Текст книги "Мессии, лжемессии и толпа"

Автор книги: Юрий Антонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Лжемессианской культуре была органически чужда религия. Во-первых, это была другая культура; во-вторых, религия в более или менее современных формах появилась лишь тогда, когда древние люди одолели то, что теперь называется цивилизацией. Лжемессии и их учения, как уже было показано, тяготели к дорелигиозным, доцивилизованным формам жизни, т. е. стремились назад, в доцивилизованное прошлое.

В России большевиками в 1922 г. была создана Комиссия по проведению отделения церкви от государства при ЦК РКП(б), преобразованная затем в Антирелигиозную комиссию при Политбюро ЦК ВКП(б). В 1922–1929 г. по ее решению были изъяты книги Платона, И. Канта, А. Шопенгауэра, Вл. Соловьева, Ф. Ницше, Л. Н. Толстого. Было запрещено исполнение церковной музыки, в том числе величайших произведений художественной культуры – «Всенощной» С. В. Рахманинова и «Реквиема» В. А. Моцарта.

Утопически ориентированное мышление тоталитарной личности возвращает ее к первобытным временам. В те далекие годы дикари находили всему объяснение в мифах, если не в подробностях, то в принципе. Как только происходило событие, хоть сколько-нибудь выходящее из привычного ряда, объяснение ему уже было готово. Тайны, загадки природы не принуждали и не понуждали их к какому-либо умственному усилию. Мистически ориентированные, наши предки уже сразу же готовы были признать позади видимого мира тайный, сверхъестественный, который был для них еще более реальным и более важным, чем повседневный. Вот почему на том уровне развития был невозможен прогресс.

К абсолютно тому же побуждала жителей тоталитарной страны идеологическая машина, опирающаяся на государственное принуждение. Все ответы надо было находить в готовом виде в произведениях так называемых классиков марксизма-ленинизма, даже если возникали сугубо научные проблемы в области физики или биологии, не говоря уже о философии и других социальных науках. Эти произведения суть современные мифы, они, как и древнейшие мифологические сказания, в сущности, не объясняли сверхприроду, тайну, не давали возможность решить проблему, а только отражали самих себя. Коммунистическая доктрина была большей реальностью, чем действительность, данная в непосредственных ощущениях. Как и первобытное, тоталитарное сознание особо чтит своих предков-основателей – это основоположники и умершие герои. Как и в первобытном, наиболее архаичном обществе, в тоталитарном идея прогресса не присутствует имманентно.

Тоталитаризм есть прямое указание на то, что часть общества изнемогает под бременем цивилизации и ее сложностей, стремится сбросить с себя ее путы и обрести простейшие решения. Отсюда яростная борьба фашистов и коммунистов с общепринятой моралью и высшими ценностями, с теми достижениями интеллекта и духа, которыми особенно гордится человечество. Собственно говоря, это и есть поражение разума и торжество примитива, т. е. попытка вернуться к первобытному восприятию мира, как это было на заре истории.

Означает ли приход коммуно-фашизма крах разума? По-видимому, современный разум все-таки терпит поражение, поскольку постоянно выталкивается смутными видениями и образами прошлого, примитивной логикой, грубой и слепой силой, новыми старыми ценностями и установками, которые отныне объявляются бессмертными и пытаются смести тысячелетние рациональные правила. Не случайно фашисты и коммунисты изгоняли из страны своего господства самых мудрых и талантливых, место которых тут же занимали в лучшем случае посредственности, но этим тоталитаризм ковал собственную гибель. Одним словом, это уход от цивилизации, которая означает компромисс, стремление к согласию, выработке единых норм, придерживаясь которых люди могут сосуществовать. На этой базе возникают мораль и право, под защитой которых человечество пытается обрести покой. Коммуно-фашизм всегда против компромисса и соглашения.

