Текст книги "Парадоксы военной истории"

Автор книги: Юрий Коршунов

Соавторы: Николай Волковский,Юрий Каторин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

Чтобы пояснить этот феномен, необходимо вернуться на 40 лет назад в Цусимский пролив. Тогда между берегами Японии и Кореи столкнулись не только два флота, но и две концепции развития бронебойных снарядов. В русском флоте применялись бронебойные снаряды с донным взрывателем, обладавшим довольно малой чувствительностью и значительным замедлением. Такие снаряды пробивали навылет небронированные части кораблей противника, а иногда не взрывались даже и при пробитии брони. Японцы, напротив, применяли тонкостенные «чемоданы», начиненные мощной взрывчаткой – шимозой – и снабженные исключительно чувствительными взрывателями. По воспоминаниям участников боя, те срабатывали даже при попадании в стойки лееров. Однако японцев поджидала другая беда – преждевременные разрывы, в том числе прямо в канале ствола. В ходе Цусимского сражения на флагманском броненосце «Микаса» 2 двенадцатидюймовых снаряда сдетонировали в стволе правого орудия носовой башни. Если в первый раз все обошлось и огонь был продолжен, то около 18 ч на 28-м выстреле орудие разорвало в клочья. При взрыве сместилась крыша башни и на 40 мин вышла из строя соседняя пушка. Аналогичный случай произошел на «Сикисиме» – уже на 11-м выстреле собственный снаряд разнес дульную часть правого орудия носовой башни. Мало того, после боя японцы утверждали, что русские снаряды срезали стволы трех из четырех 203-мм пушек главного калибра тяжелого крейсера «Ниссин». Вероятность такого события крайне ничтожна, и, действительно, английские специалисты при обследовании обнаружили, что это тоже результат действия японских взрывателей.

В результате анализа итогов боя участники Русско-японской войны сделали прямо противоположные выводы: в России разработали снаряд, весьма похожий на японский, но с более надежным взрывателем, а японцы отказались от опасных для собственных пушек лиддитных снарядов (во всяком случае, для орудий главного калибра). В конце концов, японское командование почти полностью обесценило свою артиллерию, оставив на всех крупных кораблях единственный тип снаряда для надводных целей – бронебойный, снабдив его, к тому же, взрывателем с огромным замедлением (около 0,1 с). Расчет строился на недолетах, при которых снаряды на средней дистанции могли поразить корпус противника ниже броневого пояса. Однако на деле этот расчет ни разу не оправдался. Зато американские конвойные авианосцы и эсминцы в бою у острова Самар уцелели, буквально пропустив через свои слабые корпуса невзрывающиеся снаряды в количестве, при других условиях достаточном для потопления средних размеров линкора.

Теперь осталось ответить только на самый главный вопрос: «Почему Курита повернул обратно, не заходя в залив Лейте?» Этот вопрос многократно повторялся и на него давалось много ответов. Он вызывает больше споров, чем согласия, и сомнительно, что когда-либо будет достигнуто полное единодушие при ответе на него. Вице-адмирал Курита утверждал, что он был готов потерять половину кораблей своего соединения, для того чтобы выполнить задачу. К полудню 25 октября за три дня боев он потерял один линкор из пяти, из десяти тяжелых крейсеров пять вышли из строя, а три поврежденных были отправлены в базы. Имея более половины первоначального состава соединения, Курита все еще обладал очень значительными силами и был в состоянии их использовать.

Как и предполагалось планом операции, соединение вицеадмирала Озава отвлекло мощный 3-й флот за пределы возможности нанесения им ударов по объектам в районе острова Лейте. Ситуация была даже много лучше, чем планировало японское командование, поскольку никто не мог предусмотреть, что при уничтожении южного соединения вице-адмирала Ниссимура в проливе Суригао надводные силы 7-го флота почти полностью израсходуют торпеды, боеприпасы и топливо. Таким образом, два отвлекающих маневра закончились блестящим успехом, правда, при этом произошло почти полное уничтожение японских отвлекающих соединений, но цена этой жертвы была заранее учтена. Четко выполнял план и сам Курита. Форсируя узкие проливы в течение трех суток почти под непрерывными атаками подводных лодок и авиации, японский адмирал упорно пробивался к цели и через 2 ч мог бы достигнуть ее, но неожиданно отвернул.

