Текст книги "Мессии, лжемессии и толпа"

Автор книги: Юрий Антонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Гиммлер, Эйхман, Ежов, Берия и подобные им были, разумеется, некрофилами и слугами смерти, но они же выступали в качестве добросовестных и аккуратных чиновников бездушной и донравственной государственной машины. Можно предположить, что отдельным из них было все равно, чем управлять и что являлось предметом их деятельности: в других условиях они могли бы с такими же результатами заниматься производством древесины или торговать нефтью.

Нацистские главари отнюдь не скрывали своего желания избавиться от нравственности и даже требовали этого от других. Широко известны следующие слова Гитлера: «Я освобождаю людей от отягчающих ограничений разума от грязных и унижающих самоотравлений химерами, именуемыми совестью и нравственностью, и от требований свободы и личной независимости, которой могут пользоваться лишь немногие».

Чем, как не полным отрицанием нравственности дышит такое утверждение фюрера: «Естественные инстинкты повелевают всем живым существам не только завоевывать своих врагов, но и уничтожать их. В прежние дни прерогативой победителя было уничтожать целые племена, целые народы».

Итак, вместо нравственности – инстинкты, вместо более или менее убедительных аргументов – обращение к древнейшему опыту человечества, оправдание этим опытом тягчайших преступлений.

Культура, в том числе искусство и литература, занимала в лжемессианской схеме действий центральное место, и ее задачи были определены четко – поддержка и распространение тоталитарного мировоззрения. Оно должно было проникать в психику аудитории, особенно толпы, а поэтому обязана быть простой и доступной. Индивидуализм нуждался в этом, что четко прослеживается в документах, принятых властью. Толпа везде и всегда, а тем более в тоталитарной стране не любит сложных проблем, ей чужды творческие искания, но близки незамысловатые фабулы и сюжеты, в том числе связанные с героическим прошлым.

Типичной в этом плане была грандиозная выставка германского искусства в 1937 г., на которой главенствующую роль играли деревенские и семейные мотивы. У германских нацистов крестьянин, сидевший на земле и укорененный в ней, представлялся прототипом «нового» человека, а рабочий представлялся потерявшим свои корни. В СССР главным персонажем был рабочий, поскольку он якобы управлял обществом; колхозный крестьянин появился несколько позже, но сытый и очень довольный.

Театр, кино, радио были прямыми рупорами лжемессианской пропаганды (сейчас первую роль играло бы телевидение), те же функции выполняла так называемая монументальная пропаганда (как ее обозначил еще Ленин) – бюсты и статуи вождей. Они так въелись в плоть общества, что в тоталитарные годы без них трудно было представить себе город, поселок, завод, деревню, государственное учреждение; фото– и художественные портреты вождей «украшали» стены учреждений и квартир (иногда «украшают» и сейчас!). В настоящее время, когда Сталин «победил» Ленина в популярности, поскольку «сильная рука» оказалась вновь востребованной толпой, скульптурных изображений этого вождя в России почти не осталось. Зато во множестве городов и других населенных пунктов красуются бюсты и статуи Ленина как символ ушедшей и такой любимой толпой эпохи. Она, толпа, продолжает любить былые времена, когда ее люди могли не работать, но всегда имели доступ к водке, а главное, были тогда молоды. В неблагополучных, бедных слоях российского общества они передают эти взгляды молодым людям, тем, кто остался беден и не находит своего места в жизни.

Доктрины, принципы и направления искусства были примерно одинаковыми в разных фашистских, коммунистических и нацистских государствах. Так, министр культуры Италии, любимец Гитлера и близкий друг Геббельса Дино Альфьери лишь подвел итог общему настроению, когда в 1939 г. почти дословно процитировал известное изречение Ленина о том, что «искусство должно быть понятно самым широким народным массам», лежащее в основе советской, как и всякой тоталитарной, системы.

