Текст книги "Мессии, лжемессии и толпа"

Автор книги: Юрий Антонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Культ вождя Ленина толпе навязывался коммунистической властью, поскольку ей остро нужен был высокий авторитет, с помощью которого и от имени которого можно было бы оправдать свои антинародные действия, в том числе жестокие репрессии. Вначале Ленина мало кто знал, толпе он был почти неизвестен, зато быстро стал набирать в ней вес. Причем Ленину и коммунистам (большевика) совсем не было нужды переманивать на свою сторону интеллигенцию, аристократов или военных – с помощью массовых репрессий они были попросту уничтожены или изгнаны. Поэтому Ленин и большевики почти сразу же после захвата власти остались один на один с толпой, которую относительно легко можно обмануть, запугать, подать ложную надежду, внушить нужную мысль или идею и т. д. Эти задачи начали решаться при Ленине и Лениным, а вовсю работы по их решению развернулись при Сталине.

На создание культа этих «мессий» были брошены все силы, идеи об их исключительности и острейшей необходимости прививались с детства, в детских садах и через семью, а в полном объеме были развернуты в школе и других учебных заведениях с помощью наглядной агитации, художественных произведений, топонимики и т. д. Толпа попадалась в эти сети, как муха в паутину.

Победа в Великой Отечественной войне еще выше вознесла Сталина – он стал восприниматься толпой как надтелесный спаситель, «гениальный» полководец, приведший к победе над грозным и коварным врагом, более того, сотворившим эту победу. Ему, и только ему приписывали ее.

Возьму на себя смелость утверждать, что изложенные здесь соображения относительно вождей и вождизма разделяют все демократически мыслящие люди. Но есть и другой взгляд на эти явления, в частности изложенный российским фашистом В. Б. Авдеевым, который постоянно и безнаказанно упражняется в возвеличивании германского нацизма и его фюрера. Под его редакцией (а в сущности, руководством) издается серия книг «Библиотека расовой мысли», в частности, издан сборник статей «Философия вождизма»^[65]. В ней собраны работы немецких лжеученых гитлеровской эпохи, в которых якобы раскрывается сущность вождизма и его полезность.

Авдеев открывает сборник своей достаточно большой статьей. Она начинается знаменательными словами: «Несмотря на все ухищрения современной демократии, тема Третьего рейха продолжает пленять и завораживать умы современников, а личность Адольфа Гитлера остается одной из самых популярных в исторической литературе (?! – Ю. А.). Однако абсолютно большинство публикаций носит откровенно паранаучный, шарлатанский характер, придавая этой эпохе некий дьявольско-мистический характер»^[66].

Авдеев просвещает читателя, что «государственная иерархическая пирамида Третьего рейха состояла из главного вождя, многочисленных вождей разных уровней соподчинения, партийной элиты и инициированных масс немецкого народа, включающих инициированные массы покоренных народов. За основу устройства была взята организационная структура Ордена Ассасинов – религиозной секты, возникшей в Персии в 1090 г. Пропаганда и политические методы обеих систем были в сущности аналогичны»^[67]. Авдеев забывает добавить, точнее – намеренно не указывает, что ассасины действовали в первую очередь с помощью террора и убийства – точно так же и в возлюбленном им Третьем рейхе. Вообще, все статьи этого автора, как и других опубликованных в сборнике работ, совершенно игнорируют полный крах и разгром гитлеровской империи и всей нацистской системы. Опираясь на высказывания ряда гитлеровских «специалистов» по вождизму, Авдеев считает, что «вождь – это инкарнация народной воли», «вождь – это тренер народной воли», поскольку «человек – это животное, нуждающееся в вожде». Наличие же «психически концентрированного образа вождя в народном сознании ведет к формированию доктрины уважаемого и респектабельного национализма, возводимого в ранг официальной государственной политики»^[68].

Трудно без возмущения читать помещенные в названный сборник статьи с позволения сказать «специалистов» по вождизму, после них, как говорится, хочется вымыть руки. Они все вызывают такое отношение, но одна из них вызывает особый гнев – речь Г. Франка, одного из главных германских преступников, палача Польши, повешенного в 1946 г.

