Текст книги "Перекресток"

Автор книги: Юрий Леж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

27

…эластичные, мягкие, плотно облегающие, но не стесняющие ступню тапочки, просторные, не мешающие любым движениям ног брюки, длинная, до колен, с широкими рукавами, прихваченными на запястьях тугими резинками, свободная, без воротника, блуза – все серого, мышастого, блеклого цвета, чистое, стерильное, тысячи раз прошедшее обработку ультрафиолетом, специальными микроволнами, убивающими все живое. Теперь, одевшись, просто стоять и ждать, когда подойдет молодой, крепкий мужчина в белом халате, не глядя на тебя потыкает в электронный планшет пальцем, прочитает текст и скажет: «Зет-восемьсот одиннадцать, ты сегодня до обеда должна пройти в кабинеты двенадцать, сорок один и восемьдесят пять. После обеда уточним программу». Это означает, что сегодня у тебя снова возьмут кровь, тебе придется пробежать на движущейся дорожке около десяти километров и пройти комплекс магнитно-резонансного обследования после пробежки. Во второй половине дня будут новые-старые, уже привычные упражнения, тесты, анализы, а вечером и ночью – гипнопедическое обучение и медикаментозные процедуры закрепления введенной информации. И так – каждый день с утра до вечера и с вечера до утра. Ночные часы, наверное, самые приятные, ты их просто не помнишь, просыпаясь утром в установленное время с новым багажом знаний, понятий, рефлексов. В выходной день интенсивность тренировок, анализов, тестов, бессознательной учебы едва заметно снижается, да и обслуживающего персонала, лаборантов, научных работников становится меньше. Люди должны отдыхать, меняя хотя бы раз в неделю привычный ритм и род деятельности. А ты?.. ты всего лишь «зет-восемьсот одиннадцать», хотя и выглядишь, как женщина и позиционируешь себя женщиной, но ты – «зет-восемьсот одиннадцать». И никто из многочисленных лаборантов-мужчин, научных сотрудников и административного персонала не смотрит на тебя, как на женщину. Ты – объект исследований, созданный для исследований, предназначенный для углубленных исследований отдаленных последствий генетического конструирования и евгенической программы укоренного роста. Ты – «зет-восемьсот одиннадцать»…

У нее не было не только имени, у нее не было и родителей в человеческом смысле этого слова. Был биоматериал: яйцеклетка, десяток сперматозоидов, – был инкубатор, был прозрачный, стерильный бокс, имитирующий матку и ускоряющий природные процессы вынашивания плода в десятки раз. Новые, новейшие, сверхновые, ультрановейшие, абсолютно засекреченные аппаратура, технологии, методики, препараты. У нее не было детства, первые восемь лет жизни «зет-восемьсот одиннадцать» провела в искусственном сне в изолированном боксе, напичканном космической, сложнейшей реанимационной аппаратурой поддержания жизни, искусственного кормления, раздражения мышц. У нее не было отрочества, юности, взросления – из бокса вышла сформировавшаяся физически и физиологически двадцатипятилетняя женщина с биологическим возрастом восемь лет, с чистым, нетронутым мозгом. Но содержимое черепной коробки гоминидов – хитрая штучка, вещь в себе, её очень легко можно заполнить огромным количеством информации: об окружающем мире, человеческом обществе, истории цивилизации, взаимоотношениях людей. Можно даже влить в мозг элементарные навыки домохозяйки и знание великосветского этикета, умение обращаться с огнестрельным оружием и знание звездной навигации, и это не говоря уже о счете, письме, основах религии, искусства, наук.

Едва появившись на свет, выйдя из восьмилетнего заточения в стерильном боксе и подвергнувшись ускоренной процедуре гипнообучения, воздействию микроволн на определенные участки мозга по новейшей, закрытой для посторонних методике, отрабатывающейся не только на ней, «зет-восемьсот одиннадцать» уже знала о своем предназначении, о структуре исследовательского центра, о категориях работающих с ней и возле нее людей, о том, что подчиняться она должна беспрекословно, выполнять требования ученых и лаборантов четко и детально, разговаривать только тогда, когда спрашивают о её ощущениях и вести себя незаметно во всех иных случаях жизни. Правда, вот таких – иных – случаев в распорядке её дня и ночи не предусматривалось.