Возвращение тоталитаризма к примитиву и отрицание современной нравственности ярко проявились в сексуальной разнузданности представителей власти этого режима. Пользуясь отсутствием какого-либо контроля со стороны общества и злоупотребляя своим положением, нацистские и коммунистические большие и малые главари и их подручные предавались самому грязному и гнусному разврату, хотя самые «верхние» вожди – Ленин, Сталин, Гитлер – в интимной жизни были достаточно скромны. Подлинные же масштабы преступного распутства в красно-коричневых странах можно представить себе только в том случае, если учесть сотни тысяч изнасилованных женщин во время массовых репрессий и в концентрационных лагерях, во многих из которых существовали гаремы для начальства. По некоторым данным, в 1930‑х годах из числа репрессированных советских женщин создавались даже публичные дома, например в Ростове-на-Дону. В число пострадавших женщин необходимо включить и всех тех несчастных, подвергшихся сексуальному насилию после нашествия немецких войск в захваченные страны, а советских – в Германию.

В системе СС нацисты создали специальные организации под названием «Источники жизни» («Лебенсборн»), своего рода племенные заводы для людей. Там специально отобранные девушки с совершенно нордическими признаками спаривались с эсесовцами, отобранными по тем же критериям, для воспроизводства нордического потомства, не вступая между собой в какие-либо законные брачные союзы и даже просто человеческие контакты. Дети, родившиеся в этих пунктах случки, построенных на принципах направленной евгеники, принадлежали государству и воспитывались в специальных школах. Теоретически они должны были составить первое поколение чистых нацистов, сформированных начиная с эмбриона. Крушение фашистского режима не позволило продолжить этот эксперимент. Однако в «Источниках жизни» уже появилось на свет 50 тыс. детей, чей интеллектуальный уровень оказался значительно ниже среднего, а доля умственно отсталых среди них в четыре–пять раз превышала норму. Это неудивительно, поскольку дети рождались вне семьи и не знали материнской ласки.

Здесь мы видим полное возвращение к раннепервобытному человеческому стаду, когда не было и подобия семьи, не было любви и каждый вступал в сексуальные отношения с каждым, а детей растило все племя. Если нацисты пытались поместить всех немцев под одно одеяло, то коммунисты очень желали все время контролировать, что под этим одеялом происходит. Такие действия можно квалифицировать как вуайеризм, т. е. непристойное подглядывание за половым актом, в данном случае – на психологическом уровне. Как я хотел бы показать ниже, вуайеризм представляет собой одно из внезапных возвращений к современному человеку древнейшего невспоминаемого опыта (коллективного бессознательного). Можно сказать, что при тоталитаризме этот опыт возвращается в самых различных формах: конечно, он вдруг возникает и в самых благополучных демократических обществах, но у отдельных людей, а в деспотиях – и на государственном и массовом уровне.

Предпринимались и другие усилия по примитивизации личной жизни. Гиммлер и Борман, учитывая образовавшийся из-за войны дефицит самцов-производителей, планировали введение полигамии. Предполагалось также, что брак, в котором свыше пяти лет не было детей, государству придется расторгнуть, а кроме того, все замужние и незамужние женщины, если у них нет четверых детей, обязаны до достижения возраста в 35 лет произвести с безупречными в расовом отношении немецкими мужчинами четверых детей. Не имело значения при этом, были ли эти мужчины женатыми или нет. Каждая семья, уже имеющая четверых детей, должна отпускать мужа для этой акции.

Еще один момент я считаю чрезвычайно важным для понимания глубинного и истинного смысла тоталитаризма как возврата далеко назад. Это непреходящее стремление современных деспотий сделать всех одинаковыми во всем: в поведении, манере вести себя и образе жизни, общении, одежде, даже в мыслях и чувствах и, конечно, в преданности государству, одним словом, чтобы все люди были бы, по Е. Замятину, лишь нумерами. Таких результатов, как известно, пытались достичь террором, идеологической и психологической обработкой, всеобъемлющим контролем за жизнью людей, пресечением контактов с другими странами, уничтожением оппозиции и т. д. Но ведь это не только насилие ради насилия, не только жажда полного господства ради господства: внутренним и далеко не очевидным смыслом подобных действий диктатуры является желание возврата людей в первобытное стадо самых ранних этапов человеческой истории, когда люди действительно были одинаковыми и человек еще не успел выделиться в качестве самостоятельной ценности.

Если это так, то, следовательно, тоталитарные диктатуры отнюдь не сами создают себя, их действия лишь весьма относительно произвольны и не направляются только ими. Они влекомы тем тайным смыслом, который вложила в них история (или природа).

