Текст книги "Перекресток"

Автор книги: Юрий Леж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Но по мере приближения к заставе первоначально легкое волнение Карева не уменьшалось, несмотря даже на то, что он очень быстро опознал в бронетехнике начавшие поступать на вооружение еще в его бытность на службе легкие «парашютные» бронетранспортеры знакомой до боли камуфляжной окраски, приметил изредка мелькающие между броней фигурки в солдатских мундирах и даже чуток восхитился, как умело, грамотно были выставлены громоздкие машины поперек дороги: как раз в таком месте, где возможный съезд на обочины для объезда был максимально затруднен.

На его приближение – а шум мотоцикла это вам не пение лесных птичек, которое можно не заметить или просто не обратить на него внимания, увлекшись своими делами – никто на блокпосту не отреагировал до тех самых пор, пока Антон едва ли не уперся передним колесом своего «коня» в мощное, армированное, говорят, то ли вольфрамом, то ли керамикой колесо бронетранспортера. И только когда Карев сбросил до минимума обороты двигателя, почему-то не решаясь окончательно заглушить его, из-за приземистой, но очень внушительной вблизи машины вынырнул невысокий, молоденький солдатик.

– Стой! Вертай назад! – скомандовал он ломающимся все еще голоском и очень серьезно, без тени сомнения, взял наизготовку автомат, легким взмахом ствола указывая мотоциклисту, куда именно тому надо бы двигаться…

– А вот уж хрен тебе, «сопля», – резко ответил Антон, осторожно перебрасывая через седло затекшую в пути ногу.

Карев не хотел ни грубить, ни вообще как-то конфликтовать с неожиданно возникшим на его дороге солдатиком, но слова бывшего унтер-офицера парашютных войск вырвались автоматически. Только так он, как старший по званию и сроку службы, мог обращаться с едва-едва отслужившим полгода новобранцем своих же, пусть уже и бывших, но так и оставшихся родными войск. А полевой мундир парашютиста, пусть и второго срока носки, изрядно потрепанный и сидящий пока еще на пареньке, как на корове седло, Антон разглядел сразу же.

Чуть подрастерявшийся солдатик уже было потянулся одной рукой к простенькому шнурку, заправленному в нагрудный карман, обычно на таких шнурках висели сигнальные свистки, выдаваемые часовым, но неожиданно покраснел, как уличенный в онанизме школьник, перехватил покрепче автомат и крикнул, почти срываясь на визг:

– Вертай назад, хуже будет, стрелять начну…

И для пущей убедительности своих слов звонко передернул затвор.

«Вот дела… – с веселой злостью подумал Антон, наблюдая, как выбросился из патронника матово блеснувший медью цилиндрик с заостренным концом. – Так у него еще и оружие наготове… с чего бы это вдруг? не Лаос какой-нибудь здесь… вот интересно, хотя бы на предохранителе автомат стоит?..»

– Зови начкара, фикус домашний!!! – чуток подражая своему оппоненту, заорал и Карев. – Или хочешь до дембеля сортиры зубной щеткой драить?!? Устрою враз на счет «три»…

Антон, конечно, понимал, что услышанные из уст постороннего штатского человека привычные армейские словечки вряд ли помогут изменить незыблемую позицию часового, просто своими криками они неизбежно должны были привлечь внимание остальных парашютистов, наверняка распологающихся в бронетранспортерах или где-нибудь еще поблизости и сейчас потешающихся над стычкой первогодка с напористым штатским. И расчет Карева оправдался. Сперва послышалось гулкое в чреве бронированной машины кряхтение, покашливание и шмыгание носом, через пяток-другой секунд – бурное шевеление и невнятный мат, и только потом – мягкий, ловкий прыжок, касание подошвами земли где-то на противоположной стороне брони и хрусткое, сладкое потягивание. Как верно сообразил Антон, некто, облеченный должной армейской властью, мирно дремал, а заслышав шум, решил-таки покинуть свое убежище и вышел из бронетранспортера через боковой, обычно резервный, узкий и неудобный люк.