Наверняка, пересмотр всего плана операции, произведенный в последнюю минуту, явился результатом утренних атак. Курита был убежден, об этом ясно свидетельствует фраза из его отчета о боевых действиях, что «американские приготовления перехвата наших сил были завершены, в то время как мы не могли выявить фактическую обстановку в заливе Лейте». Он также заявил: «Я боялся, что мы попадем в западню, если будем продолжать выполнение задачи. Результаты нашего артиллерийского огня по надводным и воздушным целям в течение дня привели меня к глубокому убеждению в слабости моих сил и безрезультатности прорыва в залив Лейте, где они подверглись бы еще более мощным ударам авиации».

Этот пессимизм в значительной степени был обусловлен серьезными неудачами японской связи и разведки. Курита, например, ничего не знал о результатах действий северного и южного соединений, от которых в основном зависел успех сил, находившихся под его командованием. В момент, когда было принято решение отходить на север, Курита имел лишь отрывочную информацию как о судьбе других японских соединений, так и о положении американских корабельных группировок. Хотя вице-адмирал Озава, вопреки своим ожиданиям, добился выдающегося успеха в отвлечении сил 3-го флота, он не имел возможности информировать Курита или Токио об успешном выполнении своей задачи, поэтому хорошо задуманный отвлекающий маневр, который завершился принесением в жертву японских авианосцев, в значительной степени оказался напрасным только потому, что Курита ничего не знал об этом успехе. Японский вицеадмирал даже сказал: «Неуспех всей операции в целом был обусловлен плохой связью». Характерным признаком полного отсутствия взаимодействия является то, что Курита совершенно не был информирован о планах командующего морской авиацией берегового базирования начать использовать пилотов-смертников вместе с флотом в районе залива Лейте.

Однако даже приняв во внимание все эти соображения, нельзя все-таки полностью объяснить странные маневры японцев в районе острова Самар после выхода из боя с американскими эскортными авианосцами. Многочисленность то принимаемых, то отменяемых альтернативных планов, изменение задач в последнюю минуту, колебания в намерениях, замешательство и неразбериха—все это свидетельствует об общем ослаблении способности к быстрой оценке обстановки, которое означает провал военного человека как профессионала, но в то же время является, очевидно, показателем чего-то большего, чем просто провал. Похоже, «железный» Курита психологически сломался от действительно нечеловеческой нагрузки последних дней.

Яркий пример такого «облома» приводит в своих мемуарах известный российский оружейник А. Н. Федоров. В 1915 году в составе русской военной миссии он следовал в Англию на британском вспомогательном крейсере, гигантском судне водоизмещением 23 000 т. В горле Белого моря корабль наскочил на немецкую мину, взрыв которой оторвал кораблю носовую часть. Началась паника, почти весь экипаж и пассажиры покинули судно на шлюпках. Только невероятная выдержка и смелость капитана заставили людей вернуться на борт и начать аварийно-спасательные работы. Через три дня судно было отбуксировано в безопасное место. Все члены миссии во главе с адмиралом Русиным с искренним восторгом и уважением пожали руку отважному капитану. И вдруг этот храбрый человек с железными нервами, который все эти дни отдавал приказы спокойным голосом и с бесстрастным лицом, сказал: «Теперь, когда судно в безопасности, я могу позаботиться о себе». Разрыдался и убежал в свою каюту.