Тоталитарная теократия с ее государственным террором обладает еще одной чертой, которую точно подметил Камю. Это неодолимое стремление к вечному движению, которое оставляло за собой руины и выискивало все новые и новые жертвы. Германия, пропитанная гитлеризмом, потерпела крах, потому что развязала всемирную бойню, руководствуясь при этом, по мнению Камю, местечковым политическим мышлением. Гитлер пустил в ход вечный двигатель завоеваний и захватов, без которых он остался бы ничем. Непрекращающиеся поиски врага предполагают и непрекращающийся террор – теперь уже на государственном уровне.

Эти безусловно верные положения нуждаются в интерпретации и дополнениях. Прежде всего, необходимо выяснить, для чего красно-коричневым нужно было вечное движение, в чем его смысл, потому что одна лишь констатация такой тенденции мало что дает. Можно предположить, что страсть к постоянной борьбе с кем-то, с чем-то или за что-то сродни движениям лежащего на воде человека, чтобы удержаться на ее поверхности. В этом тоталитарная диктатура смыкается с профессиональным уголовником, который живет от преступления к преступлению, все время ищет возможности их совершения и таким способом ведет постоянную игру. Не случайно моралью уголовника пронизана мораль и идеология коммуно-фашизма. В то же время в этом непреходящем поиске врагов и их уничтожении просматривается отношение первобытного человека к окружающему миру, который воспринимался им как всегда враждебный и поэтому требовал от него постоянного и адекватного отпора и нападения в целях защиты. Но ни местечковое мышление, ни первобытная психология в условиях современной цивилизации не могут рассчитывать на окончательный успех. Психология архаичных времен, воплощаясь в конкретных людях и их делах, способна сотрясать цивилизацию, наносить ей тяжелейшие удары, но не уничтожить ее.

Национал-социализм и коммунизм (последний был особенно страшен в облике большевизма) превратились в религию. Идеология, мессы, надежды на лучшие, поклонение новым спасителям придавали этим движениям характер веры. Их идеология приобрела тотальное значение, не допуская никакую другую, в том числе религиозную. Борьба с церковью наиболее грубой и кровавой была в СССР, в Германии она велась более скрытыми способами, хотя сам Гитлер был убежденным и последовательным противником религии и церкви.

Особое внимание нацизм и коммунизм уделяли молодежи, понимая, что ее завоевание «обеспечит» их будущее. Идеологической обработке подвергались самые юные (в СССР, например, пионеры), затем они переходили в гитлерюгенд и комсомол, а уже избранные из них – в партию. Доказательства ориентации нацизма и коммунизма на молодежь обнаруживаются повсеместно, так как в молодежи они усматривали ключ к собственному успеху. Решающую роль при этом играли образование и воспитание. Национальное единство было основным требованием, которое предъявлялось германскому обществу нацизмом, а классовое единство – коммунистами, хотя следует признать, что рабочий класс, которому демагогически отводилась решающая роль в обществе, вообще никакой власти не имел.

Принцип фюрерства (вождизма) был основополагающим для всего общества. Общественная жизнь строилась вокруг центра, лидера и его окружения. При этом деление на общественную и частную жизнь не допускалось. Отсюда многочисленные «личные дела» отдельных людей, которые так любила толпа, разбирая даже интимные вопросы на собраниях. По глубокому убеждению Гитлера, Сталина и Мао Цзэдуна (во всяком случае, это вытекает из их действий, выступлений и т. д.), прогресс человечества зависит не от объективного развития общества, а от гениальности и воли вождей. Мнение большинства для них попросту не существовало, причем вполне объективно, поскольку это большинство было задавлено и не могло даже подать голоса.

Вожди и их клики составляли полное единство и со своими народами, они часть одного органичного целого. Каждое из обществ, которое возглавляли вожди, могло двигаться лишь к одной цели, которую лидеры и определяли.

Китайский, немецкий и российский народы всей своей историей и менталитетами были предуготовлены к тому, чтобы иметь своих любимых вождей и подчиняться им. Вожди играли роль отцов, которым можно довериться и которые решают за людей все сложные и ответственные вопросы. Человеку, оставшемуся в жестких рамках созданных лжемессиями культур, остается только подчиняться их мудрым указаниям, тем самым снимая с себя груз ответственности и облегчая себе жизнь. Попадая в толпу себе подобных, стянутую обручем единой, обязательной и жесткой идеологии, люди, как им казалось, начинали преодолевать свою отчужденность. Однако это была лишь видимость при всеобщем доносительстве и отказе от цивилизации.