Проснувшийся начальник вышел из-за бронетранспортера совсем не с той стороны, откуда ожидали его появления и часовой, и Карев. «Ай, молодец, вот это я понимаю…» – успел подумать Антон, глядя, как вроде бы лениво почесываясь и приглаживая взъерошенные со сна волосы, сначала чуть-чуть, на четверть корпуса, а потом, вглядевшись хотя бы мельком в происходящее, и целиком, выдвигается из-за брони удивительно знакомая физиономия со слегка оттопыренными ушами, круглыми глазами и заметным шрамом пониже левого виска. Очень похожий на солдатский, потертый и заношенный мундир, берет под левым погоном, маленькие, зеленые звездочки на пестрой камуфляжной ткани…

– Э-э-э… а-а-а… Фатей, что за посторонние на посту? – прочистив горло, строго спросил офицер, глаз не спуская с Антона, даже поясную кобуру расстегнул, вроде бы незаметно, во время почесываний и потягушек.

– Проехать мне надо, вот почему, – нагло опередив часового, заявил Антон. – А вы тут понаставили свои телеги, «рывки» хреновы… У нас что – очередная революция или просто веселый путч?

– Нехорошо говорите, господин хороший… – зло прищурившись, как бы спросонья, отозвался было офицер, но тут же широко распахнул глаза и неожиданно заорал: – Тоха?!!! Тох-тох-тох!!! Мать твою через два этажа с переворотом в центр мироздания!!!

Однако, вопреки законам жанра, встретившиеся через много лет в такой необычной обстановке мужчины не стали братски обниматься и тискаться, как имеет обыкновение изображать кинематограф. Карев и офицер обменялись крепким рукопожатием, да еще романист, от чувств, позволил себе похлопать свободной рукой по плечу бывшего сослуживца по взводу.

– Фатей! Фикус домашний! – вновь вскрикнул капитан, обернувшись к солдатику, который, видя такую задушевную встречу своего ротного с подозрительным, казалось бы, посторонним, взял автомат к ноге и отшагнул чуток в сторонку. – Хотя, нет, ты ж на посту… свисти разводящего, кто там сейчас? Прохор?

– Так точно, унтер-офицер Прохорской! – бодро, как и подобает новобранцу, отрапортовал солдатик, вытаскивая из нагрудного карманчика свисток.

И уже через минуту капитан распоряжался, обращаясь одновременно к Антону и подошедшему унтеру из сверхсрочников, обладателю необычайно пышных усов:

– Проша, плащ-палатку, два энзэ, посуду приличную – вот туда, к лесочку… Эх, а ведь мы с тобой последний раз лет восемь назад виделись, верно?.. ты тогда еще стриженным был, да? помню-помню… Проша, не забудь из моего отсека… бутылочку, ту самую… и поаккуратнее с ней, это тебе не гранаты… вот сейчас и расскажешь, как эти годы провел, а у меня – что: служба есть служба. Подъем-отбой, стрельбы-прыжки, лето-зима… что у нас там есть еще? огручики-помидорчики? И пусть маринованные, тащи… идем, Тох, идем, здесь пост, место не простое, освященное Уставом и традициями, а там – лесная полянка, только и всего…

– … и ты говоришь, что со столицы спиртного во рту не было ни капли? – перебила рассказчика Ника. – Ой, врешь, Карев, я тебя насквозь вижу…

– Кто о чем, а Ника – всегда за правду, – улыбнулся Антон. – Не пил, хотя, губы, каюсь, смочил, чтобы человека не обижать. А капитан Ликус все правильно понял, он всегда догадливым был, а тут – чего ж не догадаться…

– А в какой мы оказались блокаде? – задрала светлые, густые бровки девушка, возвращая разговор к главному.

– Если я правильно понял, в полной, – разъяснил Карев. – По дорогам, да и без дорог стоит восемнадцатый парашютный полк. Приказ внятный и непонятный, как обычно у военных бывает: «Всех впускать, никого не выпускать». Хотя, насчет «впускать» – это для красного словца… не будь на блокпосте Ликуса, и мне пришлось бы косогорами и буераками пробираться через заслоны…

– Имперские военные блокировали уезд? – недоверчиво переспросил Мишель, впиваясь взглядом в лицо романиста. – С какой это стати?

