Текст книги "Мессии, лжемессии и толпа"

Автор книги: Юрий Антонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Тоталитаризм стремится к упрощению, лжемессиям нужен простой мир и примитивный человек, которыми легче всего управлять. Вожди пытаются воссоздать примитивного человека с присущим ему мышлением и мировосприятием, резко ограничив, сведя до минимума духовные потребности. Примитивность есть низшая ступень и исходная точка исторического развития личности, которая на современном культурном этапе представляет собой не только продукт биологической эволюции и развития в детском возрасте, но и результат указанного исторического процесса.

Подобно тому как взрослый человек на бессознательном уровне иногда стремится к психологическому возвращению в детство, когда он испытывал наивысший эмоциональный комфорт и защищенность, так и тоталитарное общество желает вернуться к тому, что позволило бы ему создать себе наилучшие условия существования. Фашизму и коммунизму совершенно не подходит чуждый им современный культурный мир с его социальными и политическими институтами и нравственными ценностями, со всей сложностью его искусства и духовного мира, а главное, отношениями между людьми. Поэтому красно-коричневые диктатуры от всего этого обязательно должны избавиться. Проявляемые при этом нетерпимость и особая жестокость есть свидетельство того, что современная культура не только чужда, но и глубоко враждебна тоталитаризму, поскольку она несет в себе смертельную угрозу его существованию. В этом смысле можно сказать, что фашизм и его разновидности вынуждены уничтожать культуру и живых ее носителей. Тоталитаризм видит мир только в черно-белом изображении. Отсюда, например, отвергание всех усложненных форм искусства и призывы к тому, чтобы оно всегда было понятно народу, отсюда и пожелание Ленина, чтобы кухарка управляла государством.

Центральной характеристикой тоталитарного сознания есть вера в простоту мира, в то, что любое явление может быть сведено к легко описываемому, наглядному сочетанию нескольких первичных феноменов. Если мир в основе своей прост, то вся работа ученых – не что иное, как бессмысленная трата народных денег, а их открытия и выводы – попытка заморочить людям голову. Но мир не только прост, но и непонятен, а поэтому любое непонятное есть злонамеренное запутывание стройного, не таящего никаких существенных тайн мира. Ученый, да и любой грамотный человек, самим своим существованием отрицает эту примитивную «победу разума», и поэтому режим относится к нему как к врагу, возвеличивая «простого» человека, который в университетах не обучался, но именно поэтому является носителем подлинной нравственности и добра.

Вера в простой мир ответственна за принятие катастрофических по своим последствиям управленческих решений. Носители этой веры не способны увидеть явление в единстве его положительных и отрицательных черт и тяготеют к однозначным решениям, которые далеко не всегда уместны. Если уж что-то плохо, оно во всем плохо, если хорошо – то тоже во всем. А следовательно, любое социальное событие или природный феномен должны быть объектом всемерной поддержки или бескомпромиссной борьбы. Если мир прост, то действия, направленные на его улучшение, должны быть также просты если не технически, то по идее. Нехватка воды решается поворотом рек, недостаток денег – печатанием новых, демографические проблемы – запрещением абортов, распространение инакомыслия – помещением в психбольницы (добавлю – и уголовным преследованием). Вполне закономерно, что из всех возможных решений тоталитарная власть, за редким исключением, с завидным постоянством выбирает наихудшие. Здесь нет злого умысла – критерием выбора служит ориентация на простой вариант, не превышающий по степени сложности сложность картины мира тех, кто принимает решение. За простыми решениями стоит примитивное представление как о причинах проблем, так и о последствиях действий властей.

