Текст книги "Мессии, лжемессии и толпа"

Автор книги: Юрий Антонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Известно, что Гитлер был храбрым солдатом, отмеченным боевыми наградами. И тем не менее он испытывал постоянные страхи. И. Фест отмечает его постоянный страх перед соприкосновением с чужими людьми, боязнь заразиться венерической болезнью и перед любой инфекцией вообще («Микробы просто набрасываются на меня», – считал Гитлер), он все время лечился. Он был охвачен привитым австрийским пангерманским движением страхом перед чужим засильем, перед «нашествием, подобным саранче, русских и польских евреев», перед «превращением немецкого человека в негра», перед «изгнанием немца из Германии» и, наконец, перед «полным истреблением» немцев. Но беспокойство у него вызывали также и американская техника, и цифры растущей рождаемости у славян, и крупные города, и столь же безудержная, сколь и вредная индустриализация и «коммерциализация нации», и анонимные акционерные общества, и «трясина удовольствий в крупных городах», равно как и современное искусство, стремящееся голубыми лугами и зелеными небесами «убить душу народа». Куда бы он ни взглянул, он всюду открывал «явления разложения медленно догнивающего мира».

Гитлер видел Германию объектом некоего всемирного заговора, осаждаемым со всех сторон большевиками, евреями, масонами, капиталистами, иезуитами, выступающими в едином строю. В этом блоке особое место он отводил евреям, жаждущим крови и денег, тиранящим народы. Они, евреи, писал Гитлер в «Моей борьбе», завладели семьюдесятью процентами мирового капитала, покорили себе биржи и марксизм, они были зачинщиками ограничения рождаемости и идеи эмиграции, они подорвали устои государства, привели к вырождению расы, воспели братоубийство, организовали гражданскую войну, оправдали низость и поливали грязью благородство, они, эти закулисные вершители судеб человечества.

Фест считал, что неуверенность и страх были основными мотивами у Гитлера; он избегал проявлять чувства столь тщательно, сколь искусно ему удавалось изображать их. Он подавлял всякую спонтанность, но его выдавали отдельные, вроде бы не очень примечательные особенности, прежде всего глаза, которые никогда не приходили в спокойствие, и даже в те моменты, когда Гитлер застывал как статуя, беспокойно бегали по сторонам. Его мучил страх, что раскроется его частная жизнь. Характерно, что не сохранилось ни одного его частного письма, даже Ева Браун получала лишь коротенькие сухие записки, которые к тому же он никогда не посылал по почте. Он постоянно следил за своим поведением и знал лишь тайные страсти, скрытые чувства, суррогаты. Широко распространенный образ не контролирующего свои эмоции, дико жестикулирующего Гитлера отражает не правило, а исключение – он был предельно сосредоточенным человеком, дисциплинированным до комплексов^[72].

Одержимость Гитлера поездками по стране есть бегство, спонтанное и неуправляемое, несмотря на всю его дисциплинированность, в первую очередь от самого себя и своих страхов, особенно страха смерти. Этим же страхом объясняется страсть Гитлера к монументальным сооружениям, зданиям-монстрам: в нем можно видеть не только желание обессмертить себя, ибо он уже сделал это, создав «тысячелетний» германский рейх, сколько психологически отгородиться таким способом от всюду угрожающих опасностей. Построенные по его инициативе прекрасные дороги служили не только экономическим нуждам, но и бессознательно ощущались им как некая крепкая сеть, наброшенная на страну. Сеть позволяла держать ее в руках и тем самым нейтрализовать исходящие от нее беды.

Мы отмечаем повышенную тревожность, подозрительность, мнительность и другие подобные личностные характеристики у правителей деспотического типа, и точно такие же черты обнаружены нами у общеуголовных преступников. Так, психологическое изучение с помощью Методики многостороннего изучения личности большой группы убийц показало следующее: их поведение определялось аффективно заряженными идеями. Они чрезвычайно чувствительны к любым элементам межличностного взаимодействия, подозрительны, воспринимают внешнюю среду как враждебную. Поэтому у них нарушена правильная оценка ситуации, она легко меняется под влиянием аффекта. Повышенная впечатлительность к элементам межличностного взаимодействия приводит к тому, что индивид легко раздражается при любых социальных контактах, представляющих хоть малейшую угрозу для его личности. Все затруднения и неприятности интерпретируются ими как результат враждебных действий со стороны окружения. Наиболее чувствительны такие люди в сфере личной чести, для них характерно повышенное сознание своей ценности.