Вопрос совершенно неожиданно прозвучал совсем по-другому, будто скромный поверенный в дешевом костюмчике цвета «фельдграу» негромким, но внятным стальным голосом прогромыхал: «Почему я не знаю!?!»

– А много ли знает даже и ротный командир? – мгновенно насторожившись, осторожно ответил Антон. – Мне еще повезло, что наш мир так тесен, с этим парнем мы служили срочную в одном взводе… я вот после дембеля ушел в богемную жизнь, а он – остался в парашютистах. Теперь вот целой ротой командует, весь из себя такой важный, что даже и не узнал меня сначала… конечно, я – и волосы отрастил, и в коже весь, как какой-нибудь экстремист… или экстремал…

В-общем, по дружбе старой меня без лишних разъяснений пропустили и даже стрелять вслед не стали, хотя такой приказ по полку имеет, я Боре Ликусу верю. А подняли их ночью по тревоге и перебросили на границы уезда по срочному распоряжению аж Генерального Штаба, хотя, вряд ли кто и из полкового начальства распоряжение это живьем видел. Держат они до нового приказа блокаду – вот и всё. Настроение у офицеров, конечно, аховое, тем более, применять боевое оружие при попытках пересечения границы уезда с любой стороны им не просто разрешили, а вменили в обязанность. То есть, стреляй – не хочу, и тебе за это ничего не будет, только по головке погладят, да еще, может быть, конфетку дадут. И не подставляют их, такие вещи старые офицеры, тем более парашютисты, чувствуют еще до приказа. Тут все серьезно. Не игрушки какие…

Антон прервался, глотнул, на этот раз поменьше джина, достал и раскурил сигаретку, как-то непривычно застенчиво для него пуская дым в сторону от сидящей напротив Ники. Блондинка, оценив его жест, махнула рукой и сама потянула из пачки Карева сигарету. Оказавшийся, как обычно – к месту и кстати, Мишель щелкнул неведомо откуда появившейся у него в ладони зажигалкой.

– Вот так… съездили, пофестивалили, – задумчиво произнесла Ника, затягиваясь крепким, но вкусным дымком. – А почему же Андроний этот жирный ничего нам не сказал? Сам не знает?

– Думаю, не только Андроний… ни мэр, ни полицмейстер, ни губернатор ничего не знают, – с нехорошей задумчивостью в голосе сказал Мишель. – Да и большинство Имперского Государственного Совета то же, полагаю, не в курсе…

6

По узким коридорчикам, по старым, обшарпанным и крутым лесенкам и тесным переходам с этажа на этаж, по маленьким, захламленным костюмерным и просторным, для местных и заезжих звезд, гримеркам, по студиям, конторским, техническим помещениям небольшого городского телецентра хаотично, суетливо и бестолково перемещалась небольшая орда кое-как одетых, давно немытых, но во всю бряцающих оружием, по делу и не по делу дергающих затворы бывших люмпенов, недоучившихся студентов, разорившихся и обозлившихся на весь белый свет лавочников, а то и просто обыкновеннейших бандитов-налетчиков, примкнувших к «общему делу». Кто-то в душевном порыве давал выход своей ненависти, громя прикладом карабина дорогостоящую телевизионную аппаратуру, кто-то активно шарил по ящикам попавшихся на глаза столов и шкафов, разыскивая что-то более ценное, чем бесконечные деловые бумаги, завернутые в обрывки газет бутерброды, канцелярская мелочь. Некоторые из инсургентов вытаскивали из укромных закоулков и едва ли не за волосы стаскивали вниз, в подвал, в первые минуты налета укрывшихся по щелям сотрудников и сотрудниц телецентра. Отчаянно кричали грубо схваченные женщины, брыкались и кряхтели под ударами кулаков и прикладов мужчины, переругивались между собой анархисты-люмпены, вплетали умные словечки в матерщину бывшие студенты…

По затоптанному, в считанные минуты ставшему грязным, заплеванным и покрытым непонятным хламом полу, старательно перешагивая через лужицы разлитого кофе и кровавые сгустки – последствия разбитых чашек и носов – Анатолий Климовский, известный в подполье под кличкой Кудесник, с обреченным спокойствием и легким налетом философского равнодушия размышлял, ну, почему же так происходит – где бы ни собралось более полудесятка анархистов, будь это хоть и одни женщины, непременно образуется грязюка, мат, вонь и бардак в самом плохом значении этого слова.