Иллюзия простоты создает и иллюзию всемогущества. Любая проблема может быть решена, достаточно лишь отдать верные приказы. Результат, правда, обычно противоположен тому, к которому стремились, но и тут есть объяснение – козни врагов. Простая картина мира касается не только природы, но и общества. Она диктует особый способ решения социальных проблем, последовательно разделяя социум на наших и не наших, хороших и плохих. К бесконечной борьбе между ними сводится фактически все историческое развитие. Поэтому целые народы и социальные группы объявлялись ненужными и вредными, поэтому они вытеснялись или уничтожались. Даже собственные государственные структуры тоталитаризм упрощает до предела, а точнее, все ветви власти (законодательную, исполнительную и судебную) сосредоточивает в одних руках. Так, всем известно, что единственной реальной властью в СССР обладал ЦК ВКП (б) (КПСС) и его бюрократический аппарат, даже карательные органы, в том числе те, которые осуществляли репрессии вплоть до расстрелов, были лишь «простым» продолжением компартийных организаций. Аналогичное положение существовало в фашистских Германии и Италии. В Италии вся полнота власти принадлежала Муссолини, который руководил Большим фашистским советом (БФС), ставшим высшим органом политической власти в стране. БФС реально контролировал правительство и парламент, утверждал законопроекты и декреты перед их внесением на рассмотрение парламента, т. е., будучи партийной структурой, действовал так же, как ЦК ВКП(б) (КПСС). Деятельность БФС, как и ЦК КПСС, была окружена мистической таинственностью и секретностью.

Муссолини присвоил себе официальное наименование – «глава правительства» – и должен был отчитываться не перед парламентом, а перед королем (носившим кличку «Щелкунчик»), который, в свою очередь, мог подписывать декреты лишь с ведома и согласия БФС и лично дуче. Король настолько превратился в марионетку, что не мог в соответствии с законом ни сместить главу правительства, ни даже назначить себе преемника. Особый трибунал, предназначавшийся для расправ над антифашистами, подчинялся непосредственно Муссолини, который к тому же руководил тайной политической полицией. Эта полиция (как и гестапо, ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ) была окружена полной таинственностью, что должно было внушать еще больший страх. Более того, она именовалась аббревиатурой ОВРА и до сих пор нет единого мнения по поводу того, как она расшифровывалась. Иными словами, непонятность названия тоже должна была вызывать страх.

С одной стороны, это означает единство власти, а с другой – свидетельствует о том, что разделение властей и прочие сложности чужды тоталитарному сознанию. Выборы, голосования, обсуждения, борьба партий ломают представления о простоте мира и решений его проблем и по этой причине тоже не могут восприниматься диктатурой. Когда все ясно и безальтернативно, нужен лишь вождь или группа вождей («коллективная мудрость партии»), которые «просто» решат все проблемы, а потом силой проведут свои решения в жизнь. Это, кстати, устраивает и обывателя, человека толпы, который сам ненавидит премудрости и всех ученых людей, а поэтому простота решений ему чрезвычайно импонирует. Нельзя не заметить, что главари современных орд и руководители партий фашистского толка лихо, не задумываясь, отвечают на любой вопрос – от политики до науки и искусства. Это тоже прямое следствие того, что для них все чрезвычайно просто и понятно, колебания и сомнения им несвойственны, они знают все, потому что все несложно.

Тоталитарно ориентированными личностями и их группами цивилизация бессознательно ощущается как утратившая свой престиж. Напротив, прошлое примитивное устройство жизни и отношений властно влечет их к себе, поскольку в нем они могут обрести психологический комфорт, а поэтому они с такой свирепостью начинают бороться с цивилизацией. Однако ни одну такую личность ни в коем случае нельзя считать ни варваром, ни примитивом в чистом виде, поскольку они родились, воспитывались и развивались в современной культурной среде, а поэтому несут на себе ее родимые пятна, от которых, впрочем, всячески пытаются освободиться.

Этический кодекс культуры лжемессианства фиксирует примитивные отношения, а его главная слабость, как и аналогичных варварских кодексов, в том, что он носит не общественный, не институциональный характер. Преданность вождю, которая опирается на ряд индивидуальных нравственных императивов, не может считаться равноценной заменой цивилизованной социальной системы. Современные примитивы (равно как и варвары, и первобытные народы) абсолютно не способны создать устойчивые, стабильно действующие социальные институты. Своды их правил закрепляют весьма непрочные отношения, содержанием которых являются не экономический интерес и этическая солидарность, а сила, принуждение и страх, переплетающиеся с корыстолюбием и чистоганом. Вся эта система немыслима без вождя и всех связанных с ним норм и требований, поэтому диктаторские режимы обычно распадаются (например, режим Франко в Испании), как только умирает вождь. Поэтому вечная жизнь, как у патриарха в романе Г. Г. Маркеса, – голубая, но, увы, нереальная мечта всех диктаторов и их приверженцев. Так было и в древности – держава западных гуннов распалась, как только умер Аттила. То же можно сказать применительно к империям Тамерлана, Чингизхана и т. д.

