Текст книги "Мы вместе были в бою"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Вдруг Мария тревожно шепнула:
– Ян!
– Вижу, – тотчас же откликнулся Пахол.
На перекрестке стоял патруль. Два солдата с автоматами на животах, широко расставив ноги, глядели по сторонам.
Этот первый патруль, конечно, был самый опасный. Если что-нибудь в маскировке или документах Пахола и Марии покажется подозрительным, они сразу же попадутся. Может быть, движение по этой дороге вообще запрещено? Может быть, для жителей горных селений есть специальный маршрут?
Они шли, не замедляя шага, прямо к патрульным. Те уже заметили их. С каждым шагом бегство становилось менее возможным.
Вероятно, патруль заинтересуется их личностями. Достаточно ли будет того, что Мария, девушка из горного села, идет в город на базар совсем без документов?
До патруля осталось шагов десять. Солдаты стояли все так же неподвижно, широко расставив ноги, и глядели на Пахола и Марию. Пахол сильнее обычного ковылял – он казался совсем калекой.
Наконец они поравнялись с патрулем. Один солдат был приземистым, с водянистыми глазами и пушистыми рыжими усами. Другой был стройным, черноволосым, с зелеными глазами. Мария смотрела прямо в глаза черноволосому, Пахол – рыжему.
Патрульные стояли неподвижно, как памятники, только глаза их вращались в орбитах, следуя за Пахолом и Марией. Взгляды их были испытующими, но казались ленивыми. Мария потупилась: ведь девушке зазорно глядеть в глаза мужчине! Пахол, наоборот, изо всех сил «пожирал глазами начальство».
Они прошли, и широкий рукав Марииной сорочки почти коснулся локтя зеленоглазого.
Не оглядываясь, прошли еще несколько шагов. Солдаты по-прежнему стояли неподвижно.
Только пройдя с полквартала, Мария оглянулась: ведь девушке, пройдя, можно оглянуться на стройного зеленоглазого солдата? Она увидела две спины в серых мундирах.
Мария искоса взглянула на Пахола. На его щеках пылал багровый румянец. Пахол почувствовал ее взгляд, но все так же пристально глядел себе под ноги.
Под ногами на сером полотне шоссе блестели капли – они становились все больше и встречались чаще. Машин прошло много, и заправлялись они где-то здесь, поблизости.
Солнце садилось. Его уже скрыли высокие деревья городских садов.
Пахол спросил:
– Когда следы нас приведут к цели, мы пройдем мимо, не останавливаясь, не правда ли, товарищ Мария?
– Да.
Неужели они так просто, совсем случайно, только благодаря проницательности Пахола, сразу напали на след?
Невыразимое волнение охватило Марию, и она не могла его превозмочь. Так бывало с ней всегда: она шла на операцию совершенно спокойно и весело, но когда приближалась решительная минута, ею овладевало это непреодолимое волнение. Потом, в минуту выполнения задания, какая бы ни угрожала опасность – к ней вновь возвращалось обычное спокойствие и уже не покидало ее. То было особое спокойствие – спокойствие боя, смертельной опасности, которого не узнаешь в мирной жизни.
Пахол шел как бы понурившись, глаза его не отрывались от жирных пятен на дороге. Вот он увидел широко расплывшееся пятно, и брови его поднялись, размеры пятна свидетельствовали о том, что машина здесь остановилась. Быть может, она была вообще неисправна, а не только что заправлена поблизости, и водитель заметил утечку бензина? Тогда догадка Пахола никуда не приведет их.
Нет, дальше капли и пятна были такие же: машина просто остановилась.
Теперь они перешли на тротуар. Но и там они не отрывали глаз от капель на шоссе.
Город жил нормальной жизнью, – если можно назвать нормальным военный быт. По улицам иногда проезжали воинские машины. На тротуарах небольшими группами, по два-три человека, шли в разных направлениях офицеры. У подъезда одного дома, где стояли часовые, остановился мотоцикл, – здесь, очевидно, разместился какой-то штаб. Дверь в кафе на углу была открыта, там играл аккордеонист, подпевая фальцетом тирольскую песню. Офицеры за столиками пили пиво из каменных кружек, а перед некоторыми из них стояли большие графины с белым вином и маленькие сифоны с сельтерской. Фронт проходил по Карпатской Верховине, бои шли на перевалах, где за двести, где за сто, а кое-где и за пятьдесят километров, но это были километры гор, ущелий и непроходимых чащ, и армейские тылы чувствовали себя в полной безопасности.