В первые же дни её жизни возник непродуманный заранее вопрос: куда поместить «зет-восемьсот одиннадцать»? В единое общежитие мужских особей, появившихся здесь таким же или почти таким путем, что и она, размещать женскую особь не рискнули. Заложенные природой в миллионолетнем развитии инстинкты можно приглушить, на время подменить условными рефлексами, но полностью отключить – невозможно, тут сама жизнь поставила непреодолимый барьер. И хотя детородная функция и все связанные с ней особенности женского организма у «зет-восемьсот одиннадцать» были предусмотрительно отключены еще в процессе биоконструирования, нахождение её среди самцов непременно сказалось бы на пробуждении инстинкта продолжения рода, причем – с обеих сторон. Помещать же объект в виварий с подопытными животными было бы верхом цинизма и бесчеловечности: «зет-восемьсот одиннадцать» биологически принадлежала к семейству гоминидов. Кажется, кто-то из административного персонала схлопотал вполне заслуженный выговор с понижением в должности на два месяца, отделался замечанием руководитель темы, был предупрежден старший научный сотрудник – непосредственный исполнитель работ. А ее пристроили в узкую, тесную кладовку для инвентаря уборщиков и вспомогательных рабочих, давным-давно пустующую и забытую за ненадобностью – уборку помещений, переноску тяжестей, прочие не очень приятные или опасные работы уже который год исполняли роботы или автоматизированные системы с минимальным участием человека. Так она оказалась среди старинных швабр, истлевших от времени тряпок, слегка заржавленных оцинкованных ведер. В подсобку была установлена узкая кушетка, дистанционные датчики контроля, периферийная аппаратура гипнопедии и микрооблучений, и на этом благоустройство жилья для «зет-восемьсот одиннадцать» было завершено. Впрочем, обладание знаниями о роскошных пуховых перинах, огромных упругих водяных матрасах, шелковом постельном белье и невесомых изящных подушечках вовсе не давало поводов желать этих удобств для себя, ибо существовали они где-то там, в гипотетическом, а не практическом мире «зет-восемьсот одиннадцать».

Последующие четыре года пролетели в однообразии тестов, анализов, психологических собеседований, тренировок, новых тестов, микрооблучений, специального, абсолютно невкусного, но столь же полезного и калорийного питания, снова тестов, редких, как праздники, официальных испытаний, когда на тестах и тренировках помимо привычных лаборантов и научных сотрудников присутствовали руководители темы, представители заказчика в одинаковых, строгих мундирах с разными знаками отличия на погонах, а дважды – заместители директора центра по науке и технологиям.

Изначально, как заданное условие, различая находящихся рядом с ней людей, к концу третьего года сознательной жизни «зет-восемьсот одиннадцать» начала и отличать одного человека от другого, сознательно или не очень отдавая кому-то свои симпатии, а кому-то равнодушное послушание манекена. Среди отличаемых ею первыми были научные сотрудники, непосредственно занимающиеся проектом, потом шли врачи и биологи, обследующие её организм и мозг, а замыкали эту маленькую группу лаборанты всех мастей, начиная от операторов роботов-уборщиков и заканчивая группой приготовления пищи.

Как-то раз, совершенно случайно оказавшись в конце длинного, просторного коридора возле приоткрытой двери кабинета научных сотрудников, «зет-восемьсот одиннадцать» услышала странный диалог вечно серьезного, сосредоточенного и внимательного к ней Герда Залова и слегка взбалмошного, легкомысленного и не настроенного на научную карьеру или еще какие-то успехи в жизни Вадима Роста.