4.2. Тираны – лжемессии нашего времени: убийцы, некрофилы, людоеды

Любой кровавый деспот, современный в том числе, является таковым в первую очередь потому, что может послать на смерть других. Он еще должен внушать страх – страх быть в любой момент уничтоженным, и за этот страх его, как это ни парадоксально, почитают. Поэтому властитель время от времени убивает или применяет иные репрессии, желательно суровые. До тех пор пока ему это позволяют, он может быть спокоен. Чем больше тревожен властелин, тем чаще он должен убивать, и каждое убийство прибавляет ему не только уверенности в своем положении, но и силу, поскольку он пережил казненных, что особенно для него ценно в тех случаях, когда казнят политических его противников и конкурентов.

У главарей современных деспотий есть одна личностная черта, которая заслуживает самостоятельного и глубокого анализа не только потому, что позволяет обнаружить их связь с далеким прошлым, но и потому, что оказывает самое существенное влияние, причем крайне трагическое, на судьбу народа и страны, которые оказались под их пятой. Я имею в виду некрофилию вождей, но не сексуальную, выражающуюся во влечении к женским трупам с целью соития с ними, а асексуальную. Кстати, этот вид некрофилии, теория которой разработана Э. Фроммом, к сожалению, мало использовался в нашей стране для понимания тирании и личности диктатора.

Фромм в своей книге о Гитлере определяет некрофилию «как страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушать во имя одного разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Таково стремление расчленять живые структуры»^[69]. Фромм анализирует некрофильские сновидения, непреднамеренные некрофильские действия, некрофильский язык, обожествление техники. Это исходное определение, которое автор дополняет весьма существенными особенностями: влечение к мертвым и разлагающимся объектам наиболее отчетливо проявляется в сновидениях некрофилов; некрофильские побуждения порой явственно прослеживаются в непроизвольных, «ничего не значащих действиях», «в психопатологии обыденной жизни», где, по мысли Фрейда, проявляются вытесненные желания; на все жизненные проблемы некрофил всегда, в принципе, отвечает разрушением и никогда не действует созидательно, осторожно, бережно; в общении он обычно проявляет холодность, чопорность отчужденность, реальным для него является прошлое, а не настоящее; у такого человека специфическое выражение лица, неподвижное, маловыразительное, каменное, он обычно неспособен смеяться; наиболее употребимыми в некрофильском лексиконе являются слова, имеющие отношение к разрушению или же к испражнениям и нечистотам; некрофильские личности преклоняются перед техникой, перед всем механическим, предпочитая живой природе и живым людям их изображения, отрицая все натуральное.

Как мы видим, Фромм имеет в виду не только и даже не столько некрофильские поступки, сколько некрофильский характер, соответствующую личность, которая может реализовать в поведении заложенные в ней тенденции. Наверное, не у каждого человека, склонного к разрушению и всему мертвому, имеется полный набор перечисленных качеств, достаточно, чтобы в нем присутствовали наиболее важные из них. Точно так же далеко не каждый душегуб всегда движим ненавистью к своим жертвам. Фромм в связи с этим приводит более чем красноречивый пример с фашистским преступником Эйхманом. «Он был очарован бюрократическим порядком и всем мертвым. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное функционирование организации. Он транспортировал евреев так же, как транспортировал уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, не имеет значения». Такими же убийцами без страсти были и многие начальники фашистских и большевистских концлагерей, которые делали то, «что поручила им партия». Конечно, среди подобных служителей смерти были и есть садисты, которые наслаждаются мучениями жертв и относятся к тому же племени некрофилов.

Фромм на примере Гитлера блестяще доказал наличие некрофильских личностей и некрофильского характера. Совершенно очевидно, что такой личностью может быть не только сексуальный преступник или убийца, стреляющий по толпе, но и многие преступные правители, организующие разрушения и уничтожение людей.

