Текст книги "Salvatio. В рассветной мгле"
Автор книги: Юрий Ильин
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
29 апреля, 23:42. Антон М
Ровно в одиннадцать погасили свет. Сначала в том квартале, где живет Наталия, затем – в квартале Антона. Налетевший ни с того ни с сего северный ветер под разогнал сгустившуюся за день дымную мглу, видимость так себе, но обычно бывает хуже. Антон сидит на крыше двадцатипятиэтажной жилой башни, спрятавшись в тени хозяйственной надстройки, и смотрит на крыши окрестных зданий, слабо освещенные тусклым оранжевым свечением, отражаемым небесной твердью. Будки, выступы, вытяжки, лестницы, антенны. Перекрестья проводов. Трубы. И – ниже – черные окна, стены и пропасти между ними. Празднество самоподобной геометрии. Фестиваль прямых углов. Сверху город почти красив, как и прежде.
Где-то вдалеке горят два ярких белых прожектора – два глаза таращатся в темноту и видят… Нет, не видят Антона. Он скрыт в густой черной тени надстройки, увешанной антеннами. Большая их часть давно уже не используется. К одной из тарелок Антон через несколько переходников и самопальных конвертеров подключил свой старый планшет. В наушниках пока лишь треск и шипение. Еще не время.
…День был таким же, как и все предыдущие. Подстанцию в Калере худо-бедно вернули в рабочее состояние, но она все равно давала меньше, чем до пожара. Подачу электричества приходилось держать на ручном управлении.
Как по заказу, вышел из строя один из больших аккумуляторов. Попытки договориться, чтоб прислали новый, по телефону не задались: дамочка на том конце возмущенно требовала придерживаться регламента и явиться оформлять заявку лично. Значит, завтра ввечеру, после работы придется ехать на Паноптикум.
Старшего программиста нашли. Под мостом с проломленной головой и переломанными пальцами. Живой, но в больнице будет валяться долго. И еще не факт, что не превратится в идиота. Его работу распределили по остальным в случайном порядке: просто взяли папки с проектами и разбросали по компьютерам других кодеров и админов.
Копаясь в «наследстве», Антон обнаружил готовый рапорт наверх с предложениями по оптимизации работы всего отдела. Успел ли главкодер его отправить? Сверху пришло указание не обсуждать «несчастный случай».
Давно уже пора привыкнуть. Давно пора принять как есть. Но не выходит. К своим тридцати трем Антон так этому и не научился.
Если он сам отошлет этот рапорт, быть может, ему удастся добиться, чтобы маразма в их работе стало меньше. Но куда выше вероятность совсем иного исхода. Если не отошлет – будет всегда осознавать, что снова «мог, но не сделал». И в обоих случаях, скорее всего, затравят свои же – за то, что «высунулся». Если узнают…
Программист. Технарь. Знающий, как поддерживать в функциональном состоянии полудохлое оборудование, способный худо-бедно писать программный код и находить в нем ошибки. Умеющий маскировать звонки и жонглировать передачей данных, если надо. Безопасно-посредственный профессионал. Не этого он хотел в юности, но… Но после того, что он натворил 15 лет назад, какое у него право вообще чего-то желать?
Антон отворачивается к стене, украдкой щелкает пьезозажигалкой, раскуривает трубку. Снизу разглядеть тлеющий в ней табак невозможно, это не сигарета.
Яркость планшета надо держать на минимуме, чтобы не освещал лицо. Впрочем, на физиономии темная лыжная маска, и можно не опасаться, что чьи-то недружелюбно-внимательные глазки сумеют разглядеть черты лица.
Ветер заставляет пепел в трубке тлеть ярче, как при глубокой и быстрой затяжке. Курильщику жить в дыму легче, к тому же трубка, пусть и самую малость, но все же успокаивает нервы.
Жаль, что только нервы. Жаль, что она не помогает ни успокоить память о содеянном, ни даже притупить осознание того, что теперь твой удел – вечное бегство. Что даже для смерти и ада ты чужой. И с каждым годом это чувство становится все сильнее…
Налетевший порыв ветра вырвал из трубки пучок искр. Остается надеяться, что его никто не видел. Там, вдалеке горят два ярких белых прожектора – два зорких глаза по-прежнему внимательно смотрят сюда.
