Текст книги "Перекресток"

Автор книги: Юрий Леж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Хорошо позавтракав перед дорогой, Кудесник, знающий Столицу, как свои пять пальцев, довольно быстро выбрался из вокзального, жизнерадостного, бьющего ключом района на окраину, не позабытую и заброшенную богом и людьми, но все-таки далекую от центра города и его повседневных радостей. Отсюда на попутке – брать такси означало оставлять следы, пусть и такие малозаметные, но если их оставить достаточно, то количество неизменно перерастет в качество, это анархист вызубрил, как таблицу умножения – Климовский добрался до небольшого городка-спутника огромной Столицы, живущего по столичным законам, работающего на Столицу и уже давно ожидающего своего включения в черту города, как бы, в знак благодарности за достигнутые успехи. Почти все живущие здесь люди работали в большом городе, ежедневно тратя на дорогу туда и обратно едва ли не больше половины отработанного времени, но приноровились к такому ритму вечных поездок на стареньких автобусах и электричках с двумя-тремя обязательными пересадками и другой судьбы себе не желали. В городке анархист задержался необычно долго, отыскивая попутчиков в сторону Сумеречного города, в это время года в юго-восточном направлении движение практически замирало, и если летом бывало еще достаточно любителей, в основном из столичных, полазать по окрестностям, искупаться во множестве небольших лесных озер с торфяной водой, пособирать грибы и ягоды, то осенью, с наступлением первых, самых легких холодов, жизнь на трассе замирала, аборигены городка-спутника не жаловали тамошние места, считая их плохими, чуть ли не заколдованными, и удивляясь беспечности рвущихся туда, иной раз сломя голову, столичных обитателей.

Уже ближе к вечеру Климовский все-таки сумел договориться с одним транзитником, сделать крюк и подбросить его поближе к месту назначения. Поторговаться, правда, пришлось изрядно, хотя уставший от безделья анархист и рад был бы заплатить вдвое больше заломленной суммы, но – опять эта проклятая привычка конспирироваться – соглашение без торга здесь воспринималось, как показатель умственного нездоровья или колоссальных денег у не торгующегося, что по меркам аборигенов было едва ли не равнозначно.

«А мне-то что, – ворчал водитель могучего тягача с тяжелым трейлером, чем-то напоминающий внешне свою машину – такой же мощный, чуток неповоротливый, на пути которого лучше было не становиться. – Я после сотой версты на восток уйду, там бетонка хорошая, еще от военных осталась, а может, они и до сих пор ею пользуются, только запретов на проезд никаких. А там, еще полсотни верст и – мотельчик есть, из новомодных, с отдельными домиками на двух-трех человек. А уж какие там девки вокруг стоянки крутятся… и на месте обслужат, и с собой захватить можно, были б деньги да желание, а какие и так – в долг, до сдачи груза, не возражают. Красота… а я вот с женой как раз разругался, самое то будет разрядиться, да забыть на недельку про эту проклятую семейную жизнь…»

Климовский, никогда себя постоянными связями не обременявший, только слушал и кивал в ответ, посматривая на дорогу. Проблемы водителя его не интересовали, так же, как не особо волновали и быстро сгущающиеся сумерки, с каждой минутой он все ближе и ближе прибывал к своей надежной и безопасной лёжке, а приближающаяся ночь лишь давала дополнительный шанс незаметно для ненужных глаз проскочить в «берлогу».

К тому моменту, как трейлеру пришла пора сворачивать с трассы на Сумеречный город, ехать без включенного ближнего света было уже немыслимо, темная, осенняя ночь властно вступала в свои права.

Несмотря на нелюдимость и неразговорчивость пассажира, шофер все-таки поинтересовался перед высадкой:

– Сам-то тут как?.. может, лучше со мной? Задержишься на пару-тройку деньков, отдохнешь со мной за компанию, зато я тебя прямо к порогу довезу, как груз сброшу…

– Спасибо, – отозвался Климовский, в душе удивляясь на доверчивость и простодушие водителя. – Мне тут совсем рядом, да и места знакомые, всю жизнь, считай, здесь, дойду, не потеряюсь…

Выскочив из высокой кабины, анархист лихо, будто делал это всю жизнь, захлопнул неудобно расположенную дверцу, дождался, пока стоп-сигналы автомобиля не исчезнут за поворотом, и только после этого углубился в лес.