В отличие от германского и итальянского вариантов китайский вариант можно было бы принять за идеальную модель тоталитарной культуры по чистоте формированных принципов и последовательности их проведения в жизнь. «Пожалуй, нигде демаркационная линия между старым и новым, прогрессивным и консервативным, революционным и контрреволюционным с такой определенностью не разделяла сферу культуры, как в Китае. Уже в 1940 г. в своей работе «Новая демократическая культура» Мао Цзэдун писал: «Новые политические, новые экономические и новые культурные силы в Китае в целом являются революционными силами, и они противоречат старой политике, старой экономике и старой культуре. Реакционная культура служит империализму и классу феодалов и должна быть сметена с лица земли». Пока она не уничтожена, никакой новой культуры построить нельзя.

«Здесь же Мао определил новую культуру как мощное революционное оружие народа. Неискушенная в диалектических тонкостях китайская ментальность (как, впрочем, и советская. – Ю. А.) склонна принимать высказывания своего лидера дословно, и принципы Мао, где бы и когда бы они ни высказывались (равно как и высказывания Ленина и Сталина. – Ю. А.) тут же становились руководством к действию и неуклонно внедрялись в жизнь»^[79].

Мао часто просто пересказывал своими словами ждановско-сталинское определение соцреализма с его установкой на отражение действительности «в ее революционном движении» и, как Гитлер до него, указывал на те движущие силы этого развития, которые должны стать главными объектами отражения в искусстве. Под народностью Мао понимал не традиционные формы творчества китайского народа, а все те же массовость и доступность художественного языка собственной официальной культуры, которую он намеревался создать. В своих обращениях к писателям и художникам Мао следовал речевой стилистике Сталина.

Вообще мессии этих четырех стран – СССР, Германии, Италии и Китая – в один ряд ставили единство формы и содержания и единство политики и искусства, а все это было стянуло тугим обручем железной идеологии. Каждый мессия строго следил за своим детищем.

Как отмечает Голомшток, к каким бы первоисточникам по тоталитарной культуре мы ни обратились – к речам вождей, текстам партийных документов, уставам творческих союзов, – мы везде обнаружим чеканные формулировки, утверждающие, что искусство не есть просто автономная сфера деятельности человеческого духа, а некий объект, созданный и создаваемый с заранее заданными (и не всегда благовидными) целями. Концепция чистого искусства, искусства для искусства, имманентных, независимых от человеческой воли законов его развития оказывается в равной степени чуждой и враждебной любому тоталитарному сознанию. «Нет более опасной идеи, чем лозунг французского либерализма «искусство для искусства»», – говорил Гитлер. В советских текстах это словосочетание всегда заключалось в иронические кавычки, ибо с точки зрения тоталитарной идеологии такого искусства просто не могло быть: всякая его безыдейность является лишь уловкой, хитрым камуфляжем и, по А. Герасимову, «очень хорошо и «идейно» служит фашизму». Находясь в плену собственной идеологии, они искренне верили, например, что все нереалистические художественные течения XX в. направлялись кем-то извне с целью либо отравления здорового сознания народа, либо отвлечения его от актуальных задач классовой борьбы. И наоборот, стоит лишь на основе единственно верного мировоззрения правильно сформулировать цели и в административном порядке направить искусство на их осуществление, как оно не только начнет выполнять нужные общественные функции, но и окажется на пороге нового Ренессанса.

Если в итоге тоталитарные режимы и достигли успехов на пути создания искусства «нового типа», то его новизна в первую очередь определяется этим: в каждом обществе искусство, будучи созданным, играет заранее отведенную ему роль^[80].

Глава 6. Толпа      

6.1. Толпа как слой общества

Толпу и ее психологию, ее особенности и функции можно понимать в двух смыслах.

В широком – как массу людей – носителей идеологии и менталитета, обладающую обывательским и усредненным сознанием, некритичным и низко интеллектуальным, всасывающим в себя как власть и государство со всеми его институтами и органами, так и рядового человека. Она является носителем определенной идеологии, которая иногда, чаще в тоталитарных странах, есть в то же время идеология государства и общества.

Здесь понимание толпы примерно такое же, что и уже давно известного термина «масса» (В. Райх, Э. Канетти, С. Московичи). Примерно, но это все-таки не совсем совпадающие понятия. Толпа – это наименее мыслящая и наиболее покорная власти, предрассудкам, традициям и т. д. часть массы. Если хотите, это худшая составляющая общества, хотя и самая многочисленная, менее образованная, менее думающая, менее критическая и легковерная с примитивными художественными потребностями и низкой общей культурой. В ней можно найти рабочих, крестьян, предпринимателей, служащих всех рангов вплоть до административной элиты, интеллигенцию (меньше всего творческую), политиков всех уровней, наконец, представителей маргинальных, бездействующих слоев населения.