В детстве Антону часто представлялось, будто он – невольный персонаж какого-то документального фильма. И множество глаз с холодным любопытством смотрят на него, и чей-то отрешенный голос комментирует каждый его шаг. С годами этот голос становился все более властным. Он не комментировал уже, а приказывал, и все реже удавалось заставить себя не слышать и не слушать его.
Откуда-то слева едва слышно долетает низкий протяжный звук, похожий на сигнал туманного горна… Или валторны? Две ноты: соль – ре. Немного погодя похожий сигнал доносится справа. Антон хватается за наушники, ищет нужную частоту.
Вот оно: звучит музыка… То есть, конечно, едва ли можно назвать музыкой эти холодные электронные звуки: в них нет ни ритма, ни мелодии, только сменяющие друг друга гармонии. И те кажутся какими-то… чужими, нечеловеческими. Как будто неведомые и невидимые машины перекликаются друг с другом в небе над городом, где людей уже не осталось. И лишь кто-то, пришедший извне, обитатель какого-то другого мира, случайно оказавшийся здесь, стоит на краю крыши и слушает эти голоса, прорезающие гул ветра.
Кто-то еще вышел на эту же частоту и повел свою мелодическую линию. Она резко отличается от тех потусторонних гармоний, которые производит первый из неизвестных музыкантов. Но они быстро находят общий язык, и теперь вдвоем порождают бескрайние, постоянно преображающиеся звуковые ландшафты, с каждым следующим мгновением все более гипнотизирующие…
Ворвавшийся в музыку жуткий металлический стон заставил Антона сбросить наушники и прислушаться к гулу города. Ничего. Только шум ветра. На часах ровно полночь. Антон подбирает наушники, но в них снова одно лишь шипение. А затем вновь повторяется этот душераздирающий звук, как будто где-то поблизости тоскливо зевнуло исполинское железное чудовище во всю свою широченную жабью пасть.
Антон высовывается из-за угла надстройки и с ужасом понимает, что светившие издалека два белых прожектора движутся. Они поднялись выше, и теперь, синхронно покачиваясь вверх и вниз, приближаются.
Чувствуя, как все внутри поледенело, Антон хватает наушники, планшет и, вырвав из него шедший к антенне провод, со всех ног бросается к двери, ведущей с крыши на чердак и дальше на этажи…
30 апреля, 3:04. Сесиль Бержер
Сесиль проснулась посреди ночи от сильной жажды и странного и незнакомого ощущения пустоты, только что образовавшейся где-то поблизости. Некоторое время она лежала неподвижно, не чувствуя ни рук, ни ног, как будто сознание ее существовало отдельно от тела, и всякая связь между ними грозила разрушиться от любого движения. Но вот она попробовала пошевелить пальцами рук, а потом и ног, и вскоре вполне удостоверилась, что всё на месте и в функциональном состоянии.
Она поднялась. Остальные обитатели палаты, казалось, спали. Над лежачим больным, у которого была забинтована голова, тускло горела дежурная лампочка. Несколько мгновений Бержер смотрела на капельницу рядом с ним. Потом что-то заставило ее подойти к его койке.
Он лежал с открытыми глазами, и они были неподвижны.
На тумбе возле него лежала пластиковая планшетка, оставленная, видимо, кем-то из врачей. Бержер поднесла ее к лампе, чтобы разобрать, что там написано: «Крумм, Ионаш. Автоавария, ожоги второй и третьей степени 65 % площади…».
Крумм, Ионаш. Что-то знакомое… Водитель. Так зовут ее водителя. Это он? Бинты скрывали лицо, видны были только неподвижные глаза и небольшая часть лба.
– Крумм, – окликнула его Бержер. Взгляд остался остекленелым.
Прикоснувшись к его коже, Сесиль убедилась, что та совершенно холодна.
Бержер выбежала в коридор, призывая на помощь. Но ответом были лишь безучастный гул труб и гудение немногочисленных ламп.
