Текст книги "Мы вместе были в бою"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Да, да, Ян, я вас слушаю.

– Слушать, с вашего позволения, не так уж долго. Когда комплект дезертиров по разверстке набирается, комендант просто сдает всю гауптвахту в маршевый батальон. И мы преспокойно идем себе на фронт. Во время войны беглому солдату деваться некуда, но ему очень легко найти дорогу на фронт. В немецкой армии людей не хватает, советские солдаты их быстро отправляют в царство небесное. Но прошу вас, какой из меня солдат, когда я хромой? И кому из фронтовых начальников не нужны шоферы? Ян Пахол в первый же день снова садится за руль. А потом в удобную минуту сбрасывает машину со своим шефом с откоса или подстреливает его.

– Вы молодец, Ян! – сказал Стахурский. – Но думаю, пришло уже время переменить вашу профессию.

– О нет, я могу быть только шофером.

– Я не о том, Ян. Я думаю, что вы уже достаточно долго были беглым солдатом гитлеровской армии. Партизанской армии тоже нужны шоферы.

– А! – сказал Пахол. – Надо подумать.

Он произнес эти слова таким тоном, словно ему предложили какую-то новую должность и он еще должен поразмыслить, подходит ли она ему.

Они вышли на опушку. Стахурский вздохнул с облегчением – это были уже знакомые места: вот и овражек, вьющийся среди деревьев, заросший по обрывам калиной, барбарисом и боярышником.

Стахурский склонился над обрывом, свистнул два раза и немного погодя еще раз. Но налетевший ветер оборвал свист. Стахурский отошел немного в сторону, подождал, пока уляжется ветер, и снова свистнул. В то же мгновение откуда-то снизу, словно из-под земли, послышался ответный свист.

Радостно стало на сердце у Стахурского: только сейчас он подумал, что был на волосок от гибели и теперь не в гестапо, а в лесу – отчизне партизан!

– Ну вот, Ян, – сказал Стахурский, – кажется, все будет хорошо.

Но сразу же возникла тревога: успеет ли связной уведомить, кого следует?

– Как вы думаете, Ян, – спросил Стахурский, – они уже нашли сгоревшую машину?

Ян пожал плечами.

– Не знаю, – сказал он, подышав на руки и несколько раз топнув ногой, чтобы согреться, – этой дорогой машины редко ходят. Ведь это не тракт, а только дорога на наше строительство. – Его рассмешило слово «наше», он тихо засмеялся. – Может, герр Клейнмихель еще отдыхает там.

Кусты над обрывом закачались, потом раздвинулись, и среди ветвей боярышника, уже безлиственных, но густо покрытых красными, вялыми, подмороженными ягодами, показалась девичья голова в платке, какие обычно носят селянки. Большие глаза девушки пристально взглянули на Стахурского и Яна, потом она поднялась наверх. Она была в ватнике, широкой юбке и сапогах.

– Здравствуйте, товарищ Стахурский, – сказала она.

Стахурский не знал ее.

– Откуда ты знаешь меня? И почему не сказала отзыва?

– Вы же сами не сказали пароль.

– Верно, – рассмеялся Стахурский. – Ты сбила меня с толку своим приветствием. Теперь хотя и поздно, но все-таки скажи, не видели вы тут белой козы?

– Видела, – ответила девушка, покраснев, – только далеко в поле. – Потом она добавила, еще больше покраснев: – Я вас хорошо знаю. Вы же у нас в прошлом месяце митинг проводили в лесу.

– А! – вспомнил Стахурский. – Это плохо, что ты знаешь меня. Но тогда случилось так, что я должен был к вам прийти. Ты одна?

– Нас двое.

– Чудесно! – сказал Стахурский. – Один из вас должен немедленно бежать в город.

Девушка заколебалась.

– Нам такого приказа не было. Но это не мое дело: я поддежурная, дежурит Мария.

– Какая Мария?

– Вы ее, наверное, не знаете. Она из беглых полонянок, в лесу недавно. – Девушка с любопытством еще раз оглядела Яна. – А этого отвести в штаб?