В заключение хотелось бы привести, на наш взгляд, очень правильные слова американского историка К. В. Вудварда: «Легко и не очень милосердно осуждать побежденного и можно совершить ошибку, буквально принимая сделанные по памяти попытки пожилого адмирала, стремившегося объяснить причины своего поражения. Будет только справедливо вспомнить, что во время событий у острова Самар Курита и его корабли в течение трех суток подвергались сильным атакам. В первый день его флагманский крейсер потопила подводная лодка, а адмирала выловил из воды эскадренный миноносец – далеко не благоприятное начало. На второй день он стал свидетелем уничтожения нашими самолетами одного из двух наиболее мощных линейных кораблей мира. На третий день слабость связи и разведки привела к нарушению взаимодействия соединений флота, а от этого в первую очередь зависело выполнение задачи Курита. К тому времени нервное напряжение и усталость начали сказываться на японских адмиралах так же, как и на любом другом человеке. А наши атаки все продолжались и продолжались с неослабевающей силой» (Woodward. С. V. The Battel for Leyte Galf. New York, 1947. – 88 p). Опять, как и в случае с «Адмиралом графом Шпее», на первое место вышел «человеческий фактор».

Плавучие бомбы

С появлением взрывчатых веществ их разрушительное действие нашло самое широкое применение в военном деле. На суше они вначале использовались при штурме крепостей. Например, в 1552 году Казань была осаждена Иваном Грозным и отрезана от источников воды, ибо реку Казанку отвели от города. Между тем татары не подавали никаких признаков того, что они сколько-нибудь страдают от жажды. От пленных выпытали, что имеется скрытый подземный ключ, а к нему тайный ход, – здесь жители и брали воду. Царь, по совету наемного немецкого инженера (розмысла, как говорили тогда), приказал подвести под тайник подкоп, заложить 11 восьмипудовых бочек с порохом (около 1,5 т) и взорвать его. 4 сентября 1552 года взрыв был произведен. О его последствиях знаменитый русский историк С. М. Соловьев писал так: «Тайник взлетел на воздух вместе с казанцами, шедшими за водой, поднялась на воздух часть стены, и множество жителей города было перебито камнями и бревнами, падающими с огромной высоты». Через некоторое время под руководством того же немца были сделаны еще два подкопа под стены. Успешные взрывы были произведены 1 октября, войска пошли на штурм через образовавшиеся бреши, и Казань была взята. Эту сцену, выполненную с соблюдением почти всех деталей и участием тысяч миниатюрных фигурок, можно увидеть на превосходном макете, установленном в Музее артиллерии, инженерных войск и войск связи Санкт-Петербурга.

Применение взрывчатых веществ в полевом сражении было крайне затруднено, ибо порох давал более-менее сильный взрыв только тогда, когда был в достаточно большом количестве, а с тяжелыми бочками очень трудно обращаться. Совсем другое дело, когда война шла на море: ибо пороха загрузить на корабль можно было очень и очень много. В этом небольшом повествовании мы расскажем о некоторых наиболее известных морских взрывах.

Если вам, уважаемый читатель, посчастливилось побывать в Чесменском зале Петергофского Большого дворца, то наверняка ваше внимание привлекла картина «Взрыв турецкого корабля». Зрелище, изображенное на этом полотне, действительно впечатляет: огненный гриб, выросший вместо судна, очень напоминает рисунок атомного взрыва из учебника по гражданской обороне. Интересно отметить, что рисунок был сделан с натуры. Художнику никак не удавалось достоверно изобразить этот специфический процесс, тогда, по приказу Екатерины II, бочками с порохом начинили отслуживший свой срок военный корабль и взорвали его на глазах потрясенного живописца.