Известный философ Карл Поппер, анализируя некоторые современные расистские теории, писал, что их авторы считали, что человек сделал решающую ошибку, став цивилизованным и, в частности, начав помогать слабым. До того он был почти совершенным человеко-зверем. Однако цивилизация с ее искусственными методами защиты слабых привела к вырождению и, следовательно, должна в конце концов разрушить себя. Отвечая на такие аргументы, Поппер признает, что человек, возможно, однажды исчезнет из этого мира. Но к этому надо добавить, что это верно и для самых совершенных зверей, не говоря уже о тех, кто «почти совершенен». Теория, согласно которой человеческий род мог бы прожить несколько дольше, если бы не впал в фатальную ошибку – помогать слабым, весьма сомнительна. Однако если бы даже она была верна, действительно ли простая продолжительность выживания вида – это все, чего мы добивались? Или почти совершенный человеко-зверь имеет столь выдающуюся ценность, что мы должны предпочесть продление его существования (он и так существует уже довольно долгое время) нашему эксперименту по помощи слабым?

Поппер верит, что человечество не совершило фатальной ошибки, когда помогло многим слабым людям. Вот уже почти сто лет (его книга написана между 1938 и 1943 гг.) рабство практически отменено. Некоторые надеются, что оно вскоре будет вновь введено, но, если все это будет потеряно и даже если придется вернуться к совершенному человеко-зверю, это не изменит того факта, что однажды, хотя бы на короткое время, рабство действительно исчезло с лица земли. Это достижение и память о нем могут компенсировать некоторые наши неудачи. Они, им можно, компенсируют фатальную ошибку, сделанную нашими предками, которые упустили золотую возможность остановки всех изменений – возврата в клетку закрытого общества и установления на века совершенного зоопарка почти совершенных обезьян^[75].

Я полагаю, что возможность создания подобной клетки закрытого общества никогда не упускалась теми, кого судьба или провидение наделили соответствующими силами. При ее сооружении они много раз пытались уничтожить слабых и создать совершенного человека, отбросив культуру и полагая, что только они обладают выдающейся ценностью, поскольку не солидаризировались с гуманизмом и цивилизацией. Иными словами, эти совершенные люди пытались исправить фатальную, на их взгляд, ошибку своих предков – открыто или почти открыто в гитлеровской Германии, в большевистском СССР, коммунистическом Китае.

Мы должны быть жестокими, – говорил Гитлер Г. Раушнингу, – Мы должны преобразовать совестливость в жестокость. Только так мы можем изгнать из нашего народа мягкотелость и сентиментальное филистерство. У нас уже нет времени на прекрасные чувства. Мы должны вынудить наш народ быть великим, если ему нужно исполнить свою историческую задачу.

В XX в. фактически вновь возвратили рабство: Гитлер и Сталин ввели его в концентрационных лагерях, в колхозах, на производстве, в строительстве. Правда, слово «рабство» там не употреблялось или употреблялось очень редко, но это было настоящее рабство, хотя современных рабов и не продавали на невольничьих рынках.

Гитлер стремился создать «простое» общество из господ и низшего слоя, фактически низведенного до уровня рабов. В беседе с Г. Раушнингом он сказал: «При естественном порядке классы, народы наслаиваются друг на друга, вместо того чтобы существовать рядом друг с другом. И мы вернемся к естественному порядку, как только ликвидируем последствия либерализма. Уже в позднее Средневековье началось либералистское разложение прочных сословных барьеров, охранявших единоличное господство аристократии высшей крови. И вот, наконец, в наше бесславное время все ценности извращены и неполноценные составные части европейских наций оказались наверху, а наиболее ценные – внизу»^[76].