Пахол осторожно потянул Марию за рукав. Но Мария и сама увидела: следы сворачивали с дороги в боковую улочку. Она вела к железной дороге, проходившей по окраине города.
Не глядя друг на друга, они свернули на эту улицу.
– Мы уже возвращаемся с базара, если что… – тихо сказал Пахол. – Базар на той стороне.
Мария кивнула головой.
Улица была вымощена булыжником, и теперь пятна попадались реже, только там, где бензин капал на камень. Потом мостовая кончилась, начался пустырь. И следы затерялись в песке.
Итак, все ни к чему…
У Марии даже голова закружилась – разочарование было слишком внезапным. Но, не подав вида, она сказала:
– Все равно, идем дальше… Останавливаться нельзя, это может вызвать подозрение.
Они двинулись через пустырь. Немного поодаль, среди пустыря, стояла небольшая усадьба.
Из-за нее появилась машина – в ней сидел только солдат-водитель. Машина проехала мимо, покачиваясь на ухабах и выбоинах, и скрылась за углом. Пахол и Мария жадно посмотрели ей вслед: нет, после нее не осталось жирных следов на песке.
Пахол грустно произнес:
– Тут поблизости, около железной дороги, находятся городские цистерны. Мне приходилось не раз ездить сюда, когда не действовали заправочные колонки. С вашего позволения, мы можем туда пройти. Но, конечно, танковая армия там не базируется: этот пункт, наверно, давно уже засечен нашей авиацией.
Мария не отвечала, и они обошли усадьбу. Дальше, за пустырем, была уже долина Латорицы, а на другой стороне только выселки и огороды. Решение надо принять безотлагательно: опасно без цели слоняться на окраине. По-видимому, надо итти на базар и оттуда начинать поиски. А может быть, лучше направиться к дому Пахола и расспросить у его родных, где может быть бензохранилище.
Вдруг Пахол схватил Марию за локоть. Рука его дрожала.
– Не поворачивайте головы, только взгляните направо!
Мария скосила глаза.
Прямо на пустыре, на самом берегу Латорицы, в тени огромных густолиственных деревьев длинной цепью выстроились громадные автоцистерны.
– Четырнадцать… – прошептал Пахол.
Цистерны не были замаскированы с боков, только сверху их прикрывала листва от зорких глаз воздушных разведчиков. Либо гитлеровцы были совсем беззаботны, либо база горючего остановилась тут на марше, на короткий отдых, и вот-вот должна была сняться с места. Около цистерн прохаживались взад и вперед три или четыре солдата. В стороне, под кустами, над самым спуском к реке, стояла небольшая палатка.
Даже отсюда, за добрые пятьдесят метров, можно было заметить большие жирные пятна на земле под кранами цистерн: заправка велась недавно и очень неаккуратно. Достаточно бросить зажженную спичку – и все четырнадцать цистерн мгновенно запылают…
Это было так просто и так реально – всего лишь ценой собственной жизни, – что у Марии даже перехватило дыхание.
Но они прошли дальше по тропе вдоль пустыря, ни разу не оглянувшись. Только Пахол стер рукавом внезапный пот со лба.
На улице они остановились, и Мария впервые взглянула на Пахола. Лицо его позеленело, усики вздрагивали.
– Ян, – сказала Мария, – мы, кажется, нашли.
– Да.
– Нам незачем идти на базар.
– Да.
– Лучше всего до наступления темноты где-нибудь укрыться.
– И я так думаю.
– Сейчас пройдем прямо к вам…
Пахол вздохнул и шепотом ответил:
– Слушаюсь.
– И расспросим ваших.
– Хорошо.
– Если другой базы нет, надо уничтожить эту. И вообще ее надо уничтожить во всех случаях. Об этом мы дадим знать нашим.
Марию вдруг охватила тревога. А что, если тем временем база двинется дальше? Не похоже, чтобы она здесь собиралась задерживаться.