Военно-морская история знает многие случаи, когда такая же участь выпадала на долю действующих боевых кораблей. Впрочем, известны и многочисленные случаи с транспортными судами. В частности, 12 августа 1876 года вблизи мыса Финистерре раздался чудовищной силы взрыв, переполошивший все окрестности. По многочисленным обломкам и предметам, выброшенным на берег, установили, что взорвался парусник «Грейт Куинсленд» (1794 т). Этот великолепный корабль шел под командой капитана Холдена из Лондона в Мельбурн. На борту, помимо экипажа, находились 569 пассажиров. Спасенных не было... Выяснилось, что судно перевозило большую партию пороха черного и патентованного. Недаром даже намек на возможность взрыва крюйт-камеры вызывал страшную панику. Например, прославленный кораблестроитель академик А. Н. Крылов любил вспоминать один очень забавный случай: «В 1882 году я плавал, будучи в Морском училище, на корвете «Боярин». Наш отряд стоял на якоре на Ревельском рейде, там же стоял учебно-артиллерийский отряд, в котором была броненосная батарея «Первенец». Вдруг мы видим, что с нее лавиной прыгают в воду одетые матросы. Причем вначале матрос выкинет из пушечного порта фуражку, затем прыгнет за борт и плывет прочь от своего корабля. Сперва не поняли, думали – какое-то странное, небывалое учение. Что же оказалось? Испортилась у одного из котлов отводная труба, ее временно заменили шлангом, который вывели в ближайший пушечный порт. Однако шланг выскользнул и стал со свистом извиваться на палубе. Какой-то мудрец из новобранцев заорал диким голосом: «Братцы, сейчас крюйт-камера лопнет!», бросил за борт фуражку, а за ней и сам выскочил в воду. И стали за ним, как бараны, бросаться за борт множество других новобранцев, и каждый, перед тем, как прыгнуть, снимает и кидает фуражку». Однако даже на крупном корабле запаса пороха хватало только на то, чтобы при взрыве разнести само судно и, только при очень удачном раскладе – пару соседних. Одно из немногих исключений составляет знаменитое Чесменское сражение, но возможность для такой блестящей победы (одной из самых лучших по критерию «стоимость – эффективность» за всю долгую историю войн на море) дали сами турки. Загнать в тесную гавань столько кораблей и поставить их борт к борту – глупость, граничащая с полным идиотизмом. Именно после этой баталии на Руси дурака еще долго называли турком. Более серьезные последствия наступали, когда из корабля намеренно делали плавучую мину.

В 1585 году испанский герцог Парма осадил Антверпен. Чтобы отрезать сообщение города с морем, он решил построить через реку Шельда мост. Задача была очень непростая, ибо ширина реки в этом месте составляла 2200 м, а максимальная глубина – 22 м. Однако под руководством двух опытных итальянских инженеров, Батиста Плато и Проперцио Барочно, менее чем в годичный срок был построен деревянный мост. Его смонтировали на сваях и укрепили прочными деревянными блокгаузами, оснащенными мощной артиллерией и пуленепробиваемыми брустверами. В городе, лишенном снабжения с моря, возникла угроза голода. Голландцы несколько раз пытались поджечь мост, спуская на него по течению реки горящие плоты и мелкие суда, но брандеры легко перехватывались испанцами. Вместе с тем, в Антверпене тоже был искусный итальянский инженер Джиамбелли, родом из Мантуи. Любопытно, что он за несколько лет перед тем предлагал свои услуги испанцам, но просимый гонорар показался королю чрезмерным и ему было отказано. Тогда обиженный искатель приключений, из принципа, поступил на службу к восставшим голландцам.