Продираться через занесенную опавшей листвой чащобу в полной темноте, лишь изредка подсвечивая себе небольшим, слабеньким фонариком – удовольствием вовсе не назовешь, но Кудесник упрямо шагал, сжав зубы, понимая, что теперь ему некуда торопиться, как было это чуть меньше двух суток назад, когда он лихорадочно удирал из санатория. Оставалось час-полтора ходьбы по лесу и…

Огонек, горящий в окне далекого пока домика, возник, будто в сказке, в самый удачный момент, когда Климовский засомневался, было – смог ли он верно выдержать в темноте направление. Маленький щитовой домик с невысокой мансардой, прижавшийся к пустынной трассе двумя красными, неразличимыми сейчас колонками бензозаправки, призывно манил керосиновым огоньком окна.

«Опять, что ли, в районе перебои с электричеством? – подумал Кудесник, уже торопливо, быстрым шагом, устремляясь к заветной цели. – И вода теперь только из колодца, да и бензин, если что, ручным насосом качать…» Электроэнергию в эти места подавали лениво, с большими перебоями, оправдываясь тем, что никому здесь она особенно была и не нужна. Два десятка заброшенных еще лет пятьдесят назад поселков, редкие точки бензозаправки и общепита на пустынной трассе, по которой нормальные люди предпочитали не ездить, но которая всегда была, будто бы законсервированная неведомыми силами Сумеречного города, в отличнейшем состоянии.

Тишина в округе стояла звенящая, мертвая, и если летом её оживляли мелкие пташки, иной раз – лесные зверьки, то по осени все они успокаивались, начиная активно готовиться: кто к отлету, кто к спячке, – и сейчас непроглядную темноту не нарушал ни один звук.

Довольный и тишиной, и темнотой Климовский, подойдя к домику, осторожно заглянул сначала в освещенное окошко, потом внимательно, насколько это позволяли внутренние потемки, в неосвещенные. Из трех комнат на нижнем этаже домика свет горел лишь в одной, ближайшей к дверям. Наконец, решив, что достаточно поосторожничал, анархист негромко, но уверенно, как к себе домой, постучал в двери.

Через пару-тройку минут на пороге, с поднятой повыше над головой «летучей мышью» в руках, появился среднего роста бледный, с впалыми глазами и длинными каштановыми волосами, собранными позади в «конский хвост», мужчина лет тридцати, подслеповато прищуриваясь в темноту. Одет вышедший был в тщательно простиранную, даже, кажется, выглаженную, но старую, ветхую донельзя, давно потерявшую свой естественный цвет рабочую робу и не менее старые, но сохранившиеся гораздо лучше, обрезки резиновых сапог, заменяющие ему галоши, на босу ногу.

– Ну, здравствуй, Герд, – сказал ему Кудесник. – Как тут живете? Что нового? Как сам, как Зина?..

24

По невысокому подиуму в глубине небольшого зальчика студии, залитому ослепительным светом юпитеров, двигалась миниатюрная худенькая блондиночка со знаменитой взлохмаченной копной платиновых волос. Кроме волос на блондинке была еще размазанная по телу широкими непропорциональными полосами разноцветная гуашь, кое-где полосы сменялись тщательно прорисованными отпечатками рук, странными концентрическими кругами и простенькими безобразными кляксами.

Несмотря на этакую фривольность во внешнем виде модели, общая обстановка в зале-студии была деловитая, трезвая и строгая. Полыхали молниями вспышки фотоаппаратов, две девушки в темно-синих рабочих комбинезонах по указанию фотографа: молодого, лохматого, с жиденькой бородкой и сиреневыми кругами под утомленными глазами, выглядевшего изможденным до крайности, – таскали из угла в угол подсветку и декорации-драпировки. Двое немолодых мужчин в противоположном от подиума, далеком, как заморские острова, затененном углу зальчика, стоя возле небольшого резного столика, что-то деловито обсуждали, совершенно не обращая внимания на происходящее за пределами их маленького круга.