Движение Гитлера к примитиву очень точно диагностировал Геббельс, записав в своем дневнике 8 августа 1932 г.: «…фюрер – мастер упрощения, сложнейшие проблемы он видит в их лапидарной примитивности».

В 1932 г. в узком кругу избранных Гитлер так изложил свои планы переустройства общества в смысле его возвращения в прошлое: «Будет класс господ – исторически сложившийся, созданный из различных элементов посредством борьбы. Будет множество иерархически организованных членов партии. Они станут новым средним сословием. И будет большая масса безымянных, класс служащих, вечно немых – все равно, были ли они прежде представителями буржуазии или дворянства, рабочими или ремесленниками… Однако ниже них будет стоять слои порабощенных иноземцев, проще говоря – современных рабов. А на самом верху будет новая высшая аристократия, особо заслуженные и особо ответственные лидеры».

Еще в начале фашистского господства, в 1933 г., Геббельс писал: «Необходимо создать структуры, в которых будет проходить вся жизнь индивида. Любая деятельность и потребность каждого отдельного человека будут регулироваться партией, представляющей всю общность. Не будет больше никакой «самодеятельности», не будет никаких свободных пространств, где индивидуум принадлежал бы сам себе… Время личного счастья кончилось».

Подавление личности, полное поглощение ее системой есть яркое проявление тенденции к примитиву, особенно к тому периоду, когда нравственность и духовность еще только начали формироваться. В этом аспекте знаменательны следующие слова Гитлера: «Предопределение начертало мне стать величайшим освободителем человечества. Я освобожу человека от духовности, ставшей самоцелью, от грязных и унизительных самоистязании – химеры, называемой совестью и моралью, и от претензии на свободу и личную независимость, до которых всегда дорастают лишь немногие.

Христианскому учению о бесконечно большой значимости каждой человеческой души и личной ответственности я с холодной ясностью противопоставляю освободительное чтение о ничтожестве и незаметности каждого человека и его загробной жизни по сравнению со зримым бессмертием нации. Вместо догм об искупительных муках и смерти божественного мессии – искупительная жизнь и деятельность нового фюрера-законодателя, освобождающая массы верующих от бремени свободы выбора».

Надо отметить, что Гитлер иногда сознавал, что движется далеко назад. Так, в разговоре с Г. Раушнингом он сказал: «…те, кто слышит древний голос человечества, кто посвящает себя вечному Движению, – призван стать новым человечеством».

Лозунги большевиков о построении общества, в котором все будут равны, обладали в прошлом огромной притягательной силой, но теперь мало кого обманут, поскольку известно, что их практика не имела ничего общего с теорией. Действительные рабы большевизма в концентрационных лагерях и колхозах, равно как и другие полусвободные люди («немые» – по терминологии Гитлера), находились под полным господством высшей аристократии – партийно-государственной номенклатуры. Как и в фашистской Германии, существовал еще один довольно многочисленный и страшный слой – порода палачей, выполнявших карательные функции и обеспечивавших власть верхушки. Поэтому упрек в адрес большевиков, что-де замыслы у них были отличные, а вот средства для их реализации они, к сожалению, избрали аморальные, весьма наивен и не выдерживает никакой критики. Дело в том, что «строители коммунизма» сразу начали создавать строго дифференцированное общество, в котором были все перечисленные группы.

Кроме рабов ГУЛАГа и крепостных колхозников, стали закабаляться и относительно свободные городские жители.

27 мая 1940 г. было принято постановление СНК СССР «О повышении роли мастера на заводах тяжелого машиностроения». Мастер превращался в надсмотрщика.

26 июня 1940 г. вышел новый указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Рабочие и служащие оказались приписанными к месту работы.

10 июля 1940 г. появился указ «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции и за несоблюдение обязательных стандартов промышленными предприятиями». Указ предусматривал уголовные наказания.

19 октября 1940 г. принимается решение «О порядке обязательного перевода инженеров, техников, мастеров, служащих и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждений в другие». Закабаление становилось еще более жестким и бесчеловечным.