Для прорыва блокады Джиамбелли предложил построить два «адских брандера», для чего использовать самые большие суда – «Удачу» в 70 т и «Надежду» в 80 т – из имеющихся в распоряжении горожан. На каждом из них устроили прочный со стенами и сводами в шесть футов (183 см) толщиной каменный погреб. В эти погреба было заложено по 7000 английских фунтов (3500 кг) черного пороху, а поверх и по сторонам этих своеобразных крюйт-камер навалены булыжники, старые цепи, железный лом, бревна и т. п. Над основной палубой сделали легкую надстройку, загруженную щепой, дровами, смоляной паклей, чтобы придать судам вид обычных брандеров. Сооружение на судах этих своего рода блокгаузов говорит о том, что Джиамбелли был действительно знаток своего дела, поскольку черный порох, представляющий собой механическую смесь трех веществ, а не их химическое соединение, не обращается в газ мгновенно, а горит с поверхности каждого зерна, причем скорость горения прямо пропорциональна давлению. Таким образом, действие пороха тем эффективнее, чем прочнее оболочка заряда. Поэтому, если бы голландцы просто положили порох в трюм брандера или ограничились деревянным коробом, то получили бы сравнительно ничтожный эффект. Для производства взрыва на «Удаче» из погреба был выведен длинный фитиль, а на «Надежде» в самом погребе был помещен своеобразный часовой механизм (именно после этого случая и появилось название «адская машинка»), для изготовления которого Джиамбелли пожертвовал собственный будильник. Однако будильник вместо того, чтобы звонить, приводил в действие запальный механизм из кремней и огнив, окруженных пороховой мякотью. Учитывая, какой редкостью были по тем временам даже простые карманные часы, можно только удивиться такой расточительности инженера. Но эта жертва оказалась ненапрасной.

В ночь на 4 апреля 1585 года вниз по течению Шельды было пущено тридцать обыкновенных горящих брандеров, а с ними и два «адских», которые внешне отличались от остальных только большими размерами. Для отражения столь массированной атаки на мосту собралось множество солдат во главе с самим герцогом Парма. Все более легкие брандеры были успешно перехвачены и либо отбуксированы к берегу, либо потоплены. Более массивные и прочные «Надежда» и «Удача», несмотря на все усилия испанцев, достигли моста, под которым и застряли. Их начали спешно тушить, при этом на «Удаче» заметили горящий фитиль, который тотчас уничтожили. Однако присутствие часового механизма на «Надежде» обнаружено не было. Вскоре раздался действительно адский взрыв, который, по воспоминаниям современников, был слышен по всей Западной Фландрии, т. е. километров на 80. Последствия его были поистине ужасны: мост разрушен на протяжении 700 м, более 800 испанцев убито, несколько тысяч ранено падающими сверху булыжниками, обломками камня, железа и дерева. Даже сам герцог Парма был тяжело контужен бревном. Поднятая взрывом 10-метровая придонная волна перекинулась через береговые дамбы и затопила прилегающие поля и луга. Впрочем, смелый и энергичный герцог даже после такого коварного удара не пал духом. Немного отлежавшись, он привел в порядок свою армию, вновь восстановил мост, и Антверпен был все-таки взят. Какая участь постигла при этом итальянского инженера, история, к сожалению, умалчивает. Будем надеяться, что он не разделил судьбу не только великого математика, но и превосходного военного инженера Архимеда, зверски убитого римлянами сразу после падения Сиракуз.

Однако в военную историю упомянутый взрыв вошел не только потому, что принес огромный ущерб противнику. Кроме упомянутых прямых последствий, он имел еще несравненно более важные косвенные последствия: команды испанских военных судов в каждом брандере стали видеть «адский» и впадали в панику. В 1587 году король Филипп II снарядил «Непобедимую армаду» из 130 кораблей, вооруженных 2431 орудием, и множества гребных судов, посадил на них 19 197 человек десантных войск и отправил завоевывать Англию. Однако десант не удался, и испанцы отошли к берегам Фландрии на соединение с герцогом Парма. В воскресенье, 31 июля 1588 года испанский флот стоял, расцвеченный флагами, на открытом рейде у Кале. В ночь с юга показались горящие английские брандеры, пущенные по ветру. На «Армаде» началась невообразимая паника, суда рубили якорные канаты, ставили паруса, сваливались между собой и бежали по ветру вдоль фландрского побережья на север, не обращая внимания на команды и сигналы адмирала. В общем, зрелище очень напоминало то, что пришлось наблюдать академику Крылову спустя четыре века. Плавание в этом районе очень затруднено из-за обилия мелей, на которых многие суда и погибли. Ни один из брандеров цели не достиг, ни одно судно не пострадало от огня, всех незваных пришельцев раскидало по берегу, где они тихо догорели без всяких взрывов. Тем не менее это было началом окончательной гибели «Армады», из которой, в конечном счете, на родину вернулись лишь 21 большой и 21 малый корабли.