Аналогичные сведения были получены при изучении убийц с помощью теста Шмишека, которое показало, что наиболее выражена у них такая черта, как эмотивность, т. е. чувствительность и глубокие реакции в области тонких эмоций, причем не обнаружилось связи между эмотивностью и внешними провоцирующими обстоятельствами. Иными словами, эмотивность у них возникает и развивается в основном по внутренним психологическим законам, а не в соответствии с указанными обстоятельствами. Уязвимость коррелирует у них с упорством, что определяет характерные для них подозрительность и защитную агрессивность.

Если на время забыть, что речь идет не о «простых» уголовниках, и приложить приведенные описания к живым и мертвым тиранам, станут ясными причины многих их поступков. Например, захват других стран, не вызываемый ни экономической, ни политической целесообразностью, внешне непонятные и ничем, казалось бы, не мотивированные преследования и даже казни людей, давно им не опасных, в том числе сведение счетов со старыми врагами и подлинными или мнимыми обидчиками, постоянное возвеличивание собственной персоны, культ своей святости и непогрешимости, «осыпание себя звездами», решительное противодействие какой-либо критике, преследование инакомыслящих и т. д. Деспотические правители в отличие от «обычных» насильственных преступников имеют неограниченные возможности жестокого преследования тех, кого они считают врагами. Поэтому репрессии носят хронический характер, ослабляясь лишь на время, чему мы были свидетелями в своем же отечестве.

Необходимо подчеркнуть особую криминогенную роль такой личностной черты насильственных преступников, включая тоталитарных вождей, как повышенная тревожность. Криминологические исследования убедительно свидетельствуют о том, что тревожная личность совершенно иначе видит мир. Если тревожность достигает уровня страха смерти, то человек начинает защищать свой биологический статус, биологическое существование – отсюда совершение насильственных преступлений как способ защиты от мира, субъективно воспринимаемого как опасный или враждебный.

Повышенная тревожность, бессознательные ощущения призрачности и хрупкости своего бытия, опасение небытия, страх быть уничтоженным выступают основной причиной преступного поведения. Тревожная личность совершает преступление и потому, чтобы не разрушались его представления о самом себе, своем месте в мире, его самоощущение, самоценность, не исчезло приемлемое для него самого его биологическое и социальное бытие.

У людей с повышенной тревожностью угроза бытию, биологическому или социальному, способна преодолеть любые нравственные преграды, любые нравственные нормы, регулирующие отношения между людьми. В силу указанных особенностей и отсутствия целенаправленного воспитания эти нормы не воспринимаются ими. Однако в принципе возможна компенсация указанных черт с помощью целенаправленного, индивидуализированного воздействия с одновременным, если это нужно, изменением условий жизни. Но это в большинстве случаев не делается.

Еще одним свойством обладают главы тоталитарных режимов – эмоциональной холодностью. Это стремление сохранить между собой и другими людьми определенную психологическую дистанцию, что часто выражается в надменности и высокомерии, безразличии к окружающим, даже если на словах проявляется заинтересованность и сопереживание, отсутствие в межличностных отношениях какого-либо тепла. Такие правители не имеют друзей, всех держат на расстоянии. Подобные черты позволяют не допускать эмоциональных срывов, быть сдержанными и расчетливыми, проницательными, способными к трезвому анализу и расчету, психологически находиться над ситуациями и смотреть на них сверху, извлекая из этого пользу для себя, когда, например, они плетут интриги друг против друга или конфликтуют между собой, сводят счеты с приближенными. Абсолютный холод создавали вокруг себя Наполеон, Гитлер, Сталин. Эмоционально холодной была императрица Цыси, жестокая и коварная правительница Китая на рубеже XIX–XX вв.