Подобно Гитлеру, некрофилом был и Сталин. Он страстно тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушая и уничтожая, от чего испытывал величайшее удовлетворение. В отличие от Гитлера наш «вождь» намного больше уничтожал свой народ, спокойно, планово, безжалостно убивал своих бывших соратников и свое ближайшее окружение, родственников своей первой жены и своей второй жены, жен своих подручных и верных слуг, был совершенно равнодушен к голоду и страданиям народа. Подобно возбудимым психопатам, этот преступник создавал и провоцировал взрывоопасные, конфликтные ситуации либо просто выдумывал их и «изобретал» всевозможные заговоры и многочисленных врагов, чтобы потом бешено реагировать на них, с наслаждением физически уничтожая «виновных». Последних было очень много, причем в их роли могли выступать целые народы или отдельные социальные группы. Ради этого строились интриги против других стран и совершались нападения на них под демагогический трезвон псевдозащиты интересов собственного народа.

Вот как описывает дочь Сталина Светлана реакцию отца на попытку его сына Якова покончить с собой: «Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яков выстрелил в себя у нас на кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя, – пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: «Ха, не попал! – любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем…» Так умиляющий сталинистов его отказ обменять попавшего в плен Якова на генерал-фельдмаршала Паулюса якобы по принципиальным соображениям на самом деле объясняется лишь его нелюбовью и полным равнодушием к сыну, возможная гибель которого лишь забавляла отца.

Сталин остановился лишь на короткое, очень короткое время, когда немецко-фашистские захватчики напали на нашу страну. Но это был лишь миг растерянности, когда, почуяв смертельную опасность для себя, «вождь» возопил о помощи к «дорогим братьям и сестрам», которых он доселе яростно уничтожал. Вскоре его некрофильская натура взяла свое, и поиски и уничтожение врагов среди тех же «дорогих братьев и сестер» были продолжены с прежним, даже с большим, усердием, поскольку теперь, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства военного времени, можно было отбросить последние жалкие остатки законности. Безмерная жестокость проявлялась в отношении к простым солдатам, которых гнали на верную и, главное, бессмысленную гибель, к вернувшимся из плена, куда они попали по вине именно «гениального полководца». Иными словами, война с собственным народом продолжалась и в годы Великой Отечественной войны. Советский народ уничтожил фашизм, но был сокрушен большевизмом.

Советский фюрер уничтожал не только людей, но и идеи, мысли, образ жизни и уклад жизни, привычные отношения между людьми и нормы, в течение веков регулировавшие их поведение. Объектом сталинской ненависти были и здания, особенно если они выполняли идеологическую, религиозную функцию, вспомним хотя бы храм Христа Спасителя. Даже то, что было создано по его инициативе и под его руководством, – стройки, заводы, фабрики, колхозы, электростанции, каналы и т. д. – несло на себе печать гниения и смерти, потому что возводилось на костях людей, на их страданиях и неимоверных лишениях. В этом смысле и победа в великой воине не была исключением.

Весьма информативны короткие рассказы и «шутки» Сталина: в них явно звучит похвала насилию и смерти. Об одной из встреч со Сталиным М. Джилас, один из руководителей послевоенной Югославии, рассказывает: «Сталин перебил с улыбкой: "А наш один конвоировал большую группу немцев и по дороге перебил их всех, кроме одного. Спрашивают его, когда он пришел к месту назначения: «А где остальные?» «Выполняю, – говорит, – распоряжение Верховного Главнокомандующего: перебить всех до одного – вот я и привел одного"».

Во время другой встречи с Джиласом Сталин поведал следующую историю: «Тут был интересный случай. Майор-летчик пошалил с женщиной, а нашелся рыцарь-инженер, который начал ее защищать. Майор за пистолет: «Эх ты, тыловая крыса!» – и убил рыцаря-инженера. Осудили майора на смерть. Но дело дошло до меня, я им заинтересовался и – у меня на это есть право как у Верховного Главнокомандующего во время войны – освободил майора, отправил его на фронт. Сейчас он один из героев. Воина надо понимать».