В дальнем конце коридора – раскрытая дверь, из которой льется свет. Бержер решительно направилась туда. Короткий освещенный участок, долгая тень, опять работающая лампа, снова тень, и наконец ослепительно белое помещение. Медсестра спит, лежа на столе, положив голову на скрещенные руки. Рядом опрокинутая алюминиевая кружка. Запах не оставляет сомнений в том, что именно в нее было налито.
Бержер со всей силы шарахнула ладонью по столу. Медсестра проснулась и разразилась было руганью, но ответом была жестокая оплеуха, которая вмиг разогнала хмельную пелену.
– За мной, живо, – тихо приказывает Бержер. Взгляд ее настолько страшен, что проспиртованная ведьма послушно вскакивает и семенит следом. В дверях палаты Бержер указывает на койку Крумма.
– Вы проспали пациента.
– А, что?.. Ах, жмур? Ну, что поделать, бывает, что и жмур, – бормочет старуха, водя фонариком над глазами Крумма. – Все, тут уже ничего не поделаешь.
– Вы за это ответите.
– А я-то тут при чем? Вовсе я тут ни при чем, ну помер и помер… И… И драться незачем!
Потом появляется врач и, пожимая плечами, повторяет то же, что сказала медсестра. Крумм мертв. Его тело застегивают в пластиковый мешок и увозят.
Не в силах более заснуть, Сесиль Бержер до рассвета бродит по бесконечным больничным лестницам и коридорам. Оглядывает ряды труб и кабелей, темные пятна на осыпающихся потолках, считает ступени и бетонные плиты на полу и прислушивается к пугающе потусторонним звукам, коими спертый больничный воздух пропитался до насыщения…
30 апреля, 4:39. Северо-западная окраина Метрополиса
Виктор включил фонарь, повел им из стороны в сторону и выключил. В ответ из густой мглы раздался короткий приглушенный свист.
На углу полуразрушенного здания, выходящего на набережную, собралась небольшая группа людей. Их лица скрывали шарфы или респираторы, а одежда явно свидетельствовала о готовности к быстрому и продолжительному бегу. За плечами у всех – рюкзаки и смотанные веревки.
– Я вас приветствую, коллеги, – произнес Виктор.
– Добро пожаловать, Вагант, – бархатистым басом ответил один из собравшихся и сразу же обратился к другому: – Мы ждем кого-нибудь еще?
– Через пару минут должен прибыть Сарацин, – прогудел в ответ голос из-под респиратора.
Из тумана бесшумным филином возник еще один буклегер: означенный Сарацин – низкорослый и широкоплечий.
– Прометей просил передать вам свой привет и засвидетельствовать глубочайшее почтение, – раздался голос новоприбывшего. Он говорил с чуть заметным азиатским акцентом. Этим и объяснялось его прозвище.
– Он также просил передать, чтобы вы не подвергали себя излишнему риску.
– Как обычно, – отозвался хриплый голос, исходивший от самого крупного из собравшихся. Велиал. Бывший байкер, армейский взрывотехник и, по его собственным словам, убежденный кроулианец, Велиал имел весьма устрашающую наружность. При этом мало кто в Метрополисе лучше него разбирался в философско-религиозной литературе. Да и в технической тоже…
Сарацин, знаток документалистики. Оберон, филолог-медиевист. Золтан, специалист по фольклору юго-восточной Европы, и гаэлист Кернун. И Навсикая, собирательница песен на нескольких языках. Виктор не мог вспомнить ни одной операции, в которой эта молчаливая женщина не принимала бы участия.
Успешный бизнес требует определенной доли нахальства, даже наглости. Экспедицию на северо-западную окраину города, к тоннелям, по которым в Метрополис подавалась вода реки Арлун, трудно было назвать иначе как проявлением наглости в крайней степени: в трех сотнях метров отсюда располагался сторожевой пост – с прожекторами и пулеметной вышкой, а патрули проходили каждые пятнадцать минут.
Впрочем, нынешняя операция была из ряда вон: как правило, отправители снабжали брикеты с книгами растворимыми грузами; течение протаскивало посылки мимо патрулируемой зоны под поверхностью воды, а дальше их вылавливали уже в Пустоши… Но в этот раз пришло известие, что грузов не будет: запасы сахара у отправителей исчерпались.
