Текст книги "Линия фронта"

Автор книги: Юрий Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Через десять минут они убедились, что заброшенная дорога выходила к другой, которой кто-то пользовался. Дороги разделял ручей. Когда-то над ним пролегал мосток. Во всяком случае, спуск с противоположной стороны ручья был крутой, и ничего похожего на съезд они не увидели.

– Наблюдай здесь, – сказал Чугунков. – Если что… прикроешь.

Ручей был узок, и Чугунков легко перепрыгнул через него. Потом, сутулясь, полез вверх, к дороге. И глина оседала у него под ногами, и он вполголоса бормотал ругательства.

В ту и в другую сторону дорога просматривалась недалеко. И, тускло мерцая, напоминала короткие крылья самолета. Чугунков прислушался. Шумел ручей. Никаких других звуков не было.

Он сделал знак рукой Иноземцеву, а сам поднялся на дорогу и, не таясь, пошел, как предполагал, на восток. По правой стороне был обрыв, на дне которого пенился ручей, по левой стороне возвышалась гора. Но между горой и дорогой в полосе пяти-шести метров торчали кустарники и невысокие деревья. В случае внезапной опасности здесь-то, в кустах, и можно было спрятаться.

Оглянувшись, Чугунков увидел, что Иноземцев догоняет его.

– Слышишь! Ты что, оглох? Машина, – задыхаясь от быстрой ходьбы, прохрипел Иноземцев.

Чугунков не стал прислушиваться. Ястребом мотнулся в сторону и замер в кустах. Иван же лез, как медведь.

– Тебе тоже сошьем чуни, – зло процедил Чугунков.

Теперь и он услышал урчание мотора. Машина была большая, черная. «Опель-капитан», кажется. А может, «опель-майор»: у них там все машины, словно офицеры, со званиями.

Она шла им навстречу, одна, без прикрытия. Чугунков вскинул автомат. Иноземцев покосился назад. Гора уходила вверх почти отвесно. «Если прикрытие на другой машине сзади, – подумал Иноземцев, – тогда все! Не уйдешь».

– Стреляю один, – предупредил Чугунков.

Он дал короткую очередь по ветровому стеклу. И оно, как волна, разлетелось мелкими брызгами. Машина накренилась и повернула прямо на них. Взвизгнув, проскрежетало о камни железо. Машина застряла в кустах в двух шагах от Иноземцева. И теплый запах бензина ударил ему в лицо. Машина казалась пустой. Чугунков вновь прошил ее очередью. И только потом они с Иноземцевым распахнули дверки. Шофер лежал лицом вниз, и кровь сочилась из головы, стекала на пол по гладкой коже сиденья яичного цвета.

На другом сиденье оказался офицер. Он, видимо, упирался ногами в дверцу. Потому что, как только Чугунков распахнул ее, офицер вывалился, точно мешок, набитый трухой.

Небольшой чемодан черного цвета, лежащий на коленях у офицера, выкатился под ноги Чугункову.

– Обыщи офицера. Документы заберем. И сигареты тоже.

Минут через пять они быстро уходили по дороге. А увидев пологий спуск, свернули в гору и полезли, продираясь сквозь кустарник.

– Документы спрячь подальше. А содержимое чемодана мы осмотрим сейчас. Если бы, Иван, мне с тобой повезло так, как повезло без тебя, когда в задрипанном «опель-кадете» мы уложили троих офицеров и нашли нераспечатанную литровую бутылку французского коньяка в плетеном чехле!

Очень было заметно, как наступает темнота, как густеет, наливаясь чернотой, небо.

Чугунков положил чемодан на влажные листья, поддел замок финкой. Открылась крышка. Из чемодана донесся запах спирта. Сверху лежал большой журнал, на обложке которого девица в длинных чулках и узком набедренном поясе, яркого синего цвета, высоко задрав левую ногу и нагловато улыбаясь, посылала кому-то воздушный поцелуй.

– Это потом, – сказал Чугунков, сворачивая журнал в трубочку, – днем разглядим, при солнечном свете.