– Потом, – ответил Стахурский. – Прежде всего надо в город. Где Мария?

– Мария! – негромко позвала девушка.

Из-за кустов боярышника появилась другая девушка. Она была в полушубке, на груди ее висел немецкий автомат. Ноги ее были в узких офицерских бриджах и в очень больших, с широченными голенищами, кирзовых сапогах. Из-под шапки-ушанки армейского образца выбивались густые светлые локоны, обрамлявшие свежее, румяное лицо.

– Мария, – сказал Стахурский, – ты дежурная?

– Я. До утра. – Она быстрым взглядом окинула Стахурского и Яна. – Мы сейчас его отведем, – сказала она. – Он не будет пытаться бежать?

– Нет, – ответил Стахурский, – это наш.

Мария с любопытством глядела на Яна. Гитлеровцев она уже достаточно насмотрелась за войну, но «нашего» гитлеровца увидела впервые.

– К нам на пополнение?

– Да, – сказал Стахурский. – Но, Мария, слушай меня внимательно: дело очень серьезное. Ты знаешь меня?

– Нет. Но я слышала ваш свист и пароль.

– Я его знаю, – сказала первая девушка, – он большой начальник.

– И без тебя вижу, – отмахнулась Мария. – Слушаю вас, товарищ…

Стахурский сказал:

– Понимаешь, Мария, у меня нет времени добираться в лес за приказом. Ты должна решить сама, немедленно, и взять на себя ответственность. Принять решение, как в бою, понимаешь?

– Я бывала в бою, – кивнула Мария.

– Отлично. Я один из руководителей местного подполья. Час тому назад меня арестовали, и всей подпольной организации грозит провал. Понимаешь? – Мария кивнула головой. – Этот товарищ, – Стахурский указал на Яна, – убил гестаповца, который арестовал меня, и там, возле мостика, лежит наша сгоревшая машина.

– О, – воскликнула первая девушка, – значит, это вы взорвались?

– Да, – ответил Стахурский, – но я не могу пойти в город, потому что меня там схватят, а надо предупредить организацию. Возможно, что всем подпольщикам придется уйти в лес.

– Понимаю, – взволнованно прошептала Мария. – Надо предупредить немедленно. У вас, вероятно, явка? Говорите скорее. Я побегу. Только ветер какой! Раньше чем через час до города и оврагом не доберешься.

– Ничего не поделаешь, – сказал Стахурский, – итти надо немедленно. Явку я тебе сейчас скажу.

Глаза Марии внезапно потемнели. Она прошептала:

– Но я не имею права. Я на посту. Пойти может только Дарка!

В ее интонации было разочарование и досада. Ей так хотелось самой выполнить это ответственное поручение! Но уйти с поста нельзя ни в коем случае.

– Ладно, – согласился Стахурский, – пусть идет Дарка.

Девушка в ватнике стояла перед Стахурским, глядя ему прямо в глаза.

– Ты бывала в городе?

– А как же! Я была домашней работницей у доктора Малкина. На улице Октябрьской революции, двадцать пять.

– Чудесно! – сказал Стахурский. – Значит, твое появление в городе не вызовет подозрения, если тебя встретит знакомый. И пойти тебе нужно тоже к доктору, только к Иванову.

– Якову Павловичу? – радостно сказала девушка. – Он же ходил к моему хозяину играть в шахматы.

Ее даже в жар бросило. Это особенно радостная новость: доктор Иванов, который приходил к ее хозяину играть в шахматы, тоже был наш!

Стахурский взял девушку за плечи.

– Слушай меня внимательно. Тебе надо сказать только одно: «Доктор дома?» – это, если не сам Иванов, а кто-нибудь другой откроет дверь. А потом: «Бога ради! Дома ли доктор? Несчастье, нужна неотложная помощь!» Только не перепутай, надо все произнести в том порядке, как я сейчас сказал.

– Ну, что вы, – с обидой в голосе сказала девушка, – разве я не понимаю? Я повторю.

И она точно повторила его слова.

