Текст книги "Salvatio. В рассветной мгле"

Автор книги: Юрий Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

27 апреля, 23:14. Пустошь

…Пробираться через Пустошь в это время – без пяти минут самоубийство. Даже по знакомым маршрутам. Покрытые копотью здания, оставшиеся еще стоять в Пустоши, медленно, но верно осыпались и оседали, так что и приближаться к ним было небезопасно.

Хуже того, здесь хозяйничали банды мародеров, рвавшие друг другу глотки за каждый угол, где могло остаться хоть что-то ценное. А к непрошеным гостям они совсем не радушны…

…Но сейчас все попрятались. На промысел вот-вот выйдет самый крупный, злобный и непредсказуемый хищник ночной саванны – Служба общего контроля. Еще пару лет назад ее служащие имели полномочия во время комендантского часа ликвидировать нарушителей на месте. Потом их формально лишили этого права, да только не все они об этом помнили.

Виктор включил подсветку на часах. Четверть двенадцатого. Что ж, есть еще шанс добраться до жилых кварталов без серьезных приключений.

Наталия, судя по всему, хорошо знала дорогу. Она шла впереди остальных с уверенностью человека, для которого расстояние – не более чем функция от времени. В руке у нее мерцал фонарь. Очень слабый, но когда в сгущающемся дыме видимость упадет до двух-трех метров, сгодится и такой.

Антон шел вторым, сзади и сбоку от Наталии, то и дело опасливо озираясь, шаря лучом своего фонаря по сторонам.

И брат, и сестра ступали почти бесшумно, несмотря на тяжеленную обувь.

Виктор замыкал шествие. От его безмятежности не осталось ровным счетом ничего. Весь вечер что-нибудь шло не так, и он всей кожей чувствовал, что вот-вот грянет какой-то финальный аккорд. Ну, а с другой стороны… Возможно, это не только его собственные предчувствия: Антон буквально дымился тревогой, перегружая Виктору «радары».

Перед очередным поворотом Антон тихо, но твердо произнес: «Стойте». Наталия остановилась так резко, будто закон инерции на нее не распространялся.

– Что такое? – тихо спросил Виктор.

В ответ раздался оглушительный лязг и грохот: в десяти метрах от них обрушился балкон второго этажа. Когда эхо устало прыгать по стенам окрестных зданий, Антон все тем же тихим и твердым голосом сказал:

– Держитесь левой стены.

…В конце улицы за следующим поворотом показался работающий уличный фонарь. Судя по всему, дальше начинались еще пригодные для жизни кварталы.

Дым заметно сгущался. Все трое, сами того не сознавая, ускорили шаг и до фонаря добрались почти бегом.

– Господа, благодарю вас, – переведя дух, выговорила Наталия. – Отсюда я доберусь самостоятельно.

– Еще целый квартал, – ответил Антон, снимая респиратор, чтобы поправить затяжки.

– Неважно, здесь со мной уже ничего не случится…

Фонарь над ними со звоном погас, посыпалось стекло. Одновременно слева метрах в двадцати ослепительно вспыхнули фары патрульной машины.

– Не двигаться! – рявкнул громкоговоритель.

На фоне дымных фар возникли три силуэта: два тощих жердяя и огромных размеров толстяк. Когда он приблизился, Антон разглядел сержантские нашивки на его воротнике.

– Служба общего контроля, – подойдя, верзила небрежно козырнул и как можно неразборчивее представился, – Сржнтдмин. Вы нарушаете комендантский час. Пройдемте.

– Добрый вечер, сержант, – подчеркнуто вежливо сказал Антон, застегивая маску, которую едва успел вернуть на место. – А не подскажете, который час?

– Полдвенадцатого, – машинально ответил толстяк. Тут до него дошло. – Умный, да? Ну, ничего, потусуемся полчасика, – прошипел он.

Ситуация складывалась прескверная. От толстяка несло перегаром, который не мог перебить даже запах дешевого дезодоранта.