Из толпы как носителя идеологии и менталитета рекрутируются публика и члены толпы – стаи, о которой речь пойдет ниже. У толпы свои бытовые кумиры – киноактеры, модели, но прежде всего эстрадные певцы и особенно политики, и особенно – лжемессии. Политические кумиры – это почти боги, их авторитет непререкаем, а слово – закон. Они идут за лидерами – лжемессиями, они – ведомые, потому что нуждаются в отце, убегая тем самым от свободы. У них выработалась многовековая привычка к тому, что есть ведущий отец. Можно предположить, что такая толпа достаточно инфантильна.

К. Ясперс писал, что свойство толпы в качестве публики состоит в призрачном представлении о своем значении как большого числа людей; она составляет свое мнение в целом, которое не является мнением ни одного отдельного человека; бесчисленные другие, ничем не связанные многие, мнение которых определяет решение. Это мнение именуется «общественным мнением». Оно является фикцией мнения всех, в качестве такового оно выступает, к нему взывают, его высказывают и принимают отдельные индивиды и группы как свое^[81].

В. Райх прямо связывал психологию масс с фашизмом. Он подчеркивал, что Гитлер, конечно, зажигал своими идеями массу, но центр исследования массовой психологии переносится с метафизики «идей фюрера» на реальность общественной жизни. «Фюрер» может творить историю только тогда, когда структура его личности соответствует личностным структурам широких масс.

Таким образом, такая толпа имеет свою идеологию, свои вкусы и пристрастия, в том числе политические, эстетические и т. д.

В узком – как некое скопище людей, как неформальную временную социальную группу, иногда достигающую нескольких тысяч человек, которая тогда есть уже большая толпа. Между этими двумя социальными явлениями (толпой как массой – носителем идеологии и толпой как скопищем людей) существует тесная социально-психологическая связь. Психология и идеология первой могут передаваться, даже диктоваться второй и толкать ее на бесчеловечные поступки. Так, антисемитская пропаганда нацизма толкала отдельные группы людей на еврейские погромы; объявленная маоистами «великая пролетарская культурная революция» стимулировала расправы над китайскими интеллигентами.

Чтобы понять, что такое толпа как носитель идеологии и менталитета, необходимо выяснить, что такое идеология и некоторые связанные с ней понятия. Идеология представляет собой систему взглядов и идей – политических, правовых, нравственных, философских, экономических. В тоталитарных и даже полу-тоталитарных странах господствует единственная («единственно верная») идеология, изгоняющая, преследующая и уничтожающая любую другую. При этом, как правило, эта господствующая идеология является продуктом творчества мессии или лжемессии. Идеология, а тем более господствующая (единственная) оказывает огромное влияние на все сферы жизни обществ – правовые, нравственные, бытовые, и особенно на экономику. Так, на примере СССР очень хорошо видно, что идеология способна тормозить экономическое развитие страны, делать людей бедными, вырабатывать определенное, точнее, пренебрежительное отношение к труду, лишать их перспектив в жизни.

Как всегда, пессимистичному Ясперсу представлялось, что идеологией называется система идей или представлений, которая служит мыслящему субъекту в качестве абсолютной истины, на основе которой он строит свою концепцию мира и своего положения в нем, причем таким образом, что этим он осуществляет самообман, необходимый для своего самооправдания, для маскировки своих подлинных интересов, для того, чтобы тем или иным способом уклониться от требуемых решений к своей выгоде в данной ситуации. Поэтому квалификация мышления для идеологии означает выявление заблуждения и разоблачение зла. Наименование какого-либо мышления идеологией – это обвинение в том, что сказанное не соответствует истине, что оно неправдоподобно, следовательно, это решительное нападение^[82].

Эти весьма важные положения требуют некоторых комментариев.