Девушка была крайне возбуждена, взволнована. Итти на такое важное дело! И к доктору Иванову, который приходил к ним играть в шахматы и она подавала ему пальто. А теперь она к нему – как к равному, и с таким поручением.

Мария с завистью смотрела на подругу. Дарка завязала платок на голове и уже собиралась бежать.

– Подожди, – остановил ее Стахурский, – что же ты ему скажешь?

Дарка смущенно опустила глаза.

Скажешь так: «Стахурский в лесу, прийти не может, провал, все явки не действительны, подполье под угрозой, немедленно всем пробираться в лес…»

Стахурский умолк. Верно ли он говорит? Верно. Неизвестно, кто раскрыт, а кто – нет. Сейчас надо спасаться всем, а потом можно будет установить размер провала.

– Так и скажешь. Еще скажи: «Стахурский ждет в лесу». Беги. Не мешкай ни минуты.

Девушка бросилась к оврагу.

– Подожди! Если к твоему приходу в квартире доктора уже орудует гестапо, скажи, что ты от твоего доктора, твоего хозяина… Потом беги на вокзал. Там найдешь ламповщика Побережняка и расскажешь ему все, что знаешь, без всяких паролей. Но это только в том случае, если доктора Иванова уже захватили гестаповцы. Поняла?

– Все понятно.

– Иди!

Стахурский спросил вдогонку:

– Оружие есть у тебя?

– Пистолет.

– Отдай. Пойдешь без оружия. На всякий случай лучше итти без оружия…

Дарка поколебалась, но отдала пистолет и убежала.

Оставшиеся некоторое время стояли молча, глядя в ту сторону, где скрылась Дарка.

Тишину нарушила Мария:

– А вы?

– Что я? – Стахурский с трудом оторвался от тревожных мыслей. – Я буду тут…

– Пока не придут из лесу?

– Пока не придут из города.

Они еще помолчали, потом Стахурский добавил:

– Понимаешь, сюда должно прийти много людей… Может затесаться провокатор, а я знаю всех товарищей в лицо.

– А он? – Мария кивком указала на Яна.

– И он с нами. Товарищ Ян! – позвал его Стахурский. – Идите сюда. У тебя укрытие большое, Мария? Поместимся втроем?

– Влезем… хотя будет тесновато…

Ян приблизился, хромая больше обычного. Видимо, он сильно устал.

– Какой он смешной! – Мария улыбнулась. – Это он вас спас? Убил гестаповца? Вот никогда бы не поверила!

– Знакомьтесь, Ян, – сказал Стахурский, – вот видите, это наша партизанка Мария.

Ян снял кепку и даже попытался щелкнуть каблуками. Мария еле сдержалась, чтобы не расхохотаться. Ян галантно отрекомендовался:

– Меня зовут Ян Пахол. По национальности я чех. И антифашист. Очень приятно!

Мария протянула руку, тоже несколько жеманно: лукавство искрилось в ее глазах.

– Мария, – сказала она.

Потом они втроем уселись на краю обрыва, спустили ноги и, нащупав опору, начали сползать. Расщелина была такой узкой, что местами можно было опереться ногами в обе стенки обрыва. Корни деревьев свисали, как обрывки веревок.

Укрытие находилось над ручейком. В черноземе под корнями старого граба вешние воды размыли широкую, но неглубокую яму. Мария приподняла корни и сухой хмель, свисавшие над входом.

– Залезайте. И ложитесь теснее.

Стахурский влез первый.

– Ого, – сказал он, – да тут даже комфорт!

Его ноги нащупали кучу сухого бурьяна.

– А как же, это наш будуар! – засмеялась Мария. Но серьезно добавила: – Полежали бы вы тут сутки на сырой и холодной земле! Пожалуйста, товарищ Пахол.

Ян повернулся спиной к яме, стал на колени и втиснулся вглубь. Устраиваясь, он тоже пошутил:

– С вашего позволения, квартира-люкс!

Затем полезла Мария. Стахурский и Ян изо всех сил прижались к стенкам, и Мария с трудом протиснулась между ними. Но ее голова и плечи остались снаружи.

