуировки.

Катя старалась смотреть только на носы своих ботинок. Держатся еще. Вид, конечно, не парадный, но держатся. И комбез неплох. Пропитка помогает, что ли?

Только не думать, не смотреть.

– Эй, красивая, не горюй.

На Катю смотрел раненый, лежащий у противоположной стены коридора. Правая рука в угловатой толстой повязке, уцелевшая лапа прижимает к груди мятую бескозырку. Торчит гипсовая кукла‑нога. Улыбнулся бескровными губами:

– Ох, Егор, прикинь, глазки‑то какие. У вас в туманах разве такую красоту обнаружишь?

– Товарищ, девушка явно питерская, – прохрипел боец, с головой, сплошь замотанной бинтами, из‑под которых блестел единственный глаз. – Интеллигентное изящество у девушки. Но вот слезы – это лишнее. И так сыростью от моря тянет.

– Я не плачу, – сказала Катя, яростно сморгнув. – Тут дух лекарственный, глаза режет.

– Да, дух тут не куртуазный, – согласился тот, что с бескозыркой. – Мы сами с трудом притерпелись. Так что, плоховато там на высотах?

– Деремся, – сказала Катя.

– Да ладно тебе, зеленоглазая. Мы слышали, что ты дивизионному Титанычу говорила. Значит, пятимся? Да ты не бойся, мы в истерике кататься не начнем, силенок маловато. Конец обороне, видать, скоро?

Катя лишь на миг опустила ресницы.

– Спасибо, что без агитации, – прохрипел питерец Егор из‑под бинтов. – Я сам политрук, слово ценю. Ну, вы там все‑таки, кого сможете, эвакуируйте.

– Давай, двигай, ленинградка, – поддержал моряк. Только ты это… гранаткой не поделишься? А то у нас на двоих полторы руки – натуральная полундра. Братва, вон, винтарь оставила, – он показал глазами на винтовку, стоящую в изголовье. – Да нам с такой мортирой теперь развернуться трудновато.

Катя нащупала под комбинезоном «парабеллум», сунула в горячую ладонь.

– Вот это дело, – оживился матрос. – Ох, зеленоглазая, вот это успокоила. Что ж я такую богиню раньше не встретил?

– Ребята, вы только поразумнее, – прошептала Катя. – Жизнь, она по‑разному повернуться может.

– Да ты не беспокойся, – прохрипел Егор. – Я присмотрю. С умом распорядимся. Сейчас силенок поднакопим, глядишь, на свежий воздух выползем.

– Давайте, – Катя сунула под бок одноглазому немецкую «колотушку». – Только вы уж без суеты. А то за кого нам после войны замуж выходить?

– Ого, ловлю на слове, – обрадовался матрос. – Давай, сразу выбирай. Кого осчастливишь?

– Вот жук, – прохрипел Егор. – И здесь ловчишь. Кто меня, такого кота в мешке, выбирать станет?

– Ничего, в бинтах даже загадочней, – улыбнулась Катя. – Ладно, после победы решим. Держитесь, парни.

Катя автоматически дошагала до выхода. На дворе жгло злое солнце. В машину грузили кряхтящих и ругающихся раненых. Рядом дивизионный врач Титаныч злым тихим голосом отчитывал покрасневшую Мотю.

– Ваша подруга, изволите видеть, настаивает на отправке рядового Окунева.

– В виде исключения, доктор, – пробормотала Катя.

Титаныч глянул на нее:

– Окунев – не ходячий.

– Виновата. Он вроде как родственник.

Доктор зыркнул на Мотю.

– Что стоите, Танкова? Хотели грузить, так грузите. Только поживее. Документы и сумку не забудьте.

Мотя‑Матильда засеменила в корпус, а доктор осуждающе сказал Кате:

– Что‑то вы, срочная барышня из органов, расслабились. Сопли нам здесь ни к чему.

– Солнце яркое, – пробурчала Катя, усиленно смаргивая.

– Что вы хотите, июль на дворе. Так, Танкову я отправляю с вами. В качестве сопровождающего.

– Спасибо.

– Не за что. У вашей подруги супруг – капитан 2‑го ранга. Обстоятельство, в данном случае, отягощающее. Уж спровадьте ее подальше. Я Николая Ивановича лично знаю. Рассудительный и достойный врач. В отличие от некоторых взбалмошных особ.

– Понимаю. Спасибо. Извините, вас как зовут? По имени‑отчеству?

– Какое это имеет значение? – удивился старик. – Положим, зовут меня Ричард Титович Рябинский.

– У меня мужа Ричардом звали.

– Поздравляю, – дивизионный врач хмыкнул. – Знаете, барышня, убирались бы вы отсюда побыстрее. Отвлекаете.

– Есть убраться.

Катя запрыгнула на колесо, ухватилась за борт «ЗИСа». Двенадцать человек бурчат, ворочаются, освобождая место носилкам с Окуневым. Мальчишка бледный, как бумага, но в сознании. Глянул на «посыльную‑диверсантку» с суеверным ужасом. Ничего, потерпит, – перебинтовать его успели.

– Товарищи бойцы! Внимание сюда. Сержант отдельного эвакуационного отдела Мезина. Временно принимаю командование над вверенным мне личным составом. Требую терпения, спокойствия и осознания серьезности ситуации. На ухабах не орать, материться шепотом. Панические настроения давить или пережевывать самостоятельно. Пересадка на плавсредство пройдет в строго назначенное время. По поводу пописать‑попить, уколоться и забыться, обращаться к заместителю по медицинской части военфельдшеру Танковой. Вопросов нет? Нет. Поехали.