– Почему без нашивок? – толстяк пихнул Виктора в плечо.

– Временно безработный, ищу…

– Закрой хлебальник, – лениво махнул рукой сержант. – Ой, а это у нас что? Де-е-вушка!

Толстяк протянул руку, чтобы стянуть капюшон с головы Наталии. И тут Антон сделал нечто, чего от него не ожидал никто: со словами «Не трогай ее!» оттолкнул руку сержанта. Несмотря на двухкратную разницу в весе, толстяк пошатнулся и на секунду замер в изумлении. Плохо застегнутая маска Антона свалилась на землю.

Все лучше и лучше: Виктор лихорадочно соображал, что даже если сейчас ему удастся свалить этого борова ударом в голову, вон стоят еще двое, а Антон, мягко говоря, не бойцовского телосложе…

Опомнившись, толстяк истошно взвыл и выхватил из-за пояса дубинку. И тут, будто в продолжение его воя, над головами раздался взрыв. Из окна верхнего этажа дома над ними вырвалась ослепительно яркая струя пламени, по асфальту вокруг забарабанил горящий мусор. Патрульные, заорав, бросились прочь. Виктор, Наталия и Антон поспешно скрылись в темноте.

Где-то вдалеке завыла пожарная сирена.

28 апреля, 4:28. Наталия М

Утро приближалось медленно, но неумолимо. До звонка общеквартального будильника оставалось еще два с половиной часа, но Наталия понимала, что снова уснуть не получится.

…В первом часу ночи она влетела в свой подъезд, бегом, не останавливаясь ни на мгновение, преодолела двадцать лестничных маршей; пронеслась по длинному темному коридору от неработающих лифтов к двери квартиры. Оказавшись внутри, тихо, насколько возможно, закрыла за собой дверь, заперла ее на оба замка и задвинула железный засов. И лишь затем позволила себе обессиленно сползти на пол тесной прихожей.

Несколько минут она продолжала дышать как загнанное животное, сердце бешено колотилось… Но в то же время сознание отстраненно и бесстрастно, как контрольная программа автомата, регистрировало возникшие в организме аномалии: повышенный пульс, нервное перенапряжение, мышечные спазмы, вызванное дымом раздражение слизистых оболочек, звон в ушах, все еще не угасший после взрыва над головой.

Все это как будто происходило не с ней.

Во втором часу, после чуть теплого душа и полкружки дрянного чая, Наталии все-таки удалось заснуть.

…Мучительный, болезненно яркий, нарочито последовательный и до ненормального логичный сон. Его разные вариации она видела множество раз. И вот опять: она стоит босиком на обшарпанном паркете в каком-то незнакомом полутемном зале. Высокие окна, по сторонам которых свисают, доставая до самого пола, тяжелые пыльные занавеси. На потолке угадываются остатки некогда украшавших его росписей. Стылый белесый свет из окон ложится на пол вытянутыми, рассеченными прямоугольниками.

Зал пуст. Лишь у дальней стены притулился рояль с приставленной к нему черной банкеткой.

Наталия несмело подходит к инструменту и вдруг видит, что за ним в углу сидит, обхватив колени, ребенок. Наталия окликает его, но дитя даже не шевельнулось.

Наталия озадаченно отступает, потом садится за рояль, поднимает покрытую толстым слоем пыли крышку и осторожно проводит рукой по клавишам, словно пытаясь разбудить их до того, как начнет играть.

Их с Антоном бабушка, изредка садившаяся за инструмент, всякий раз играла одну и ту же мелодию. Какую-то задумчивую лирическую пьесу, написанную в экзотической тональности – ребемоль-мажор. Наталия уже не могла вспомнить ни названия, ни кто ее сочинил. Помнила лишь, как ее играть.