– Ничего, – сказала она, – вы гости, а я дома. И ведь я на вахте: так слышнее и виднее.

Она опустила сухие побеги хмеля и заявила:

– Дисциплина запрещает курить на посту, но проверено, что тут можно курить совершенно свободно: пока дым дойдет доверху, он рассеется. Можете курить, товарищи, и прошу угостить меня.

Пока Ян доставал кисет из кармана, Мария и Стахурский лежали молча. Они смотрели сквозь сплетение корней и хмеля, но видели только черную стену оврага с обвисшими корнями. Край обрыва был на высоте четырех метров над их головами. Здесь, в глубине, царила полная тишина, ни один порыв ветра не мог сюда долететь, поэтому вой урагана вверху казался неправдоподобным. И от этого здесь было особенно уютно и спокойно… Хорошо бы вздремнуть в этой тишине. Но Стахурского не покидала тревога, перед его глазами маячил овраг, по которому они пришли сюда, и он видел в нем Дарку, бегущую в город. Вот она пробирается между кустами боярышника, вот она бежит вдоль обочины дороги, а ветер пригибает ее к земле: скорее, скорее, милая девушка, через час ты должна быть в городе!

Они скрутили цыгарки. Потом Мария сказала:

– Расскажите же толком, что произошло. Можно? Имейте в виду, что я кандидат партии с понедельника.

Это прозвучало как-то по-детски, и Стахурский невольно рассмеялся.

– С понедельника? То есть аж пятый день? Но ведь ты в отряде совсем недавно, а поручители должны тебя знать по совместной работе не меньше чем год?

Мария нахмурилась, щеки ее залил румянец, она смутилась и рассердилась на себя за это, а замечание Стахурского ее обидело.

– Что ж такого? В отряде нашлись товарищи, которые знают меня по работе несколько лет.

– Ну, не сердись, – примирительно сказал Стахурский. – Прости, я не хотел тебя обидеть. Мне не пришло в голову, что так может быть.

И он коротко рассказал о том задании, которое имела группа на строительстве железнодорожной ветки, про разговор с Клейнмихелем, про все его ловушки и выверты, про арест, поступок Пахола и бегство сюда.

Пахол лежал лицом вниз – он поднимал голову только для того, чтобы затянуться цыгаркой и выпустить дым. Мария облокотилась на землю и повернулась к Стахурскому всем телом, насколько тут вообще можно было повернуться. Ее лицо пылало от возбуждения и ежеминутно менялось, то бледнело, то снова пылало, а глаза то темнели, то светлели – у них была такая странная особенность делаться то совсем темными, то совсем светлыми.

– Какой страшный провокатор! – прошептала она, услышав, что Клейнмихель выдавал себя за агента английской разведки. – А может, он и в самом деле агент?

– Не думаю. Хотя не исключено, что он двусторонний агент.

– Что такое двусторонний агент?

– Разведчик, который работает на два государства.

– Что вы?! Разве есть такие?

– О! – нахмурившись, сказал Стахурский. – Англия и Америка воюют против Германии, а не против фашизма. Против Германии они воюют, но против нас они с фашистами заодно. Их шпионы, конечно, так и действуют, стараясь подорвать наши силы.

Известие о предполагающемся приезде Гитлера ошеломило Марию. Она некоторое время даже не могла вымолвить ни слова. Потом прошептала, замирая:

– Неужели правда?

– Кто его знает! Может быть, только хитроумная провокация Клейнмихеля.

Мария не находила слов:

– Понимаете… ведь мы могли б его убить. Если бы это была правда…

– Да! – усмехнулся Стахурский. – Можно сказать, что Гитлер был бы для нас дорогим гостем.

Пахол вдруг поднял голову и заговорил:

– Если бы мне убить Гитлера, я бы, с вашего позволения, считал, что не только я, а весь мой род с деда-прадеда не зря прожил на свете. Мне бы один раз повести его машину, и от него не осталось бы мокрого места.