Но следует отметить, что эмоционально холодными были не только властвующие преступники. Так, по свидетельству современников, этими качествами обладал первый американский президент Дж. Вашингтон. Это дает основание считать, что эмоциональная холодность – нравственно нейтральная черта и она необходима политическим деятелям в качестве непременного условия их деятельности. Однако если такими особенностями обладают завладевшие неограниченной властью тираны, это выливается в жесточайшие репрессии, массовые казни, ограбление своих жертв, полное отсутствие какого-либо сочувствия и милосердия. Тиран не в состоянии поставить себя на место того, кому он причиняет зло, просто потому, что он такой человек. Эмоциональной холодностью и другими названными чертами обладают не только сами правители, но и все те, кто входит в правящую клику и, прежде всего, сановные палачи – руководители репрессивных ведомств – берии, гиммлеры и т. д.^[73]

А свойственна ли эмоциональная холодность «обыкновенным» преступникам? Свойственна, и весьма, но обычно не рядовым, а лидерам, главарям преступных организаций типа мафии, в том числе так называемым «ворам в законе». Психологическое изучение этой категории преступников показало следующее: занять роль лидера им помогает типичная для них эмоциональная холодность, проявляющаяся в безразличии к субъективным стремлениям, переживаниям, интересам других, событиям повседневной жизни, если эти переживания, интересы или события не связаны с их личными интересами и нарушением неформальной антиобщественной системы ценностей. Так, травма на производстве в исправительной колонии, полученная кем-либо из осужденных, оставит равнодушным особо опасного лидера, даже если он на словах выразит сочувствие. Однако если тот же осужденный присвоит деньги, принадлежащие группировке, это вызовет активную заинтересованную реакцию со стороны лидера, вплоть до наказания виновного. Эмоциональная холодность и отчужденность предопределяют жесткий характер взаимоотношений с другими преступниками.

Такие личностные характеристики преступных правителей, как повышенная тревожность, страх смерти и эмоциональная холодность, сами по себе достаточно информативны, и с их помощью можно многое объяснить в поступках таких людей.

Близкое психологическое родство между диктаторами и «обыкновенными» преступниками делает вполне понятным смысл одного из воспоминаний Сталина (в пересказе Хрущева): «Во время первой ссылки, – любил рассказывать Сталин, – я познакомился с хорошими ребятами из уголовников. Обычно я с ними и общался. Помню, остановились с ними у трактира. Выясняли, у кого есть рубль или два, совали деньги в окно, брали питье и пропивали все до копейки. Сегодня я плачу, завтра он; и так по очереди. Славные парни были эти уголовники, таких редко встретишь. А среди политических много всякой сволочи было. Организовали раз товарищеский суд, меня судить, за то, что пью с уголовниками, будто бы это проступок какой».

При всем том, что диктаторы присваивали себе неограниченную власть, к монархии и монархам они всегда относились отрицательно, даже с презрением. Гитлер, например, в «Моей борьбе» писал, что «лишь в очень редких случаях монархи являются действительно выдающимися мудрецами и образцами сильных характеров…

Сочетание в одном лице великого монарха и великого человека бывает в истории настолько редко, что народы должны считать себя уже счастливыми, если снисходительная судьба посылает им монарха хотя бы только средних личных качеств».

Отношение к монархам Ленина и Сталина достаточно хорошо известно.

Есть основания полагать, что подобные взгляды порождаются рядом причин: монархи в отличие от красно-коричневых вождей чаще всего легитимны, во всяком случае в современном мире, и их легитимность – прямой упрек диктаторам, которые захватывают власть силой, обманом или шантажом. Не меньшее значение имеет убежденность тоталитарных главарей в том, что во главе государства и народа должен быть не тот, кому власть достанется по наследству, а тот, кто добьется ее в силу своих исключительных личных достоинств. В суде после «пивного путча» Гитлер утверждал: «Не нужно принуждать человека, призванного стать диктатором. Он сам жаждет этого. Никто не подталкивает его, он сам движется вперед. В этом нет ничего нескромного… Тот, кто чувствует, что призван править, не имеет права говорить: «Если вы выберете меня…» Нет! Это его долг выступить вперед».

Естественно, среди королей и других венценосцев было немало полных ничтожеств.

