Текст книги "Мы вместе были в бою"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Шеф глядел на Стахурского не то с торжеством, не то сам крайне удивляясь своим же словам. Потом он засмеялся.
– Вы не герр Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч, инженер путей сообщения. А вы Стахурский, член коммунистической партии, инженер-строитель.
Он захохотал и совсем провалился в глубину кресла.
Стахурский еще выше поднял брови – это было все, чем герр Шмаллер имел право в эту минуту выявить свое душевное состояние. Он не мог даже позволить себе побледнеть.
Провал! Сорваться с места, броситься к окну, высадить раму и выскочить во двор? Там эсэсовские автоматы сразу прострочат его несколькими очередями. Не могло быть речи и о том, чтобы схватить пресс-папье и проломить шефу голову – шофер сидел у окошка, в соседней комнате, а ключ от мотора машины он всегда носил в кармане.
Но кто ж такой этот немец, сидящий против него, – его шеф? И почему он выбрал такой странный способ разоблачения подпольщика?
Стахурский пожал плечами и недоумевающе сказал:
– Я не понимаю вас, мой шеф.
Клейнмихель снова захохотал.
– Вы отлично, чудесно играете, товарищ Стахурский! – сказал он сквозь смех. – Вы чудесный, замечательный актер, товарищ Стахурский! Если б не война, я бы посоветовал вам идти в киноактеры. Вы знаете, сколько зарабатывают кинозвезды в Голливуде? Наша АГФА платит не меньше. Не знаю, хорошо ли платит ваш Мосфильм, но вы безусловно были бы народным артистом.
Он глядел на Стахурского хитро, но доброжелательно.
Стахурский тоже принудил герра Шмаллера вынужденно улыбнуться.
– Простите, мой шеф, но ваша шутка доставляет мне огорчение.
Ураган за стеной выл с прежним неистовством. Мысли вихрем кружились в голове Стахурского. Шеф держался совершенно спокойно.
Он не принял никаких мер предосторожности. Не вынул револьвера и не положил его на стол. Не поставил охранника у окна. Только шофер Ян пил кофе в соседней комнате.
Стахурский изобразил на лице Шмаллера досаду и оскорбленное достоинство.
Шеф вытер глаза большим шелковым платком – голубым в синих квадратиках, – положил его в карман, удобнее расположился в кресле, с наслаждением затянулся сигарой и заговорил, все так же приветливо глядя на Стахурского:
– Чтобы избавить вас от лишней трепки нервов, без которой не обойдешься в игре, я расскажу вам еще кое-что, товарищ Стахурский. – Его тон был отменно любезным и доброжелательным. – Вы не просто товарищ Стахурский, который изменил свою фамилию для того, чтобы, скрывшись таким образом, заработать себе лишнюю марку в немецкой конторе, которая неизвестно для чего строит эту бессмысленную подъездную ветку к сельцу Михайловке, не имеющему ни промышленного, ни стратегического значения, когда наш фронт на берегах русской реки Волги. – Он поднял палец после этой долгой тирады и глядел на Стахурского, как на приятного гостя, с которым сейчас разопьет бутылку вина. – Вы есть подпольщик, член подпольной пятерки, которой поручено уничтожить эту линию, так как подпольщикам известно, что это секретное и чрезвычайно важное строительство особого значения.
Шеф уже не смеялся. Он смотрел на Стахурского серьезно, но без малейшей вражды.
Тоска охватила Стахурского. Конец! Шеф знал слишком много, и все это было правдой. Что же делать?
Стахурский развел руками и сказал, придав своему голосу максимум огорчения:
– Простите меня, мой шеф, произошло какое-то страшное недоразумение. Вас ввели в заблуждение, и вы обращаетесь не к тому, о ком думаете. Я совсем не тот, за кого вы меня, очевидно, принимаете.
Шеф словно не слышал этих слов, он перегнулся через стол, похлопал Стахурского по плечу.
– Это чудесно, чудесно, товарищ Стахурский, что вы умеете так соблюдать свои интересы, но жаль, что вы не хотите оказать мне доверия. Уверяю вас, перед вами только друг, который хочет вам помочь.