Под журналом оказался слой ваты, покрытый хрустящей пергаментной бумагой. Чугунков поднял вату и брезгливо поморщился, и даже дернул головой. На него смотрели десятки глазных протезов разных форм и размеров и, наверное, цветов и оттенков, которые из-за густеющих сумерек невозможно было отличить. Они лежали рядом, до самого дна переложенные ватой, словно елочные игрушки.

– Тьфу! – плюнул Чугунков и не удержался от крепких слов. – Какая гадость!

– Загибаешь, – сказал Иноземцев. В нем проснулся завбазой. – Это вещи нужные и очень дорогие. Тем более всякому человеку известно: у немцев оптика качественная.

– Какая же это оптика?

– Стекло все-таки… В санчасти большое спасибо скажут.

– И не думай, – возразил Чугунков. – Как можно нам, словно туристам, с чемоданчиком по немецким тылам разгуливать?

– Тебе виднее. А я при своем мнении остаюсь.

Иноземцев снял из-за спины вещевой мешок, где вместе с сухарями, консервами лежали патроны и толовые шашки. Развязал его. Потом скрутил из слюдяной бумаги кулек, точно конфетами, наполнил его протезами, положил немного ваты, чтобы не тряслись, и спрятал все это в вещевой мешок.

– В вашей родне кулаков не было? – насмешливо спросил Чугунков.

– Не знаю. Может, и были… А чемоданчик замаскировать придется. Вдруг немцы спохватятся, по следу пойдут.

Они сунули чемодан в кусты и забросали его листьями.

4

На автопарк их вывел Степка. Он узнал про автопарк еще раньше, чем встретился с разведчиками. В те дни, когда, холодный и голодный, бродил по лесу и ему случайно довелось выйти на дорогу, которая заканчивалась тупиком. Две горы скатывались друг к другу, образуя лощину, узкую, как горлышко бутылки, со стороны дороги и широкую, будто корзина, с тыльной части. Ограда из колючей проволоки – в один ряд – тянулась по склонам гор, безлесным, но кустистым, изборожденным глубокими извилистыми трещинами, в которых, точно кости, топорщились пласты известняка или какого другого белого камня.

Четыре длинных навеса делали автопарк похожим на рынок. Вот только не хватало прилавков, да крыши из желтой дранки были тщательно закамуфлированы. Надо отдать справедливость, место было выбрано удачно – автопарк не просматривался с воздуха.

Так, наверное, коршун смотрит на куропатку, как Чугунков смотрел на автопарк.

– Все! Путешествие окончено. Мы устроим здесь большой костер. Очень большой костер. А если фрицы надумают его тушить, то волосы у них обгорят не только на голове, но и на заднице.

Они наблюдали за автопарком почти сутки. Установили: смена караула и дежурного по парку производится в семнадцать часов, караул ефрейторский, из семи человек. Первый пост – у бензохранилища, что в дальней, противоположной от входа стороне; второй пост – между навесами; часовой неторопливо идет от первого навеса ко второму, огибает его, потом сворачивает в проход между вторым навесом и третьим, минуя его, шагает вдоль четвертого навеса, от которого по прямой возвращается к первому. Затем все повторяется сначала. Караулка расположена бок о бок с контрольно-пропускным пунктом, в котором кроме дежурного есть еще два дневальных. Шоферы спят в землянке, вырытой в горе, справа от входа, метрах в пятидесяти от караулки.

Практичный Иноземцев сказал:

– Двоим нам эта затея не по зубам, Землянка с шоферней как заноза.

– Не скули, – ответил Чугунков. – Сам же твердишь: «Главное – не торописа и не волноваса». Во-первых, нас трое; во-вторых, шоферня будет дрыхнуть.

Степка, проблуждавший уже четверо суток в лесу, с благодарностью посмотрел на Чугункова. Ему сразу понравился этот здоровенный, как борец, солдат. Грубоватый, но бесхитростный.

Иноземцев вначале косился на мальчишку и даже предложил Чугункову:

– Оставим ему хлеба и банку консервов. Обуза он нам в разведке…

– Чурбак ты, Иноземцев, – добродушно ответил Чугунков.