Фромм очень тонко подметил одну чрезвычайно важную черту личности Гитлера: стремление постоянно уничтожать. А. Шпеер вспоминал, что еще до войны Гитлер с увлечением строил с ним архитектурные планы, но у Шпеера создалось смутное ощущение, что по-настоящему Гитлер не верил в их осуществление. При всем том, что Гитлер был хорошо информирован и инфантильно упорен, самонадеян и убежден в своей гениальности, он, по свидетельству современников (например, П. Шрамма), не был в состоянии адекватно оценить все стратегические и тактические факторы. Так, он по-настоящему не знал ни СССР, ни США, ни Великобритании, ни их союзников, не понимал их народы и те огромные экономические, политические, духовные и иные ресурсы, которыми все они располагали. Более того, совсем неясно представлял он себе и то, насколько долго и вообще способна ли Германия воевать со всем миром и захватить его. Он «просто» был снедаем сильнейшей, всепоглощающей страстью к разрушению и уничтожению, в том числе Германии и немцев. Его ненависть к жизни не имела пределов.

О том, что Гитлер бы демагогом, причем весьма талантливым, знали все. Но когда он говорил о любви к Германии и немцам, был вполне искренен, однако это имело место на сознательном уровне. Бессознательно же фюрер желал и ей, и ее жителям и всему миру разрушения и гибели. Он, хотя далеко не все ему удалось, мог быть все-таки доволен.

В отличие от него Сталин, хотя и уничтожал людей, чтобы насытить свои некрофильские потребности, тем не менее не желал гибели ни СССР, ни его народам, поскольку тогда ему не над кем было властвовать в абсолютном значении этого слова. А это представляло собой его всепоглощающее стремление.

Меньшая часть населения Германии и СССР не принимала участия в мифологизации Ленина, Сталина и Гитлера. Они были вне толпы, эмигрировали из этих стран либо были уничтожены или затаились и молчали. Кощунственно сопоставлять миф о Христе с мифами об этих выродках, тем не менее следует отметить заключенные во всех них учения о последней истине и, главное, о спасении.

Не говоря уже о ненависти Гитлера к евреям, цыганам и славянам, он также относился к марксистам и коммунистам. К протестантам он лучше относился, чем к католикам, поскольку те зависели от наднациональной власти. Интеллигенция рассматривалась им как вредный элемент, о них он говорил с сарказмом. Относительно аристократии и крупной буржуазии отзывался пренебрежительно, презирая их за материализм и приспособленчество, и знал, что они терпеть его не могут. «Хорошими» немцами были для него «настоящие» мужчины, умевшие воевать, герои войны, члены партизанских (прогерманских) отрядов, другие люди со «здоровой душой», те, кто трудился физически, – рабочие, мелкие служащие, солдаты, матери семейств. Они исполняли для него функции древнегреческого хора. Это была толпа.

Толпу обожали Ленин и Сталин, преследовавшие и уничтожавшие интеллигенцию, но всегда знавшие, что «простые» рабочие обязательно поддержат их. Вожди создали и поддерживали культ ненависти и презрения к интеллигенции, ко всем творческим людям. Недаром многотысячные толпы горячо поддерживали суды над «врагами народа» и еще многие партийные решения. Отрицание же интеллигенции с их стороны вполне понятно, поскольку она не критична и отрицает то, что, по мнению Ленина, Сталина и др., приносит один вред.

Глава 5. Субкультура лжемессий, охватывающая толпу

5.1. Особая культура лжемессий

Мы так часто говорим и слышим «исламская культура», «христианская культура» или «буддистская культура», но никогда или почти никогда не ставим перед собой задачу понять, что именно подразумевается под христианской или буддистской культурой, действительно ли это во всех случаях культура религиозная или какая-либо иная. Ведь вполне возможно, что речь в этих случаях идет лишь о том, что данная культура имеет место в стране или в странах, в которых христианство или ислам хотя и являются доминирующими религиями, но их сила и влияние рамками собственно религии и ограничено. Другие стороны жизни, не менее важные, определяются еще и иными, не религиозными обстоятельствами, например экономикой или политикой. Вот почему можно поставить под сомнение, что отнюдь не религия или не только религия и не столько религия всегда и везде определяют культуру, направленность и ценности общества, государственность, образ жизни и качество жизни людей и т. д.