Стахурский ответил ему взглядом, полным сожаления. Что же ему делать: он не Стахурский – он всего только Шмаллер Франц-Эрих-Мария, фольксдейч Шмаллер, а вовсе не Стахурский, кто бы перед ним ни был – коварный враг или неумелый друг.
Шеф на минуту задумался. Глаза его скользнули по стене, по окну – ураган гнул до земли верхушки грабов, свинцовые тучи нависали тяжелыми крыльями. Сигара в руке шефа потухла. Он взвешивал и решал. Ветер выл в вышине и скулил в дымоходе. Наконец шеф снова повернулся лицом к Стахурскому – взгляд его был таким же внимательным, но твердым и решительным.
Он сказал сухо, по-деловому:
– Хорошо. Вы не тот, за кого я вас принимаю. Я тоже не тот, кем считаете меня вы!
Теперь Шмаллер взглянул на шефа с удивлением, вполне искренним.
Но Стахурский произнес тихо и категорически:
– Я не тот, за кого вы меня принимаете!
Его интонация свидетельствовала: он не Стахурский, и это он будет утверждать до конца, каким бы ни был этот конец. Он пойдет на любые муки и на смерть только с этими словами.
Но шеф словно и не обратил внимания на слова и интонацию Стахурского. Он улыбался дружески, как прежде, но еле заметная ирония мелькала в его улыбке.
– Вы, кажется, не поняли меня? – вкрадчиво спросил Клейнмихель, и голос его донесся словно издалека.
– Я вас вообще не понимаю, – ответил Стахурский. – Я уже сказал вам, герр Клейнмихель…
– Я не Клейнмихель! – резко прервал его шеф. – Я такой же Клейнмихель, как вы – Шмаллер! И я предлагаю вам совместную тактику против немецкого государства и против нацистского режима.
Стахурский уже точно знал, что перед ним сидит враг, который хочет поймать его таким коварным, но, право же, жалким способом. «Ветер с востока! Как бы он не сдул нас с земли! Я вас разоблачил! Но я ваш друг! Предлагаю действовать сообща!»
Они долго молчали. Ветер выл и грохотал за окном. Клейнмихель рассеянно постукивал пальцем по потухшей сигаре. Сигара Стахурского тоже потухла. Он сидел словно в оковах. Одна-единственная мысль билась в его голове, как удары пульса, неустанно и назойливо: как уведомить группу, известить все подполье, всех товарищей?
Но молчание длилось уже слишком долго, надо было кончать, это становилось невыносимым – пусть будет, что должно быть, – и Стахурский сказал:
– Мой шеф, я очень сожалею, что произошло такое… недоразумение. Вы позволите мне идти? Я должен следить за ходом работ.
Клейнмихель пристально взглянул на Стахурского, в его взгляде сквозили настороженность и издевательство.
– Герр Шмаллер, вы собираетесь пойти в гестапо и донести на меня, что я делал вам предательское предложение?
Стахурский ответил так, как ответил бы на его месте Шмаллер, ибо у Шмаллера тоже были все основания растеряться.
– Я совсем сбит с толку, я ошарашен, герр Клейнмихель. Я не могу знать, делали ли вы мне предложение или проверяли меня. Я совершенно растерян, герр Клейнмихель! Позвольте мне уйти и заняться своим делом.
И вдруг сразу Клейнмихель сделался совершенно иным. Исчезло добродушие, исчезла медлительность движений и округлость жестов, исчезла даже прозрачная пустота зеленовато-рыжих глаз. Перед Стахурским сидел совсем другой человек. Это не был флегматичный герр Клейнмихель, его шеф, которого он знал немного больше двух недель, с тех пор как приступил к работе в его строительной конторе. Перед Стахурским был теперь другой человек, полный бурлящей энергии, которую он еле сдерживал.
– Очень хорошо, Стахурский! Вы молодец! Именно такими я и представлял себе русских коммунистов. Перейдем к делу.