…С улыбкой рассказанная история о расстреле безоружных пленных… Интересный случай… Майор, убийца и насильник, явно заслуживший высочайшую похвалу… Презренная тыловая крыса, посмевшая заступиться за женскую честь. И весь плоский казарменный юмор.

Сталин был исключительно ригидной, застревающей личностью. Троцкий писал, что Сталин, когда пришел к власти, все свои обиды, огорчения, ненависти и привязанности перенес с маленького масштаба провинции на грандиозные масштабы страны. Он ничего не забыл. Его память есть, прежде всего, злопамятство. Как истинный параноик, он создал свой бесконечный план мести, причем и тем, кто еще только мог «провиниться» перед ним. Его отношение к людям было неизменно окрашено недоброжелательством и завистью, а честолюбие переплеталось с мстительностью. Воля господства над другими была основной пружиной его личности. И эта воля получала тем более сосредоточенный, недремлющий, наступательный, активный, ни перед чем не останавливающийся характер, чем чаще Сталину приходилось убеждаться, что ему не хватает многих и многих ресурсов для достижения власти.

Этот кровавый диктатор страшился смерти, чем и объясняется его повышенная и постоянная подозрительность, ранимость, тревожность, мстительность, не покидающие опасения за свою жизнь. Он боролся так со смертью, но только своей, в то же время активно насаждая ее, однако здесь нет противоречия, поскольку таким путем Сталин стремился преодолеть страх перед ней. Поэтому он все ближе приближал ее к себе, делал понятной, своим повседневным занятием и любимым ремеслом, отчего она становилась не столь страшной.

Психологически в этом нет ничего неожиданного: можно найти множество примеров, когда страх перед чем-то преодолевается приближением этого «чего-то», включением его в свое эмоциональное пространство. Например, страх высоты иногда пытаются снять тем, что выходят на какие-то высокие места, страх перед женщинами – усиленным ухаживанием за ними, освоением способов завладения их вниманием и расположением и т. д.

Преодоление в себе страха смерти путем сеяния смерти подобно попыткам снятия своей высокой тревожности с помощью алкоголя или наркотиков. Как известно, такие попытки чаще всего оказываются неэффективными и вновь наступают состояния тревожности и психической дезадаптации, а поэтому требуются все новые дозы дурманящих веществ. Правители-некрофилы, как, например, Сталин, тоже не могут успокоиться, постоянно и неуклонно звереют, требуя новых доз жертв. Поэтому история почти не знает случаев добровольного отказа от власти, поскольку они лишились бы источников удовлетворения своей потребности в смерти и разрушении и способов преодоления своего страха перед ней. Так, невозможно представить даже в самой буйной фантазии, чтобы Гитлер или Сталин сами отказались от своей неограниченной власти или согласились бы даже на небольшое ее ограничение. Здесь единственный путь – смерть тирана или насильственное отстранение его от власти.

Поистине главным врагом Сталина была сама жизнь. Он всегда был движим страстью к разрушению, превращению живого в мертвое даже тогда, когда в этом не было никакой объективной необходимости. Это была глобально деструктивная, некрофильская натура, сжигаемая ненавистью. Даже собственная смерть должна была принести ему удовлетворение, поскольку на его похоронах погибло немало народа и многие получили увечья. Большевистский диктатор действительно может считаться триумфатором, но только в своих, сугубо некрофильских границах.

Фромм пишет:

Влияние людей типа Гитлера и Сталина покоится на их неограниченной способности и готовности убивать. По этой причине они были любимы некрофилами. Одни боялись их и, не желая признаваться в этом страхе, предпочитали восхищаться ими. Другие не чувствовали некрофильного в этих вождях и видели в них созидателей, спасителей и добрых отцов. Если бы эти некрофильские вожди не производили ложного впечатления созидающих защитников, число симпатизирующих им вряд ли достигло бы уровня, позволившего им захватить власть, а число чувствующих отвращение к ним предопределило бы их скорое падение^[70].