Плавно и чуть заторможено передвигающийся вокруг подиума лохматый фотограф, то приседающий, то встающий на цыпочки, изгибающийся под невероятными углами и что-то при этом показывающий своими худыми руками модели, остановился в полудвижении и глубоко вздохнул. Похоже, у него совсем не получалось то, что он задумывал перед съемкой, и теперь с окончательно расстроенным видом фотограф разочарованно махнул рукой.

– Ника, милая, – чуть испуганно и бесконечно льстиво обратился он к модели. – Ты не двигаешься, ты просто ходишь, а мне нужно твое, именно твое движение… так, как только ты умеешь…

– Я на каблуках умею, – хладнокровно парировала Ника. – А без каблуков я просто хожу. Это-то хоть тебе понятно? Мы будем продолжать? или мне уже стоит смыть с себя всю эту чушь?

Она изящно провела руками вдоль тела, указывая на подтеки и разводы краски. В самом деле, подсохшая гуашь раздражала кожу, доставляя не самые приятные ощущения девушке.

– Ну, потерпи, – по возможности ласково попросил фотограф, понимая, что результат его стараний сейчас полностью зависит от настроения и капризов взбалмошной модели. – Давай передохнем минут десять, а потом еще раз попробуем? Мне хочется сегодня хотя бы какой-нибудь результат получить, а то ведь потом тебя повторить не допросишься…

– Конечно, не допросишься, и не вздумай просить, – безапелляционно согласилась Ника. – Если бы знала, что ты меня краской просто обмажешь, как огородное чучело, то сразу бы наотрез отказалась. А то – купилась на заграничные слова: «боди-арт», тут тебе, «роспись по телу», туда-сюда… тьфу, срамота, одно только слово…

Блондинка на самом деле, не изображая, от души плюнула на подиум и, уже не обращая внимания на лохматого фотографа, помахала рукой одной из ассистенток:

– Валя, ну, дай мне халатик, что ли? заодно и папироски прихвати…

Не то, что бы Ника стеснялась находиться обнаженной в студии при фотографе, его специально для успокоения некоторых мнительных моделей приглашенных ассистентках и двух антрепренерах, занятых увлеченным обсуждением собственных дел, но законы жанра требовали в перерыве между съемками непременно облачаться в халатик. Да и сама по себе «роспись по телу» Нике категорически не нравилась, и блондинка инстинктивно хотела спрятать ее и от посторонних глаз.

Ассистентка Валентина засеменила в уголок зала, где за небольшой ширмой была развешена верхняя одежда, уложен на маленький стульчик единственный предмет нижнего белья Ники и уже заранее приготовлен коротенький, шелковый, цыганской расцветки халатик. Вторая ассистентка подошла к фотографу и о чем-то, видимо, личном стала говорить ему на ухо, для чего долговязому парню пришлось сильно наклониться. Похоже, разговор шел неприятный, то ли о прибавке жалования, то ли о внезапной беременности, фотограф довольно противно гримасничал и морщился, выслушивая девицу.

Появившаяся из-за ширмы с халатиком и пачкой сигарет Валя не успела пройти и пары шагов в сторону подиума, как от гулкого звучного удара простая деревянная дверь в студию распахнулась, едва не ударившись о стену с размаха. Что-то заворчало, запыхтело, зашелестело и застучало в маленьком коридорчике, расположенном сразу за дверью, и в зале возник высокий, в веселый хлам пьяный, но отлично держащийся на ногах мужчина в светлом, цвета слоновой кости, костюме, держащий на вытянутой руке за шиворот второго, уныло пьяного и еле перебирающего ногами, одетого, как для контраста, в старенький свитерочек и мятые непонятно чем заляпанные брюки.

Выпустив из рук своего компаньона, который немедленно переместился к стене и попытался там уснуть, старательно соблюдая горизонтальное положение, нежданный гость шагнул к подиуму, подозрительно оглядывая на ходу зал.