– Что вы думаете об этом, Ян?
– Думаю, что вы рассудили правильно: мы должны сделать это сами. База, вероятно, еще ночью тронется в путь, тогда ищи ее…
– Мы пойдем к вам, Ян, и обсудим, как лучше это сделать.
– Тогда, с вашего позволения…
Пахол пошел вперед.
Они свернули на другую улицу, потом пересекли широкий проспект. Спускались сумерки, улицы опустели. Марии и Пахолу было известно от прибывших из Мукачева партизан, что ходить по городу гражданам разрешалось лишь до захода солнца.
Надо было спешить. Мария поглядывала на Пахола: ноги его ступали как-то нетвердо, спина сгорбилась, голова втянулась в плечи, даже видно было, как дрожали пальцы на его длинных, обессиленно повисших руках. Пахол шел домой после пятилетнего отсутствия, но он не знал, существуют ли еще на свете его жена и дети…
На углу Пахол остановился.
– Это наша улица, – глухо сказал он.
Он двинулся дальше и снова остановился у низкой ограды.
За оградой, в глубине небольшого двора, стоял одноэтажный домик. Мария поняла без слов: это был дом Пахола.
Пахол стоял, обеими руками держась за столбик ограды. Пять лет он жил надеждой снова увидеть близких, и сейчас, через минуту, он узнает, живы они или… У него хватило сил на эти пять лет ожидания и надежд. Это были тяжелые годы: концентрационный лагерь, издевательства и голод, потом казарма «иноземных рабочих», марш от Праги до Харькова. У него хватило сил и для того, чтобы начать борьбу: неоднократное бегство, убийства фашистов, потом больше года в партизанском отряде – диверсии и бои. У него хватило сил на все это, потому что он ненавидел фашистов и жил надеждой увидеть близких… Но хватит ли у него сил, если он узнает, что его жены и детей нет в живых?
Он стоял, не в состоянии оторвать рук от палисадника и сделать шаг к своему дому. Он стоял пошатываясь, и голова его вздрагивала от нервного тика.
Мария отвернулась.
Наконец Пахол через силу сказал:
– Так я пойду… с вашего разрешения…
– Идите. Вон около сарая – кусты. Я там буду ждать, пока вы позовете меня. На улице оставаться опасно.
Мария толкнула калитку и первая прошла во двор. Узкая дорожка, покрытая гравием, вела к крыльцу. Мария свернула к кустам. Она слышала, как скрипел гравий под тяжелыми башмаками: Пахола.
В кустах Мария оглянулась. Пахол подошел к крыльцу, поднялся на него, медленно ступая – ступенек было пять, – на третьей он пошатнулся, потом переступил сразу через две и постучал в дверь. Он постучал еле слышно, потом еще раз, громче – может быть, такой был в семье условный стук, или, быть может, в первый раз ему изменила рука.
Дверь распахнулась, и Пахол вошел в дом. В сумерках Мария не видела, кто открыл дверь. Она пристально вгляделась в окно, но там света не было: в городе было военное положение, окна маскировались.
Южные сумерки надвигались быстро, но ночь еще не наступила. Мария притаилась в тени кустов, чтобы ее не увидели с улицы. Под кустом жасмина стояла старая, полусгнившая скамья, но Мария не села. Она ждала, что Пахол вот-вот окликнет ее.
Время шло.
Минуты первого свидания после долгой разлуки протекают мгновенно, но они кажутся нестерпимо долгими тому, кто должен ждать в неведении. Мария опустилась на скамью.
Очевидно, действовать придется так: ночью они пойдут к цистернам, но не по улицам, а по задворкам, – Пахол должен знать, как туда незаметно пробраться. Мария наметила укромное местечко, откуда можно вести наблюдение за базой, оставаясь невидимым и для часовых. Надо зайти в ту усадьбу на краю пустыря. Нет ли там собак? Из-за ее ограды видны и цистерны, и часовые, и палатка над рекой. Если бы у них был пулемет с диском зажигательных пуль, из-за ограды можно было бы просто расстрелять цистерны короткой очередью. Разумеется, ночью караул будет усилен. Надо изучить поведение часовых: ходят они или стоят на посту? Потом прокрасться ползком – это дело привычное, открыть кран и бросить зажженную спичку прямо в струю бензина. Конечно, спастись будет невозможно: даже если удастся убежать до взрыва – настигнут пули автоматов. Впрочем, такой способ не годился по другим причинам: он не гарантирует успеха – спичка может погаснуть, а часовой, заметив пламя, может броситься и погасить его… Трут – более надежная вещь.