Внимательно поглядывая при этом по сторонам, Кудесник все-таки едва не столкнулся с толкающим перед собой расхристанную блондиночку в испачканной блузке и местами рваных брючках здоровенным мужиком в грязно-черном пиджаке на голое тело и знаковой черной повязкой вместо рукава, на котором её вряд ли можно было бы различить, повязанной на голове. Невольно шарахнувшись в сторону, невысокий, худенький Кудесник вляпался в явно горячую еще лужу разлитого кофе, чертыхнулся негромко и услышал откуда-то со стороны зовущий его голос:

– Кудя, Кудь, валяй сюда, тут тебя…

Из небольшого аппендикса в конце коридора призывно махал руками с зажатыми в них громоздкими пистолетами кто-то очень знакомый, но так и не узнанный Кудесником с первого, да и второго взгляда тоже.

Быстро скользнув к зовущему вдоль стены, анархист шутливо ткнул неузнанного знакомца остреньким кулачком в живот:

– Чего разорался?.. думаешь, всем интересно знать, кто я такой?

Впрочем, внушать даже азы конспирации этой шумной, бестолковой и с трудом подчиняющейся только грубой силе, зычному голосу и автомату в руках толпе было бесполезно, это Кудесник знал с самого начала лихой и нелепой атаки на городишко. Хорошо хоть никаких воинских частей постоянной дислокации в округе не было, а местные полицейские геройствовать и класть жизни на алтарь отечества не стали, а то бы не видать сводному отряду инсургентов не только телецентра, телефонной станции, вокзала, но и самых окраинных кварталов, как своих ушей.

Отодвинув с дороги продолжавшего туповато, хоть и подвижным, но столбом, стоять на проходе подозвавшего его анархиста, Кудя уточнил, кивая на расположенную совсем рядом с поворотом в коридор дверь:

– Сама, что ли, интересовалась?..

– Сама-сама, – закивал боевик, обратившись всем телом к прошедшему за его спину Кудеснику вместо того, чтобы продолжать контролировать происходящее снаружи аппендикса. – Ты… ну, это… скажи ей, Кудя, что я тебя нашел…

Сдержавшись, чтобы не заржать в полный голос над почти детской наивностью боевика, от души желавшего отметиться перед руководством, Кудесник чуток снисходительно похлопал его по плечу. Выглядело это еще смешнее, в боевике роста было чуток поменьше сажени, да и в плечах он выглядел внушительно по сравнению с невзрачным Кудей, но непонятное, а оттого еще более начальственное положение Климовского в анархисткой иерархии, внушала боевику искреннее уважение, каковое внушает обычно простым мастеровым человек в пиджаке, чистой сорочке и при галстуке.

– Ладно, ладно, скажу, – пообещал Кудя. – А ты за коридором-то смотри, не зевай, пусть сейчас тут все свои, но – мало ли что…

Вдохновленный обещанием отметить его перед «высшей инстанцией», боевик послушно закивал, вскинул стволами к плечам, как видел когда-то давно в каком-то фильме, пистолеты и уткнулся туповатыми глазами в продолжающий жить бурной и бестолковой жизнью коридорчик телецентра.

Едва лишь Кудесник переступил порог совсем маленькой комнатки, больше похожей на подсобку уборщицы или завхоза нагромождением швабр, веников, пустых ведер и накинутых на них ветхих тряпок, с низеньким журнальным столиком в глубине, у едва заметного окошка, как навстречу ему, на выход, деловито, с чувством собственного достоинства, но в то же время заметно спеша, выдвинулся громоздкий, медведеподобный человек в пестром и добротном, камуфляжном комбинезоне. Пришлось сторониться, иначе быть Куде сметенным с дороги негласного личного драбанта, денщика и начальника охраны своей нынешней, хотя и временной, но однозначно строгой и серьезной руководительницы, одного из лидеров инсургентского анархистского движения. Злые языки поговаривали, что был этот мужчина не только хранителем, но и ублажателем тела своей подопечной, да еще и с привлечением специально для этой цели подобранных туповатых боевиков, но чего только не наболтают люди… впрочем, в среде анархистов такие вот развлечения не считались противоестественными, и сам Кудесник частенько принимал участие в свальном грехе, расслабляясь и отдыхая после напряженной акции или же просто бесясь от безделья томительного ожидания новой. Но сейчас, с привычным вниманием оглядевшись, никаких следов естественных или противоестественных страстей Климовский в комнатке не заметил, и стоило только на вид неуклюжему, но удивительно проворному и ловкому телохранителю покинуть помещение, обратился к той, что встречала его, располагалась в удобном кожаном кресле у столика, откинувшись на спинку и задрав ноги в хороших хромовых сапогах на столешницу:

– Чего это он, как оглашенный, меня увидев, на выход бросился-то?

Небольшая, худющая, черноволосая женщина хрипловато засмеялась, сбрасывая ноги со стола. Хоть и молодая еще, вряд ли старше тридцати, но внешне малопривлекательная, с длинноватым носом, узкими, вечно плотно сжатыми, будто запечатанными, губами, маленькими, но яркими, карими глазами, горящими необузданной внутренней энергией, и неожиданно роскошной вороной шевелюрой, женщина махнула рукой, одновременно приглашая Кудесника присаживаться и чувствовать себя, как дома, и поясняя быстрый выход своего телохранителя:

– Застоялся паренек, пусть разомнется, побегает… Ты-то уже набегался, кажись?

Климовский кивнул. С момента проникновения в городок разрозненных групп инсургентов ему пришлось изрядно пометаться по улочкам и переулкам, пытаясь хоть как-то скоординировать их действия и заставить хотя бы изначально воздержаться от посещения винных и ювелирных лавок в историческом центре.

– Отольются мышкам слезки, – по-своему утешила подуставшего, но все еще бодро держащегося на ногах Кудесника женщина. – Присаживайся, в ногах правды нет, хочу тебе еще поручение дать…

Пока анархист подтаскивал из укромного уголка простецкую деревянную табуретку, окрашенную на редкость ядовитой расцветки красно-коричневым суриком, и устраивался поудобнее возле столика, чернявая атаманша извлекла откуда-то у себя из-за спины плотную коробочку папирос бледно-зеленого с черным окраса, ловко запалила спичку и выпустила к потолку клуб ароматного, вкусного дыма.

– Дельце к тебе вот какое… пока испанец, Сервантес наш, со своими ребятами налаживает прямую связь с властьимущими в метрополии, а Орлик гоняется за мэром, полицмейстером и прочими местными букашками, ты загляни тут в одну гостиницу, её недавно открыли, для очень таких, знаешь, важных и богатеньких приезжих. Все-таки, фестиваль, как бы, на носу, вдруг кто и приехал из сильно известных, сам понимаешь, такие заложники всегда пригодятся, хотя и вряд ли ты там кого найдешь, скорей уж это так – для очистки совести…

Кудесник, не скрывая, иронически хмыкнул. Совесть и инсургенты даже в его понятиях были вещами мало совместимыми друг с другом, но дотошность и внимание к мелочам атаманши радовали, и сам Кудя предпочитал на акциях быть доскональным и въедливым, может быть, именно эти черты характера частенько и сохраняли ему жизнь.

– Гостиничка рядом с Центральной, в тупичке, возле Ворот, ну, да сам найдешь, вот адресок и схемка…

Атаманша резко склонилась над столиком, отведя в сторону руку с зажатой в ней папироской, и, поискав среди кучки пестрых ярких брошюрок, двинула в сторону Кудесника рекламный проспектик.

«Ох, и ничего ж себе – гостиничка, – равнодушно подумал Кудя, мельком проглядывая глянцевые листки с фотографиями внутренних интерьеров и описанием предоставляемых гостям города удобств. – Деньги, небось, немерянные в отделку вгрохали…»

– В гостинице особо не шали, но дай местным понять, что и я, и Сервантес там на ночь остановимся, пусть в этом уверены будут, – продолжила инструктаж черноволосая.