– Ника! – громогласно заявил он, уставившись на разукрашенную блондинку. – Кто тебя так похабно разрисовал? Вот эти, что ли?

Он обвел широким жестом студию, остановив плавное движение руки на фотографе. Притаившихся в темном углу мужчин, ставших, кажется, в этот момент меньше ростом и значительно уже в плечах, он пока еще не заметил, или умело сделал вид, что не заметил до поры, до времени.

– Карев, – мгновенно узнав своего любимого, скривила губки блондинка. – Карев, не хулигань, мы тут работаем, в то время как ты прохлаждаешься в пьяном виде неизвестно где. И вообще, если бы я знала, что меня так раскрасят, то не пришла бы сюда ни за какие пряники…

– Во дела! – с хмельной искренностью изумился Антон. – Это, выходит, тебе такой макияж попросту не нравится? А все равно приходится вот этого пидараса слушать?

Два быстрых шага и очередной жест в сторону лохматого фотографа плавно перетек в бодрый прихват за грудки и подтаскивание поближе к себе очень невыгодно смотрящегося рядом с романистом изможденного и перепуганного молодого человека.

– Только слегка, Карев, не убей… – деловито предупредила Ника, спускаясь с подиума навстречу Вале, халатику и папиросам.

Она знала, что спорить с пьяным Антоном невозможно, впрочем, с трезвым это тоже было затруднительно, но трезвый Карев все-таки не часто распускал руки в отношении мужчин, а вот пьяным частенько забывал рассчитать свою силу в отношении других.

– Да я и не думал никого трогать, еще вляпаешься, – удивленно сказал Антон, чуть-чуть отпихивая от себя фотографа. – Только посмотреть поближе хотел…

Это самому романисту показалось, что «чуть-чуть», а фотограф почему-то быстрым, неуправляемым скоком, задом наперед, пересек зальчик и приземлился под столиком, возле которого только что стояли антрепренеры. Те успели предусмотрительно отскочить, но недалеко, да и к тому же обнаружили себя этим движением…

– А это еще что за онанисты в уголку притаились? – прикидываясь удивленным, бесцеремонно ткнул в них пальцем Антон, не спуская при этом глаз с блондинки. – Поглядываете, значит, за голыми, можно сказать, женщинами?..

– Господин Карев, не буяньте, – с трусоватым нахальством проговорил один из антрепренеров, пытаясь одновременно спрятаться за спину второго. – Сейчас полицию вызову…

– Во – законник нашелся, – чуть отвлекаясь от созерцания Ники, пренебрежительно ответил Антон. – А в рыло тебе, законник?..

– Всё! Сеанс окончен! – звонко выкрикнула Ника, бодро размахивая руками. – Карев, ты чего сюда приперся? и кого с собой приволок? рассказывай, пока я курю, а то потом сразу же пойду в душ… и одна, учти это.

Антон моментально, как по взмаху волшебной палочки, отвлекся от обрадованных антрепренеров и фотографа, ловко извлек из кармана пиджака зажигалку и, быстренько подойдя поближе, дал прикурить уже облачившейся в халатик и присевшей на край подиума блондинке.

– Ты Власия не узнала? – чуть укоризненно спросил он любимую женщину. – Видишь, как он устал, бедный, даже в лице изменился. Все время спать норовит завалиться, а спать ему нельзя, потому что иначе я его потеряю. А если потеряю, то, что я потом его жене скажу? Брал-то под честное слово, что верну…

Пристроившийся у стены Власий то и дело начинал сползать вниз, на пол, вздрагивал при этом всем телом, просыпался, выпрямляясь, и тут же снова задремывал. Ника сочувственно покачала головой, представив себе реакцию жены Власия, если Антон вернет ей своего друга детства в таком плачевном состоянии.

– Давно вы такие красивые? – уточнила Ника, глубоко затягиваясь ароматным дымком папироски с длинным, «дамским» мундштуком, и сострадательно спросила: – Может, ему, в самом деле, проспаться дать?..

– Нет, – с пьяной уверенностью заявил романист. – Потеряю – точно. А красивыми мы стали совсем недавно, наверное, еще утром. Или уже к обеду. А который час, интересно?..