Мария порылась в сумке. Трут был на месте, тут же лежало старинное кресало, которым верховинцы высекают огонь.
Трут был пропитан раствором селитры и марганцовки, и можно было не сомневаться, что он начнет незаметно тлеть, как только на него попадет искра. Около забора Мария подожжет его, конечно, не кресалом, а зажигалкой Пахола, положит в жестянку, чтобы часовые не заметили огня, пока она будет ползти к цистерне, и чтобы не обжечь рук. Потом она ее положит под цистерной, а тогда уже откроет кран. Жестянка была у Пахола, в ней он хранил свой табак.
Это был самый примитивный способ. За полтора года пребывания в партизанском отряде Мария и не слышала, чтобы кто-нибудь действовал подобным образом. Может, такой примитивный способ и гарантировал успех, но за него пришлось бы заплатить жизнью. Что же делать? Ведь у нее не было ни карабина с зажигательными пулями, ни магнитных мин. И она не имела права вернуться в отряд, чтобы только доложить командиру о местонахождении базы: под утро автоцистерны уйдут в горы, чтобы заправлять фашистские танки, которые пытаются сдерживать натиск Советской Армии на перевалах.
Мария взглянула на домик, он по-прежнему стоял тихий, безмолвный. Сколько прошло времени? Часов у нее не было, – откуда часы у бедной девушки-горянки? Вероятно, уже минут пятнадцать. Впрочем, когда ждешь, минута кажется часом. А Пахолу надо приласкать детей, обнять жену, ответить хоть бы на первые вопросы – как здоровье, надолго ли появился, как жилось?
Конечно, если часовых будет много и они беспрестанно будут ходить вдоль ряда цистерн, придется одному отвлечь внимание, а в это время другой подбросит тлеющий трут. Тот из двух, который пойдет на демонстрацию, идет на неминуемую гибель. Кому же демонстрировать и кому – поджигать? Раз командир Мария, поджог должна совершить она, – только тогда можно быть вполне уверенной, когда выполняешь главное сама. Но у того, кто поджигает, остается хоть и небольшой шанс на спасение. Следовательно, отвлекать внимание должна она, а поджигать будет Пахол. Можно ли быть уверенным, что он выполнит все безупречно? Да! На всякий случай она тоже попытается поджечь цистерны с другого конца ряда, часовые бросятся к ней – и тогда уже Пахол подожжет наверняка.
Но Пахола все не было. Что там случилось? Пожалуй, прошло уже больше двадцати минут.
А что, если в этом доме живут не родные Пахола, а какие-нибудь предатели? Может быть, кто-нибудь уже выскочил из окна с противоположной стороны дома и побежал за патрулем?
Мария поднялась. Рисковать обоим нельзя. Она должна выполнить задание. Если Пахол попался, ей нужно немедля бежать.
Но, может, Пахол просто задержался, скоро выйдет и не найдет ее? Нет, она должна оставаться здесь. Только перейти в другое место, откуда удобнее наблюдать за домом.
Было уже совсем темно. Южная ночь надвигалась необычайно быстро… Мария оглянулась. Где же ей спрятаться, чтобы не спускать глаз с двери?..
Ага! Она сделает так…
Мария вышла из-под куста и осторожно приблизилась к крыльцу. Если случилась беда и появятся гестаповцы, она спрячется здесь за крыльцом – тут совсем темно: можно незаметно скользнуть за угол – и на ту сторону.
Мария присела под крыльцом. Сердце ее учащенно билось. Пахола не было уже добрых полчаса, сомнений нет, произошло что-то неладное: Пахол никогда бы не позволил себе так задержаться, зная, что она в опасности. Мария машинально пощупала рукой у правого бока – там обычно висел ее пистолет. Но теперь пистолета не было: девушки-горянки не носят пистолетов. Самое тяжелое для разведчика, когда он идет на операцию без оружия…
Дверь скрипнула. Марию бросило в жар.