– …зря ты ввязался в это дело, Герд, – говорил его напарник по проекту, что-то одновременно пережевывая. – Ты же химик-практик, отличный технолог, вот и варился бы в своем соку, готовил для объектов добавки, специальные коктейли, алкалоидные смеси. Зачем ты вообще ввязался в полный цикл?

– Сколько раз уже говорили на эту тему, – раздраженно ответил Герд. – Мне интересно сделать «нового человека» своими руками, а не подсовывать чужим объектам кусочки придуманных мной специй для возбуждения боевых качеств.

– Так ведь – плохо получается у тебя «новый человек», – саркастически хмыкнул Вадим. – Да и к чему было экспериментировать на женской особи, если и с мужскими-то у соседей ничего хорошего, кроме солдат, не получается?

– А по-твоему надо было ошибочный зародыш вылить в канализацию? – запальчиво возразил Залов. – Уже созданного человека?

– Во-первых, ни в какую канализацию тебе ничего вылить не даст особый отдел, не забывай, мы – режимный институт, «почтовый ящик», а не кухонная лаборатория твоих знакомцев по учебе в университете, – строго сказал в ответ Рост. – А, во-вторых, в зародыше еще нет ничего не только человеческого, но даже и относительно высокоразвитого биологически. Смесь двух клеток – вот и весь твой зародыш. А, кроме того, разве получившийся «зет-восемьсот одиннадцать» – человек?

– Человек, – еще запальчивее, чем первый раз, возразил Герд. – Она чувствует, мыслит, рассуждает, как человек, этого достаточно, чтобы я относился к ней, как к человеку…

– Такими темпами ты скоро дойдешь до мысли переспать с ней, – язвительно засмеялся Вадим. – Или это даже тебе кажется извращением? Ну, не беда, «южане», говорят, уже выращивают специальных женщин для своих порнофильмов, и не брезгуют…

– Ты все сводишь к простому спариванию, – остывая, сказал, как отрезал, Герд. – Не хочешь посмотреть чуть в сторону, или вперед.

– А что впереди? – пожал плечами Вадим. – Приемка предварительного этапа с участием заказчиков. Хорошо, если приедет какой-нибудь капитан или майор из Научного управления генштаба, их можно уболтать, угостить, подпоить, уговорить подписать промежуточный акт, а если заявится кто-то из генералитета? Им же подавай результат ощутимый, чтобы увидеть, потрогать и – завтра использовать… вот и зарежут тему, как пить дать.

– Типун тебе на язык… – успела услышать «зет-восемьсот одиннадцать» заключительные слова Герда, и тут в коридоре появился лаборант из пищевиков, и ей пришлось немедленно двигаться дальше, к кабинету психопатолога.

Но случайно услышанное, как вообще все увиденное и услышанное за время пребывания в исследовательском центре вне стерильного бокса, она запомнила навсегда. Память у «зет-восемьсот одиннадцать» была также простимулирована, как весь остальной организм.

А через какое-то время последовало продолжение этого разговор в виде приемной комиссии из сотрудников самого центра-института, представителей параллельной структуры того же медико-биологического профиля и заказчиков, от которых появился в тишине длинных просторных коридоров громогласный, широкоплечий мужчина с кирпично-красным, обветренным лицом и большими яркими звездами на погонах. В основном ему, как догадалась «зет-восемьсот одиннадцать» – генералу, и демонстрировали свои достижения Герд и Вадим в спортивном кабинете, превращенном на время в удивительную смесь полигона и зала для совещаний. Представители такого закрытого «почтового ящика», похожие друг на друга манерами и скучающим, равнодушным видом, как близнецы-братья, несмотря на совершенно различную внешность, лишь заглянули на экран стоящего в уголку терминала, полистали записи в электронном планшете Герда и тихонечко устроились за генеральской спиной у стеночки – отбывать положенное по регламенту время. Сам генерал, честно говоря, тоже не очень-то домогался до способностей «зет-восемьсот одиннадцать», довольно вяло проглядев ряд её физических упражнений, приказав наизусть проговорить характеристики стрелкового оружия потенциального противника и поражающие факторы оружия массового уничтожения. Потом отправил испытуемую в дальний угол и сказал скучающе:

– И вот на кой вы столько времени и денег потратили? Мужики в соседней лаборатории все равно лучше, крепче, выносливее, так это от природы заложено, её не обманешь. А от этой дуры – что толку? Была бы посимпатичнее, со смазливой мордашкой и длинными ногами, так хоть болт бы ей заправить можно было ко взаимному удовольствию, а так?