Еще более страшные последствия возникали, когда вместо черного пороха стали применяться бризантные взрывчатые вещества, которые при взрыве обращаются в газ практически мгновенно, поэтому их эффект не зависит от толщины оболочки заряда. Но, как это ни покажется парадоксальным на этом этапе, самые сильные за всю историю войн на море взрывы произошли не от диверсий или применения противником брандеров, а при случайных авариях собственных торговых судов.

Вечером 5 декабря 1917 года французский пароход «Монблан» под командованием капитана Айма Ле Мендэка прибыл из Нью-Йорка на внешний рейд Галифакса. Однако в гавань его не пустили: с охранявшей рейд канонерки просигналили приказ отдать якорь и дожидаться утра. Несмотря на столь звучное название, это был ничем не примечательный грузовой пароход, типичное клепаное судно с четырьмя трюмами, деревянным мостиком, двумя мачтами и тонкой высокой трубой. Тоннаж «Монблана» составлял 3121 т, длина равнялась 97,5 м, ширина – 13,6, осадка – 4,5 м. Построили его на английской верфи Рейлтона Диксона в 1899 году. Перед самым началом Первой мировой войны пароход купила французская судоходная компания «Женераль Трансатлантик». По требованию командования ВМС, которое в военное время имело право распоряжаться всем торговым флотом страны, владельцы слегка подлатали судно, установили на его баке 105-мм пушку и покрасили в шаровый цвет. Так «Монблан» стал вспомогательным транспортом ВМФ Франции.

Тем же вечером, 5 декабря 1917 года, в гавани Галифакса всего в 6 милях стоял, готовый выйти в море, норвежский пароход «Имо». Он был немного больше «Монблана» и длиннее. Его спустили на воду в 1889 году в Ирландии со стапеля фирмы «Харланд энд Волф». Капитан Хаакан Фром немного не успел вывести судно из гавани, поскольку из-за ошибки портовой команды на 3 ч опоздала баржа с углем. Когда завершилась погрузка, то на залив спустились сумерки и боновые ворота противолодочного заграждения были уже закрыты. Расстроенный норвежец проклинал нерасторопность канадцев. Его успокаивало лишь то, что лоцман был уже на борту и с рассветом можно было без задержки выйти в море. Если бы жители Галифакса знали, к каким страшным последствиям приведет эта небрежность, то, наверное, заранее линчевали балбесов с угольного склада...

Когда «Монблан» 25 ноября 1917 года прибыл в Нью-Йорк, то моряки сразу поняли, что им предстоит необычный рейс: вместо приема партии груза на его борт поднялась бригада плотников. День и ночь они обшивали трюмы толстыми досками, при этом не было забито ни одного железного гвоздя – все медные. Через два дня пароход начали грузить, и смутные опасения французов оправдались с избытком. Капитану приказали погасить топки котлов, а у команды отобрали все спички, сигареты и трубки. Четыре трюма заполнили бочками с жидкой и сухой пикриновой кислотой. Твиндеки третьего и четвертого трюмов забили ящиками с тринитротолуолом (ТНТ), рядом уложили ящики с пороховым хлопком. И в заключение на палубе разместили бочки с бензолом – новым топливом для танков и бронемашин. Всего «Монблан» принял на борт 2300 т пикриновой кислоты, 200 т ТНТ и 10 т порохового хлопка. Порт назначения для этого страшного груза – Бордо. Второй удар ждал капитана в кабинете начальника Управления британского флота в Нью-Йорке: ему сообщили, что «Монблан» не войдет в состав конвоя, комплектующегося в гавани. Данный конвой состоял из судов, имеющих скорость не менее 13 узлов, а старый французский пароход давал от силы 9,5 узла. Ле Мендэку приказали следовать в Галифакс и ждать там формирования другого более тихоходного конвоя.