– Карев, ты допился до потери ориентации во времени? – искренне засмеялась Ника. – Скоро, значит, и в пространстве теряться начнешь…

– Нет, в пространстве я не потеряюсь, даже больше того, найдусь! – с хмельной твердостью заверил блондинку Антон. – Видишь, вот тебя нашел, легко и непринужденно, и сам найдусь в любом пространстве.

– Ты что, наконец-то, решил проблему с издателями? – заинтересовалась Ника первопричиной такой, казалось бы, неожиданной пьянки.

– Нет, кстати, наоборот, – бестолково возразил Антон. – С этого все и началось…

Как выяснилось из дальнейшего, по-прежнему слегка бестолкового, пьяного, местами пафосного и чуток юморного рассказа романиста, он с утра заглянул к своему другу детства, пожелать ему доброго здоровья и успехов в творчестве. Ну, и упросил жену Власия отпустить того на часок в кафе, чтобы поговорить о наболевшем, не стесняясь детей и женщин и не выбирая выражений. Почему сам Антон оказался в ранний час у Власий в светлом, совсем не по сезону и погоде, костюме, больше смахивающим на концертное облачение, чем на повседневный наряд, а Власий пошел в кафе, как был, в домашнем свитерке и стареньких брюках, оказалось покрыто мраком тайны.

Но в кафе к их столику один за другим начали подсаживаться агенты разных издательств, – «Ну, не меньше трех их было, – делая серьезное лицо, заверил Антон. – Шустрые все, как китайские уборщики…» – склоняя романиста к продаже его нового, еще не оконченного произведения именно им, на условиях, якобы, гораздо лучших, чем предлагают конкуренты. Что бы культурно, без матерщины и мордобоя, отвязаться от агентов, Карев не нашел лучшего выхода, чем всех их напоить, что и было с блеском исполнено. Вот, правда, пришлось заодно напиться самому и поить до безобразия друга детства, потому что упрямые агенты ни за что не хотели пить в одиночку. А когда незваные гости были окончательно напоены и куда-то сами собой исчезли, Антон уволок друга из этого кафе в какое-то другое, а потом где-то они поиграли в биллиард, и еще где-то даже пообедали, и к концу этого самого обеда возникла покаянная мысль, что они подло бросили Нику на произвол судьбы, даже не пригласив несчастную девушку с собой, за компанию. Так они начали искать блондинку, объездив все известные Кареву точки, где она могла находиться в разгар рабочего дня. В одной из этих точек им и раскрыли страшную коммерческую тайну. «Ты не обижайся на них, – попросил Антон. – Они долго сопротивлялись, почти десять минут!» Наконец-то выяснилось, что Ника может быть в студии у одного модного нынче фотографа, этого самого лохматого и изможденного, мол, приглашал он ее уже давно, но время выкроить удалось только сегодня.

– И вот я здесь, у ваших ног! – закончил длинное и не всегда внятное повествование Антон. – Хочу пригласить тебя на ужин, раз уж обед давно кончился. Надо ведь загладить свою вину? И Власий так же считает!!! Поедем?

– Конечно, поедем, – добродушно успокоила его Ника. – Тем более, с твоим появлением тут и в таком состоянии всякая работа теряет смысл. Погоди секунду, я – в душ, смою всю эту поганую раскраску, а потом сразу – в ресторан! Только, Карев, не трогай здесь никого, ладно? Ну, очень тебя прошу…

– Что – и девчонок не трогать? – нарочито расстроился Антон, будто только сейчас заметив, как ассистентки исчезнувшего с глаз фотографа, притихшие, как две мышки, возле ширмы, активненьким шепотом обсуждают происходящее.