А Степка, услышав фамилию Иноземцева, спросил сразу:

– Вас не Иваном зовут, дяденька?

– Иваном, – настороженно ответил разведчик.

– А я вашу Нюру знаю… Она же с нами живет. С мамой моей работает в одной столовой.

Крепко, очень крепко любил Иноземцев свою молодую жену. Степка утонул в его объятиях. Ствол автомата, словно щенок, терся о ногу Степана, а каска небольно стучала по лбу, когда Иван целовал его худое, позеленевшее лицо.

– Малый, да ты же легок, как пустая тара, – сказал Иноземцев, поставив мальчишку на землю и глядя на него с удивлением и с сожалением.

– Я всегда такой.

– Чем питался? – спросил Чугунков, развязывая вещевой мешок.

– В первый день ничего не ел. Не хотелось. А потом собирал каштаны. Под прелыми листьями их тут много…

– Каштаны – это муть, – сказал Чугунков. – На вот, подкрепляйся.

Сало на хлебе белело, как корка снега. Прожевав кусок, Степка гордо сказал:

– А я знаю, где немецкий автопарк находится.

…И вот сейчас они наблюдают за автопарком. А в кармане у Степки лежит пистолет, взятый Чугунковым у немецкого офицера, везшего чемодан с глазными протезами.

– На дело пойдем в двадцать три часа двадцать минут. Шоферня уже будет спать, но мочиться выходить им еще рано. – Чугунков говорил сквозь зубы, следя за тем, как в вечерних сумерках к автопарку подъехала машина с высоким верхом, крытым темным брезентом.

– Девятнадцатая, – сказал Иноземцев.

– Но не последняя… Слышишь, гудит?

Натужно ревя мотором, приближался бензовоз. Его длинная круглая цистерна в серых камуфляжных пятнах была похожа на дирижабль.

– Кормилец… – ласково сказал Чугунков. – Тепло будет.

От глаз Чугункова разбежались азартные морщинки. И он даже крякнул, предвкушая удовольствие. Конечно же зрелище могло оказаться впечатляющим.

– Я хоть и первый раз в тылу, – сказал Иноземцев, – и порядки ихние не знаю, но удивляет меня один факт…

– Говори проще, не перед кладовщиками распинаешься.

– Ограда в одну проволоку метров триста по длине будет, а охраны считай никакой…

– Два поста. Смотри лучше.

– А внешней охраны нет. Почему бы им патрульных вдоль проволоки не пустить? Для какой цели тогда просека сделана?

Действительно, кустарник был вырублен возле ограждения, и кольцеобразная просека шириною в два-три метра опоясывала весь автопарк.

– Для лучшего обзора, – предположил Чугунков.

– Два метра – это не обзор.

Еще некоторое время они вполголоса обсуждали загадку просеки, вспомнив, что за целые сутки ни один немец не выходил за проволоку, и потом решили, что просека минирована. На эту мысль Чугункова навел Степка, читавший однажды в газете, как в одной станице немцы минным кольцом окружили и комендатуру, и прилегающий к ней сад.

– Если полоса минирована, план нужно менять. Не черта из себя богатырей корчить! Девяносто шансов из ста, что мины там сидят густо. Покалечимся – и фашисты нас на собственный баланс заприходуют, – заявил Иноземцев.

– Струсил, Ваня?

Обиделся Иноземцев:

– Зачем так говоришь? Головой думай. Умирать, так с пользой.

– Молодец, смерти не боишься. Только лазейку оставляешь. Да не сердись, это я так. Немножко нервничаю. А про пользу ты верно говоришь.

– Сам знаю, – огрызнулся Иноземцев.

– Для молодой жены себя сохранить опять-таки надо… Не отнекивайся…

– А чего отнекиваться? Сам, брат, верно, не откажешься.

– Угадал… На жену в атаку ходить – не на фрица… – И без всякого перехода: – А вдруг мы сами страх на себя нагоняем? А вдруг никаких мин нет?