Наступило утро 6 декабря 1917 года, оставшееся в памяти жителей Канады как один из самых черных дней в ее истории. Оно выдалось на редкость ясным, но морозным. В 7 ч 00 мин со сторожевой канонерской лодки на «Монблан» просигналили: «Следуйте в гавань Бедфорд, где ждите дальнейших указаний военных властей». Капитан Ле Мендэк приказал поднимать якорь, лоцман дал команду: «Средний вперед». Капитан перевел ее на французский язык, и судно двинулось по фарватеру. В это же время в гавани разводил пары «Имо», который снялся с якоря в 8 ч 10 мин. Лоцман уверенно повел пароход между стоящими на рейде судами. Когда «Имо» подошел к проливу Тэ-Нарроус, ход был увеличен до 7 узлов. Войдя в пролив, норвежцы заметили впереди по курсу американский грузовой пароход и решили его обогнать, для чего перешли на встречную полосу фарватера.

В это время «Монблан» со скоростью 4 узла (Адмиралтейство ограничивало скорость движения судов в гавани 5 узлами) приближался к боновому заграждению с противолодочными сетями. На сигнальной мачте был поднят знак, что проход разрешен. «Монблан» вошел в проход, открытый буксиром, который отодвинул плавучую секцию бона. До гавани остался самый легкий отрезок пути. Внезапно Ле Мэндок заметил «Имо», вышедший из излучины пролива. До встречного судна было примерно три четверти мили. Оно шло курсом, который пересекал курс французов, и явно не собиралось уходить на свою сторону фарватера. «Монблан» дал один короткий гудок, означавший, что судно меняет курс вправо. Помня о своем грузе, капитан решил в целях предосторожности еще больше отвести свой пароход, кроме того, он снизил скорость до минимума. Не успели еще стихнуть звуки гудка, как «Имо», в нарушение всех международных правил, дал два коротких гудка, что означало: «Я изменил свой курс влево». Лоцман и капитан «Монблана» были уверены, что встречное судно возьмет вправо и приблизится к средней линии фарватера, то есть поступит в полном соответствие с требованиями Правил, поэтому такой «нестандартный» маневр поставил их в сложное положение. У Ле Мендэка теперь остался только один выход, чтобы избежать столкновения, – отвернуть влево и пропустить «Имо» по правому борту. После команды рулевому: «Лево руля! », «Монблан» медленно отвернул, и оба парохода оказались параллельно друг другу правыми бортами на расстоянии 15 м. Казалось, опасность столкновения миновала. Но тут произошло непредвиденное: «Имо» дал три коротких гудка, давая понять, что его машина пущена на задний ход. Однако руль норвежца был положен на левый борт и при движении кормой вперед его нос стало заводить вправо – прямо в борт «Монблана». Спустя несколько секунд «Имо» с силой ткнулся в бок французского корабля, удар пришелся в район первого трюма. Экипаж «Монблана» застыл на месте от ужаса, их лица были белы, а по спинам, несмотря на мороз, струился холодный пот. Только они и командование морского штаба в Галифаксе знали о той секретной партии груза, которая была на борту.

Когда суда столкнулись, форштевень «Имо», разворотив борт, на 3 м вошел в глубь трюма. От удара несколько бочек с бензолом, закрепленных на носовой палубе, оказались вскрытыми, и их содержимое потекло по настилу. Поскольку машина норвежца работала на задний ход, то его нос со скрежетом и снопом искр от трения металла выдернулся из пробоины. Разлившийся бензол вспыхнул, и бак «Монблана» охватило пламя. Столб черного дыма поднялся на высоту более 100 м. Гигантский костер разгорался с каждой минутой, от нагрева начали рваться и другие бочки с бензолом. Погасить огонь с помощью огнетушителей команда не смогла Попытка затопить судно, открыв кингстоны, оказалась безуспешной: насквозь проржавевшие клапаны для приема забортной воды никак не хотели открываться. Видя, что пожар не погасить, матросы и кочегары, сбивая друг друга, бросились на спардек и начали спускать шлюпки. Лоцман предложил вначале развернуть судно в сторону открытого моря и дать ход, а затем посадить команду на шлюпки, но ситуация уже вышла из-под контроля. Когда капитан скомандовал: «Покинуть судно! », то и без его приказа обе шлюпки уже стояли возле борта у штормтрапа. Лоцман с Ле Мендэком пересели в них, и матросы с диким неистовством навалились на весла. На одном дыхании пролетев милю, команда парохода высадилась на берег и залегла в лесу. Брошенный на произвол судьбы горящий «Монблан» – этот исполинский брандер, подхваченный течением, стал дрейфовать прямо на пирс N 6 Ричмонда.