Он произнес это так, что Мария даже зажмурилась. Такой силы ненависть была в словах этого тихого человека.

– У нас в Мукачеве, – снова заговорил Пахол, – до войны, когда еще мадьяры захватили Закарпатье, все чехи выехали, и я остался, пожалуй последний, и мне не давали работы, потому что я чех. Но потом, когда пришли гитлеровцы, дело было поставлено так: продайся Гитлеру и сразу получишь работу. Вот тогда я впервые подумал: «Нет, этому лютому псу я могу сказать только: «Тодт!» – и опять остался без работы. Но я сказал это только себе и никому больше. – Он вдруг смутился. – Вы не поверите, что пожелать кому-нибудь смерти для меня тогда было еще страшнее, чем попасть в тюрьму или в концентрационный лагерь. Меня с детства учили, что это самый большой грех. Теперь я знаю, что грех – это совсем другое. Я убил пятерых фашистов, и будет грех, если я не убью шестого.

– Ваша семья в Мукачеве? – спросил Стахурский.

Пахол помолчал.

– В Мукачеве, – сказал он после паузы, – была в Мукачеве, когда меня погнали на работу в Германию. У меня жена и двое детей, – закончил он тихо.

Он снова лег лицом вниз. Стахурский и Мария молчали.

Потом Пахол поднял голову и промолвил тиха и тоскливо:

– А может, они все-таки живы…

– Конечно, живы, – сказала Мария. – Не надо черных мыслей.

– Надо верить, что живы, – сказал и Стахурский.

Вздохнув, Пахол продолжал:

– Буду верить. Иначе и жить не для чего… Хотя у меня есть еще один родной человек, один товарищ – девушка, – грустно добавил он, – которая и направила меня на настоящую дорогу. Я хотел бы быть вместе с семьей… Но я слоняюсь по земле, гоняю машины и убиваю гитлеровских офицеров. Страх, что натворила с людьми война.

– А для чего вы это делаете? – спросил Стахурский.

– Что, прошу вас? – не понял Пахол.

– Для чего вы убиваете гитлеровцев?

– Прошу прощения, – смутился Пахол, – но я не понимаю вашего вопроса. Надо уничтожать наци или умирать самому. А теперь я не боюсь, если и мне придется умереть, потому что, если живы мои дети и жена, о них позаботятся.

– Кто? – спросила Мария.

Пахол помолчал.

– Она же, та советская девушка из Харькова.

– Из Харькова? – обрадовалась Мария. – Вы были в Харькове?

– Я там служил в хозяйственной команде. И стоял в ее квартире. Она и научила меня сбросить моего шефа-фашиста с машиной под откос, а если я погибну, обещала позаботиться о жене и детях после войны. Она сказала, что если и она погибнет, позаботится тот, кто ее любит. А если и он погибнет, позаботится ваше государство, Советский Союз.

– Как зовут эту девушку? – заинтересовалась Мария. – Может, я ее знаю. Я тоже харьковчанка.

– В самом деле? – обрадовался Пахол. – Это мне очень приятно. Я никогда не забуду Харькова. С вашего позволения, ее зовут Ольга. Она живет на Юмовской улице, в доме номер одиннадцать, квартира сорок.

– Не знаю, – разочарованно промолвила Мария, ей так хотелось узнать эту девушку. – А где она работала?

Пахол улыбнулся.

– У вас, советских людей, когда интересуются незнакомым человеком, то прежде всего спрашивают: «А где он работает?» А у нас спрашивают: «Сколько у него капитала?» У вас, в Советском Союзе, наверно, было очень хорошо до войны.

– Вы не коммунист? – спросила Мария.

– Нет.

– И не социал-демократ? – спросил Стахурский.

– Нет. У нас в Мукачеве всего тридцать тысяч жителей и до войны было тридцать шесть партий. Но я вообще против партий. Ведь наци – тоже партия. Их надо уничтожить всех, вместе с их партией.

Стахурский улыбнулся.

– Очень хорошо, Ян, что у вас такая ненависть к фашистам. Но дело не только в том, чтобы уничтожить фашистов. Дело в том, чтобы их больше никогда не было. Надо так устроить жизнь на земле, чтобы фашизм больше никогда не мог возникнуть.