8.44. Немцы успели перебросить на берег Северной бухты подкрепление. По Воловьей балке прорвались на гору Суздальскую. Одновременно атакуют через Инкерман и по шоссе мимо Шампанстроя. Наши части IV сектора обороны медленно отходят. В III секторе остатки 345‑й стрелковой и двух бригад морской пехоты в районе Инкерманского болота ведут бой в полуокружении. В Лабораторной балке гаубичная батарея Чапаевской дивизии занимает позиции для стрельбы прямой наводкой.

3. Полдень

– Где он?

– ДК ремонтников, – Мотя сидела насупившаяся, прижимая к груди свернутую шинель, в кузов сунуть не успела. – Туда в убежище раненые переведены из эвакопункта, разбомбленного на Бастионной. Там твой Чоботко. Я говорила, осколочное стопы у него.

– Замечательно. В смысле, что нашелся наш краснофлотец, замечательно. – Катя пыталась вести машину мягче, дорога была сплошь изрыта, а «ЗИС» слушался руля так себе. – ДК ремонтников – это тот, что на Карантинной? Придется нам туда заскочить по‑быстренькому.

– Ты же командовать взялась, – не без яда заметила Мотя. – С какой это стати ты сержантом объявилась?

– Я раньше из скромности не признавалась. Чтобы тебя не нервировать. Теперь пришлось, у нас пассажиры и со шпалами на петлицах имеются.

– Это у них на позициях шпалы были, – поджала губы Мотя. – Здесь различие одно, характер поражения и тщательность первичной санобработки. Ты рули нормально. Как нарочно трясешь. Люди все‑таки.

– Блин! Я же первый раз за рулем этой «антилопы». Хочешь, сама веди, – Катя, бормоча ругательства, объехала вдребезги разбитый санитарный автобус.

– Материшься, – с осуждением проронила военфельдшер. – Ты же, наверное, образованная. Или вам в «органах» матюгаться разрешается?

– Нам в «органах» все разрешается. Кроме того, чтоб задание не выполнить. Ты в этом подвальном госпитале бывала?

– Была как‑то. Давно, еще в прошлом году. Там нормальное бомбоубежище тогда было. Мы на концерт ходили, и вдруг налет объявили. Пришлось прятаться.

– С мужем ходила? Или с Володечкой?

– Ни с тем и ни с другим, – злобно ответила Мотя. – Тебе‑то какое дело?

– Никакого. Просто удивляюсь, как это ты все успеваешь. И дети у тебя, и романов целая куча.

– Что ж, я про войну и на минуту забыть не могу?!

– Можешь‑можешь. Не ори. Я сама девушка распущенных нравов.

– Не смей про Володечку так думать! Баранку держи, – кидает так, что зубы клацают. Растрясешь раненых до кровотечений, что я сделаю?

– Я стараюсь. Ты зачем Окуня повезла? Он, по‑моему, не слишком транспортабельный.

– Ему операция нужна. Сложная, в ППГ не сделать, – угрюмо сказала Мотя. – Ричард Титаныч сам его смотрел. Может, до Новороссийска довезем. Володечка с поста мальчишку специально отправил. Окуневу, кажется, еще и шестнадцати нет. Добровольцем пошел, дурачок.

– Я и смотрю, сопляк совсем, – Катя вздохнула. – Значит, как нам к Матросскому бульвару выскочить? Я город неважно знаю.

По кабине забарабанили, и из кузова многоголосо заорали:

– Воздух!

Катя распахнула дверцу кабины. Со стороны моря, в слепящем солнечном свете, заходило несколько самолетов. Сержант Мезина плюхнулась на сиденье.

– Останавливаться не будем. Все равно мы нашу калеченую гвардию высадить не можем. Да затяни ты, наконец, ремешок каски, мать твою!

Мыслей не было, ничего не было, только руль неудобный да клубы пыли, летящие в лишенную лобового стекла кабину. Катя сосредоточилась на воронках, слева‑справа, зевнешь, кувыркнется трехтонка. Как в спарринге: удар, удар – не среагируешь – конец. Дорогу заволокло дымом и пылью. Катя чудом увернулась от возникшего перед капотом разбитого трактора. Вверху ревели моторы, «штуки» отрабатывали по высоте чуть правее, но дороге тоже доставалось. Вой сирен пикировщиков лопался во взрывах бомб. Катя пригибалась к рулю, Мотя, держась за каску, сползла на пол кабины. Машину тряхнуло, корма поднялась в воздух, показалось, перевернется. Устояли. Катя отвернула от глубокой воронки, проскочила клубы дыма, успела мельком разглядеть полузасыпанное каменной крошкой тело в форменке. Переднее колесо подскочило на живом или мертвом. Еще воронка, какие‑то ящики, растянутая драными сухими кишками маскосеть, плита от миномета. Осыпавшаяся на дорогу ограда из ракушечника. Мимо промелькнул остов дома. Еще труп в выгоревшей добела защитной форме. Грохот бомб отдалился. Катя расслышала лязг кузова и звуки близкой стрельбы. Пулеметы, хлопки мин. Должно быть, Николаевка. Бой идет восточнее.