– У нас очень интересные результаты по ускоренному взращиванию и последующему обучению… – начал, было, Герд, подсовывая генералу планшет с графиками, диаграммами и сравнительным анализом.

Но тот не стал даже вглядываться в научные, скрупулезно собранные и мало ему понятные данные, тряхнул упрямо головой и продолжил:

– Думается мне, обосрались вы, парни, по полной. Теперь вот хотите, чтобы я ваш ляп прикрыл? Мол, денежки государственные все равно потрачены, так надо бы их списать тихонечко, так?

Вадим сидел рядышком с Гердом красный, как вареный рак, стараясь почаще приваливаться к спинке стула, уходя с линии генеральского взгляда. Сам Залов взволнованно бледнел еще больше, чем обычно, становясь буквально мелового цвета, но панике пока не поддавался, рассчитывая, что все еще можно исправить. Но оказалось, что – нельзя. Прибывший представитель заказчика имел самые широкие полномочия, звание и должность позволяли ему принять единоличное решение, ни с кем продолжительное время не совещаясь и не советуясь.

Поднявшись на ноги, генерал прошелся по спортивному кабинету, приблизился к «зет-восемьсот одиннадцать», поглядел на нее повнимательнее, поворачивая в разные стороны, даже деловито, будто у домашней скотинки, ощупал грудь, ягодицы, потом оглянулся на замерших Герда и Вадима, движением указательного пальца подозвал их к себе и негромко, чтобы не слышали представители конкурентов, сказал:

– Так и быть, волну я подымать не буду, нет смысла вас в порошок растирать, тем более, вижу, ребята вы грамотные, не глупые, но – промахнулись, с кем не бывает. Деньги, конечно, спишем, возьму грех на душу, договорюсь с нашими финансистами…

Вадим заметно и облегченно вздохнул. Становилось понятно, что генерал и сам не хочет выглядеть идиотом, плохо контролирующим заказ и допустившим разбазаривание государственных средств. Это была уже маленькая победа в негласной и нелегкой борьбе за выживание, оставалось лишь выяснить свою дальнейшую судьбу. Эти-то перспективы и излагал сейчас генерал, по-своему, по-простому:

– …но тему – закроете, как бесперспективную, незачем на баб ресурсы переводить. И так они вконец разболтались, кому – тряпки заграничные, кому – круизы на другие планеты, ишь ты, наши пляжи им, видишь ли, не подходят…

Видимо, в семействе самого генерала сложились не самые теплые и ласковые отношения между ним и женской половиной.

– А вас, ребята, я, может быть, заберу к себе, дам, на первое время, лейтенантские погоны, должностишки какие-никакие, будете со мной такие вот проекты курировать и отслеживать, вам образования и знаний должно хватить, да и внутри этой каши сами поварились, чтобы понять – где липа липовая вековая, а где – реальная настоящая перспектива. Годится вам такой вариант?

– Конечно, годится, – поспешил дать согласие за обоих Вадим, он был искренне рад, что без малого десяток лет жизни не прошел впустую, а служба в военном ведомстве сейчас мало чем отличалась от таковой же здесь, в исследовательском центре, вот только платили побольше, а спрашивали порой гораздо меньше.

Наверное, и Герда устраивало такое предложение, тем более, он и сам гораздо лучше своего помощника видел ту непробиваемую стенку, что устроила природа, не давая сблизить физиологически мужчину и женщину. Если бы не одно «но»…

– А… с ней теперь как же? – кивнув на «зет-восемьсот одиннадцать», спросил Залов, заранее зная ответ и будучи полностью несогласным с ним.