Вожди создавали специфическую культуру и массовое познание как ее неотъемлемую часть, умело манипулируя им и используя в необходимой мере уже имеющиеся в толпе пристрастия и предубеждения. Тоталитарное мировоззрение сейчас, казалось бы, ушло навсегда, но многие его пережитки, надежды и предубеждения остались, ожидая своей актуализации. Это относится не только к вечнозеленому коммунизму, но даже к нацизму и фашизму.

5.3. Лжемессии и искусство

Можно ли утверждать, что ни в одной тоталитарной стране не было ни одного выдающегося, а тем более великого произведения искусства и литературы? Такие произведения создавались в подобных странах, но это было только местом их рождения, и не более. Вот почему Шостакович не может считаться советским композитором, а Пастернак и Солженицын – советскими писателями. Советскими, нацистскими, фашистскими и т. д. можно считать лишь те произведения художественного творчества, в которых прославляется коммунизм, нацизм, фашизм, маоизм и др., их лидеры. Произведения поэтов, музыкантов, прозаиков, скульпторов, кинематографистов и т. д. о любви, дружбе, преданности Родине, созданные на земле, оскверненной тоталитаризмом, отнюдь не прославляют его и его «мессий». Конечно, в те же годы появилось великое множество прославлений и гимнов «любимому» правительству, партии, строю, вождям, но они канули в Лету сразу же после провалов породивших их режимов.

Однако не все так просто, как представляется на первый взгляд. Могут возразить, что на потребу нацизма или коммунизма творили весьма талантливые люди, например В. В. Маяковский. Он действительно очень много сделал для пропаганды марксистско-ленинского социализма и особенно культа главного «мессии» – Ленина. Между тем выдающимися можно считать лишь художественные формы его сочинений, но отнюдь не их содержание (чего стоит, например, прославление им обер-палача Дзержинского!). По этой причине после «кончины» СССР в ту же могилу ушло и творчество «лучшего, талантливейшего» поэта Маяковского. Следовательно, и выдающиеся деятели искусства и литературы могут обслуживать тоталитаризм и его «мессий», но судьба их произведений именно по этой причине будет весьма плачевной, они никогда не будут признаны великими.

Тоталитаризму попросту не нужен и органически чужд талант и тем более гений. Поэтому система одних уничтожает (Гумилёв, Мандельштам, Мейерхольд, Флоренский, Вавилов, Клюев, Цветаева), других травит, выдворяет, выживает из страны (Бунин, Шмелёв, Замятин, Шаляпин, Куприн, Рахманинов, Бердяев, Солженицын, Бродский, Пастернак, Ахматова). Советская власть, равно как и немецкие нацисты, объявила интеллигенцию, особенно творческую, художественную, своим врагом номер один и организовала ее постоянную травлю. Доктор философии и литератор Геббельс, считавшийся в кругу гитлеровской верхушки чуть ли не главным интеллектуалом, приравнивал врагов-интеллигентов к евреям. Вместе с тем современные деспотии всячески поощряли, с позволения сказать, искусство, культивирующее грубую, бездушную, примитивную силу. Поэтому в фашистской Германии и большевистском СССР так любили писать, лепить и высекать плакатные квадратные физиономии без проблеска мысли, но со стальными мускулами и нерассуждающей готовностью и к агрессии, и к подчинению. Глыбообразные бабищи со снопами, девушки с веслами, физкультурники и военные с идиотски счастливыми лицами и могучими икрами «украшали» наши выставки, так называемые парки культуры, клубы, официальные учреждения, школы и т. д.