Здесь вполне уместно поставить очень сложный вопрос о том, что вообще представляет собой религиозная культура: относится ли это к соответственно религиозной культуре и только либо к тому, что является ее логическим продолжением, – церкви, степени и формам проникновения религии и церкви в государство и общество, роли церкви в традициях и обычаях, морали, в принятии государственных решений, религиозной обрядности в повседневной жизни и т. д. Ведь религия – это совокупность мифологических (виртуальных) представлений о том, как была создана земля, вся природа, космос, вселенная, человек, по каким законам и как они управляются, каковы перспективы человека и природы, что ждет его в загробной жизни. К этому примыкает огромная часть религиозных обрядов (процедур), призванных укреплять религию и ее догмы в умах людей и подчинять им всю их жизнь. В религии всегда действуют сверхъестественные, чудесные силы, которые определяют весь видимый и невидимый мир и самого человека. В них надо безоговорочно верить, не ожидая доказательств, как в науке или в иных сферах деятельности, например в уголовном процессе или криминалистике.

Сама религия и сам религиозный миф являются частью культуры, в том числе первобытной. В мифе нас поражает, как верно заметил Э. Кассирер, его удивительное сходство с поэзией. Он приводит слова Ф. К. Прескотта, что древний миф есть та «масса», из которой постепенно выросла современная поэзия благодаря процессам, называемым эволюционистами дифференциацией и специализацией. Мысль мифотворца – прообраз поэтической мысли^[74]. Тем не менее различия между мифом и искусством давно известны, как, впрочем, и сходства. Так, и для религии, и для искусства (эстетического мышления, эстетического созерцания и т. д.) абсолютно важно существование объекта. И тот и другое являются продуктом фантазии, но в мифическом всегда предполагается акт веры, без веры в реальное существование его объектов миф утратил бы свою основу, вообще исчез бы.

Кассирер утверждает, что мифологическое и научное мышление, каждое следуя своим путем, занято поисками одного и того же – реальности. Однако каждое из них представляет себе реальность строго по-своему. Первое ищет реальность, которая во всех без исключения случаях является только виртуальной и покоится исключительно на вере. Второе не признает веру доказательством, и для него нужны эмпирические факты. Разумеется, религия, наука и искусство исходят из того, что существует определенный порядок вещей, механизм приведения их в действие. В этом их общность.

Лжемессии тоже создают свою субкультуру, главным адресатом которой является толпа, а основным назначением – сохранение и укрепление власти вождя и всего созданного им государственного и политического режима. Лжемиссианское общество не допускало различий между политикой и повседневной жизнью большинства, политика не могла быть лишь одним из составных элементов жизни людей, политика, как и идеология, внедрялась в каждую мысль или поступок. Гитлер и Сталин, другие тоталитарные вожди намеревались создать такое органичное общество, в котором все стороны жизни были бы подчинены господствующей идеологии и культу личности. Никому не дозволялось стоять в стороне от целей, провозглашенных этой идеологией, жизнь человека была подчинена ей. Все люди и организации подлежали нацификации и большевизации (коммунизации), т. е. оказывались под контролем соответствующего режима.

Все государственные учреждения, общественные организации и образовательные институты были реорганизованы так, чтобы режим получил полный контроль за их деятельностью, за деятельностью каждого работающего или учащегося. Была создана сеть различных организаций в сферах профессиональной, трудовой и личной жизни, членство в которых было обязательным и которые находились под контролем партии, т. е. режима. Каждый отдельно взятый человек был обязан быть сопричастным к обществу и государству, что понималось как подчинение им, особенно государству. В тоталитарных странах не должно быть ни одной организации вне его контроля, равно как и отдельного гражданина.

Эта особая тоталитарная культура охватывала отношения людей между собой и отношение к человеческой жизни, ценность которой ставилась в прямую зависимость от преданности идеологии и вождю, слова которого приобретали самодостаточную ценность.