Оберон посмотрел на часы.
– Четыре минуты до патруля.
– Сколько их там? – спросил Сарацин.
– В тепловизор Альва последний раз разглядела четверых, – ответил Кернун.
– У них ведь тоже тепловизоры, небось? – спросил Золтан.
– У них терагерцовые гибриды, – ответил Белиал. – Хотя не факт, что рабочие.
Что-то пискнуло. Оберон крутанул ручку на рации, висевшей на груди.
– Да, дорогая.
– Вы там все в сборе? – раздался женский голос. Жена Оберона Альва обыкновенно оставалась в дозоре. – Патрульные перешли мост и идут по внутренней стороне, через пару минут будут проходить мимо вас.
– Принято, – отозвался Оберон.
– Думаю, есть смысл убраться, хотя бы за ту стену, – подал голос Виктор.
– И то верно, – ответил Оберон. – А как они пройдут, так выдвигаемся.
Прошло, казалось, не две минуты, а все двадцать, прежде чем объявились недруги. Высунувшись из-за угла, Виктор видел, как в дыму шарили по сторонам лучи фонарей, слышал топот. Патрульные переговаривались, но разобрать слов он не смог. Всё, они на безопасном расстоянии.
– Путь свободен, – тихо сказал Виктор остальным.
– Велиал, как действуем? – спросил Оберон.
– Все просто. В четырехстах метрах отсюда сейчас будет очень шумно и ярко. Ничего особенного, просто ящик просроченных фейерверков и свеча зажигания. Все осы слетятся туда. Потом, скорее всего, поймут, что их надурили, и отправятся инспектировать самую подозрительную точку. У нас будет восемь, максимум десять минут на то, чтобы выудить все, что сможем, и добежать до здания, где сидит Альва. Оттуда тоннелями до Мирлэ. На станции переберем добычу и разойдемся.
– Годится. Дорогая, ты все слышала? – спросил Оберон у рации.
– Да. Жду распоряжений.
– Ну, да будет ночь к нам благосклонна.
У самого тоннеля Велиал сделал знак остановиться, достал что-то из кармана и сдавил в кулаке. Сзади гулко ухнуло, потом засверкало и застрекотало. Мрачный силуэт Белиала оказался окружен золотистым нимбом.
Сторожевой пост вспыхнул двумя лучами прожекторов, оба уперлись в загоревшиеся руины. Затем один из лучей начал медленно обшаривать окрестности.
– Вперед, – скомандовал Оберон.
…Широченный тоннель заканчивался стеной из неровного камня с тремя исполинскими зарешеченными отверстиями, расположенными треугольником. Из них с оглушительным ревом вырывалась речная вода, заполняя глубокий желоб посередине. Шум стоял такой, что, казалось, проще было общаться знаками, нежели пытаться перекричать поток.
На часах было без одной минуты пять. Минут десять назад неведомые друзья с той стороны сбросили в воду плотно укутанные в целлофан посылки. Завтра вечером на противоположном краю города такие же брикеты, но уже с другим содержанием, отправятся за пределы города. На той стороне хотя бы патрулей нет.
– Вот они! – крикнул Виктор, увидев, как из прутьев решеток один за другим начали выпадать белые свертки.
– Точно по расписанию, – отозвался Оберон.
Буклегеры торопливо размотали веревки с крючьями и сетками на концах и начали швырять их в воду, стараясь выловить все, до чего удавалось дотянуться. Вытащенные из воды брикеты Сарацин обтирал и распихивал по рюкзакам.
Кернун с первого раза промахнулся сеткой мимо проплывавшего брикета и бросился бегом к выходу из тоннеля – наперегонки с течением.
– Пойма… А-а-а! – раздалось из тумана, и в следующий миг донесся едва различимый сквозь гул воды всплеск.
Чертыхнувшись, Навсикая бросилась на выручку. Белиал поспешил следом. И тотчас же из рации на груди Оберона донеслось: «Уходите оттуда! Живо!»
– Дерьмо, – спокойно констатировал факт Оберон. – Альва, подробности?
– Восемь голов. Чешут по вашей стороне. Двести пятьдесят метров до входа в тоннель. Бегите, пока есть возможность.