Пальцы слушались плохо. Клавиши казались несусветно тяжелыми, инструмент звучал глухо и как-то нехотя. Вдруг краем глаза Наталия уловила какое-то движение. Ребенок, чьи черты теперь казались странно знакомыми, двинулся к ней, проскальзывая привидением сквозь корпус рояля. Но вместо страха Наталия почему-то почувствовала непреодолимое желание двинуться навстречу. Еще миг, и призрачное дитя стало частью ее самой.

К глазам подступили слезы… Рояль будто ожил и зазвучал во всю мощь, способную заглушить целый оркестр. В пустой серый зал хлынула неудержимая лавина ярких красок; могучий порыв весеннего ветра распахнул окна, мертвый свет обернулся теплыми лучами вечернего солнца, осветившего блестящий пол. Вдоль обитых густо-зеленого цвета тканью и завешанных смутно знакомыми картинами стен выстроились ряды шкафов, пестревших разноцветными корешками множества книг. «Я дома», – беззвучно прошептала Наталия.

И проснулась.

Порывом ветра, который ей почудился во сне, оказалась струя воздуха из неожиданно включившегося напольного кондиционера. За закрытым квадратным окном чернел угол соседнего здания да виднелся клочок затянутого ржавыми разводами ночного неба.

…Узкий шкаф, трюмо, стол и стул, корпоративная форма на его спинке; кондиционер, стоящий в трех метрах от матраца. Обстановка в комнате была скудной до безжизненности. Какое-то разнообразие вносило лишь старое цифровое пианино у дальней стены – напоминание о тех давних днях, когда имперский Кодекс о нравственности еще не сделал мечты Наталии о сцене несбыточными…

Глаза были совершенно сухими. Наталия давно разучилась плакать, даже когда ей этого очень хотелось. Едва стоило подступить слезам, как все внутри как будто опадало. Эмоции рассыпа́лись, точно высохшие песчаные фигурки… Помогало только пение. Но в последнее время голос подводил все чаще. Впрочем, чему тут удивляться, дым – это дым.

На часах 4:32. Обхватив колени, Наталия сидит на убогом матраце, пружины которого с каждым месяцем все отчетливее напоминают ребрам о себе, и смотрит, как размеренно мигает двоеточие между цифрами, отсчитывая марширующие секунды.

Тот дом из сна сгорел полтора десятка лет назад. Сгорел целиком, уцелел только фундамент да обломки стен. Уже через год там все заросло высокой травой.

Ребенок, живший когда-то внутри Наталии, остался там, среди развалин.

28 апреля, 6:07. Антон М

Антон проснулся от напряжения, скрутившего все тело. На часах без четверти шесть.

Ледяной душ помог перестать пошатываться, кружка кофезаменителя – сфокусировать зрение. Метеотабло во дворе извещало о густой мгле и повышенной концентрации продуктов горения. «Не забудьте сменить фильтр в респираторе…»

Вот и повод распаковать новую маску взамен утраченной.

В детстве Антон любил густые туманы. Они волшебным образом преображали город, изуродованный годами уплотнительной застрой ки. Из-за нее небо можно было разглядеть, только задрав голову до хруста в шее. Но наползал туман, и тщетными оказывались попытки многоэтажных башен оттолкнуть небосвод. Город словно обретал новые измерения; к давно знакомым улицам, дворам и проулкам воображение добавляло какие-то неизведанные, нехоженые тропы, ведущие в неведомые края, и так легко было себе представить, что вот сейчас сквозь молочно-белую пелену вместо помпезной новостройки покажется высоченный гранитный утес… Сколько простора для фантазий открывается, когда в десяти шагах от себя ничего не видишь.

Но те туманы не смердели горелой пластмассой, не вызывали жжения в глазах, не заставляли легкие выворачиваться наизнанку…

События прошлой ночи подернулись той же серой мглой – ноющие мышцы ног оказались единственным свидетельством того, что все случилось на самом деле и не было просто скверным сном. По счастью, лица Виктора и Наталии были скрыты респираторами, так что этот кабан, с подвыванием удравший от взрыва, их опознать не сможет. Разве что по нашивкам. Но такие нашивки в городе носят по меньшей мере две тысячи человек. Разглядел ли он лицо Антона?.. Наверняка. Да какая разница.