Через порог кто-то переступил. Потом раздались шаги, но не так стучали подбитые железными шипами башмаки Пахола – звук был мягкий, приглушенный, точно кто-то осторожно ступал в домашних туфлях или валенках. Нет, валенок в Закарпатье не носят.
Женский голос шепотом произнес:
– Храни тебя божья матерь, Ян…
Это было сказано, как говорят в этих местах, – что-то среднее между украинским, словацким и чешским языком.
У Марии отлегло от сердца: женщина мирно беседовала с Пахолом, желала ему счастливого пути. Она прощается с ним, – значит он нашел свою жену, и это она провожала его. Но она прощается с ним, – значит оставаться здесь небезопасно…
И тотчас же до слуха Марии донесся скрип тяжелых башмаков Яна, сначала по ступеням крыльца, потом по гравию дорожки. Дверь закрыли на засов.
Мария вышла из укрытия и тихо позвала:
– Ян!
Пахол, не оборачиваясь, шел к калитке.
– Ян! – громче окликнула его Мария.
Но Пахол не слышал. Он шел, сильно прихрамывая, словно согнувшись под тяжелой ношей. Что мог нести Пахол?
Мария торопливо пошла вдогонку.
– Ян! – окликнула она в третий раз, когда он остановился у калитки. Теперь она отчетливо видела его силуэт. – Я здесь, Ян!
Пахол молчал. Мария тронула его за руку. Он вздрогнул и рассеянно произнес:
– А, это вы!
– Что-нибудь плохое, Ян? Дети больны? Куда б нам отойти, чтобы нас не увидели с улицы? Оставаться здесь нельзя? Вы что-нибудь узнали?
Пахол молчал. Он стоял все так же неподвижно, тяжело дыша, точно на самом деле нес что-то тяжелое и остановился передохнуть. Но ни на спине, ни в руках у него не было никакой клади.
Мария положила руку ему на плечо:
– Ну, как там, Ян? Я слышала, что вас провожала жена.
Пахол молчал.
– Говорите же, Ян! – почти крикнула Мария. – У нас нет времени. Что случилось? Беда?
Наконец Пахол заговорил каким-то чужим голосом:
– Их нет… никого – ни жены, ни детей… Это соседка…
Он умолк.
Мария тоже молчала. Что она могла сказать? Утешать? В такие минуты слова утешения делают еще больнее. Спрашивать, отчего погибли они? Убиты? Умерли с голоду?.. Вот Пахол пришел домой через пять лет к жене и детям, и ни дома нет, ни жены, ни детей…
– Ян… – растерянно прошептала Мария.
Сердце ее сжимала боль, жалость к товарищу, которого постигло такое большое горе: ни жены, ни детей. Но мысли у нее текли стройно. И эта необычная ясность была даже мучительна и страшна. Она думала о том, что нельзя было посылать Пахола на такую ответственную операцию, в предвиденье несчастия, которое его могло ждать дома. Ведь, подавленный горем, он уже не надежный боец. Горе рождает ненависть и отвагу, но горе в первую минуту ломает человека, как спичку. Как она могла поручиться за него? Сделана ошибка – непоправимая, непростительная и страшная. Сделана только для укрепления своей веры в человека. Но нельзя делать ошибок, даже во имя таких высоких чувств…
Мария взяла Пахола за руку и потянула его в тень кустов. Горе горем, но время не ждет, надо выполнить задание. Что сказали Пахолу соседи?
Пахол покорно пошел за Марией.
– Сядьте, Ян, – сказала Мария.
Пахол послушно опустился на лавку под жасмином, но сразу же вскочил.
– Не могу, – сказал он охрипшим голосом, – не могу! На этой лавке… мы сидели с Маричкой… и ласкали детей…
Мария положила обе руки ему на плечи.
– Ян! Вы должны были приготовиться ко всему наихудшему. Возьмите себя в руки…
– Я был готов, – произнес он машинально, точно не вдумываясь в смысл сказанных слов. Нет, он не был готов: надежда и страстное желание превозмогли в нем голос рассудка.
При скупом свете звезд Мария видела восковое лицо Пахола, он осунулся за эти несколько минут.