Некрофильский характер тоталитарных режимов и их главарей выражается в необыкновенном почитании смерти, выработке особого в этой связи ритуала. Например, в Германии и СССР похороны глав государств и партий, а также руководящих деятелей более низкого ранга превращались в грандиозные театрализованные представления. Рейхспрезидент Гинденбург, легально вручивший власть Гитлеру, в 1933 г. был похоронен со всей мыслимой помпой. Центр Москвы вокруг Мавзолея был превращен в кладбище, да и сам Мавзолей венчает его в качестве символа смерти.

Говоря о некрофильских натурах некоторых кровавых тиранов, нельзя не упомянуть о том, что среди них встречаются людоеды, например, ими были бывший император Центрально-Африканской империи Бокасса и бывший президент Уганды Иди Амин. Каннибализм порождался и порождается, в частности, двумя причинами: ради утоления голода или ради овладения какими-то весьма ценимыми качествами жертвы. Джеймс Фрезер писал о горных племенах Юго-Восточной Африки, которые, убив врага, отличавшегося храбростью, вырезали и сжигали его печень (местопребывания мужества), уши (вместилище ума), кожу со лба (вместилище стойкости), тестикулы (вместилище силы) и другие части – носители иных добродетелей, а пепел племенной жрец давал юношам во время обрезания. Индейцы из Новой Гранады всякий раз, когда предоставлялась возможность, съедали сердца испанцев в надежде стать такими же бесстрашными, как и наводящие на них ужас кастильские рыцари. Фрезер приводит множество подобных примеров. Думаю, что наличие подобных мотивов можно предположить в поведении Бокассы и Амина.

Я упоминаю о каннибализме некоторых современных тоталитарных правителей потому, что их каннибализм имеет немало общего с некрофилией, хотя среди дикарей-людоедов наверняка встречались жизнелюбы. Общее же заключается в том, что, съедая части человеческого тела, которые якобы обладают положительными качествами, каннибал заимствует их у смерти, вступая таким способом с ней в определенные отношения. Вместе с тем он, конечно, заботится и о своем будущем, поскольку желает приобрести или усилить в себе какие-то особо ценные качества. В качестве гипотезы можно предположить, что асексуальная некрофилия, которую мы наблюдаем у Гитлера и Сталина, есть психологический эквивалент каннибализма, причем этот эквивалент образовался под влиянием культурного развития человечества. Фюреры, убивавшие и уничтожавшие, тем самым не только приносили массовые жертвы, но и постоянно проявляли тяготение к смерти, т. е. к ушедшему, прошлому, к праху. Но ведь не могло быть иначе, поскольку они сами принадлежали смерти, являясь ее слугами и принадлежа к тому давнему, казалось бы, умершему миру. Поэтому естественно, что они возвращались к нему.

Людоеды Бокасса и Амин, которые жили в традиционном обществе, но в окружении цивилизованного мира, должны быть отнесены к некрофилам и потому, что организовали в своих странах массовое уничтожение людей. То, что они съедали людей, может быть расценено и как попытка возвращения в первобытное, примитивное общество.

Некрофилом был палач камбоджийского народа Пол Пот. Этот напичканный коммунистическими идеями диктатор не только организовывал массовые убийства, но и сам участвовал в них.

Разумеется, некрофилами были не только современные тоталитарные вожди. К ним могут быть отнесены римские императоры Калигула, Клавдий, Нерон, древнеиудейский царь Ирод (ему приписывается избиение младенцев в целях убийства только что родившегося Иисуса Христа), «наш» Иван Грозный, которого В. О. Ключевский назвал бешеным зверем, превратившим свое царствование в оргию жестокости, убийств и похоти, и многие другие в разных странах и в разные эпохи. Можно обоснованно считать, что и эти исторические персонажи были порождением теневой части коллективного бессознательного. Но это только гипотеза, для подтверждения которой необходим обстоятельный анализ их личности и поведения в соотнесении с эпохой, когда они жили.