Он быстро достал зажигалку, щелкнул ею и сразу закурил. Потом порывисто придвинулся к столу вместе с креслом.
– Итак, инженер Шмаллер, известно ли вам, с какой целью строится эта подъездная ветка?
– Нет.
Клейнмихель – новый, быстрый и энергичный Клейнмихель – кивнул головой и, не ожидая дальнейших слов собеседника, заговорил:
– В таком случае я информирую вас, Стахурский, что по этой ветке через десять дней должен пройти один-единственный поезд. И в этом поезде будет сам, собственной персоной, Адольф Гитлер. – Он глядел на Стахурского со всей серьезностью, вытекавшей из этого необычайного сообщения. – Самолично Адольф Гитлер, то есть Адольф Шикльгрубер, а не кто-нибудь из его двойников! Я информирую дальше: здесь будет квартира фюрера, и он отсюда будет руководить операциями войск, наступающих на Сталинград. Вы понимаете меня? Поскольку местопребывание Гитлера может стать известным агентуре красных, то будут два Гитлера: один будет находиться в официальной ставке в городе, это будет двойник, а другой – в подземном укрытии около Михайловки. Это будет настоящий Гитлер.
Стахурский смотрел на немца, сидевшего перед ним. Какое важное сообщение сделал ему этот немец! Это нужно немедленно передать подполью и своим, через фронт!
– Коммунист Стахурский! – торжественно произнес Клейнмихель, и в его речи зазвучали нотки крайней взволнованности. – Я предлагаю вам использовать меня. Волк должен быть уничтожен! – шепотом воскликнул он.
Но Шмаллер, совсем уничтоженный, окончательно сраженный, еле прошептал:
– Герр Клейнмихель, я совсем не тот, за кого вы меня принимаете!
– Футц!
Клейнмихель в изнеможении откинулся на спинку кресла. Он вытер рукой вспотевший лоб, даже забыв вынуть платок. От прилива крови его лицо побагровело. Он с большим трудом сдерживал себя.
– Прекрасно, прекрасно, Стахурский! Я преклоняюсь перед вашей твердостью. Говорю вам это, как разведчик разведчику.
Потом он добавил каким-то надтреснутым, совсем будничным голосом, горько жалуясь:
– Как тяжело теперь людям понять друг друга! Какая страшная настала жизнь. Сообщники в борьбе не могут найти способа открыться друг другу.
Он доверчиво взглянул на Стахурского, и в его взгляде отразился страстный призыв к взаимопониманию.
Стахурский из-под маски Шмаллера украдкой следил за каждой малейшей переменой в лице Клейнмихеля.
Так прошло какое-то время.
Наконец Клейнмихель утомленно посмотрел на Стахурского.
– Да, – весело и раздумчиво произнес он, – иначе и быть не может. Знаете, Стахурский, я должен признаться, что просто очарован квалификацией советских разведчиков. Скоро тридцать лет как я работаю в этой области, и никогда, нигде – а я работал во всех странах Европы – мне не приходилось встречать таких блестящих разведчиков, как среди советских подпольщиков. Оцените, что мне удалось выследить и разоблачить вас. Вы – блестящий агент. Можете мне верить. Ведь я агент старейшей разведки в мире. Интеллидженс сервис!
Клейнмихель – или тот, кем он был, – поднялся, оттолкнул кресло ногой, обошел стол и приблизился к Стахурскому.
– Олл райт, коллега! Я хорошо проверил, с кем имею дело. Теперь мы можем уверенно действовать вместе в интересах наших государств. В этой войне их интересы общие, и у нас, разведчиков наших государств, цель теперь одна.
Клейнмихель взял руку Стахурского – это была рука Шмаллера, вялая и бессильная, – и крепко ее пожал. Потом он отпустил руку Стахурского, и рука Шмаллера упала, как неживая. Шеф стоял перед ним – массивный, уверенный в себе, довольный и улыбающийся.