– Как же, как же, – чуть раздраженно сказал генерал. – Порядок вы знаете, материал – в утилизатор, документацию – в архив. Думаю, за месяц вполне успеете все свои дела здесь подбить, чтобы хвостов не оставалось, а там и перевод на вас придет, если особисты с проверкой успеют, хотя – здесь же «почтовый ящик», особых придирок к родственникам и предкам быть не должно, раз вы сюда просочились, но – порядок есть порядок, без проверки нельзя…

Он еще что-то говорил о важности поставленных перед его управлением задач, о том, как хорошо работается сотрудникам под его руководством, а «зет-восемьсот одиннадцать» поймала на себе едва ли не плачущий взгляд Герда и неожиданно вспомнила, как тот ежегодно, в какой-то, наверное, важный для него день приносил ей к обеду ярко-оранжевый, вкусный апельсин, казавшийся изысканнейшим лакомством в сравнении с питательной, но безвкусной едой, наполненной калориями. А еще в редкие минуты, когда они оставались наедине в помещениях лаборатории, он называл её не «зет-восемьсот одиннадцать», а Зиной, смеялся и шутил, что вырастил себе дочь, иметь которую ему не положено было по генетическим противопоказаниям.

Генерал в сопровождении Вадима уже отошел к столу, за которым насторожились представители параллельного института, а Герд все еще стоял рядом и продолжал смотреть в глаза женщины, а потом совершенно внезапно шепнул: «Я тебя не отдам на утилизацию… ни за что…»

Она хорошо представляла себе, о чем идет речь. Яркая вспышка света, безболезненный и логический конец ее недолгого существования в этом мире. Так было предрешено задолго до ее появления на свет, и противиться предначертанному было не просто глупо, а бесполезно так же, как пытаться прекратить дождь. Впрочем, о дожде «зет-восемьсот одиннадцать» знала лишь от гипнопедии, но на маленьком своем жизненном опыте убедилась, что людей частенько отличают именно глупые, бессмысленные и бесполезные поступки.

Она и представить себе не могла, что будет просто укол снотворного, а потом из её еще живого, спящего тела откачают кровь всегда нужной второй группы, извлекут и положат на глубокое хранение в специальные контейнеры сердце, почки, легкие, печень, другие важные и часто требующиеся для пересадки органы, а оставшийся биоматериал сдадут на архивное хранение, чтобы спустя положенные десять лет сжечь в газовой печи, подключенной к генератору, вырабатывающему электроэнергию для нужд исследовательского центра. Ничто не должно пропадать втуне – это отлично знал и Герд, но он не хотел допустить подобной судьбы для своего детища.

28

Дождь, начавшийся сразу же, как только автомобиль – солидный, черный, комфортабельный, очень представительный внешне и изумительно удобный изнутри – покинул Столицу, немного утихомирился, выродившись в мелкую серую водяную завесу, раздражающую даже больше, чем холодные, косые струи, льющиеся непрерывным потоком с неба. Чертыхаясь в душе на торопыжку Нику, сорвавшуюся из города, на ночь глядя, упрямо пытаясь что-то разглядеть через покрытое мокрой сеткой лобовое стекло и то и дело включающий дворники, Антон, придерживая руль одной рукой, второй извлек из-за пазухи плоскую, но очень объемную металлическую фляжку, кое-как скрутил и уронил на свои колени винтовую пробку, наполнив салон сильным, вкусным запахом настоящего джина…

– Вот как мы сейчас размажемся о столб по такой дороге… – мстительно сказал блондинка, принюхиваясь и размышляя – сразу отобрать спиртное у Карева или дать все-таки тому сделать глоток-другой.