…Техотдел корпорации Kordo Konduktria обязан был в полном составе прибывать на рабочие места до половины восьмого. Чтобы успеть, Антону приходилось выходить из дома в половине седьмого, за полчаса до окончания комендантского часа. Получить отметку «систематические опоздания» было куда хуже перспективы словить по морде от сонных патрульных.

Как раз во избежание подобного, половина техотдела ночевала на матрацах прямо под своими столами. Запах по утрам в зале стоял совершенно непотребный.

Пробираясь к своему рабочему месту через узкие проходы между столами, стульями и всяким хламом, Антон споткнулся о чьи-то ноги в дырявых носках, за что из-под соседнего стола сонным голосом помянули его мать. В ответ Антон скомандовал «подъем!» и толкнул в направлении торчащих ног стул на колесах.

– Слы-ы… – вяло раздалось из-под стола. На этом диалог и закончился.

Ровно в 7:30 заревел гудок, означавший начало рабочего дня для технического персонала. Заревел и поперхнулся: везде разом мигнули лампы. Удостоверившись, что серверы продолжают работать как ни в чем не бывало, Антон нажал кнопку внутренней связи:

– Четвертый корпус, шестой этаж, у нас сбой в подаче электричества…

– Да, да, знаем, – раздраженно ответил интерком. – Ты не в курсах, что ли?

– В курсах чего?

– Понятно. В общем, делюга такая, что ночью в Калере подстанция praschela povenvje[1]1
  Нортэмперийское нецензурное ругательство, обозначающее резкое и необратимое прекращение функционирования чего-либо. Примерно соответствует выражению «накрыться», но в предельно грубой форме.


[Закрыть]. Нас переключили на подстанцию в Эрме, но того, что она дает, мало. Так что моргать будет сегодня весь день, это как минимум.

– Не было печали…

– Мы тут пытаемся раскочегарить местные дизеля, но без понятия, получится ли. В общем, кропи свои бесперебойники святой водой и молись, чтобы дуба не дали. И другим скажи.

– Понятно. Мы как раз тут свой генератор перебирать начинали. Удачи, парни.

– И вам.

В дверь серверной всунулась бритая голова.

– Дарова, че со светом, не выяснял?

– В Калере сгорела подстанция, – ответил, не оборачиваясь, Антон. – Приехали, в общем.

– Вот дерьмо. Безопасный же был район… И что теперь?

– Без понятия. Электрики пытаются запустить дизеля. Пошли-ка допереберем вчерашний ящик, он нам сегодня явно понадобится.

Они уже заканчивали, когда в мастерскую вломилась какая-то мордастая туша с всклокоченным галстуком и начала самозабвенно и нечленораздельно орать. Орала упоенно, оглушительно, аж заходилась криком: Антон и его напарник далеко не сразу поняли, что поводом было их отсутствие за рабочими столами.

– Avayd umejeshu broeche[2]2
  Давай ему шею сломаем (нортэмп.).


[Закрыть], – с ненавистью пробормотал напарник, когда туша, от души прооравшись, скрылась.

– Много чести, – ответил Антон.

– Всем сотрудникам технического отдела пройти на построение, – скомандовало радио.

28 апреля, 8:24. Сесиль Б

Корпорация Kordo Konduktria занимала обширный комплекс высотных зданий почти в самом центре Метрополиса. Крупнейший в Нортэмперии производитель кабелей, а также электрического и коммуникационного оборудования мог себе это позволить. Хотя около трети помещений все равно пустовало.

Крытый внутренний двор был превращен в строевой плац. Ряды софитов, закрепленных на стальной раме под крышей, обливали ярким белым светом две тысячи голов – персонал корпорации собрался на утреннее построение.