Германские нацисты сразу же взялись за построение такой культуры после назначения Гитлера канцлером, большевики – после октябрьского переворота, хотя им немало препятствовали в те годы Гражданская война и послевоенная разруха. В Германии мощная пропаганда, призывы и обращения, частые митинги и шествия лишали народ свободы воли и возможности спокойного выбора. В России тоже работала демагогическая пропагандистская машина призывов и обещаний, ни одно из которых (если взять главные) не было выполнено.

Лжемессианская культура, внедряемая в толпу, не несла никакого прогресса и развития, «истина» воспринималась как нечто данное раз и навсегда самим мессией. Она не подлежала пересмотру и даже коррекции. Все было пропитано духом соответственно нацизма (гитлеризма) или коммунизма (марксизма-ленинизма). Но не следует думать, что в России и Германии эта культура была лишь навязана «мессиями» массам, толпе. Так, нацистская культура вызревала в течение десятков лет всею жизнью немецкого мещанства, менталитет которого, особенно после Первой мировой войны, утверждал собственную точку зрения на искусство, литературу и национальные проблемы.

Марксистско-ленинская идеология в России тоже пришла отнюдь не на пустое место, а на поле, обильно и глубоко вспаханное русским общинным сознанием, принципами полезности всеобщей бедности, которая якобы только одна способна обеспечить высокую духовность. Разница между русской православной идеологией и коммунистическим учением была, в сущности, невелика: первая обещала благоденствие и блаженство на небесах, а второе – в весьма неопределенном будущем. Российские народы слишком долго воспитывались в безусловном и абсолютном подчинении царю, чтобы не покоряться новым вождям и не гнуть перед ними спину.

В поисках поддержки своей оппозиции новым направлениям в искусстве и литературе нацистская, и коммунистическая клики взывали к толпе, невежественной и некритичной. Конечно, они получали от нее полную поддержку. В СССР, как в Германии, не устраивали показных костров из книг, но многие книги, которые сочли «вредными» и «ненужными», втихомолку сжигали. Такие книги в тоталитарных странах вообще не печатали, выставки зарубежных современных картин и скульптур были запрещены. Любая тоталитарная страна отделена железным занавесом от культуры других стран, исключая, конечно, себе подобных. Любой тоталитарный режим убеждает себя и других, что им-то реализуется единственно верная формула счастья и справедливости, найденная и сформулированная его «мессией».

Основу «новой» Германии, «новой» России (СССР), «новой» Италии должны были составить «новые» люди – продукт правильного идеологического воспитания. Идеология была реальным инструментом реформ, что совсем неудивительно, поскольку идеология проникала во все поры человеческого существования эпохи коммуно-фашизма. «Новый» человек должен был стать средоточием «новой культуры», постоянно «созидающей» личностью, чуть ли не фанатически преданной режиму. Поэтому индивид терпел полное крушение в безличном обществе и усредненном общественном сознании. Но таким людям, напичканным идеологией, не дозволялось быть мертвым грузом, они обязаны были пребывать в постоянном движении. Оно было как бы разлито в обществе, поддерживаемое и направляемое пропагандой, лозунгами, призывами, плакатоподобными живописными и скульптурными изображениями на тоталитарные темы, прежде всего портретами мессий.

Сформированная таким образом толпа являла собой дикое иррациональное образование, в которое можно было внедрить любой миф, любую «теорию», любую ложь. Используя эту иррациональность, Гитлер, Сталин, Мао Цзэдун и др. постоянно срывали закономерную самостоятельность отдельного человека и вливали его в общую массу, лишая тем самым индивидуальности и свободы выбора. Эта особая культура толпы была им очень выгодна, ибо она была неспособна к сопротивлению. Ею повелевали и командовали, но никогда не устанавливали с ней партнерских, равноправных отношений. Есть основания думать, что вожди относились к толпе с презрением: во всяком случае такой вывод напрашивается после чтения «Моей борьбы» Гитлера.

Гитлер и Сталин сформулировали, а нацисты и коммунисты воплотили на практике мысль о том, что пропаганда по сути есть проникновение культурных ценностей в массы. Вытекающий отсюда антиинтеллектуализм, вообще-то характерный для толпы, красной нитью прошел через всю тоталитарную практику. Гитлер, например, призывая к общему, неспециализированному обучению, имел в виду, что во главу угла должно быть поставлено изучение нацистского мировоззрения. Коммунисты тоже весьма высоко ставили идеологию, и она как самая важная часть культуры внедрялась в общество, особенно в обучение гуманитарным наукам, самым бессовестным образом.