– Да мы если и захотим – не размажемся, – угрюмо и недовольно отозвался романист. – По такой погоде и по такой дороге ехать больше десяти верст в час – самоубийство, так что, дорогая, до цели мы будем с тобой тащиться сутки…

– Не скрипи, как старый дед, – все-таки отбирая у Антона флагу и прикладываясь к ней сама, заявила бодренько Ника. – Понимаю, что ты бы хотел как следует отоспаться, похмелиться и опять отоспаться, чтобы выехать завтра, с утра… вот только завтра с утра ты опять хотел бы похмелиться и отоспаться…

– Ты из меня прямо алкогольного монстра какого-то сотворила, – проворчал Карев, но сдержался, чтобы не продолжить: «На себя лучше посмотри…», перекладывать вину с больной головы на здоровую, тем более – такую милую и обаятельную, он не любил.

– Я бы и сама завтра поднялась не раньше, чем сегодня, – примирительно сказала блондинка. – Поэтому и решила ехать, как только добыла машину и договорилась насчет выступлений… а тебе и договариваться не с кем, ты – птица вольная, бесконтрактная…

– Единственное, пожалуй, преимущество по сравнению со всей нашей поющей и танцующей братией, – волей-неволей пришлось согласиться Антону. – Встал и поехал, когда захотел, ни перед кем не отчитываюсь… но тебя выступления тоже не тяготят, там Мишель уже так все документики облизал, что все равно ты всегда права будешь, даже если совсем не права.

– Не ревнуй, – весело засмеялась Ника. – Сам его услугами пользуешься, если надо, так что…

– Какая ревность, – нарочито удивился романист. – Тебя ревновать – никаких нервов не хватит, Отелло в первый же день знакомства с тобой удавился бы… вечно в окружении мужчин, всегда – в центре их внимания…

– Забыл уточнить, что еще голышом по сцене скачу и на неприличные фотки позирую, – поддержала друга и любовника блондинка. – А вот если я…

– Стоп! – резко перебил её Карев, сбрасывая и без того небольшую скорость и прижимаясь к обочине. – Быстренько распахни окно, проветрить салон надо…

Только тут Ника заметила, что за серой пеленой дождя притаилась у края дороги темно-синяя полицейская машина и оттуда к ним двигается некто громоздкий, похожий на чудовищного инопланетного пришельца из дешевого фильма, в бесформенной плащ-палатке с огромным капюшоном.

Подошедший полицейский откинул капюшон и оказался средних лет мужчиной с живыми, хитрыми глазками и вполне симпатичной, хоть и несколько утомленной дождем и безлюдьем трассы, дружелюбной физиономией. Он низко склонился к предусмотрительно открытому окну автомобиля, намереваясь, видимо, потребовать документы, но, еще не сказав ни слова, натурально расцвел в широкой, радостной улыбке:

– Ох, бесконечное небо! Какие люди! На нашей трассе!!! Госпожа Ника! господин Карев! Вот чего только на дороге не увидишь, хорошая всё ж таки у меня служба, как бы её не ругали…

Не разгибаясь, старательно удерживая в поле зрения прежде всего блондинку, он взял под козырек, но тут же вернулся к исполнению своих обязанностей, уточнив:

– А что ж это вас в такую погоду сюда занесло?.. вот не сидится дома людям… да еще на генеральской машине…

– Какой генеральской? – удивился Антон, подозрительно взглянув на спутницу. – Ты говорила – у соседа-пенсионера попросила…

– А то я у всех своих соседей первым делом их чины выспрашиваю, – ехидно ответила Ника.

– Ладно-ладно, не переживайте, – по-своему понял их размолвку полицейский. – Никандр Савелич просто так, кому попало, свою бы машину не отдал… Вы дальше поаккуратнее, наш пост, считай, последний на трассе, потом верст на сто никого не будет, пустыня в средней полосе, хоть и под дождем…

Он засмеялся своему удачному сравнению и снова взял под козырек:

– Приятно было вас увидеть! Счастливого пути!

– На странной генеральской машине, которую в «лицо» знают постовые дорожные полицейские, два известных, моментально узнаваемых персонажа – лучшей рекламы нашей поездке и не надо, – проворчал Карев, выруливая вновь на покрытую водяной пленкой трассу.