Вообще тоталитарное искусство в СССР, нацистской Германии, маоистском Китае и фашистской Италии было поразительно единым по содержанию и форме в живописи, скульптуре и архитектуре, которые всегда тяготели к ложному монометаллизму и бездушной помпезности. В живописи и скульптуре разрабатывались одни и те же сюжеты – вожди, «простые люди», естественно, всегда счастливые или готовые отдать себя во славу режима. Более чем довольные жизнью семьи и т. д. Надо признать, что среди них были и достаточно талантливые, например «Рабочий и колхозница» В. Мухиной, хотя и в этой работе, естественно, видны тоталитарные штампы: более чем мускулистые тела без признаков интеллекта и яркая демагогия, причем, как остроумно заметил поэт Е. Евтушенко, «колхознице не мешало бы дать хотя бы «маленький паспорточек»».

Вот что писал один из главных идеологов Третьего рейха Розенберг, книга которого «Миф XX века» (из нее мы приводим выдержку) очень высоко почиталась фашистами, особенно их элитой, уступая лишь «Моей борьбе» Гитлера: «Во всех городах и во всех деревнях Германии… лица под стальной маской на военных памятниках… имеют сходство, которое можно назвать мистическим. Прямой, изборожденный морщинами лоб с глубокими складками в уголках, говорящими о твердой воле. Широко раскрытые глаза смотрят прямо. Они устремлены вдаль, в вечность. Воля и мужественность фронтовых солдат заметно отличают их от идеала красоты прежних времен: внутренняя сила стала еще заметнее, чем в эпоху Ренессанса или барокко. Такая же идеальная красота присуща и немецкому рабочему и вообще каждому борющемуся немцу… Тождество это хотят скрыть морфинисты – «бастарды», рисующие в еврейских и «рабочих» газетах и журналах искаженные лица нравственных калек, делающих гравюры на дереве, где идиотизм и эпилепсия должны изображать волю и борьбу, ее скрывает и церковь, малюющая распятия и божьих агнцев».

Выспренное словоблудие Розенберга не помешает понять, какое эмоциональное воздействие оказывал или должен был оказывать на молодых немцев описанный эталон арийского мужчины. Можно не сомневаться, что такой человеческий примитив готов был исполнить любой приказ, даже пойти в палачи и мародеры. «Теоретическое» обоснование антисемитизма, ненависти и пренебрежения к другим народам, иные, в том числе публицистические, писания на эти темы, им же посвященные произведения «искусства», равно как и большевистские письменные и устные упражнения о классовой морали, коммунистических ценностях, бдительности, необходимости усиления борьбы с империалистами и внутренними врагами, активно насаждали насилие в обществе, бездуховность и примитив.

В фашистской Германии была запрещена критика искусства. В приказе Геббельса было сказано, что начиная с 27 ноября 1936 г. раз и навсегда запрещается такая критика. «Впредь сообщения и репортажи об искусстве должны занять место критики искусства, которая возомнила, будто является его судьей, что имело место со времен еврейского господства в искусстве, полностью исказившего концепцию критики. В репортажах об искусстве какая-либо оценка содержаться не должна, ограничиваясь лишь описанием явлений и событий»^[77].

В СССР критика произведений литературы и искусства дозволялась, но только с идеологических марксистско-ленинских позиций. Еще имелась свирепая цензура, которая строго следила за тем, чтобы в искусство, литературу и науку не пробралась крамола. Те, кто поддерживал все правила, обычно процветали в отличие от раскольников и тем более идеологических врагов, которых преследовали как просто общеуголовных преступников.

В Третьем рейхе, отмечает Д. Моссе, основной задачей культуры было распространение нацистского мировоззрения^[78] (в СССР – соответственно марксистско-ленинского, в Италии – фашистского). Национал-социалистское мировоззрение основывалось на неприятии рационализма, что, по-моему (! – Ю. А.), в немалой степени связано с гитлеровским мистицизмом, свойственным фюреру с самого начала, еще до прихода его к власти. Наряду с этим любая попытка придать значение человеческому разуму рассматривалась как препятствие, нарушающее эмоциональную целостность идеологии, «понятной» всему народу. Гитлера называли поэтом, ставшим государственным деятелем, поскольку он способен проникать в суть германского бытия, государственным деятелем, потому что ему удалось создать новый народ. Сталина не называли поэтом, хотя в молодости он пописывал стишки, совершенно, впрочем, безвинные, но великим ученым всех времен и народов признавали.