– Ян! – сказала Мария. – То, что я вам сейчас скажу, страшно, но нужно, чтоб ваше горе на время отступило. Вы должны взять себя в руки! Мы обязаны прежде всего выполнить задание. Горе ваше велико, но наше дело не должно страдать из-за него.
– Да, да, – торопливо согласился Пахол. – Все из-за меня… Когда они узнали, что я не погиб при аварии, а исчез, они сразу пришли и забрали Маричку и детей.
– Не надо рассказывать… – прервала его Мария.
Но Пахол продолжал – ему надо было рассказать все до конца.
– И они выслали их в концлагерь, в Австрию, где-то около Зальцбурга.
– Так они, может быть, живы и здоровы! – обрадованно прошептала Мария.
– Да, да! Может быть, они живы! – с робкой надеждой повторил и Пахол.
– Мы придем еще туда. Ян, и освободим их!
– О! – горько сказал Пахол. – Если мы придем туда, мы уже не застанем их. Будьте уверены, гестаповцы убьют всех заключенных в лагерях накануне нашего прихода.
Мария не нашлась что ответить.
Пахол сказал:
– Их надо спасти именно сейчас, пока мы еще туда не пришли.
– Что вы, Ян! Как?
– Я пойду туда.
– Что? – не поняла Мария. – Куда?
– В Зальцбург.
Голос у Пахола был надтреснут, но в нем звучали вызывающие нотки.
– Вы сами не понимаете, что говорите, Ян!
– Я пойду туда, – упрямо повторил он.
– Успокойтесь, Ян. Мы потом все это обсудим.
– Я уже успокоился, товарищ Мария, и все обдумал. Я пойду их искать.
Действительно, он говорил спокойно. Но это было страшное спокойствие, – спокойствие отчаяния.
– Соседка дала мне адрес, где я смогу все подробнее разузнать… Люди поддерживают связь с заключенными. В зальцбургском лагере много народу из наших мест. Их родственники выехали туда, чтоб быть ближе к своим, передавать им пищу. Завтра я пойду…
Пахол умолк. Молчала и Мария. Тревожная тишина царила на улицах города. Только порой доносился четкий шаг ночных патрулей. Под крыльцом не унимался сверчок.
Наконец Мария сказала:
– Дайте мне жестянку с табаком. И зажигалку… и спички…
Пахол машинально сунул в карман руку и подал Марии все, что она просила. Но тут же схватил ее за руку.
– Нет, – глухо сказал он, – отдайте… Я сейчас пойду жечь бензин!
Мария отстранила его руку.
– Отдайте! – почти выкрикнул Пахол. – Я выполню приказ. – Он снова схватил Марию за рукав.
– Пустите! – сказала Мария.
Пахол, задыхаясь, произнес:
– Вы идите в отряд. Скорее! Сообщите, где база горючего. Пусть командир вызовет авиацию. А я останусь здесь и попытаюсь поджечь. Потому что они могут уйти…
Мария молча отодвинулась от Пахола, сбросила сумку на землю и дрожащими пальцами принялась развязывать ее. Она вынула трут и сунула его за пазуху. Нет, она не могла положиться на Пахола: а вдруг он поколеблется в последнюю минуту?
– Не надо! – резко сказала она. – Я выполню задание, а вы уведомите наших.
– Товарищ Мария… – хрипло прошептал Пахол.
Мария прервала его:
– Как пройти по задворкам к цистернам?
– Товарищ Мария, разрешите мне…
– Приказываю вам ответить на мой вопрос!
– Налево по улице… Потом перебежать во двор напротив, а там по дворам, только придется еще раз пересечь улицу…
– А потом?
– Там уж можно дойти до самой Латорицы.
– Хорошо.
Мария направилась к калитке.
– Товарищ Мария! – крикнул Пахол. В его голосе звучали боль и мольба.
Мария шла не оборачиваясь. Вот и калитка. Она отворила ее и вышла на улицу. Луны не было, и при свете звезд видно было не дальше чем метров на двадцать.
Пахол тоже вышел на улицу.
– Товарищ Мария! Идите направо, в горы. Я сам сожгу бензин.