«Ага, остановятся они, как же, – про себя прокомментировал Кудя. – Что Анаконда, что Сервантес – они из тех, кто предпочитает не спать мягко, а встать утром живыми и без наручников, выберут себе домишко невзрачнее, а то и вовсе общежитие какое, там и перекантуются до утра…» Единственно, в чем ошибался прозорливый анархист, так это в том, что атаманше инсургентов вообще предстояла ночевка в городе.

– Из гостиницы прошвырнись по ближайшим аптекам. В центре их должно быть много. Найди мне кокаин… только кокаин, чистый, лучше, чтоб в порошке, чтоб со всякими стекляшками не морочиться, – пояснила Анаконда, вновь откидываясь на спинку кресла – Никаких синтетиков, никаких опиатов не надо, даже не думай, Кудя. И гашиш тоже – к чертям. Только «серебряную пыль».

«Вот сейчас, – понял анархист. – Сейчас будет главное, ради чего Анаконда меня искала и ради чего затевала весь этот разговор, а может, и не только разговор…»

– Как стемнеет… – атаманша взяла небольшую паузу, будто и сама не решаясь выговорить последующие слова вот так – сразу и без напряжения. – …если всё сложится… пойдем в Промзону…

– Накой это..!? – невольно вырвалось у Кудесника.

Городская Промзона – осколок былого величия имперского военно-промышленного комплекса – пользовалась дурной, жутковатой славой далеко за пределами не только здешнего уезда и губернии, но, пожалуй, и самой империи. Что уж там творили в свое время давно почившие в бозе умнейшие химики, физиологи, биологи, бактериологи, украшенные офицерскими, а то и генеральскими погонами – доподлинно неизвестно, но рассказывали про их труды иной раз такое, что нервный, впечатлительный человек мог бы и не уснуть, услышь эти истории на ночь.

Нервным и впечатлительным Климовский не был, но и его отнюдь не тянуло в загадочные лабиринты заводских корпусов, лабораторий и подземных хранилищ, кое-где заброшенных и обветшалых, а кое-где продолжающих сохранять внешнюю первозданную чистоту и строгость строений.

– Есть там игрушки, до которых можно добраться, – немного помолчав, пояснила все-таки Анаконда очевидное. – Понимаю, что страшновато… сама боюсь, но – пока испанец будет имперцам глаза отводить, как бы, переговорами, мы должны успеть прихватить эти вещицы… И вот тогда… тогда и поговорим со всеми по-настоящему…

Маленькие глазки анархистки сверкнули жестким, всепожирающим огнем, и Кудя даже поежился невольно, представляя на секунду, как будет разговаривать с противниками Анаконда, имея в руках «игрушки», от которых человек в считанные минуты покрывается нарывами и гниет на глазах… или впадает в прострацию, ничего не соображая, пуская слюни и забывая иной раз дышать… или это будут синеватые, мерцающие лучи, как раскаленный нож масло, режущие броню танков, сбивающие самолеты… или до сей поры стоящие на боевом дежурстве чудовищные ракеты, способные за полчаса полета достичь любой точки земного шара… или… или… или…

Да мало ли что еще рассказывали о страшных и загадочных изобретениях имперских ученых, позволивших в давние времена сохранить имперскую гегемонию на планете.

«Это что же получается, – невольно выходя из привычно равнодушного состояния, подумал Кудесник. – Выходит, Анаконда добралась-таки до тех самых заветных архивов, про которые как-то рассказывал испанец Сервантес… но он-то болтал, как о легенде, которую усиленно муссируют на Западе, а получается, что все так оно и есть на самом деле… ох, и что же теперь будет?..»

Впрочем, в мыслях своих анархист слегка поспешил. Никто еще не выложил на блюдечке с голубой каемочкой перед атаманшей страшное оружие прошлого, успешно забытое за время упадка Империи. И до его боевого применения путь был также далек, как от земли до луны. А в данный момент, сейчас, ему предстояло посетить гостиницу для богатых, пошарить в окружающих аптеках, а потом…

– …потом придешь на запасную явку, – услышал Кудя сквозь пелену голос Анаконды. – Мы её не раскрывали даже сейчас, а хозяин… он мне много чем обязан… и проведет до самых закоулков Промзоны… он – непростой человек, хотя и живет обычной жизнью и не особо притворяется при этом…

…облепив, будто экзотические плоды, увядающий, но все еще пышный куст сирени, оживленно, как ни в чем ни бывало, чирикали, переговариваясь между собой, то и дело перелетая с ветки на ветку, толкаясь и переругиваясь, городские, невзрачные воробьи. По чистому, блеклому небу плыли белесые паутинки высоких и далеких облаков. Где-то на соседней улице громко переругивались между собой инсургенты, то ли что-то не поделившие, то ли затеявшие выяснение старых, запутанных отношений.