Во-первых, далеко не всегда создание субъективного мира и своего положения в нем означает самообман; очень многие люди верят, что данная идеология, взятая ими на вооружение, является истинной. Поэтому она не будет использоваться в качестве самообмана в целях маскировки своих подлинных интересов, что можно отнести и к фашизму, и к большевизму. Взятая на вооружение идеология может отражать реальные потребности данного человека.

Во-вторых, квалификация мышления для идеологии вполне может означать выявление заблуждений и разоблачение зла. Но многие из тех, что творят зло, вовсе не руководствуются никакими идеями, это им просто не приходит в голову. Они зверствуют, подчиняясь своим садистическим или некрофильским наклонностям.

В-третьих, квалификация мышления для идеологии отнюдь не всегда означает выявление заблуждения и разоблачения зла. Идеология непричинения зла, если человек искренне верит в это и соответственно поступает, для разоблачения зла может не оставаться места.

Конечно, индивид вне толпы, если под ней понимать его близких, родителей, воспитателей, родственников, друзей и т. д., социальным существом стать не может. Они передают ему правила и стандарты поведения, указывают на духовные ценности, взгляды, представления и т. д.

Общество постоянно трансформируется, и если то, что раньше было просто массой, которую можно было не брать в расчет, то теперь она имеет голос, становится толпой, с которой надо считаться и расположение которой надо завоевать. Поэтому массу следует именовать толпой, различая ее отдельные виды, тем более что массой можно назвать и животных, а толпой – только людей.

В любом, самом жестоком тоталитарном обществе, казалось бы, раздавленным лжемессией, всегда можно найти слой людей с другой идеологией, в том числе осуждающий господствующую и борющуюся с ней.

А. В. Брушлинский отмечал, что если изначально толпа есть скопление людей в одном и том же замкнутом пространстве в одно и то же время, то публика – рассеянная толпа. Благодаря средствам массовой информации теперь нет необходимости организовывать собрания людей, которые информировали бы друг друга. Эти средства проникают в каждый дом и превращают каждого человека в члена новой массы. Оставаясь у себя дома, читатели газет, радиослушатели, телезрители и т. д. существуют вместе как общность, как особая разновидность толпы.

При всей бесспорной и исключительной важности этих выводов можно поставить вопрос, считал Брушлинский, о целесообразности и правомерности понимания толпы – не только стихийной, но и организованной в виде политической партии, армии, церкви и т. д. По крайней мере, в русском языке слово «толпа» ассоциируется с его исходным и основным понятием «скопление людей, сборище», что может помешать его расширительному пониманию. И тогда, вероятно, стоило бы в случае организованных, «рассеянных» и т. д. больших общностей людей применять термин «массы», но не толпы. Чем интенсивнее идет процесс рассеивания, тем острее встает вопрос о том, является ли человеческий индивид социальным, если он находится вне толпы, вообще вне определенной общности людей^[83].

Действительно, в русском языке слово «толпа» ассоциируется со скопищем людей, в современном сознании «толпа» понимается как сборище, мало кто видит в ней публику. Брушлинский предлагает множество людей, объединяемых средствами массовой информации, называть массой, но не толпой. Мне представляется, что разница тут невелика, возможно, ее вообще нет. Мы используем слово «толпа» как нечто не очень думающее, плохо улавливающее сокровенные мысли и смыслы, точнее – смыслы вообще вне ее возможностей. Чернь – это самый низший слой толпы.

Деление толпы на толпу как носителя идеологии (лучшее название еще предстоит определить) и на толпу как стаю (скопище людей) следует считать совершенно необходимым. Тогда не будут понимать толпу только как социальное животное, сорвавшееся с цепи (Серж Московичи). Толпа как носитель идеологии может и не превращаться в скопление людей, тем более гигантское, а достигать своей цели иным путем, например подачей своего голоса на выборах, а главное, выработкой своей ментальности, которую по механизмам коллективного бессознательного вбирает в себя каждый появившийся на свет. В толпе обоих типов отдельный человек ощущает себя частицей единого мощного целого, хотя в отдельных случаях это целое не более чем груда кирпича, которая может рассыпаться от сильного удара, как это, например, бывает во время гражданских войн.