– Принято. Так, други, хватаем все, что упаковано, и бегом.
Сарацин, Золтан и Виктор подхватили, кроме своих рюкзаков, еще и мешки Кернуна, Навсикаи и Белиала. Не то чтобы ноша была неподъемной, но на скорости сказывалась.
На полпути к выходу нагнали Кернуна и его спасителей. Кернун успел нахлебаться воды и все никак не мог прокашляться. «Посылку», из-за которой он свалился в воду, он все-таки упустил.
– Надо убираться! – крикнул Оберон. – Уже идут!
Кернун как мог быстро поднялся на ноги, Виктор передал ему его рюкзак. Навсикая и Белиал забрали свои.
– Так, дай мне, пожалуйста, связь, – сказал Белиал Оберону. Тот передал рацию. – Альва, будь добра, сообщи, когда наши гости будут метрах в семидесяти от тоннеля, хорошо?
– Уже почти там. Выходите прямо сейчас, иначе прямо им в объятья угодите.
– Это вряд ли, – ответил Велиал и отдал рацию.
– Пятый туз в рукаве? – спросил Оберон.
– Куда без него. Но если не сработает, нам придется все бросить и сделать куп-куп.
Кернун снова закашлялся.
– Пятьдесят метров от входа в тоннель! – раздалось из рации.
– Спасибо! – ответил Велиал, достал какое-то подобие мобильного телефона и нажал на кнопку.
Даже сквозь шум воды буклегеры смогли расслышать долетевшие снаружи отзвуки взрыва и последовавших автоматных очередей.
– Мы начинаем наше представленье, – сказал Велиал и то ли помянул Арсетту Фюке, то ли выругался по-немецки. На лице у него сделалось выражение злой собаки.
– Альва, что ты видишь? – спросил Оберон.
– Какой-то большой тарарам в северной стороне… И… да, стервятники полетели туда… Проскочили мимо тоннеля! Бегите, встретимся внизу!
– Вперед, – сказал Велиал.
30 апреля, 5:49. Подземка
Станцию «Улица Мирлэ» забросили лет пять назад, когда ей стало совсем некому пользоваться. Все окрестные кварталы обезлюдели. Ее-то и облюбовали буклегеры, пользовавшиеся ее техническими помещениями для временного хранения своей добычи. Впрочем, с недавних пор делать это стало сложнее – появились конкуренты.
…Когда измотанные долгим переходом буклегеры наконец-то оказались на платформе, оказалось, что на ней тут и там горят костры. Перед группой образовалась шеренга из восьми тел, судя по запаху, давно не мывшихся. Выражения лиц были самыми негостеприимным.
– Vesceara do kolibi[8]8
«Вечер в хату» (уг. – жарг., нортэмп.)
[Закрыть], – громко произнес Оберон, несмотря на то, что было уже утро.
– Каких будете? – угрюмо спросил вожак.
– Книжных мы, – ответил Оберон веским тоном и добавил: – Клементу привет и всяческое почтение.
– А… Так, hegezhti[9]9
«Нифеля» (уг. – жарг., нортэмп.)
[Закрыть], расходимся, – тела торопливо вернулись к кострам.
Буклегеры забрались в захламленное помещение, бывшее когда-то комнатой отдыха работников станции. Как ни странно, освещение и, что еще более важно, вытяжка здесь всё еще работали.
Стащив с себя рюкзаки, путники расстегнулись, сняли респираторы и маски. Вид у всех усталый, на лицах пот, но эта остановка будет непродолжительной. До полноценного отдыха еще далеко.
Кернун ушел в одну из раздевалок – переодеваться в сухое. Альва сразу же достала из своей сумки какое-то малоприметное устройство и вышла наружу.
– А Клемент – это…? – спросил Золтан, вытаскивая добычу из рюкзака.
– Местный sczerbann[10]10
Уголовный авторитет, вожак (нортэмп.)
[Закрыть], – ответил Виктор – Редкая сволочь.
– Я ободрал в карты его самого и двух его шулеров в придачу, – с усмешкой пояснил Оберон. – И на правах выигравшего заключил концессию: мы здесь чалимся, а нас не трогают. И даже не грубят. А поскольку все происходило при свидетелях, то покамест договор будет выполняться. Хотя не знаю, как долго.