– Не причитай, как над покойником, – чуть нервно посоветовала Ника. – Мы же не в разведку, в тыл врага идем… ну, то есть едем. А почти с инспекционной проверкой, можно сказать – официально, только инкогнито…

– Все равно, по мне – лучше бы без внешней помпы и таких вот пожеланий в дорогу, – отозвался Антон, кивая затылком на оставшегося мокнуть под мелким дождичком полицейского.

…стемнеть – не стемнело, но сумрачный ненастный день как-то незаметно перешел в еще более сумрачный вечер, хотя дождь практически прекратился, когда генеральский автомобиль отставного чиновника подкатил к странному здесь, будто срисованному из детской книжки аккуратненькому альпийскому двухэтажному домику с красной, промокшей черепицей на крыше. На небольшой огороженной ажурным кованым заборчиком стоянке возле дома было пусто, но в дальнем её углу громоздился, бросаясь в глаза, красный, уродливый шкаф маленькой бензоколонки, а внутри самого помещения горел неяркий свет, и слегка подсвеченная вывеска над дверью завлекала – «Кафе Иллюзия».

– Пойдем, перекусим, заодно узнаем, можно ли тут переночевать, – сказал Антон, решительно выбираясь из уютного теплого салона под неприятную холодную морось.

– Не рано готовишься на ночлег? – скептически спросила Ника.

Она выскочила из автомобиля следом, и теперь старательно изображала некое подобие гимнастики, наклоняясь и изгибаясь, как самая настоящая кошка. Казалось, вот-вот, еще секунда и девушка, издав призывное «мяу!» помчится к домашнему уюту и теплу, манящему светом из сказочных окон кафе.

– Я, вообще-то, уже четвертый час за рулем, – отозвался Карев, тоже, но с мужской ленцой разминая мышцы. – По такой погоде – это совсем не шутка, хочется нормально отдохнуть, а не тесниться на заднем сидении авто, стоящим под открытым небом… да и удобств – тоже хочется… а не мокрого кустика и холодного ветра в задницу…

– Вот, что значит – литератор, – завистливо сказала Ника. – Так красиво о теплом сортире больше никто из моих знакомых не мечтает…

Маленькое, красивое крылечко, все в резьбе по дереву, в отличие от окон кафе было освещено лишь отблесками света от вывески, и Карев не без труда нащупал в сгустившемся сумраке холодную медную ручку двери. В лицо сразу же дохнуло совсем не жилым, неуютным, затхлым теплом забытого, редко прибираемого, захламленного старыми газетами и полуразвалившейся мебелью помещения. Но действительность оказалась лучше собственного запаха. За маленьким, вдвоем не развернуться, тамбуром располагался вполне цивилизованный, оформленный «под старину» зальчик, неярко освещенный, совершенно пустой и тихий.

Постояв несколько секунд у дверей в необъяснимом ожидании и наугад выбрав себе столик в дальнем от входа уголке, Антон и Ника прошли к нему и устроились на жестких деревянных стульях с резными, красивыми, но неудобными спинками, и тут же, не успел Карев еще выложить на стол коробку папирос из кармана своей «вечной» кожаной куртки, к ним подошла неизвестно откуда взявшаяся, будто вынырнувшая из подпространственного «тоннеля», официантка в коротком форменном платье с изящно вышитым над верхним маленьким кармашком и отчетливо читаемым именем – Игона, и непонятным набором латинских букв вперемешку с цифрами – чуть ниже. Улыбчивая, совсем еще молодая, стройненькая, но как-то по провинциальному простенькая, со светло-русой косой, перекинутой на грудь и свежим, будто только что умытым, веснушчатым лицом.

– Здравствуйте, люди, – простенько улыбаясь, сказала она, одновременно доставая из кармашка крохотный блокнотик. – Вы к нам просто покушать или будете обедать здесь?