Идеология тесно связана с менталитетом, ментальностью народов. Ментальность представляет собой совокупность ощущений народа относительно себя, своих отношений к себе и жизни вообще, а также отношение к другим народам и их культурам. Ментальность находит свое выражение в привычках, традициях и обычаях, пристрастиях и предпочтениях, стандартах поведения в быту, общественных местах, на работе и т. д.; она выражается в символах, в искусстве и литературе. Ментальность включает в себя позицию относительно власти и ко всему тому, что стоит «над». Но ментальность может быть разной у разных социальных групп, например у рабочих и интеллигенции, у низших, маргинальных слоев и интеллектуальной элиты, хотя их принадлежность к одной расе, нации и религии способна сближать их, иногда максимально. Последнее можно наблюдать у народа (нации) небольшой численности.

Ментальность – намного более консервативное образование, чем идеология, которая, хотя и может «захватывать» другие страны и народы, гораздо более динамична и подвижна. Но это нельзя полностью утверждать, говоря об идеологии, основанной на религии, которая может пронизывать как идеологию, так и ментальность, нередко связывая их воедино. Последняя не только более консервативна, но и более глубока, а поэтому может быть названа «душой народа», или психологией народа. И ментальность со временем тоже, конечно, меняется, как, впрочем, и религия. Так, католицизм XXI в. совсем не похож на католицизм XV в. Меняется и ислам, постепенно, очень медленно избавляясь от изживших себя форм (например, в Турции и Египте).

В. Вундт полагал, что «душа народа всегда состоит из единичных душ, причастных ей; она – ничто вне последних, и все, что она порождает, приводит нас с необходимостью назад, к свойствам и силам индивидуальной души. Но если, как это само собой разумеется, предварительные условия всего, что порождается известным составным целым, уже должны содержаться в его членах, однако этим совсем не утверждается еще, что все продукты, создаваемые составным целым, вполне объяснимы из предварительных его условий»^[84].

Эти конструктивные рассуждения можно продолжить, отметив, что целое как продукт и совокупность единичных в то же время оказывает обратное влияние на свои составные части, т. е. отдельных людей из числа рабочих, крестьян, предпринимателей и т. д. Каждый из них делает «как все», подчиняясь общим стадным инстинктам, и поклоняется тем кумирам, которым подчиняются все остальные. Между тем любая культура своей составной частью имеет толпу, однако познание культуры не может быть обеспечено в полной мере только с помощью психологии, игнорируя экономику, политику, религию, географические факторы и др.

Исследованием психологии толпы занимается социальная психология, но его результаты весьма значимы не только для самой психологии, но и для права, криминологии, криминалистики, политологии, психиатрии, истории, этнологии и некоторых других наук. Изучение психологии толпы имеет большое практическое значение, например, для принятия политических решений, борьбы с преступностью и т. д.

Толпа доверчива, ее легко можно убедить в самом невероятном, а общественное мнение, которое часто выдается за мнение всего общества (населения), – это, в сущности, лишь мнение толпы, которая составляет большинство в любой стране. Поэтому результаты выборов отражают предпочтения именно толпы, а не всей страны (общества). Вот почему самые серьезные сомнения можно высказать в отношении всеобщего избирательного права^[85], поскольку толпа абсолютно некритична, слепо верит в надуманные идеи, демагогические призывы и лозунги, а также слухи, пустые обещания, случайно вырвавшиеся слова. Но все-таки сильнее всего менталитет толпы, который определяет ее позицию по многим важнейшим вопросам.

Толпа обладает определенными характеристиками:

   (1) она проявляет тенденцию к росту численности. Ничто не может предотвратить ее рост; если же ставить искусственные преграды, то может произойти взрыв;

   (2) внутри толпы господствует равенство, но это только если брать ее рядовых членов, а равенство выражается в одномерности их предпочтений;

   (3) толпе требуются лидеры, и малые и большие. Последними обычно выступают политики, кровь от крови, плоть от плоти толпы;

   (4) толпе нужна плотность. Она никогда не должны быть слишком тесной, слишком редкой или слишком плотной. Не должно быть промежутков между людьми, они должны быть монолитны, но не стеснять друг друга;

   (5) толпе требуется направление – экономическое, политическое, историческое, эстетическое и любое другое. Она будет двигаться по направлению к цели, а совместное движение усиливает ощущение равенства. Движение предотвращает распад.