– Иначе говоря, тут лучше особо не расслабляться и не задерживаться, – добавил Белиал. – Пока Альва ставит камеру, я пойду гляну, что там на выходе.
Белиал вышел. Остальные принялись развешивать отсыревшие рюкзаки; Сарацин выволок из угла здоровенный ящик, в котором лежали «панцири» – кожаные жилеты со множеством широких карманов. Их надевали под верхнюю одежду. По карманам распихивали книги, по одной-две в каждый.
Оберон, на правах сегодняшнего предводителя, вскрывает свертки и выкладывает книги перед собой стопками. Девять брикетов по пять-семь книг в каждом. И шесть человек. Получится по семь-девять книг каждому, плюс-минус.
Альва вернулась, первым делом надела панцирь, затем вытащила из сумки ноутбук и вперилась в экран холодным, внимательным взглядом.
Восемь лет она прослужила в израильской разведке, потом отправилась учиться. Ее будущий муж тогда читал лекции в Еврейском университете Иерусалима, где они и познакомились.
Вместе они изъездили полсвета – Оберон надолго застревать на одном месте не любил, какие бы выгодные контракты ему ни сулили. Но восемь лет назад они приехали навестить родных Оберона в Метрополисе – тяжело хворала его сестра, – и через две недели Нортэмперия без предупреждения закрыла границы. Власти заявили, что готовы выпустить Альву на родину, но только ее одну. Она осталась с мужем.
– Все нормально? – спросил Оберон.
– Пока да, – ответила Альва, – но на платформе какое-то шевеление, и мне это не нравится.
– Тогда не будем терять времени, – сказал Оберон. Буклегеры расселись в круг за исключением Альвы и пристроившейся рядом с ней Навсикаи.
– А где Белиал? – спросил Сарацин.
– Я здесь, – откликнулся Белиал, входя в дверь. – Наверху тишина, но там вокруг слишком открытое пространство. На всякий случай, в конце коридора проход в диспетчерскую, а дальше есть путь в подвалы близлежащего техцентра. Я был там на днях.
– Главное, есть куда отступать, – сказал Кернун.
– Ладно, начнем, пожалуй, – произнес Оберон. – Итак, наш первый лот: У. Элтар, «Программирование промышленных контроллеров». Кому?
– А вот возьму, – сказал Белиал. Оберон протянул книгу ему.
– Смотрим дальше: У. Чосер, «Малые поэмы» в подлиннике. Если никто не возражает, я их прикарманю.
Поскольку возражений не было, Оберон затолкал книгу в передний карман панциря.
– Так… И. Виттар, «Радиоэлектронная борьба», издание самого начала века.
Альва протягивает руку, не отрывая глаз от монитора. Книга передается ей.
– Так, а это что?.. «Filíocht Ghaelach»[11]11
«Гаэльская поэзия» (ирл.).
[Закрыть], – Кернун, это по вашей части, – книга передается гаэлисту.
– У-у-у, какое сокровище, – бормочет он. – Навсикая, с меня переводы всего, что может вас заинтересовать.
Навсикая с благодарной улыбкой кивает.
– Что тут у нас еще? Ой, свят-свят-свят, – Оберон поднимает над головой две одинаковые книги в желто-черных обложках. Шандор Клаас Аркэндель, «Кто на самом деле ниспроверг Традицию» и его же «Восстановление Солярной империи».
– Чего только не приносит река, – прыснул Золтан.
Аркэндель в свое время оказался сущим Циннобером от истории и литературы. Инженер-экономист по образованию (злые языки уверяли, что незаконченному), в первое десятилетие века он стал штамповать одну за другой «исторические» книги, в которых с большим апломбом объяснял, «что и почему происходит» в Нортэмперии. Его объяснения, довольно топорные по языку, неизменно сводились к иностранным заговорам, которых «не могло не быть». Подтвердить свои доводы ссылками на какие-либо документы и свидетельства Аркэндель не мог, да и не пытался этого делать. Вместо этого он занимался разведением поклонников, которые остервенело тиражировали его идеи и заклевывали всякого, кто смел возражать.