– А чем ваше «покушать» отличается от обеда? Здравствуйте, девушка, – изображая на лице легкую ревность к официантке, уточнила Ника, а Антон, улыбнувшись в ответ, молча и вежливо поклонился, не вставая из-за стола.

– Покушать можно яичницу с ветчиной, сосиски с зеленым горошком, – вежливо и отчетливо, будто и не замечая ревности блондинки, пояснила Игона. – А хороший обед надо готовить и начинать с аперитива.

– Как ты, Карев, насчет начать с аперитива? – игриво подтолкнула Антона в бок Ника. – А потом закусить сосиской?

– А мясо какое-нибудь есть? чтобы недолго готовить? – поинтересовался Антон, вспомнивший, что мясо последний раз он видел больше суток назад, а в том самом фешенебельном ресторане, где их застал начальник Сто восемнадцатой, подавали исключительно дары моря, продукты, конечно, хорошие, аппетитные и питательные, но в глазах романиста мяса вовсе не заменяющие.

– Быстро возможно только готовое, если разогреть в особой микроволновой печи, – продолжила улыбаться официантка. – Если вы немного подождете, то наш повар нажарит для вас специально. У него это получается хорошо.

Была в словах, построении фраз, общем поведении и искренней, казалось бы, улыбке девушки какая-то трудноуловимая странность, но Антон не успел, как следует, об этом подумать, в бок его ткнула, пробивая кожу куртки, рубашку, мышцы и, кажется, доставая до печени холодным, острым кулачком, блондинка:

– Соглашайся, Карев, давай поедим по-человечески перед подвигами, я бы вот тоже от куска хорошо прожаренного мяса с корочкой такой хрустящей не отказалась… А пока мясо ждем, можно и водки выпить для аппетита, и чего-нибудь солененького пожевать на закуску. У вас здесь что есть солененького?

– Грибы, рыжики и маслята, и огурцы соленые и маринованные, рыба разная горячего и холодного копчения, – четко, будто зачитывая меню, начала перечислять Игона. – Помидоры и перец сладкий маринованные, икра черная, зернистая и паюсная, икра красная разных лососевых рыб…

– Опять разорю тебя, Карев, теперь на икру, – задумчиво сказала Ника, делая вид, что пытается вот так, сразу, выбрать что-нибудь из предложенных соблазнительных закусок. – Но сначала все-таки надо определиться с ночлегом, а то с набитым до предела желудком тащиться по буеракам и косогорам, да еще ночью, не очень-то романтично…

Блондинка резко и пытливо взглянула в безмятежные глаза официантки, но та никак не отреагировала, будто разговор о ночлеге прошел мимо её ушей, и Ника с трудом подавила желание пощелкать пальцами перед лицом девушки, проверяя – не впала ли та в ступор. Впрочем, делать этого не пришлось.

– У вас тут есть номера для проезжающих? – прямо спросил Антон, обращаясь к официантке.

Та будто бы напряглась, задержалась с ответом буквально на полсекунды, но теперь ожидающая чего-то подобного блондинка заметила эту непроизвольную задержку.

– Нет, мы не предоставляем таких услуг, – изобразила на лице радостное сожаление услужливая девушка и тут же замолчала, будто выключилась из общего разговора.

– А какая-нибудь гостиница есть поблизости? – с легким раздражением уточнил романист, которому эта беседа тоже начала действовать на нервы.

– Я не могу вам подсказать, – еще более разочарованно, но по-прежнему улыбаясь, сообщила Игона. – Но если вы поедете направо от ближайшего поворота, то можете найти старый поселок. Там живут люди, много людей, не то, что у нас. Вас могут пустить на ночлег, если хорошо заплатить и вести себя смирно.

– Это недалеко? – все-таки решился спросить Антон, хотя предпочел бы просто плюнуть и прекратить ставший бессмысленным разговор.

– Я не знаю единиц измерения, – совсем как школьница, не подготовившаяся к уроку, ответила официантка. – Но вы сказали про мясо – его начинать жарить?