Некрофилия не может не переплетаться со смертью, ибо смерть, уничтожение, небытие есть логическое следствие некрофилии. Некрофильный человек должен быть не просто жестоким и беспощадным, он должен эмоционально и рационально принимать смерть и страдание, относиться к ним как к чему-то обыденно простому и, разумеется, без всякого уважения к жизни, не говоря уже о достоинстве личности. Поэтому в тоталитарном государстве процветает античеловеческий культ страдания и смерти, который постоянно насаждается везде, но особенно активно среди молодежи, в школе путем изучения соответствующей художественной литературы и фальсифицированной истории, прежде всего отечественной, иной идеологической обработки, в том числе с помощью наглядной агитации.

Например, в советских школах, во дворцах (домах) и парках пионеров и школьников были установлены красочные стенды, повествующие о подвигах пионеров-героев. Все они без исключения погибали смертью храбрых – на войне, в борьбе с кулаками и просто бандитами. Нет возможности перечислить все фильмы, книги, пьесы, картины, скульптуры, музыкальные произведения, прославляющие страдание и смерть. В нашей стране этот лейтмотив прозвучал еще на заре большевистского эксперимента.

Действительно, за ценой не постояли, заплатив за победу многими миллионами жизней. Официальная коммунистическая идеологическая машина очень любила кощунственно похваляться, что в последней войне мы смогли потерять 30 млн человек.

Другой излюбленный прием насаждения культа смерти – прославление лиц, отличающихся кровожадностью (Ивана Грозного, Петра Первого, в Новейшее время – Берия и Сталина, названного «успешным менеджером»), либо тех, кто совершил отдельные жестокие поступки, например террористические акты.

Вождь есть высшая власть, ее наиболее полное воплощение. Для власти в тоталитарном государстве нет ничего невозможного, она в то же время источник и причина изменений в окружающем мире, а все явления и процессы в нем она способна вскрыть и объяснить с помощью известного ей магического знания. Поэтому такие науки, как биология, физика, социология, психология, кибернетика, глубоко враждебны тоталитаризму и его полуграмотным вождям. Но если власть и вождь мнят себя источником изменений в природе, то эти изменения можно осуществлять насильно, например заставлять реки течь вспять. Бесчисленные реорганизации управления сельским хозяйством и промышленностью, кроме бесплодных желаний изобразить деятельность и скрыть свою бездарность, обличают веру в то, что власть вполне может управлять процессами в природе.

Примерно те же механизмы лежат в сокрытии фактов землетрясений и других природных катаклизмов: помимо желания скрыть, что потерпевшим оказывается явно недостаточная помощь, здесь действует другой мощный фактор – нежелание признать, что катастрофа произошла помимо воли вождя и без его ведома, что он был бессилен ее предотвратить. Отсюда глубокое и радикальное искажение реальности – не только у вождя, власти вообще и ее представителей, но и у рядовых людей. У последних это психологическая защита, при которой человек искренне, а иногда и без остатка начинает верить в то, во что ни в коем случае нельзя верить, и по той причине, что самого предмета веры в действительности не существует, и по той причине, что это аморально, и т. д.

На эту веру рассчитывает власть, но она, к сожалению, нужна и личности, что, собственно, и эксплуатируется властью, которая крайне заинтересована в том, чтобы тоталитарная мифология поглощалась населением без остатка, более того – с благодарностью и добровольно. Здесь власть и вождь достигают обычно больших успехов, поскольку соавтором мифов выступают сами массы, которым эти мифы понятнее и психологически ближе, чем сложные конструкции, творимые учеными или просто умными и проницательными людьми. Обыватель «ложится» в миф, как в лоно матери, и это одно из наиболее важных объяснений того, что тоталитарные мифы могут надолго пережить время своего рождения и расцвета, что мы и видим сейчас.