Психологически толпа – это не просто скопление людей в одном месте, а человеческая совокупность, обладающая психической общностью, которая определяется единством цели, экономическим, политическим, идеологическим, эстетическим и т. д. единством. Нельзя считать (как полагает Серж Московичи), что индивид действует сознательно, а толпа неосознанно, поскольку сознание индивидуально, а бессознательное коллективно.

Во-первых, индивид может действовать бессознательно, например в состоянии сильного опьянения. Кроме того, очень часто мотивы поведения человека им не осознаются.

Во-вторых, толпа, даже состоящая из случайных людей, которая громит магазин, воруя оттуда товары, действует вполне сознательно, т. е. она вполне понимает, что она делает и ради чего.

В немалой степени толпа консервативна, несмотря на свой подчас революционный образ действий. Так, они кончают реставрацией того, что вначале низвергали. Это мы можем явно видеть на примере собственной истории, когда народы России низвергли в 1917 г. самодержавие, а затем воссоздали его, соглашаясь с новыми лидерами и восхищаясь ими. Все время действовала толпа, в том числе толпа-стая, но культ вождя во все времена поддерживался толпой как носителем определенной идеологии и ментальности, определенного уровня культуры.

Для управления толпой политическая власть должна опираться на какую-нибудь высшую идею – революции, Родины, светлого будущего, загробной жизни и т. д., которую взращивают и внедряют в сознание человека толпы. Для этого иногда нужна иррациональная пропаганда, парализующая критику и здравый смысл. Для этого пропаганда, адресованная толпе, обязана использовать энергичный и образный язык аллегорий с простыми и повелительными формулировками. Непререкаемость вождя составляет часть этой иррациональной пропаганды.

Нельзя утверждать, что толпа – это нечто новое, а раньше был индивид. Во-первых, и в древности толпа могла собираться по любому поводу, чаще религиозному или политическому. Во-вторых, толпа – это не только стая, скопище людей, но и вся послушная, отсталая, некритическая часть общества. Но нельзя представлять себе толпу-стаю только как нечто бунтующее, негодующее или громящее. Толпа как скопище людей может существовать в форме вполне благопристойной публики на концерте или стадионе. Так же нельзя утверждать, что каждый человек, попавший в беснующуюся толпу, будет действовать заодно с ней. Можно легко себе представить, что в ней найдется лицо, которое сразу же покинет ее.

Современную толпу, для того чтобы сделать ее своим послушным орудием, совсем необязательно сводить на определенном пространстве. Для обеспечения ее единства достаточно газет, Интернета, телевидения, радио, благодаря которым люди толпы существуют вместе как специфическая общность. Но она уже подготовлена к единству твердо усвоенной идеологией и своей ментальностью. Все другое для нее – чужое, как и носители этого чужого, а поэтому в них вполне возможно видеть и врагов. Толпе они очень нужны, как, впрочем, вождям и лидерам, на них, на этих врагов, всегда можно свалить вину за свои неудачи и просчеты, а наказав (если это возможно), сделать вид, что движение вперед обеспечено и делается то, что нужно. Для человека толпы происки врагов, внутренних и внешних, столь же очевидны, как и для средневекового субъекта наличие чертей и демонов.

Побеждают революции, происходят перевороты, возникают новые режимы, и почти всегда возвышаются вожди. Московичи видел в этом нечто новое, но ничего нового в вождях нет, поскольку толпа нуждалась и будет нуждаться в руководителях, лидерах – вождях, царях, королях, императорах, президентах и т. д. Толпа инфантильна и всегда нуждается в отце – пусть и строгом, но умном и правильном. Исключение составляют подлинно цивилизованные и демократические страны, которые хотя и имеют своих политических кумиров, как правило, давно умерших (например, Дж. Вашингтон), отцов нации, но современникам не позволяют слишком долго засиживаться на высшей должности.