Кудесник с легким недоумением огляделся по сторонам. Ошеломленный неожиданным разговором с атаманшей, а главное – целью, поставленной ею перед собой, им, Кудесником, и всем инсургентским рейдом, он с трудом соображал, зачем и что он делает, и плохо помнил, как выбрался из узких лабиринтов шумного телецентра на улицу.

«Это ж в какую нас всех бездну затянет, ежели в руки Анаконды попадет хоть одна имперская «игрушка», – успел с непонятным самому себе трепетом подумать анархист в унисон хриплому, едва доносящемуся из далеких уже окон телецентра голосу, вещавшему: «…чую с гибельным восторгом – пропадаю, пропадаю… Чуть помедленнее, кони, чуть помедленее… не указчики вам кнут и плеть…»

От предвкушаемого падения в бездну Кудесника отвлекли приближающиеся голоса… не задумываясь, анархист мгновенно сунул руку за спину, где под ремнем, прикрытый ветхой рабочей спецовкой, прятался тяжелый армейский пистолет. В выставленной напоказ отличной офицерской кобуре Кудя обычно таскал зубную щетку, бритву, мыло, что бы не нагружать карманы и не отягощаться из-за такой мелочи вещмешком во время рейдов.

Но тревога оказалась напрасной. Из-за угла ближайшего домика, будто телка на обычнейшей, бельевой, уже измазанной грязью, кровью и соплями веревке, тройка явно бывших студентов тащила слегка упирающегося, несильно, но заметно избитого представительного мужичка лет сорока, судя по внешнему виду и одежде – явно купчика средней руки. Купчик особо не сопротивлялся, только усиленно растирал по рукавам когда-то приличного пиджака кровь, слезы и сопли с лица, а студенты уж очень нарочито громко спорили между собой, что же теперь делать и как поступить…

– …я что ж, как обезьяна, буду по фонарным столбам лазать? – возмущался один из них, высокий, худой, с ссадиной на лбу, явно заработанной еще до появления в городе, одетый в просторный балахон почти до пят, больше всего напоминающий средневековую монашескую рясу грязно-бурым цветом и грубостью ткани.

– А кто полезет? – резонно, как ему казалось, возражал второй, маленький и щуплый, но чрезвычайно живой, постоянно находящийся в движении, будто пританцовывающий на месте. – Ты – инициатор, тебе и исполнять, а мы просто помогаем…

– Сходи вон – в скобяную лавку, – посоветовал третий, как на подбор среднего роста и средней же комплекции. – Возьмешь там стремянку повыше, да и веревку хорошую, с этой, гляди, и сорвется жиртрест, вон какую морду-то наел…

– Эй, молодцы, – мгновенно отрешившись от всех предыдущих мыслей, негромко, но с повелительными интонациями, как он умел это делать, окликнул их Кудесник; все равно кого-то надо захватить с собой в гостиницу, не одному же ходить по неизвестным помещениям, да и мало ли какая охрана может быть у очень важных или богатеньких гостей городка. – Не рано ли начали развлекаться? Или уже свой квартал зачистили от полиции? Кто тут у вас командует?

Оборвавшие на полуслове оживленную дискуссию студенты Кудю тут же признали за своего, вот только ни один из них не смог сообразить: где же, когда и при каких обстоятельствах видел этого шустрого мужичонку. Тем не менее, личность анархиста почему-то ассоциировалась у них с начальством, пусть и не самого высокого ранга, поэтому тот из студентов, кто был посмелее и поактивнее, хоть и меньше всех ростом, пояснил без особого на то смущения, вызванного тем, что их застали в ненужное время в ненужном месте:

– Вот, наказываем гада-эксплуататора, как и положено… чтоб другим неповадно было, значит…

– За что хоть наказываете? – подчеркнуто равнодушно спросил Кудесник, роняя своим вопросом искру надежды в душу избитого купчика, впрочем, искра эта погасла уже через минуту, анархиста судьба наказуемого не волновала, на студенческую троицу у него были свои, немного корыстные планы.