– Тоже может быть, – согласился посерьезневший Иноземцев.

Теплый, влажный воздух был неподвижен, как лужа. Он и цветом напоминал стоячую воду, потому что солнце уже ушло за гору, и серая, подернутая зеленью дымка неподвижно висела над автопарком, и отсюда, с высокого склона, он казался лежащим на дне аквариума. Белые прогалины оврагов круто сбегали вниз. Они были очень светлыми в этот час, точно целый день копили солнечный свет и теперь делились им с небом, высоким и круглым, на котором уже стали появляться первые блеклые звезды.

В одной из таких прогалин, надвое рассекающей противоположный склон, вдруг появилось черное пятно, быстро перемещающееся книзу.

– Кабан, – прошептал Чугунков, прильнувший к окулярам бинокля.

Они не стали гадать, какая нелегкая занесла животное в этот овраг, а затаив дыхание следили за просекой, на которой через секунду-другую непременно должен был оказаться дикий кабан.

Кабан несся вниз стремительно. Камни катились вслед за ним, оставляя хвост пыли.

Выбежав на просеку, он резко затормозил, и его немного занесло вправо, развернуло, и он рывком сорвался с места и заспешил вдоль проволоки.

Немцы тоже заметили животное. И часовой у бензохранилища вскинул винтовку. Но взрыв произошел раньше.

Будто кто-то взмахнул красным флажком. И вырос столб из камней и копоти….

– Напоролся, – сказал Чугунков.

– Судьба, значит, – ответил Иноземцев.

Возле того места, где произошел взрыв, колючая проволока не удержалась на ограде. Часть ее свисала с покосившегося столба, часть оказалась разбросанной по земле, образовав широкий проход.

С большой осторожностью три немца вышли на просеку, подняли тушу кабана и унесли к землянке, где жили шоферы. Потом пришел еще один немец, наспех – быстро темнело – соединил концы колючей проволоки.

– В этом месте мы и пройдем, – решил Чугунков. – Нужно только подняться на тот склон. Там поужинаем.

5

Гудение мотора заставило их остановиться, замереть, потом ничком пасть на землю. Машина ползла в автопарк медленно, по-черепашьи. Полосы света, которые бросали оклеенные черной бумагой фары, были узкими и ложились вблизи машины. И Чугунков понял, что неожиданно прибывшая машина не угрожает им. Нужно только выждать, затаясь вблизи бензохранилища, набраться терпения; и тогда, рано или поздно, в автопарке наступит тишина, потому что заснет угомонившаяся шоферня, и придет час Чугункова, Иноземцева, Степки.

Шофер, жестикулируя руками, о чем-то поговорил с часовым, хлопнул дверкой, сильно, будто со злостью, и пошагал к землянке…

Прошло полчаса… Чугунков вынул нож. Подал знак Иноземцеву. Иван тоже достал нож, и лезвие его было очень холодным и белым.

Чугунков поднялся. И стоял, чуть согнувшись, пружинил в коленях. Все было расписано. Чугунков убирал часового возле бензохранилища, на долю Иноземцева выпал второй часовой, охраняющий непосредственно автопарк.

Иноземцев видел, как Чугунков шагнул в темноту и скрылся за бункером. Иван напряженно ждал, что вот сейчас тишину ночи нарушит пронзительный крик, потом послышится хрип, сопение, глухой шум падающих тел… Но минула минута, и еще одна, и еще… А тишина – легкая, ленивая и невспугнутая, словно кошка. Лишь где-то далеко, и в какой стороне – неизвестно, одиноко трещала цикада.

Вернулся Чугунков.

«Сорвалось! – решил Иноземцев. – На словах оно, конечно, лучше получается».

– Готов! – выдохнул Чугунков. – Теперь ты…

Трудно гадать, трудно объяснять – да и нужно ли это делать? – почему с такой неохотой и с нехорошим ощущением темноты встал во весь рост Иноземцев, почему не сказал ни слова Чугункову: дескать, нет во мне уверенности и руки и ноги сводит страхом, судорогой. Понял бы его Чугунков, точно понял. Ничего, что Чугунков был грубым парнем и густо ругался матом. Это все ерунда. Это не главное. Чугунков был человеком. И душевность в нем была, только, может, не на поверхности, а глубоко, как в арбузе семечки. И тем более он знал, что Иван не трус, что с танками бился. Вот только никогда в жизни не приходилось Ивану убивать человека ножом темной ночью, напав на него сзади. Не учили его этому.