Гитлер говорил, что в любом поистине великом революционном движении пропаганда должна предварительно распространять его идею. Она должна попытаться сделать новое направление мыслей понятным для всех или по меньшей мере заставить сомневаться в прежних убеждениях. Как только пропаганда обретет опору, доктрина сама обеспечит себя необходимой организацией. В эту организацию в качестве ее членов войдут последователи, обретенные благодаря пропаганде. И она будет увеличиваться тем скорее, чем изощреннее станет пропаганда, которая, в свою очередь, может работать более успешно, если за ней стоит мощная организация.

Сознание первобытного человека, как отмечал Л. Леви-Брюль, целиком во власти коллективных идей или коллективных представлений. В отличие от древних людей в тоталитарном обществе идеи вырабатывает один человек или узкая группа людей, их идеи становятся догмами, законами для толпы. Отдельная личность получает их уже в готовом виде. Коллективные представления отличаются чрезвычайной императивностью, обладают почти принудительной силой и воспринимаются автоматически каждым лицом, так как они навязываются ему с раннего детства и, почти не поддаваясь действию критики, в неизменном виде передаются из поколения в поколение. Коллективные представления получают свое выражение в верованиях, обычаях и языке. Они целиком господствуют над сознанием человека толпы, он мыслит иначе, чем мы, поскольку его мышление целиком во власти коллективных представлений. Наши же представления настолько дифференцированы, что позволяют нам совершать сложные операции, отвлечения, обобщения и логические классификации. Наше мышление – концептуальное, строящееся на понятиях, предполагающих развитую способность отвлечения и обобщения. Мы никогда не смешиваем представления объекта с вызванными им переживаниями и порожденными им двигательными реакциями. В коллективном же представлении первобытного человека все эти три элемента слиты.

В коллективном сознании тоталитарного общества мы найдем ту важную особенность коллективных представлений первобытного человека, которую Л. Леви-Брюль усматривал в их «мистическом» характере. Всякий реальный объект окружающего мира наделен, по представлению такого человека, тайными свойствами, связывающими его со сверхъестественным миром и миром скрытых, невидимых реальностей, причем, тайные или явные, эти свойства связаны между собой. В силу мистической ориентированности своего мышления первобытный человек в любой вещи ищет наряду с ее реальными, явными свойствами те или иные скрытые, тайные, мистические, в которых он готов усматривать истинные причины явления.

Объекты, обладающие тайными, мистическими свойствами, густым роем окружают коллективного человека тоталитарного общества. Ими обладают разные символы и знаки, ритуалы и манипуляции, которым придается особая, скрытая значимость и сила. Поэтому-то флаги, штандарты, значки, гербы, символические скульптуры, скульптуры и портреты вождей и иные изображения, а также шествия и парады имели такую власть над людьми при коммунизме и нацизме. Эти же люди придавали особый смысл учению, свято верили в бесконечные возможности доктрины, т. е. обычного слова, в его абсолютную власть, могущую перевернуть весь мир и сделать его таким, каким они желали его видеть. Коллективные представления особым могуществом наделяли вождей, которые были для них магами. Кроме того, что очень важно, сам строй тоталитарной жизни, ее нормы и ценности обладали столь же неодолимой силой.

Коллективный тоталитарный человек дологичен, как и его далекий предок, он игнорирует свидетельства повседневного опыта, не способен сделать из него адекватные выводы, кроме тех, которые угодны тому же коллективному сознанию. Он интересуется и руководствуется главным образом мистической сопричастностью между вещами и явлениями, без затруднений допускает многоаспектность, к тому же ему самому не всегда понятную, любого объекта и не видит ничего невозможного в тех случаях, когда приходит в действие вызываемая его мистическими ощущениями эмоциональная волна. Эта волна порождена всем, что имеет отношение к сверхъестественному миру, к миру тайных сил и свойств, превосходящих обычную человеческую мощь.