– Девчонку он обрюхатил, – пояснил все тот же самый смелый и самый маленький из троицы.

– Мужицкое дело, что тут такого? – продолжил было с усмешечкой Кудесник.

– Так, считай, что насильно… заставил, пока ей хозяином был… – договорил итоги скорого и вряд ли справедливого самопального расследования щуплый.

Климовский на мгновение задумался. При всем его равнодушии к чужим судьбам, избитый купчик мог бы снасильничать разве что лягушонку в городском пруду, да и то, если б та не стала сопротивляться, а девчонка, скорее всего, сама прыгнула к нему в койку в расчете заполучить что-то от богатенького и слабого на нажим мужичка, от женщин и не такого можно ожидать. Да вот в чем-то просчиталась, а может, и не нет, кто знает… а эти наивные ребятишки, другого слова он подобрать не смог, может быть, впервые в жизни с оружием в руках устанавливающие свою – и только свою! – справедливость, откровенно перестарались, устраивая поспешный самосуд над безвредным тихоней. По-хорошему бы, по уму, следовало гаркнуть на них командирским голосом, и всех троих отправить к их атаману, чтоб не разгильдяйничали, когда их же товарищи устанавливают контроль над городом и проверяют полицейские участки, военный комиссариат, дома мэра, его помощников и других чинуш на предмет оружия и куда более боеспособных мужчин, чем этот купчик… Но у Кудесника сейчас были совсем другие задачи, да и, что греха таить, большая часть анархистов пришла в город отнюдь не с возвышенными целями, а эти – хотя бы откровенно не грабят, а лишь мстят, хоть и месть у них личная и непонятно за что…

Приняв решение, Кудя взмахнул рукой и резким, неприятным даже самому себе голосом полувыкрикнул:

– Ладно-ладно, это всё чепуха, понимаете… – и тут же, меняя интонацию и понизив голос едва ли не до шепота, поинтересовался у щуплого: – твоя, что ль, подружка-то была? знает она, что ребенка без отца оставить хотите?..

И увидев чуть растерянный, но четкий кивок в сторону высокого, с ссадиной на лбу, мол, за друга стараемся, завершил:

– …вот то-то же… – и вновь высоким, принизывающим голосом: – А сейчас – бросьте, бросьте… со мной пойдете… все трое… ты – старший…

И снова усмехнулся, видя, как послушно выпускает веревку из рук высокий, как отталкивает в сторонку застывшего столбом купчика средний, и как выдвигается поближе к нынешнему своему начальству щуплый студентик. Его-то, как раз, Кудесник приблизил к себе неслучайно, он вообще редко что в жизни делал случайно, без умысла, а тут, прямо на дороге подвернулся такой шикарный вариант. Во-первых, на разные задания, где приходилось волей-неволей светить свою внешность, анархист предпочитал ходить не с парой здоровяков, способных уложить с одного удара быка, и не с полудюжиной автоматчиков, а кем-то, хотя бы по комплекции, напоминающим его самого. Этот нехитрый, вообще-то, трюк, зачастую так запутывал свидетелей, что они с большим трудом могли не только что опознать злодея, но и составить самый примитивный словесный портрет. Кроме того, мальчишка-студент уже успел раздобыть где-то в городе прямо-таки роскошную кожаную куртку тонкой, отличной выделки, с серебряными молниями и заклепками на ней и выглядел теперь вполне солидно, чтобы при случае сойти за начальника, особенно в сравнении с неказисто одетым в старенькую рабочую спецовку Кудесником. Ну, и последнее, хотя и не маловажное, что еще больше подчеркивало псевдозначимость студента, это пистолет-пулемет иностранного, как бы не швейцарского производства, очень удобный в руках, с хорошей кучностью и дальностью боя, но – абсолютно нестандартными патронами…