– Так точно говорила и панна Ольга в Харькове, – согласился Пахол. – И очевидно, так оно и есть. Вы, советские люди, все умеете видеть, все понимаете. Панна Ольга сказала мне тогда: «Начните, Ян, хотя бы с того, что сбросьте машину вашего шефа под откос».

– Она была подпольщица, эта Ольга? – спросила Мария.

– Нет, просто девушка.

– Коммунистка?

– Она была просто советской девушкой.

– Где ж она теперь?

– В Харькове, если не умерла с голоду или не попала в рабство в Германию. Она мне сказала: «Сбросьте шефа с машиной под откос», – упрямо повторил Пахол, – и я сбросил уже пятерых. И теперь надо сбросить шестого. Вот отдохну немного, с вашего позволения, пойду на станцию и объявлюсь коменданту: «Ян Пахол, отстал от эшелона, прошу направить меня вдогонку…»

– Нет, Ян, – сказал Стахурский, – теперь если и придется вам итти к коменданту и попроситься снова в часть, то вы это сделаете по поручению подпольной организации и в ее интересах.

Пахол помолчал немного, словно ждал, что еще скажет Стахурский, потом покорно промолвил:

– Хорошо.

Но сразу же прибавил:

– Только я не могу итти в бой. Я хромой, мне тяжело бежать в цепи. Я могу убивать только один-на-один, так, как я это делаю.

Стахурский улыбнулся:

– Хорошо, Ян. Мы это примем во внимание. – Потом прибавил: – Ваша Ольга – хорошая девушка.

– Хорошая! – подтвердил Пахол. – Таких умных, хороших девушек, как у вас, нет нигде на свете. – Он повернулся к Марии: – Вы тоже хорошая.

Мария густо покраснела.

Стахурский поспешил прийти ей на помощь. Он спросил Марию:

– А ты кто и откуда? Давно в отряде?

– В отряде я две недели, – ответила Мария. – А в Харькове я работала на заводе чертежницей и училась на географическом факультете. Я окончила университет в сорок первом году. Потом пришли гитлеровцы. Меня захватили во время облавы и погнали в рабство. Нас было пятьдесят девушек в одной группе – служащие, домашние работницы, крестьянки. Мы сговорились, выломали доски в полу вагона и прыгали на ходу поезда. – Она вздохнула. – Это было трудно: вагон товарный, а за нашей щелью сразу ось. Если не упадешь камнем и не распластаешься мгновенно на земле между рельсами, ось насмерть бьет по голове. Двенадцать девушек отважились прыгнуть. Три километра прошел поезд, пока мы прыгали одна за другой. Потом пошли разыскивать друг друга. Но в живых оказалось только пять…

Мария почувствовала, как вздрогнул Ян.

Они долго молчали. Наверху выл ветер. Вода в ручье тихо звенела.

– Проклятая жизнь! – прошептал Пахол.

– Нет, – горячо возразила Мария, – не проклинайте жизнь. На какие только муки не идет человек, чтобы жить…

– Ах! – вскрикнул Пахол. – Это только в вашей стране люди любят жизнь, когда им даже тяжело. У нас почти все проклинают жизнь.

– Как же вы нашли партизан? – спросил Стахурский Марию.

– А куда же нам было деваться? – ответила Мария. – Шли по лесу и наткнулись на партизанский дозор. Это была такая радость, точно домой пришли… И не потому, что там знакомые нашлись, а потому, что все такие, как ты сама, так же думают, к тому же стремятся. Среди своих людей можно что угодно вынести, на что угодно пойти. На другой же день, после того как мы пришли, эсэсовцы прочесывали лес, и пришлось принять бой. Мне дали автомат, и я пошла. До Берлина могла дойти, потому что со своими. – Она засмеялась. – А была бы одна, с перепугу в кусты шмыгнула бы.

Стахурский пошевелился.

– Вам неудобно?