Эти драконовские законы существенно дополнял ряд других, предусматривающих уголовную ответственность за мелкие хищения на производстве и в колхозах, за ненадлежащее обращение с техникой и ее повреждение (в колхозах еще за ненадлежащее обращение со скотом); в 1940 г. стали сажать за прогулы работы и опоздания на работу.

5.2. Нумера и примитив

Подавление и упрощение личности, примитивизация общественной жизни в итоге создали то сообщество «Мы», которое изображено в одноименном романе Е. Замятина, сообщество, в котором живут, нет – функционируют не люди, а нумера.

Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера – сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с золотыми бляхами на груди – государственный нумер каждого и каждой. И я – мы, четверо, – одна из бесчисленных волн в этом потоке. Слева от меня – 0–90, справа – два каких-то незнакомых нумера, женский и мужской.

Нумера, естественно, не имели имен и обладали скудным набором самых элементарных прав даже для удовлетворения физиологических потребностей, например правом «на сексуальный продукт». Поскольку любовь, как и другие чувства и эмоции, кроме тех, с помощью которых предписывалось воспевать Верховного правителя, Благодетеля, запрещалась, то для интимной близости нужно было лишь записаться на любого нумера, т. е. к нему (к ней) в постель. На такое посещение брался розовый талон, за использованием которого строго следили, но при этом возникала одна редкая возможность в таком обществе прозрачных стен – можно было опустить в комнате шторки.

Замятин был исключительно точен: большевики, например, действительно создали общество прозрачных стен. Это достигалось преобладанием коммунальных квартир и общежитий, причем случалось, что в одной комнате жили по две–три семьи, даже не связанные никакими родственными узами; установлением уголовной ответственности за добровольные гомосексуальные акты; отсутствием свидетельского иммунитета, когда каждый должен был доносить на каждого, даже мать на родного сына, да и вообще всеобщим доносительством, широчайшей сетью доносчиков; обсуждением «аморальных» поступков в коллективах и т. д. Причем давление и воспитание были такими, что множество нумеров доносили, например, с удовольствием.

Разумеется, управлять идентичными друг другу нумерами в такой безжизненной культуре одинаковой простейшей пиши и одежды, строжайшей, неукоснительной дисциплины – одно удовольствие. Однако не совсем ясно, как добиться того, чтобы появлялись не люди, а не отличающиеся друг от друга нумера. Ответ можно получить у одного из очень ироничных англичан, О. Хаксли, в его романе-антиутопии «О дивный новый мир». Совет прост: эти существа можно выращивать в бутылях, программируя вместе с тем и их будущую общественную дифференциацию, т. е. вхождение в заранее предопределенные социальные группы.

Строя и укрепляя примитивное общество, фашисты и большевики проделывали это под толстым одеялом демагогии и обмана. И те и другие стремились к культуре, в которой отношения между социальными группами и отдельными людьми представлялись в сугубо черно-белом изображении. Подобное мировосприятие очень точно выразил известный «пролетарский» поэт в словах: «Тот, кто поет не с нами, тот против нас».

Фашистами и коммунистами сразу же после прихода к власти было «упрощено» государство, т. е. заменено по существу партией. Была осуществлена также примитивизация права, закона, правосудия, что не могло немедленно не обернуться кровавым произволом и неограниченным беззаконием. Вот несколько весьма показательных высказываний Гитлера о праве, юриспруденции и юристах, записанные Г. Пикером: «…он обратил внимание, что завещание… только тогда имеет силу, если подпись под ним заверена нотариусом. Подписи германского рейхсканцлера вкупе с имперской печатью, оказывается, нет веры, если отсутствует подпись нотариуса. Ни один разумный человек этого не поймет! Ни один разумный человек не в состоянии понять правовых учений, которые напридумывали юристы – не в последнюю очередь под влиянием евреев. В конце концов, вся нынешняя правовая наука – это лишь схематизация знаний о том, как перекладывать ответственность на другого. Он поэтому сделает все, чтобы подвергнуть всевозможному презрению изучение права, то есть изучение всех этих правовых воззрений».