Мария перебежала на противоположную сторону улицы и сразу скрылась во дворе, затворив за собой калитку. В глубине двора она еще слышала шаги Пахола на мостовой.
Вскоре они затихли. Она была одна…
Где-то вдалеке проехала машина. Потом глухо прозвучал окрик, кого-то задержал патруль. Знакомая картина ночного оккупированного города: на улицах – вражеский патруль, в домах притаились жители, в садах и дворах ни души; люди боятся фашистских бандитов, а те – налета партизан.
Впереди на темном небе сверкали звезды, но небо тут начиналось очень высоко – горизонт закрывала цепь высоких гор.
«Берега… – вспомнила Мария. – Так здесь называют последний обрыв Карпатского хребта».
Марии казалось, что уже светает, когда она добралась, наконец, до знакомых мест вблизи пустыря. Но до рассвета было еще далеко, просто на открытом месте было светлее. Солнце здесь всходит поздно – из-за хребта, из-за берегов.
Мария крадучись вошла во двор одинокой усадебки. Какое счастье, что в Мукачеве мало дворовых собак!
Она быстро проскользнула к заднему забору. Это была невысокая каменная ограда, с колючей проволокой вверху. Укрывшись за выступом, Мария выглянула наружу. Она сразу увидела темные купы деревьев, под низко нависшими ветвями смутно поблескивали стальные туловища цистерн.
Мария прислушалась. Вокруг было тихо. Только изредка доносились неясные звуки, – то какое-то громыхание, то далекий рокот мотора или окрик патруля. Стояла чудесная, чуть прохладная августовская ночь.
Мария напрягла зрение. Где часовые? Стоят? Или ходят? По гитлеровскому уставу часовые, кажется, не имеют права стоять на месте. Но одно дело – устав, а другое – ночь.
Мария затаила дыхание, словно собиралась нырнуть в воду; в такой тишине даже собственное дыхание мешает прислушаться. Но начало шуметь в ушах, и это тоже мешало слушать. Очевидно, надо было подкрасться ближе, – отсюда Мария ничего не могла услышать.
Она вышла со двора, завернула за угол, на пустырь, и тут сразу легла. Сначала по выбитой гусеницами танков колее, потом по высохшему жесткому бурьяну Мария поползла по направлению к цистернам. Она передвигалась очень медленно, чтобы не зашуршал бурьян, не стукнул камешек, не хрустнула какая-нибудь веточка под ногой. Порой она останавливалась и прислушивалась. Иногда ей казалось, что от ее неосторожного движения возникал шум, и она на несколько минут замирала. Когда она добралась к канаве, пересекавшей пустырь по направлению к балке, в десяти метрах от цистерн, уже не было сомнения, что светает: над цепью гор появилось зеленоватое сияние, но то не всходил месяц, а там, в степи, за Карпатами, заря позолотила горизонт. На юге светает быстро. Может быть, через несколько минут вспыхнет заря и над Берегами, и тогда уже поздно будет думать о поджоге. И солнце осветит Марию среди редкого бурьяна на пустыре в каких-нибудь двадцати шагах от цистерн…
Мария уже чувствовала запах бензина. Цистерны были прямо перед ней. Вскочить, побежать, открыть кран, зажечь спичку – успеет ли она это сделать, пока ее не прошьет очередь из автомата? Сколько времени; надо часовому, чтобы очнуться от неожиданности и нажать гашетку? Три, пять, семь секунд? Сколько понадобится секунд, чтобы пробежать десять метров, открыть кран – и чиркнуть спичкой? Десять, пятнадцать, двадцать? А может, и целую минуту…
Вдруг Мария отчетливо расслышала людские голоса. Совсем близко – очевидно, в нескольких шагах от нее – лежали часовые. Возможно, они находились в тщательно замаскированных блиндажах – голоса доносились словно из-под земли.
– Карл! – сказал один.
– Герр лейтенант? – сразу откликнулся другой, немного дальше.
– Я пойду покурить. Ты не спи.
– Понятно, герр лейтенант.
Немного поодаль еще кто-то закашлял. Часовые лежали полукругом в двадцати метрах от цистерн, но и там они не решались курить, а уходили подальше, к усадебке.