Ничего не сказал Иноземцев. Осторожно пошел вперед. Мало ли чему не учили в мирное время! А сейчас война. И у него своя задача. У Чугункова – своя. Взрывчатку под бензохранилище закладывает Чугунков. Потом, если все будет нормально, Чугунков и Степан к машинам придут. Бензинчиком их, словно нитками, свяжут. И фейерверк получится, когда спичка чиркнет. Если же кто-то помешает или не сумеет Иноземцев бесшумно снять часового, и такой вариант учтен, рванут разведчики бензохранилище. И в горы!

Приблизился Иноземцев к навесу, всматривается. Что за черт! Нет часового. Словно он сквозь землю провалился. Зло стало разбирать Ивана. И позабыл он о страхе. Гибкость в руки, ноги вернулась… Идет он бесшумно от машины к машине, часового ищет. Вдруг дверка одной из кабинок открывается и сонный голос картаво вопрошает:

– Karl? Das ist Karl?[10]10
  Карл? Это Карл? (нем.).


[Закрыть]

Паразит! Ну кто бы мог подумать, что фриц, к дисциплине приученный, вдруг нарушит устав и на посту заберется в теплую кабину! А теперь ножом его не достанешь. Стрелять! Стрелять никак нельзя…

Не сообразил Иноземцев, не догадался «Hände hoch!» крикнуть и автоматом припугнуть. Полез на немца с ножом. Фриц не растерялся, ударил Ивана сапогом в грудь, а потом с карабина пальнул. Ветровое стекло вдребезги. Счастье, что Иноземцев от удара упал. Иначе продырявил бы его немец непременно.

Зачем теперь тишину беречь? Какой смысл в ней, в тишине, если караул выстрел услышал? Поднял автомат Иноземцев и давай садить по машине. Потом по-быстрому на четвереньках, точно медведь, закосолапил к бензохранилищу. Тяжело так, но за спиной крики и пальба, конечно не прицельная, а так, в ночь, для смелости.

– Иван! Не чешись, Иван! Жми, мать твою!..

Значит, увидел его Чугунков. Огнем прикрывает…

Вот и бензохранилище. Здесь ничего, терпимо, бункер на себя пули примет.

– Выбираемся той же дорогой, – говорит Чугунков. – Той же… Степка, поджигай!

Чиркает спичка. Шипя, пожирает огонь бикфордов шнур.

– Ноги в руки! – кричит Чугунков. – За мной, братва!

А шоферня повыскакивала. Машины фарами заглазели.

– Быстрее, ребята, быстрее! Шнур короткий. Очень короткий шнур. А длинный никак нельзя. Оборвут…

Колючая проволока позади. Пощади, земля родная! Не подсунь мину под ноги. Лучше камни, лучше сучья цепкие или кусты. Кусты – это хорошо. Вот они, славные…

– Ложись!.. – не своим голосом орет Чугунков.

Они все трое падают плашмя. И ночь на секунду превращается в день. И еще раз… И еще… И три взрыва, словно раскаты грома, плывут над ущельями, над склонами гор, над дорогой, ведущей к фронту. Хорошо! Очень хорошо взорвалось бензохранилище! Автопарк горит, словно факел.

На рассвете они поняли, что их преследуют. Спускаясь с горы, где от посторонних глаз хорошо укрывали высокие деревья и густые заросли шибляка, они увидели, что на дороге стоят машины и патрулируют, немецкие солдаты.

Посовещавшись, Иноземцев и Чугунков решили вновь подняться к вершине и попытаться пройти по северному склону. Гора была крутая и влажная, потому что ночью моросил мелкий дождь и капли его до сих пор лежали на листьях, Небо было выстегано тучами, сквозь которые не проглядывало солнце.