– Девчонок можешь потрогать, но в пределах разумного, для оргии рановато, еще не вечер, – нравоучительно сказала Ника, подымаясь с места и громко успокаивая девушек: – Валя, Ксана, вы не волнуйтесь, Карев в пьяном виде только на мужиков агрессивный, а с женщинами он ласковый – всегда…

Очень скоро вернувшись после душа, благо кабинка с матовыми стеклами находилась здесь же, в зале студии, освеженная и чистенькая Ника застала идиллическую картинку: у входа по-прежнему сползал по стене, вздрагивал и принимал вертикальное положение бедолага Власий; в дальнем, темном углу о чем-то жалобно шептались, поглядывая на дверь, но не рискуя пройти мимо Антона, оба антрепренера и помятый, растерянный фотограф; а в самом центре зала, вытащив непонятно откуда высокий, одноногий табурет, восседал сам его величество Карев, у него на коленях слева и справа расположились ассистентки фотографа, о чем-то горячо нашептывая в оба уха романиста и откровенно лапая его за плечи и грудь. Впрочем, в долгу Антон не оставался, обнимая обеих за и пониже их стройненьких девичьих талий.

Успокоенная такой миролюбивой картинкой, Ника, не торопясь, оделась за ширмой, и уже цокая высоченными каблуками, подошла к размякшему от пристального и множественного девичьего внимания Антону.

– Карев, убери руки с женских задниц, – с легкой ласковой угрозой попросила Ника. – При мне лапать еще кого-то – это моветон, как говорят французы, понимаешь, милый?

– Слушаю и повинуюсь, – мгновенно отозвался Антон, откровенно оглядывая Нику с ног до головы, но убирать руки от девчонок не торопясь.

Высоченные шпильки каблучков, узенькие черные брючки, обтягивающие стройные и в меру мускулистые бедра профессиональной танцовщицы, блузка-распашонка в инопланетном, гламском, стиле, оттопыренная дерзко стоящими грудками, черная, кожаная курточка нараспашку, псевдосеребряная, лежащая на чуть выпирающих ключицах, цепочка, оканчивающаяся огромным, в пол-ладони овальным медальоном со странным рисунком, а над ним – стройная шейка, огромные, широко распахнутые, изумительные светло-серые глаза на чуть смугловатом личике, и над всем этим великолепием, знаменитая платиновая гривка тщательно всклокоченных волос.

– Карев, – попросила Ника, заметив его восхищенный и жадно-вожделеющий взгляд. – Теперь застегни на мне брюки, которые ты глазами не только расстегнул, но и уже снял, отпусти со своих коленей девушек и вставай, только весь сразу, а не частями, которые у тебя давно уже встали и без моей помощи…

Антон легонько шлепнул девиц под попки, заставляя их подняться с его колен, сладко потянулся, разминая чуть затекшие в сидячем положении мышцы, и поднялся на ноги. По его внешнему виду было абсолютно непонятно, каким он притворялся всего полчаса назад: пьяным или трезвым.

– Идем, Ника, – предложил он ей руку, и, как королеву на балу, повел к выходу из студии.

Вслед им донесся откровенно восхищенный шепот девиц, застывших возле табурета, и облегченный совместный вздох фотографа и антрепренеров из темного угла…

…Путь от студии слегка пострадавшего фотохудожника до одного из самых фешенебельных ресторанов оказался жуткой смесью из детского калейдоскопа, американских горок, стробоскопов и трескучей болтовни Карева, видимо, рассчитанной больше на шофера наемного автомобиля, чем на Нику, или тем более – Власия. Море вечерних огней Столицы в буквальном смысле слепило глаза не хуже, чем фары встречных машин, лихие повороты и скоростные обгоны напоминали головокружительный аттракцион, анекдоты романиста – бесконечный утренник в детском саду. И так продолжалось до самого столика…

Усадив слегка очнувшегося во время переезда и за те полминуты, что успел побывать на свежем воздухе, Власия в кресло и почти насильно влив ему в рот большую рюмку коньяка, Антон облегченно вздохнул – наконец-то, мол – и посоветовал стоящему рядом со столиком официанту во фраке:

– Никогда не заводи малопьющих друзей. Я бы и сам не заводил, но это друг детства, а в детстве мы, обыкновенно, все малопьющие и только с возрастом обучаемся пить благородный коньяк стаканами.