И вышло почти как с Маханди: сначала серьезные ученые Аркэнделя игнорировали, потом насмехались, потом пытались освистывать и не пускать его в университеты. Доходило даже до потасовок, в одной из которых Виктору довелось поучаствовать.
А потом – а потом уже не осталось в Нортэмперии никакой исторической науки, один только Аркэндель. Правда, лет десять назад и его партию, и его самого тоже на всякий случай запретили.
– Вагант? – Оберон протягивал книги Виктору.
– Давайте. Кобольду сторгую. Спасибо.
– Следующим у нас идет… Греция. Золтан – это по вашей части.
– Спасибо.
– Так, а тут у нас что? У-у-у, опять t’arasz[12]12
«Трэш», барахло (нортэмп.)
[Закрыть]: «альтернативная история с нашими победами» – Л. Ушкальт, «Парад в центре Галактики».
– У Анзиха целый шкаф этим забит. С пометкой «на растопку», – заметил Виктор.
– Иногда почитывал эту гиль в целях изучения, – произнес Золтан. – Изучать оказалось нечего: везде одна и та же идея, что, мол, нет никакого «хорошо – плохо», есть только «свой – чужой».
– Ну, да, а все остальное – «чуждые ценности» и гуманистическое бланманже с соплями, сбивающее с толку простых и бравых ребят, – добавил Кернун.
– Да, да, «по-настоящему свободным может быть только падение», – процитировал Виктор. – Из анекдота целую идеологию слепили.
– Анекдот анекдотом, а целое поколение на этом выросло, – заметил Сарацин. – А выросши, объявило войну этим самым «чуждым ценностям», в первую очередь собственной volinii[13]13
Свобода, воля, изволение (нортэмп.)
[Закрыть], и одержало уверенную победу.
– Громковато сказано, – хмыкнул Золтан.
– Едва ли, – ответил Виктор. – По мне, так в самый раз.
– В другое время я бы сказал «в топку», – заявил Кернун.
– Ну, так тоже не сто́ит, – ответил Оберон. – Хотя, конечно, макулатура первостатейная. Я сейчас вот вспомнил: в начале века была очень популярна одна заграничная детская сказка, а вернее, целая серия сказок про колдунов. Ее по всему миру читали, но почему-то именно у нас объявили, что с помощью этой сказки «ведется ползучая война против Нортэмперии».
– Да, помню такое, – ответил Виктор. – Потом еще «в ответ» издали что-то бессмысленно злобное про то, как нортэмперийские военные кадеты отправляются шерстить героев той сказки в пух и клочья, и даже сняли…
Мигнула лампа.
– Еще не хватало, – пробормотал Белиал.
– Что бы это значило? – спросил Виктор.
– Что угодно.
– На платформе гасят костры, – сказала Альва, вскакивая.
– Пойдемте-ка отсюда, – выразила общую мысль Навсикая.
Буклегеры торопливо надевают маски и куртки поверх «панцирей», хватают респираторы. Неразобранные книги рассовывают по свободным карманам, что и кому попало…
– Что это? – вдруг спросил Виктор. Все замерли и услышали, а скорее почувствовали, нарастающий низкий гул.
– Поезд… – тихо проговорила Навсикая.
– Сдал, сволочь, – процедил Оберон.
Альва стремглав вылетела наружу.
– Альва, брось! – крикнул ей вслед Оберон, но было уже поздно. Остальные торопливо собирают все, все, что можно еще подхватить и тут свет гаснет окончательно. В кромешной темноте вспыхивает фонарь Белиала. Затем зажигаются фонари Виктора и Оберона.
Вернувшаяся Альва хватает свой рюкзак, забрасывает в него настенную камеру и ноутбук.
– Уходим, уходим, быстро, они уже на платформе. Белиал впереди, я замыкаю.
Длинный коридор, в конце короткая лязгающая лестница и приоткрытая металлическая дверь. Обширная диспетчерская, где всё, что не растащено, то разбито. Общими усилиями входную дверь удалось забаррикадировать двумя металлическими шкафами – и снова бегом: через анфиладу мастерских, по лестницам и новым коридорам.