Глядя под ноги, Иноземцев вспомнил такое же раннее утро за год до войны, когда они всей базой поехали за грибами. Конечно, грибы были просто предлогом, и все хотели отдохнуть, набраться впечатлений. Прежде чем идти в лес, сели возле автобуса, чтобы выпить и закусить, а когда женщины, которых не очень устраивала затея мужчин, стали выражать недовольство, Иноземцев миролюбиво, но вместе с тем начальственно пошутил:

– Не надо торописа, не надо волноваса…

А может, и сейчас не надо торопиться, не надо волноваться? Может, лучше отсидеться в кустах, дождаться темноты? Тем более шли они всю ночь. И устали. А Степан же вообще едва на ногах держится…

Чугунков не против. Чугунков «за». Но вдруг услышали они лай собак. И поняли: счастье, что собаки не смогли сразу взять след. И другое поняли: уходить надо, чем быстрее, тем лучше.

Четверо суток, которые Иноземцев и Чугунков провели в тылу врага, они сами были хозяевами положения. Они выбирали цель и, словно охотники, поражали ее. Они располагали временем – могли отдохнуть, могли обсудить сложившуюся ситуацию.

Но с этой минуты все переменилось. Теперь немцы с собаками преследовали их, словно зайцев. Вот только ноги у разведчиков были не заячьи. Усталые ноги. А у Степана из-за развалившихся ботинок ноги истерлись в кровь.

Когда они достигли вершины (гора была длинной, вытянутой, точно рукав, и обогнуть вершину никак было нельзя), то поняли, что им не уйти. Собаки все-таки взяли след. И мышиные мундиры немцев мелькали промеж деревьев совсем близко.

Осмотревшись, Чугунков сделал знак рукой. И все упали в мокрые листья. Положив автомат на ствол поваленного дуба, Чугунков отрывисто, мешало частое, сбившееся от трудного бега дыхание, сказал:

– Уходите вниз… по склону. А там… по лощине. На запад. Все больше на запад. Я прикрою.

– Не пойду, – уперся Иноземцев. – Не пойду!

– Пристрелю! – взъярился Чугунков. – Выполняй приказание!

И он стал стрелять из автомата, потому что двое немцев с собаками на поводках показались на лысом месте, метрах в сорока, где не было ни кустов, ни деревьев. Он очень удачно выдал очередь. И оба немца свалились замертво, и одна собака тоже. А другая, крупная серо-черная овчарка, что есть сил натягивала поводок, который окаменело зажал убитый немец, и лаяла, завывая. Чугунков деловито прицелился, выстрелил двумя патронами. Собака опрокинулась на спину, больше не лаяла и не выла, только дергалась серыми лапами.

– Здесь уже, братцы… Здесь недалеко до наших. День ходьбы, – говорил Чугунков. – В ночь дома будете.

Немцы ответили беспорядочной стрельбой. Они не видели разведчиков. Но, кажется, спустили с поводков собак и теперь стреляли повыше, чтобы не задеть животных.

– Вместе, может, Виталий… Может, отобьемся… – бормотал Иноземцев.

– Видел машины на дороге? Пока мы будем отбиваться, они оцепят гору. Вот карта. Доложишь майору Журавлеву. И Степку береги. Рано ему еще загибаться. Пусть в Туапсе едет. В школу ходит. Не возьмут город немцы. Это я, Чугунков, говорю…

Пригибаясь низко, ниже кустов, Иноземцев и Степка побежали по северному склону. И сколько раз ни оглядывались они, но не видели Чугункова, скрытого нависшей над ними горой, только слышали голос его автомата. Долго слышали, уже отмерив километров пять по лощине.

Больше о судьбе Чугункова неизвестно ничего. На Пасеку родителям пришло извещение – горькое, но, может, не самое страшное, оставляющее крохотную, как зерно, надежду о том, что их сын, Чугунков Виталий Ефимович, рядовой Красной Армии, в боях за Советскую Родину пропал без вести северо-восточнее Туапсе.