– Я думал пойти посмотреть…

– К машине? – спросил Пахол, догадавшись о намерении Стахурского.

– Да.

– Тогда лучше я пойду, с вашего разрешения.

– Нет, Ян, вас могут узнать.

– И вас тоже.

– Верно! Но все же мне лучше итти. Я тут знаю окрестности и прочее…

– Пойду я, – сказала Мария, – сейчас это моя обязанность, а вы тут останетесь на посту.

Она раздвинула корни, вылезла и ступила в ручеек.

– Ветер, кажется, притих…

– Вчера он тоже тише стал перед вечером. Который час?

Пахол взглянул на ручные часы.

– Четыре.

Мария побрела по дну ручейка, хлюпая сапогами по воде. Руки она положила на автомат.

– Да, Ян, – сказал Стахурский, – вы правильно сделали, что не пошли в эти тридцать три партии.

– Тридцать шесть, – поправил Пахол.

– Ну, тридцать шесть, – Стахурский усмехнулся. – И вам повезло, что вы встретили эту девушку в Харькове. Вообще вашей стране, как и многим странам, посчастливилось потому, что против фашистов борется наша Советская страна, наш советский народ. Ведь мы не просто страна и не просто народ, а страна революции и революционный народ.

– Это я знаю, – сказал Пахол, – об этом мы тоже говорили с панной Ольгой.

– Думаю, Ян, что у нас в отряде вы тоже станете революционером.

– Я об этом не думал, – признался Ян. – Я думал, что все равно погибну, но решил не просто умереть в ожидании, пока меня уничтожат фашисты, а сначала уничтожить их, сколько смогу.

– Дело не только в фашистах, Ян, – возразил Стахурский, – вы еще поймете это. Реакция имеет сотни личин. Тридцать пять из ваших тридцати шести партий были реакционными, можете быть уверены.

– Это бесспорно, – согласился Пахол. – Но если образуется тридцать шестая партия, когда уже есть тридцать пять никчемных, то и она ни к чему. Я вообще против партий.

– Слышал, – сказал Стахурский, – но вы совсем не против. Вы только против реакционных партий. И поэтому вы придете еще в партию коммунистов. Ибо коммунисты против всех реакционных партий – за социалистическую революцию.

– Я хотел бы, чтобы произошла мировая революция, – промолвил Пахол тоскливо. – Когда же она наконец будет?

Стахурский засмеялся.

– А что говорила вам про мировую революцию та девушка из Харькова?

Пахол ответил не сразу, он минутку подумал:

– Мы с ней не говорили про мировую революцию. Мы говорили про дружбу народов в Советской стране, про товарища Сталина в Кремле, но на политические темы говорили мало. – Он смутился. – Мы, знаете, с вашего позволения, больше мечтали, как было бы хорошо, чтобы на свете все могли мирно работать и быть спокойными за завтрашний день, как в вашей стране.

– Чудесная эта девушка из Харькова, Ян, – сказал Стахурский. – И запомните: в каждой стране народ делает революцию, когда он созрел для этого, когда у него лопается терпение. Мы давно сделали революцию. Станете революционером и вы.

Вдруг наверху отчетливо прозвучала короткая очередь из автомата.

– Мария? – встревоженно спросил Стахурский.

– Думаю, что Мария, – сказал Пахол.

Они высунулись из ямы и посмотрели наверх.

Но увидеть им ничего не удалось.

– Она бы зря не стреляла, – сказал Стахурский. – Надо спешить ей на помощь.

Они уже стояли в воде.

– Идите вниз и через десять шагов поднимайтесь наверх, – сказал Стахурский, – а я пойду против течения. Пистолет с вами?

Они разошлись. Наверху было тихо.

Стахурский прошел шагов пятнадцать, весь овраг за поворотом был далеко виден, и там было спокойно. Он ухватился за корни и полез вверх по крутому склону. Пистолет он держал в зубах. Это было очень неудобно.

Наверху снова раздалась короткая очередь. Теперь стреляли совсем близко. Он сделал последнее усилие и высунул голову из оврага.