На набережных города собрались толпы народа. Сотни людей выглядывали из окон или теснились на крышах домов. Зеваки – неотъемлемая принадлежность всех времен и народов, а пропустить такое зрелище не смог почти никто: ведь пароходы горят не так уж часто. С бронепалубного крейсера «Хайфлайер» (5880 т, одиннадцать 152-мм орудий, скорость 20 узлов), который прибыл в Галифакс еще 1 декабря, а теперь стоял на фарватере недалеко от места катастрофы, заметили, что команда покинула судно. Командир корабля немедленно послал к «Монблану» вельбот, чтобы закрепить на корме парохода буксир и оттащить горящее судно, иначе оно могло поджечь пирс. Команда вельбота, которая даже не подозревала о дьявольском грузе, четко выполнила задачу: закрепила трос и передала его конец на буксирный пароход «Стелла Марис». Еще каких-нибудь полчаса, и судьба Галифакса была бы совсем иной. Его жители просто услышали бы со стороны океана звук сильнейшего взрыва. Но госпожа Удача явно не была в тот день доброй для канадцев. «Монблан» взорвался в тот момент, когда буксир натянул трос и начал оттаскивать горящее судно в море. Часы на башне ратуши показывали 9 ч 6 мин.

Многие солидные специалисты-пиротехники утверждают, что до появления ядерного оружия это был самый сильный взрыв, который знало человечество. Смертельный груз «Монблана», размещенный в его чреве, сдетонировал почти мгновенно. Пароход разлетелся на сотни тысяч обломков. Стальной кусок шпангоута «Монблана» весом более 100 кг нашли в лесу в 12 милях от города. Веретено якоря, которое весило более полтонны, перелетело через пролив и упало в лесу в 2 милях от места взрыва. Четырехдюймовая пушка, которая стояла на баке злополучного транспорта,

Английский крейсер «Хайфлайер»

 оказалась на дне озера Албро, расположенного в миле от города. Все каменные здания (не говоря уж о деревянных), стоящие по обе стороны пролива, были полностью снесены. На всех домах в радиусе 500 м были сорваны крыши. Телеграфные столбы поломаны словно спички, сотни деревьев вырваны с корнем, железнодорожные мосты обрушились, рухнули водонапорные башни и заводские трубы. Были разрушены три школы: из 500 учеников живыми осталось только 11. Больше всего жертв отмечалось на заводах и фабриках. Например, на текстильной фабрике погибла вся смена, а на литейном заводе, который стоял недалеко от пирса № 6, из 175 человек, получив тяжелые травмы, спаслись только 6. Погибло несколько сотен рабочих, собравшихся на крыше сахарного завода, чтобы полюбоваться пожаром «Монблана». Огромное число жертв как раз и объясняют тем, что когда загорелся пароход, люди стали собираться на набережной, чтобы посмотреть на это зрелище. Те, кто был в это время дома, тоже смотрел на пожар из окон, с балконов и крыш. По официальным данным канадской печати, были убиты 1963 человека, более 2000 пропали без вести, около 9000 получили ранения и увечья, почти 500 частично или полностью лишились зрения от разлетевшихся оконных стекол, 25 000 – остались без крова.