Официант понимающе улыбнулся над незамысловатой сентенцией, изготовившись после усаживания Власия и молниеносной беготни за коньяком принять солидный и богатый заказ. В этом фешенебельном, для самых высоких персон, ресторане романиста Антона Карева знали довольно неплохо и не с самой худшей стороны, потому без дополнительных переговоров и театрализованного сопротивления швейцар пропустил вместе с ним неподобающе одетого, практически не способного к самостоятельному перемещению друга и девицу несколько вульгарной, как считалось, для такого заведения профессии и внешности. Впрочем, вечер только-только начинался, а вот если бы компания приехала чуток позднее, часам к десяти, и сюда уже успел до них заявиться кто-то из властной верхушки Империи, то и реакция швейцара могла быть иной, очень уж известным представителям власти не нравится, когда кто-то иной привлекает на публике больше внимания, чем они сами.

– Теперь можно и поужинать, – меняя откровенно панибратский тон на деловитый, продолжил Антон, все еще обращаясь к официанту. – Значит, чего-нибудь нам для разминки ракообразное? да, Ника? крабов, что ли? под коньяк как-то не очень естественно, но тут ничего не поделаешь, с чего начали, тем и продолжать надо бы… ну, а за крабами пусть будет хороший шашлык из осетрины, но это чуток попозже, как управимся с ракообразными… Все остальное ты уж и сам сообразишь, я правильно думаю?

– Совершенно верно, не извольте беспокоиться, – согласился официант в старинном стиле, разве что продолжительное «с – с-с» в конце слов не прибавлял, делая быстрые пометки в маленькой записной книжке и послушно кивая головой с идеальным пробором в жиденьких черных волосах.

– Карев, с чего это ты вдруг перешел на коньяк? – с нарочитой подозрительностью уточнила Ника, когда официант отошел, нет, натуральным образом – беззвучно и невесомо отпорхнул от их столика, не забыв перед этим наполнить бокалы клиентов ароматным благородным напитком.

– Это из-за него, – с легким страданием в голосе кивнул Антон на друга, мирно посапывающего в кресле. – С утра коньяку захотел, а потом уж и понеслось. В самом деле, что-то не хочется теперь на другие напитки переходить. Наверное, привык уже?..

Он жизнерадостно подмигнул блондинке, та фыркнула в ответ легким смешком, видимо, в душе припомнив, как привыкал романист к джину, водке, рому… при этом легко и непринужденно отдавая дань крепким и десертным ликерам, хорошему и не очень вину, а иной раз и пиву.

– …да и пить что-то иное в обществе прекрасной дамы, предпочитающей крепкие напитки, было бы просто не комильфо, как говорят французы, – закончил реплику Антон тактично, переждав смех блондинки.

– Мелкий подхалим и дамский угодник, – засмеялась в ответ Ника, резко склоняясь над столиком и быстрым жестом ероша короткие волосы на голове любимого. – А мне, кстати, здесь не очень-то нравится, снобистский какой-то ресторанчик, несвободный, и публика все больше, как в тисках… чужой породы.

– Зато мы здесь в центре внимания, особенно, ты, – резонно возразил Антон, на каком-то метафизическом уровне ощущая, как шарят по такому знакомому и родному телу блондинки многочисленные мужские взгляды. – И кормят здесь лучше, чем в любом другом известном месте, для холостого мужчины и категорически не любящей стоять у плиты женщины – это, безусловно, очень важно. Еще один большой плюс, кресла здесь очень удобные, Власий хоть поспит немного…

– Так ты из-за кресел сюда пришел, – нарочито разочарованно протянула Ника, чисто по-женски «прихватив» последнюю фразу и испытывая сильнейшее желание забраться в это, действительно удобное кресло по-детски, с ногами. – А Власия надо было домой отправить, зачем ты мучаешь приличного человека?

– Пусть он хоть немного выйдет из своего пристойного образа хорошего семьянина и малопьющего художника-реалиста, – серьезно ответил Антон и тут же снова озорно подмигнул блондинке. – А то скоро отрастут на спине крылья, как он тогда в обществе появится, крылатый-то, как ангелок?..