Темная фигура поднялась в нескольких шагах от Марии и направилась к усадебке. Мария видела, как вспыхнул огонек зажигалки: лейтенант закурил.
Мария повернула голову и вся похолодела. Над горами стояло сияние, но уже не зеленоватое, а чуть желтоватое, словно янтарь. Долина еще тонула в густом сумраке, но скоро и здесь станет светло. Надо делать сейчас или никогда!
Мария вынула жестянку, трут и зажигалку.
Зажечь сухой трут и, когда он начнет тлеть, бросить его в струю бензина – это была детская забава… Мария вылила бензин из зажигалки на трут. Сейчас она зажжет трут, он вспыхнет. Так будет вернее, пусть даже и сама она вспыхнет, как факел. Коробку со спичками она ощущала телом за пазухой.
Сердце колотилось громко, и это было очень некстати, потому что мешало прислушиваться. Она взглянула еще раз на восток – сияние над горами уже стало оранжевым, розовые блики проскальзывали из-за зубчатой линии Верховины. Мария перевела взгляд на цистерны: светало и в долине – теперь цистерны вырисовывались отчетливее…
Мария вытянула левую ногу, как только могла, правую согнула и выдвинула колено почти до подбородка. Сейчас надо метнуться стрелой… Проклятая юбка! Она будет бить по ногам и задерживать бег.
Мария вся напряглась, точно пружина, и вдруг сильным броском оторвалась от земли.
И сразу тускло поблескивавшие серые туши цистерн словно навалились на нее. Невероятная, молниеносная быстрота движений, ясность чувств и мыслей овладели ею в эту минуту. Не больше двух секунд пошло на то, чтобы повернуть кольцо крана, но Мария за это время уже успела удивиться, что ее перебежка, скрип кольца не были замечены часовыми. Струя резко пахнущего бензина забила из крана. Мария чиркнула спичкой – трут вспыхнул в ее руке, – она швырнула его на землю и инстинктивно отпрянула в сторону.
Она успела отбежать на несколько шагов и только тогда услышала крики позади, и почувствовала, как сзади вспыхнуло огромное яркое пламя, осветившее пустырь далеко впереди. Запомнила она только одно: ноги ее словно не касались земли, а летели и впереди бежала ее резко очерченная удлиненная тень. И в ту же секунду раздались выстрелы, но, может быть, это только колотилось ее сердце.
Впереди было совсем темно, потому что сзади, близко, все выше, все ярче разгоралось пламя, – оно уже затмило раннюю зарю над горами, которая из оранжевой вдруг стала бледно-зеленой. Мария бежала и, кажется, ее потрясал смех, – ведь она все-таки зажгла бензин!
Теперь все ее существо было охвачено одной мыслью, одним стремлением – бежать, скрыться, спастись! Цистерны пылают – и теперь ей надо жить, жить!
Но когда Мария перескочила через канаву и впервые оглянулась в сторону цистерн, то увидела, что три из них уже охвачены пламенем, а какие-то черные тени мечутся между нею и пламенем и бегут от цистерн, но бегут в другую сторону, не за нею, и стреляют из автоматов, а от них, размахивая руками и ковыляя, убегает человеческий силуэт.
Это был Ян Пахол! Он бежал в другую сторону от Марии. Он отвлекал от нее погоню на себя. Он жертвовал собой, чтобы спасти ее. Он все-таки пришел. Сейчас его настигнут и убьют.
Но порученное ему задание он выполнил до конца…
Мария остановилась в то мгновение, когда раздался взрыв. Взрывная волна свалила ее с ног. Когда она стала на колени, чтобы подняться, снова раздался взрыв. И еще не успело отзвучать эхо, как прогремел и третий, и потом взрывы уже следовали один за другим почти без интервалов. И после каждого взрыва становилось так светло, словно давно уже наступил белый день. В небе клубились черные с рыжими подпалинами тучи дыма. При каждом новом взрыве их как бы подхватывало пламя, – они на мгновение вихрились в багряном смерче, потом снова клубились, черные и рыжие. Мария стояла на коленях.
Потом взрывы прекратились, и Мария побежала.
Мимо нее мелькали дома, тротуары, она бежала по мостовой. Было уже совсем светло, а над городом нависло невиданное, черное зарево: горел бензин…