«Ему (Гитлеру. – Ю. А.) нужны судьи, которые твердо убеждены в том, что право – это не отстаивание интересов личности от посягательства государства, но в первую очередь забота о том, чтобы Германия не погибла».

«Если раньше актеров хоронили только на живодерне, то нынче именно юристы заслуживают того, чтобы их там хоронили. Нет никого ближе юристу, чем преступник, а если учесть, что оба – космополиты, то между ними просто нет разницы».

«Ныне он со всей откровенностью заявляет, что для него любой юрист или от природы неполноценен или со временем станет таковым».

В СССР, особенно в 1920–1930-е годы, о законе и законности отзывались примерно так же. Большевистские теоретики находили массу оправданий для беззакония, и их лакейская услужливость переходила все рамки приличия. Так, А. К. Стальгевич, известный в прошлом теоретик права, решительно возражал против отношения к закону как к чему-то «господствующему, всевышнему, озаренному ореолом надклассовой справедливости, превосходнейшему, служащему общему благу». Он не мог смириться с правовым характером власти, с тем, что над государством возвышается закон, велениям которого оно не может противоречить. Заклеймив подобные взгляды в качестве буржуазных, Стальгевич, на работах которого воспитывалось не одно поколение советских юристов, сокрушается по поводу того, что в соответствии с такими взглядами Советское государство «приобретает особый характер, характер государства правового, «связанного законом» и «ограниченного» законом. Цитируя слова Ленина о том, что Советское государство представляет собой «ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть», этот автор «мудро» предостерегает против механического применения буржуазной теории к социалистическому государству.

Подобные «научные» упражнения и в других «научных» поделках можно найти без особого труда. Думается, что их авторы должны нести нравственную ответственность за свои писания, которые образовали идеологический и правовой фундамент массовых репрессий. А то, что государство не было стеснено никакими законами и опиралось на насилие, нашему народу, к сожалению, хорошо известно. Можно сказать, что социалистическое государство делало то, что ему хотелось, до крайности упрощая проблему законности.

В примитивном обществе должны жить примитивные люди, которые поэтому должны получить лишь минимальное образование. Вот что думал по этому поводу, судя по записям Г. Пикера, Гитлер: «Человека нужно учить лишь самому необходимому, все остальное будет ему только мешать! В школе нужно давать только общие знания, которые послужат фундаментом для специальных знаний. События громоздятся одно на другое. Какая же голова должна быть у ребенка, чтобы освоить историю родного края, историю страны в целом, да еще и историю рейха? Зачем мальчику, который хочет заниматься музыкой, геометрия, физика, химия? Что он запомнит из всего этого? Ничего. От любого подобного изложения следует отказаться. Администрация школы обязана так составить план занятий, чтобы детям давали только те знания, чтобы с честью выдержать жизненные испытания. В остальном же гораздо разумнее сделать так, чтобы они как можно больше времени проводили на свежем воздухе».

Это – для самого немецкого народа, для расы господ. Покоренные же народы, по Гитлеру, должны усвоить лишь язык жестов. Меморандумом Гиммлера (1940) «Об обращении с инородцами на Востоке» предписано, чтобы обучение для не немецкого населения не превышало четырех классов и ограничивалось простым счетом до пятисот, написанию своего имени и тому, что господь бог требует слушаться немцев и быть честным, прилежным и порядочным. Умение читать признавалось излишним.

Как легко заметить, фашистские правители вовсе не намеревались обременять образованием все население гитлеровского рейха, в том числе немецкое. Не только покоренные народы, но и сами немцы вместо знаний напихивались национал-социалистской идеологией. Параллель напрашивается сама собой – точно так же навязывали коммунистическую идеологию советскому народу, который должен был поглощать ее, не раздумывая, просто принимая на веру.

Совсем не мудрствовали и вожди. Удивительным примитивизмом пронизаны многие высказывания Сталина по сложнейшим вопросам коммунистической утопии и так называемого социалистического строительства. Так, в Отчетном докладе XVII съезду партии в 1934 г. он высказал, например, следующие соображения.