Лжемессианство представляет собой логическое продолжение идеи абсолютной монархии в современных условиях, которая продолжает жить в странах, отстающих в своем развитии. Я имею в виду и Германию, которая сохраняла абсолютную монархию до окончания Первой мировой войны. Если в прошлом, начиная с египетских фараонов, во многих странах монархи почитались как боги (римские императоры считались богами), то рядом с ними были религии. С ослаблением религии, когда вера в бога стала индивидуальным, а не государственным делом, у толпы появилась потребность в таких отцах, которые несли бы в себе нечто потустороннее. Тоталитарные вожди достигли уровня небожителей благодаря идеям, которые были особенно любимы толпой. Из числа этих идей несомненное лидерство принадлежит коммунизму, охватившему не только Россию с ее общинной психологией, но и многомиллионный Китай, Северную Корею, Камбоджу, причем в Северной Корее коммунистические вожди передают власть по наследству, совсем как в монархиях. Вообще коммунизм – вечнозеленое растение.

Но не только тоталитарная элита отравляет толпу. В ней, в толпе, живет глубинный страх перед правдой и желание жить, опираясь на надуманные мифы. Человеку российской толпы лучше умереть с красивой ложью на устах, чем найти в себе мужество узнать правду о себе и своей стране. И сейчас происходит сакрализация имени Сталина, причем власть не мешает этому, но в то же время активно не препятствует его культу. Душа толпы жаждет лжи и кумира.

Забытое со времен Французской революции и возрожденное Сталиным словосочетание «враг народа» упало в уже подготовленную почву. Сначала эти слова пугали обывателя, но затем были приняты им и уже в 1930-е годы выводили на митинги сотни тысяч людей. Причем они собирались не только перед угрозой расправы, перед страхом, что их тоже сочтут врагами народа. Они собирались по доброй воле, их гнала вперед всеобщая вдохновляющая вера, снимающая муки совести, к тому же в это верили все и был всеобъемистый подъем. Они подчинялись всеобщей истерии огромной толпы.

Толпа крушила храмы и грабила церковное имущество. В смертельной борьбе с религией большевиков участвовали сотни тысяч людей, у которых прежнюю веру сменила новая, обещая благостное будущее не на небесах, но еще при жизни, правда, неизвестно когда. У новой веры была своя библия, свои боги и ритуалы, свои молитвы и герои – великомученики.

При молчаливой поддержке толпы был восстановлен и многократно усилен тотальный контроль государства над обществом и человеком. Частная инициатива и частное предпринимательство были искоренены властью, что получило одобрение большей части толпы, это продолжается в России и сейчас, что окончательно добивает развитие страны.

Толпа постоянно забрасывает тестовые послания и в то же время освещается средствами массовой информации и статистикой, подобно тому как изучаются скопления в космосе светового спектра. Толпа выражает себя на официальных и протестных манифестациях, поэтому назвать ее молчаливой, как это делает Ж. Бодрийяр, называя так массы, никак нельзя. От имени толпы говорят ее лидеры и политические вожаки, многие журналисты, часто используя тот же язык, что и толпа.

Толпа может взорваться – и тогда происходят бунты и революции, как, например, в арабских странах. Но она не понимает глубинных смыслов своих нападений и всего, что происходит в связи с ними. Толпа никогда не кончится, какого бы уровня ни достигли техника и культура. Она всегда будет пытаться навязать свою волю, хотя далеко не всегда достигая успеха. В толпе всегда таится тревожность, особенно в социально неблагополучных странах, и скапливается огромная энергия.

Толпа впитывает в себя социальную энергию, и та становится ее энергией. Толпа впитывает в себя все знаки, символы и смыслы, и они становятся ее знаками, символами и смыслами. Она поглощает обращенные к ней призывы и потом выдает их за свои и обязывает лидеров их реализовывать. Она способна воспринять как истину любые выдумки и глупости, а мотив для нее вообще пустой звук. Ее природа объективно-субъективная – она выступает и объектом информационного воздействия, и субъектом, выдающим информацию, впрочем, иногда искаженной, особенно когда она передается одной частью толпы другой. Тогда создается круговое движение и укрепление желаемых мифов, но иногда, при известных обстоятельствах, миф теряет силу, как, например, это случилось с коммунистическим мифом. Но в России он оказался необыкновенно живуч, и у этого есть свои причины, прежде всего общинная идеология народа и его привычка довольствоваться минимумом социальных благ, особенно материальных.