В первом ряду, вблизи поднятой на три метра над землей трибуны, стояли старшие и средние менеджеры, «белые воротнички» с посеребренными заклепками на лацканах; дальше – маркетинг, бухгалтерия и прочая шушера средне-младшего звена, за ними программисты и техотдел, в самом конце – армия рабочих-производственников, которых сейчас сгонят под землю и увезут на громыхающих поездах на фабрику на окраине. Директорат, вероятно, с удовлетворением взирает на все это откуда-то из вон тех зазеркаленных окон.

Ну а непосредственно под трибуной стоит длинная шеренга людей в черных шинелях и шлемах, полностью скрывающих лица. В руках у всех короткоствольные пистолеты-пулеметы. Ни одно крупномасштабное мероприятие не обходится без защиты Службы общего контроля.

Стоя на балконе, Бержер оглядывала властным взглядом бледных невыспавшихся людей. Многие сутулятся, будто чья то тяжкая длань пригибает их к земле. Бержер и сама регулярно чувствовала эту призрачную руку. Но сейчас прозвучит команда «смирно», и все они вытянутся по струйке.

В обязанности капитана Бержер входил контроль за проведением всех корпоративных церемоний и ритуалов, но по сути она сама их и проводила. Временами ее посещали сомнения в необходимости этих построений, отнимавших до часа рабочего времени. Но с другой стороны, она понимала, что большинство находящихся там внизу людей все устраивает. Им даже нравится: ведь что такое утренние построения? Само олицетворение Порядка. Дисциплины. Субординации. Контроля. Чего еще может желать в эти трудные времена добропорядочный гражданин Нортэмперии?

Бержер взглянула на часы: три минуты до начала церемонии.

– Всем департаментам доложить о готовности, – тихо скомандовала она в наголовный микрофон.

– Звуковая. Мы готовы.

– Принято.

– Проекторы. Мы готовы.

– Принято.

– Операторы. Краны активированы, камеры включены, готовы по вашей команде.

– Ожидайте.

Дальше в эфире установилась подозрительная тишина. Затем второй раз за утро мигнуло освещение.

– Световая, ответьте.

– Пять секунд…

– В чем дело?

– Всё, мы готовы. Сбой питания, перешли на резерв. Его должно хватить, если выключим верхние софиты.

– Выключайте одновременно с гимном. По окончании речи включите на 40 % мощности, – ответила Бержер. – Звук, вас затронул сбой?

– Нет, мы запитаны от бесперебойников.

– Принято. Проповедник на месте?

– Готов по вашей команде.

– Тридцатисекундная готовность.

Цифры на циферблате наручных часов менялись с удручающей неспешностью. 38… 39… 40…

– Пятнадцать секунд. По команде «смирно» – начали.

Бержер переключилась на общий канал. Окинула взглядом людей внизу…

– Смир-рно! – прогремел над их головами многократно усиленный голос капитана Стабикома. В ответ стемнело и первые аккорды гимна взревели так, что задрожала земля.

– Звуковая, черт вас дери, у вас ушей нет? – рявкнула Бержер в служебный канал. – Уровень на десять единиц вниз!

Громкость стала чуть более сносной.

– Звук, после построения явиться ко мне, – приказала Бержер.

– Есть, – угрюмо ответили на том конце.

Раскаты гимна закончились. Луч прожектора-«пушки» поймал и повел поднимавшуюся по боковой лестнице на трибуну фигуру невысокого, тщедушного человечка, одетого в пурпурную хламиду с золотым шитьем. Когда он оказался на месте, в его алую шапочку уперся еще один косой луч. Сверху на кране опустилась камера, и изображение широкого лица проповедника возникло сразу на трех гигантских экранах, подвешенных над трибуной.

Приняв внушительную позу, проповедник Монктон начал вещать.