«Бесклассовое общество не может прийти в порядке самотека. Его надо завоевать и построить усилиями всех трудящихся – путем усиления органов диктатуры пролетариата, путем уничтожения классов. Дело, кажется, ясное». «Будущая коммуна возникнет на базе более развитой техники и более развитой артели, на базе изобилия продуктов. Когда это будет? Конечно, не скоро. Но это будет. Было бы преступлением искусственно ускорять процесс перерастания артели в будущую коммуну. Это спутало бы все карты и облегчило бы дело наших врагов… Дело, казалось бы, ясное и почти что элементарное».

«Марксизм является врагом уравниловки. Еще в «Манифесте Коммунистической партии» бичевали Маркс и Энгельс примитивный утопический социализм, называя его реакционным… Энгельс в своем «Анти-Дюринге» посвятил целую главу бичующей критике радикального уравнительного социализма… Кажется, ясно».

«Возьмем вопрос о лозунге: «сделать всех колхозников зажиточными». Этот лозунг касается не только колхозников. Он еще больше касается рабочих, так как мы хотим сделать всех рабочих зажиточными… Казалось бы, дело ясное».

Подлинным «шедевром» примитива является написанная Сталиным глава о диалектическом и историческом материализме в «Кратком курсе истории ВКП(б)», в которой все архитрудные и многоплановые проблемы человека и общества решены с обескураживающей простотой и, по мысли автора, раз и навсегда. Впрочем, это характерно для всей марксистко-ленинской теории, у которой всегда был готов исчерпывающий и окончательный ответ на любой вопрос в экономике, политике, науке, технике, искусстве, военном деле, международных отношениях, спорте и т. д. Сама коммунистическая утопия есть, собственно, торжество примитива, поскольку в нем все сводится к простейшим и банальнейшим решениям и не принимаются во внимание давно установленные закономерности и истины. В этом плане особенно показательно отношение марксизма-ленинизма к личности: с одной стороны, полное пренебрежение к ней, а с другой – уверенность, что ее можно переделать так, как того хочется. Но можно полагать, что игнорирование человека проистекало из того, что марксисты-ленинисты бессознательно предчувствовали, что создать личность по их образцам все-таки не удастся.

В учебнике по психологии отечественный исследователь М. И. Еникеев дает следующий весьма интересный перечень наиболее характерных черт тотализированного типа личности: конвенционализм – некритическое принятие догматических норм и правил, тревожная озабоченность за их повсеместное исполнение; верноподданность, авторитарная зависимость – преклонение перед официальной властью, некритическая идеализация политических лидеров, вера в их незаменимость; авторитарная агрессивность – ненависть ко всем инакомыслящим; этноцентризм – крайняя переоценка роли своей нации во всемирно-историческом процессе, наделение других народов отрицательными качествами; ригидность, косность мышления, безапелляционность суждений, оценок, неспособность к диалогу, пониманию оппонентов; уверенность в «моральной чистоте» только представителей своей группы; стремление к самоутверждению через принадлежность к корпоративным, кастовым объединениям, высокомерие и враждебное отношение к людям, не входящим в корпорацию; депрофессионализация – утрата компетентности, профессиональных знаний, социальной ответственности.

Эта упрощенная личность есть точный сколок с упрощенного общества, это древняя, а не современная личность, но именно она нужна диктаторским режимам. Этот режим, как и его первобытный прототип, все решает очень просто, в том числе проблемы со своими высшими чиновниками.

В цивилизованных странах неугодных министров и других высших чиновников, не справившихся со своими обязанностями, отправляют в отставку. В тоталитарных же странах их обычно расстреливают, а для устрашения и достижения полной покорности репрессируют жен и ближайших родственников. Но точно так же поступали и дикари: великий путешественник и гуманист Д. Ливингстон в середине XIX в. при посещении в Центральной Африке местного царька заметил, что вход в его двор был украшен множеством черепов и у большого числа его сановников были обрезаны уши, а у некоторых отрублены руки. Ливингстон считал, что такими способами царек добивался усердия в работе и честности своих министров. Столь же кровавыми способами Сталин добивался полной, рабской покорности своей камарильи, и по-своему он был вполне логичен, поскольку его ближайшим сподвижникам иной язык был попросту непонятен.