Вот почему так трудно убедить толпу, так называемый простой народ, в том, что вчерашние идолы – это преступники, некрофилы, которые, подобно «простым» убийцам, получали психологическое удовлетворение от того, что они постоянно убивали. То, что ни Сталин, ни Гитлер сами, по-видимому, не обагрили свои руки кровью, ничего не меняет, поскольку они были организаторами этих преступлений. Тоталитарное государство и его главу отличает паранойяльное, явное или скрытое ощущение постоянной, непреходящей угрозы от внешних и внутренних врагов. Отсюда агрессивность таких государств, непрерывная военная пропаганда, огромный карательный и разведывательный аппарат, повышенная подозрительность и призывы к бдительности, поиск «врагов» и, конечно, выявление их, кровавые репрессии. Важно заметить, что подобное паранойяльное ожидание агрессии характерно и для подавляющего большинства обычных убийц, которые совершают преступления, поскольку все время ждут нападения и таким способом защищают себя.

Все или почти все деспоты отличались названной паранойяльной чертой. Имеющиеся об этих правителях сведения говорят о типичности для них таких черт, как повышенная тревожность и страх смерти, подозрительность, мнительность, уязвимость в межличностных отношениях, мелкая мстительность и злобность, застреваемость переживаний и эмоций, они злопамятны, долго копят и помнят обиды, подлинные или мнимые, вновь и вновь переживают их.

Страх у тиранов как фундаментальное качество их личности отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал:

В нем уживались самые противоположные пороки – непомерная самоуверенность и в то же время отчаянный страх. В самом деле: он, столь презиравший самих богов, при малейшем громе и молнии закрывал глаза и закутывал голову, а если гроза была посильней – вскакивал с постели и забивался под кровать. В Сицилии во время своей поездки он жестоко издевался над всеми местными святынями, но из Мессины вдруг бежал среди ночи, устрашенный дымом и грохотом кратера Этны. Перед варварами он был щедр на угрозы; но когда однажды за Рейном ехал в повозке через узкое ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появился откуда-нибудь неприятель и будет знатная резня, он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам…

В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что «природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом», древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску.

А вот что писал выдающийся русский историк В. О. Ключевский об Иване Грозном:

Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная цепь козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием, Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубого чувства^[71].

Грозный, как известно, был чудовищно, патологически жесток и столь же похотлив (Ключевский называет его зверем от природы), и есть все основания думать, что его преступления нанесли стране ни с чем не сравнимый урон, особенно нравственности; он заложил основы самодержавия, психологические остатки которого мы не можем преодолеть по сей день. Но Грозный не мог не быть очень близок Сталину и его режиму, а поэтому со школьной скамьи нам внушали, что этот царь, конечно, был груб, своеволен, даже жесток, но все делал для блага отечества, а поэтому заслуживает похвалы благодарных потомков. Постепенно стал создаваться культ Грозного, о нем написаны литературные произведения, созданы кинофильмы и даже балет и т. д., общество постепенно свыклось с тем, что кровавый убийца и садист стал чуть ли не национальным героем.

Но вернемся к личностным характеристикам державных преступников. Тревожность, подозрительность, мстительность, злопамятность и постоянные страхи характерны и для таких диктаторов, как Гитлер и Сталин. Постоянно трепетал за свою жизнь «пожизненный» гаитянский президент Дювалье. Однако важно подчеркнуть, что тревоги и страхи у тиранов возникают не только потому, что существует реальная опасность для их жизни. Многим из них (например, Сталину) в общем-то ничего реального не угрожало и на их жизнь практически никто не покушался.

Фромм отмечает феноменальную трусливость Муссолини, хотя он играл роль агрессивного и мужественного человека, живущего под девизом «Да здравствует опасность!». Анжелика Балабанова, которая была соиздателем газеты «Аванти» в Милане в тот период, когда Муссолини еще был социалистом, сообщила Фромму, что врач, делавший ему переливание крови, сказал, что в своей жизни не встречал человека, который в подобной ситуации проявил бы такую трусость, как Муссолини. Вечером он не шел домой один, ждал, когда Анжелика закончит свои дела. Он шел вместе с ней и говорил, что «боится каждого дерева и даже тени», хотя в ту пору его жизни еще ничего не угрожало.