В СССР интеллект и интеллектуалов совсем не жаловали, а наиболее «зловредных» жестоко преследовали. Основными героями выступали простые, не «изувеченные» интеллектом и знаниями парни из числа рабочих. Основу же германизма составляло крестьянство, которое обеспечивало сохранность расовых корней, непохожесть немцев на другие народы, да и все историческое развитие страны. Крестьяне были основными героями нацистского движения, хотя наряду с ними существовали и другие. Как уже отмечалось, скульптор Мухина тоже очень постаралась, чтобы наши колхозницы были вполне «счастливы».

Культ силы и примитив проповедовали и итальянские фашисты. На берегу Тибра в Риме был выстроен вульгарный «форум Муссолини» – комплекс спортивных сооружений, включавший большой стадион, который был «украшен» 60 статуями атлетов со злобными и непропорционально большими лицами, и другие большие сооружения. Главным же в комплексе был 17‑метровый мраморный обелиск с латинским словом «Dux» (вождь), выбитым крупными позолоченными буквами.

Особый гнев большевистского и фашистского режимов вызывали те течения и школы в искусстве, которые отличались сложностью восприятия и воспроизведения мира и человека, уходом от одномерного, традиционного, упрощенного их понимания. Поэтому тоталитарные системы яростно боролись с импрессионизмом, экспрессионизмом, кубизмом, сюрреализмом, авангардом и т. д., они вызывали потоки грязной и невежественной брани и официально запрещались, художники, музыканты и скульпторы соответствующих направлений подвергались грубому давлению и даже физическим расправам. В гитлеровской Германии были преданы анафеме такие крупные мастера, как Кокошка, Бекман, Дикс, Хофер, Барлах, Шмидт-Ротлуф, Нольде, а в СССР – Малевич, Татлин, Шагал, Филонов, Гончаров, Кандинский, Ларионов. В нашей стране многократно появлялись властные распоряжения о том, как писать картины и музыку, художественную прозу и поэзию, как лепить и ваять, а суть всех этих приказов сводилась к требованию не выходить за рамки дозволенного, не усложнять то, что не мог понять примитивный ум партийных вождей и человека толпы.

Гитлер грозил стерилизовать художников-модернистов и обращаться с ними как с опасными преступниками. Тысячи произведений искусства были тогда конфискованы, в их числе работы Пикассо, Матисса, Ван Гога, Сезанна. 730 картинг этих художников были выставлены в новом музее как пример «дегенеративного искусства». Они были размещены в беспорядке, без названий, но под рубриками: «Так больные умы смотрят на природу», «Так евреи изображают немецких крестьян» и т. д. Были экспозиции, посвященные «выродившемуся негритянскому, марксистскому и еврейскому искусству». В экспозицию включили и картины сумасшедших, чтобы доказать, что произведения модернистов также безобразны. Два портретных наброска Кокошки были помещены рядом с картиной, созданной психически ненормальным.

Тоталитарное коммунистическое государство попрало великие гуманистические традиции русской классической литературы и искусства. На смену милосердию и любви пришли ненависть и страдание, вместо созидателей – бескомпромиссные «борцы» и разрушители, вместо исследования тончайших и интимнейших движений души – черно-белое восприятие мира, проповедь примитивных потребностей и инстинктов, вместо сомнений и духовных исканий – не знающее колебаний беспрекословное подчинение, безраздельная и слепая вера в некие идеалы и утверждение следования им любой ценой. Для тоталитарной литературы стала совершенно обычной армейская терминология применительно к самым мирным занятиям, что, несомненно, выражает милитаризацию всей жизни и общую агрессивность системы. «Битва в пути», «боевые будни», «выход из окопов», «атака на урожай», «битва за урожай», «фронтальное наступление» и т. д. достаточно красноречиво живописуют состояние советской литературы. Использование почти тех же выражений в художественной литературе и публицистике фашистской Германии отмечал Л. Фейхтвангер.

Очень много «битв» и «борьбы» было в муссолиниевской Италии: «борьба с туберкулезом», «битва за хлеб», «битва за интегральную мелиорацию» (окультуривание заболоченных территорий и возведение ирригационных систем), «битва за лиру» и т. д. Немало «битв» и «борьбы» было в СССР, вспомним хотя бы «битву за урожай».