– Да, с крыльями неудобно, наверное, – согласилась Ника, покорно кивая-играя своей гривой платиновых волос. – Хорошо, что нам с тобой это не грозит…

– Нам, кроме хвоста и рогов, ничего не грозит, – подтвердил её скрытую мысль Антон и обрадовался: – Гляди-ка, нам несут крабов!

– А как их есть: цивилизованно, по этикету, или как умею? – уточнила ехидно Ника, пока официант с огромным медным подносом тонкой чеканки, заставленным блюдами, тарелками, соусниками и еще бог знает чем, умело лавируя между столиками, стремительно приближался к ним. – Среди такой публики, наверное, только по этикету надо?

Соседние столики, массивные, солидные под белоснежными скатертями постепенно заполняли такие же массивные и солидные мужчины в дорогих, отлично пошитых костюмах, призванных скрывать любые, даже врожденные недостатки фигуры, а не только возрастное брюшко и дряблые мышцы, в золотых часах и браслетах, с искрящимися бриллиантами в галстучных булавках. И спутницы у них были, в основном, соответствующие: дамы в возрасте за сорок, чаще всего – с излишним весом, в специально пошитых вечерних туалетах, с фантастическим обилием драгоценностей. Любовниц и содержанок, а уж тем более проституток, даже великосветских и дорогих, сюда не водили, ну а буде приведут, дальше вестибюля не пускали, ресторан среди посещающей его публики считался «домашним» и присутствующие вели себя, обыкновенно, очень сдержанно, чопорно и солидно, будто готовясь к съемкам серьезного фильма из собственной, полной забот и трудов на благо Империи жизни. Ника здесь и в самом деле оказалась в центре внимания в первую очередь из-за возраста, несоответствующей местному этикету одежды, а потом уже из-за узнавания, но признавшие ее мужчины не очень-то хотели рассказывать своим спутницам, в каких фильмах и журналах видели красотку-блондинку, потому, будучи уличенными в излишнем внимании, ограничивались чем-то невнятным, мол, на кого-то похожа, да еще и ворчали себе под нос в адрес Карева, что, де, «эта богема совсем не умеет себя вести».

– А мы потом, после ужина, в сауну поедем, – как извинение за излишнюю чопорность публики, посещающей это заведение, азартно предложил Антон. – Еще и девчонок побольше снимем… представляешь – Власий просыпается, а вокруг него, о ужас! – продажные женщины и в неимоверном количестве!?!..

– Хулиган ты, Карев, каким был всегда, таким и остался, никак угомониться не можешь, – с нарочитым разочарованием вздохнула Ника. – Все-таки, это твой друг детства, а ты ему такую свинью подложить хочешь?..

– Я хуже, чем просто хулиган, – покаянно опустил голову Антон. – Я чудовищный негодяй и мерзавец, соблазняющий мирных обывателей и законопослушных художников и превращающий их в диких, безнравственных особей…

– …и себе тоже, – поддакнула в тон покаянию блондинка. – Или ты в сауне категорически от девчонок откажешься и даже смотреть не будешь в их сторону?.. в такое чудо я никогда не поверю…

– А вот там и увидим, – решительно закруглил тему Карев. – Давай приниматься за крабов, у меня уже слюна с клыков капает…

Ловко орудуя щипчикам, Ника вскрыла панцирь принесенного красного чудовища, занявшего едва ли не полстола, отковыряла рыбной вилочкой кусочек и, обмакнув его в майонез – не тот, что лежит в изобилии в любом продовольственном магазине на потребу обыкновенным людям, а изготовленный здесь, в ресторане, по особому, тщательно оберегаемому рецепту, – и положила в рот нежнейшее сочное мясо. Обращаться за столом с крабами, омарами и прочей ракообразной живностью она научилась еще в младших классах закрытой гимназии, а такое умение с годами не проходит, даже если им и не пользуешься каждодневно. В принципе, при необходимости, Ника легко могла бы поработать преподавательницей этикета для всех присутствующих в этом зале высокопоставленных персон, но вот такую, казалось бы, солидную и утонченную работу она, как раз, и считала ниже своего достоинства.