– Братья и сестры! – загремел зычный тенор. – Взываю ко всем вам и особенно к тем, кто в эти дни чувствует неуверенность, усталость и сомнения. Всем, кто опасается, что мы идем неверной дорогой…

Бержер внимательно разглядывала своего нового подчиненного. Он объявился у них две недели назад – спустя двое суток после того, как его предшественник надышался угарным газом в своей квартире. Монктона перевели откуда-то из-за пределов Метрополиса. Сам он утверждал, что его таким образом повысили. Досье говорило обратное. Но, как бы там ни было, работу свою он выполнял вполне компетентно. И, в отличие от предшественника, не тянул резину. Управился за 15 минут.

– …Сейчас речь идет о целостности Империи. Цельности ее основных ценностей. И последнее, о чем нам дозволительно думать, так это о собственном благополучии. Мысли подобного рода всегда тлетворно влияют на наше единство. В эти сумрачные дни мы нуждаемся в единстве более, чем когда-либо. Нортэмперия верит в вас, братья и сестры. Верьте и вы в Нортэмперию!

– Rega Nortemperia[3]3
  Правь, Нортэмперия (нортэмп.).


[Закрыть]! – рявкнула Бержер.

– Rega Nortemperia! – отозвался снизу не слишком стройный, но мощный хор из двух тысяч голосов.

Монктон покинул трибуну. Над головами снова зажглись софиты, правда, теперь они светили вдвое тусклее.

– Руководителям подразделений раздать указания и развести персонал по рабочим местам, – скомандовала в микрофон Бержер. – Служба общего контроля, обеспечьте порядок при транспортировке рабочих к производственным объектам. Всем, вызванным на заседание Комиссии по надзору за нравственностью, пройти в третий корпус. Четвертый этаж, залы 403 и 406.

Персонал корпорации по-военному организованно покидал плац. Когда не осталось никого, Бержер отдала приказ выключить освещение.

– Звукооператоры, жду вас в кабинете через десять минут, – прозвучало в полумраке на весь двор.

28 апреля, 8:49. Монктон

Ему удалось сохранять благостно-постную мину, пока он спускался с трибуны и пока ассистенты высвобождали его из парадной хламиды. Чинно пройти до облезлой двери гримерки. И лишь захлопнув за собой дверь, он позволил себе залиться смехом.

Прекрасно, нет, действительно прекрасно! Впитывали каждое слово, как коврик грязную воду. Прелесть просто!

…Перевод в Метрополис, да еще под начало какой-то дамочки, Монктон однозначно воспринял как целенаправленное унижение. Однако с каждым днем он все сильнее убеждался в том, что Бержер он невольно сказал правду: это не ссылка, это и впрямь повышение. Да, здесь отвратительный воздух, дым постоянный, где-то все время что-то горит, – но какие тут люди! Сколько в них покорности!

Интересно, кто же их так вышколил? Бержер? Вряд ли. Слишком молода. Хотя, конечно, дама суровая, идейная. Слабых мест не прочитывается, пока, по крайней мере. Но подождем, поглядим.

Цель прошлого «проекта» Монктона явно превосходила эту Бержер по всем параметрам. Он рискнул – и потерпел полный провал, за которым последовал унизительный перевод в бывшую столицу, к черту на кулички…

Но зато здесь, похоже, будет где развернуться. Нигде еще Монктон не видел такого воплощенного идеала Нового Человека, как тут, в этой корпорации. Homo nortempericus: смиренный и одновременно свирепо послушный, к самостоятельному принятию значимых решений не способный, насилие всегда принимающий как должное, а вот отсутствие внимания – как худшую кару…

«Пять минут до начала заседания Комитета по нравственности. Третий корпус, четвертый этаж, зал 403», – произнес синтезированным баритоном динамик над зеркалом.

Промыв вставную челюсть и водворив ее на место, Монктон широко улыбнулся своему отражению. Завтра те же люди снова построятся в колонны, и он расскажет им о благодетельности и необходимости страданий.

Ну а сейчас он будет разбирать неблаговидные поступки морально неустойчивых элементов. Прекрасное развлечение!

Не забыть бы парик…

Назад к карточке книги "Salvatio. В рассветной мгле"