Тоталитарное искусство и литература воздействуют на эмоциональную сферу человека, т. е. на ту сторону его личности, которая наиболее уязвима и наименее защищена. Поэтому их роль в укреплении режима, его восхвалении, формировании полностью послушной ему личности чрезвычайно велика, тем более что соответствующие ценности внедряются в ходе воспитания и обучения подрастающего поколения. Именно искусство и литература принимают самое активное участие в создании культа вождя – непогрешимого, безгранично преданного народу и его интересам, друга и защитника каждого, многоопытного, мудрого, все знающего и в то же время твердого и решительного, беспощадного к врагам. Его повелениям, советам и указаниям должны следовать все, даже если приходится прибегать к насилию и быть несправедливым – ведь все делается ради родины, государства и процветания. Вождизм – непременный атрибут тоталитарной системы и условие насаждения жестокости, а следовательно, укрепления этой системы и личной власти.

Смысл сокрушения тоталитаризмом художественной культуры означает его попытку возвращения к доцивилизованным, первобытным временам, когда такой культуры просто не существовало. Поэтому она была психологически чужда красно-коричневым магам, более того – враждебна им, поскольку выражала иные жизненные ценности и принадлежала к другому миру. Но уничтожение цивилизации не в меньшей мере выражалось и в отрицании нравственности, отказе от тех принципов и правил, которые сформировались позднее, в «послемагические» времена. Причем это делалось не просто декларированием отказа от них и проповедованием новых норм поведения повседневным воспитанием, но и насильственным внедрением, в том числе в ленинско-сталинских и гитлеровских концентрационных лагерях и тюрьмах, физическим уничтожением живых носителей иной культуры. Четвертый всадник Апокалипсиса выпустил на волю самые темные, самые низменные человеческие инстинкты и уснувшие желания, сделал смерть и предательство повседневной приметой жизни.

В странах большевистско-фашистского (нацистского) господства бурно процветала массовая истерия насилия и, переплетаясь с ней, молчаливое его одобрение. Убийства совершались ради убийства и наслаждения им, появилась новая и доселе в таких масштабах невиданная социальная группа профессиональных палачей, для которых смерть была лишь ритуалом и жертвоприношением, лишь обычным ремеслом, дающим возможность утвердить и подтвердить себя, подавить свой страх смерти и снизить постоянную тревожность, испытать наслаждение фанатической и оргазмической дрожи. Для многих репрессии и убийства были надежным источником получения и немалых материальных ценностей. Они не могли не убивать и не могли испытывать угрызений совести, поскольку, во-первых, им приказывали делать это могучие маги, властители всего обозримого мира и, во-вторых, совесть – понятие нравственное, а палачи и их хозяева принадлежали к совсем иным, донравственным временам. Поэтому, когда пришло время нести ответственность, они не могли понять, в чем их вина, почему их наказывают, и были уверены, что это происходит только в результате победы врагов.

Глупо упрекать Сталина, Гитлера, Гиммлера, Вышинского, начальников концлагерей и других таких же преступников в попрании законности, массовых убийствах, уничтожении городов, памятников культуры и т. д. Они попросту не поняли бы, в чем их вина, поскольку это были люди не сегодняшнего, XX в. и наши ценности им чужды. Конечно, они часто употребляли такие, казалось бы, нравственные, даже высоконравственные категории, как любовь к родине, преданность, порядочность, но ими воспринималась только внешняя сторона этих категорий, которые наполнялись совсем другим содержанием. Например, любовь к родине понималась как безоговорочное принятие нацистского (большевистского) государства, преданность – как готовность следовать любым приказам и т. д. Поэтому французский историк Ж. Деларю в своей «Истории гестапо» необоснованно, по-моему, упрекает в цинизме Гиммлера, который приказал выставить в концентрационных лагерях щиты с надписью: «К свободе ведет один путь. И его вехами являются покорность, прилежание, честность, воздержание, чистота, самопожертвование, порядок, дисциплина и любовь к родине».

Гиммлер знал, естественно, что узники мест уничтожения не выйдут на свободу, и только в этой части он был циником, но считал своим служебным долгом и в лагерях проповедовать правила, которые представлялись ему незыблемыми основами существования его мира. Правда, из этих правил было выхолощено все их нравственное, с позиций цивилизации, содержание.