И сразу же он увидел Марию. Она, лежа, медленно отползала назад с автоматом, приставленным к плечу. Их разделяло расстояние не больше десяти метров.

– Мария! – прошептал Стахурский. – Что там?

Она не ответила, но, очевидно, услышала – носок ее сапога слегка постучал по земле: молчи!

Протарахтела длинная очередь, и пули прожужжали над головой Стахурского. Он прижался к обрыву, но успел заметить, что кусты на опушке леса шевелились, дрожали ветки – там кто-то скрывался.

Стахурский притаился, выбрал момент и прыгнул наверх. В следующее мгновение его обстреляли из кустов, но он уже припал к земле за стволом старого граба. На опушке, в кустах барбариса и бузины, засела целая команда. А их было только трое – один автомат и три пистолета.

Теперь Стахурский был всего в пяти шагах от Марии. Он видел ее побледневшее лицо, тревожно поднятые брови.

Пахола нигде не было видно.

Стахурский вынул из кармана второй, Даркин пистолет и положил его перед собой. Позиция за деревом была выгодная, но лишь до тех пор, пока в обойме будут патроны. А стрелять можно было только с близкой дистанции – и наверняка.

– Откуда они появились и сколько их? – спросил Стахурский.

Мария сердито дернула плечом.

– Я сама виновата, – прошептала она хрипло, чуть не плача, – они шли по оврагу и не заметили бы меня, но я встала во весь рост… Их, должно быть, человек десять…

– Десять против трех – это многовато, но Стахурский облегченно вздохнул: значит, противник был лишь впереди, гитлеровцы еще не взяли их в кольцо.

Мария что-то еще прошептала, но Стахурский не расслышал за шумом ветра.

Вдруг противник открыл ураганный огонь, и над головами Стахурского и Марии завизжали, засвистели пули. Они с сухими короткими ударами вонзались в стволы деревьев – и этот частый стук напоминал шум ливня. Мария застонала и припала к земле.

– Мария!

– Ничего, ничего! – крикнула она. – Я, кажется, ранена в плечо.

Стахурский вытащил обоймы и пересчитал патроны. Их было девять в одной и семь – в другой.

Где же Пахол?

И в это мгновение Стахурский увидел Яна. Он был довольно далеко – за кустами, в которых залегли вражеские автоматчики. Эти кусты окаймляли опушку леса, а Пахол был уже в поле сзади них. Значит, он прошел оврагом значительно дальше и теперь полз по смятой, почерневшей ботве неубранной свеклы. Стахурский сразу узнал его по зеленому мундиру среди черной ботвы и бурых листьев. Но Ян не удалялся от гитлеровцев, наоборот, он полз, подкрадываясь к ним сзади. Его отделяло от врагов не больше двадцати шагов.

Что он собирался делать?

Пахол поднял руку – в ней чернел пистолет. Ураган ревел, выстрелов не было слышно, но Стахурский видел, как вздрагивала рука Пахола и как подскакивало дуло пистолета. Пахол стрелял врагам в спину.

Итак, гитлеровцев было десять, а их только трое, но они взяли врага в кольцо.

Пахол стрелял, опершись локтем о примерзшую кочку и тщательно прицеливаясь. Очевидно, он попадал в цель. Но гитлеровцы его сейчас увидят. И все же Пахол продолжал стрелять. Убивая их, он тем самым отвлекал внимание на себя.

В пистолете Пахола могло быть не больше девяти патронов, нет – восемь, один он уже потратил на Клейнмихеля.

Стахурский считал выстрелы.

Один. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь.

В пистолете Пахола остался один патрон.

Последняя пуля для себя.

Вдруг что-то сильно ударило Стахурского в плечи и руки. Он не сразу сообразил, что это, только плотнее прижался к земле. Но жгучая боль пронзила его, и он понял, что очередь автомата прошила плечи и руки, – эта была, очевидно, последняя вспышка сознания.

«В пистолете Пахола одна пуля», – кажется, еще подумал Стахурский, но, возможно, что он об этом подумал еще раньше – и на этом потерял сознание.