– Я, агент Интеллидженс сервис, принял образ начальника строительной конторы на строительстве секретной ветки. Должен признаться, я вовсе не уверен, что по этой ветке пройдет именно поезд Гитлера, а не его двойника. Возможно, что тут проедет двойник, а по магистрали сам Гитлер. Возможно также, что в обоих поездах поедут двойники, а Гитлер прилетит на самолете. Немцы любят театр, даже больше, чем он необходим для конспирации, – с презрительной улыбкой сказал Клейнмихель. – Но вас это не должно тревожить: на то я агент Интеллидженс сервис, а вы советский разведчик, чтобы мы установили все точно и нашли способ уничтожить этого ублюдка. Не так ли, дорогой коллега?
Стахурский молчал. Шмаллеру тоже нечего было сказать.
Стахурский знал только одно: надо уведомить товарищей и о приезде Гитлера и об опасности, угрожающей подполью. Об угрозе провала надо сообщить какой угодно ценой: подполье расшифровано, и все равно кто его раскрыл – агенты Интеллидженс сервис или гестапо. С агентом английской разведки у него нет и не может быть ничего общего: Стахурский борется против фашизма и доверия к английскому шпиону иметь не может – английская разведка сегодня действует против Германии, но она всегда действовала и будет действовать против страны социализма. Для победы в войне над Германией Англии важно уничтожить Гитлера, но еще важнее ей заслать своих разведчиков в СССР, для борьбы против страны социализма.
Только это понимал Стахурский, и больше ему нечего было понимать. Но он не знал, как уведомить подполье, так как неизвестно, кто же перед ним – человек, который предлагает действовать совместно в интересах союзных держав, или человек, который хочет только получить согласие на это и тогда обрушить удар на все подпольё.
Клейнмихель – или кто бы он ни был – стоял весь исполненный решимости завершить начатое дело. Он внимательно, но не назойливо поглядывал на Стахурского.
– Теперь все мои карты в ваших руках. И теперь вы уже не можете сомневаться в моих аргументах. Как работник разведки, вы, возможно, знаете наш страшный закон: разоблаченный агент – вне закона, он заочно присуждается к смерти, – он одну секунду помолчал, но закончил спокойно: – И у вас может возникнуть вполне законный вопрос: почему же я пошел на это? Отвечаю на ваш вопрос: потому что я потерял связь с нашей системой. В обстановке войны, когда меня отделяет от моего государства ряд фронтов, я не успею восстановить эту связь, пока здесь будет Гитлер. У вас вполне законно может возникнуть еще один вопрос: почему я так хочу уничтожить Гитлера, даже ценой собственной гибели? Отвечаю: потому, во-первых, что таков закон разведчика, – он выполняет задание даже ценой собственной жизни; во-вторых, ввиду чрезвычайной важности этого дела для победы наших держав, я буду рассчитывать на снисходительность наших суровых законов. За ликвидацию Гитлера мне простят саморазоблачение…
Все это было сказано как будто искренне, и для Стахурского, подпольщика в безвыходном положении, звучало как правда. Простота борьбы была сложна, но и сложность ситуации была проста.
Стахурский глубоко вздохнул, посмотрел шефу прямо в глаза и сказал:
– Мне очень жаль, герр Клейнмихель, но я не вижу разницы между гестапо и Интеллидженс сервис.
– Футц! – Клейнмихель изо всех сил стукнул кулаком по столу.
Терпение его лопнуло, да и все средства были исчерпаны.
Клейнмихель решительно подошел к двери, снял с крючка доху и быстро надел ее. Когда его правая рука выскользнула из рукава, в ней был пистолет.
– Одеваться, быстро! – приказал он. – Шнель!
Он молниеносно ощупал карманы Стахурского.
– Ни одного лишнего движения. Лишний шаг – пуля! Стоп! Лицом ко мне!
Стахурский снял с крючка шинель и не спеша надел ее.
Клейнмихель указал пистолетом на дверь. Стахурский направился к двери. Шеф последовал за ним в трех шагах позади.
На пороге Стахурский остановился и повернулся к Клейнмихелю.
– Я не Стахурский, – сказал он, – я Шмаллер.
В его тоне не было вызова, но этим было сказано все. В этих словах была спокойная и торжествующая категоричность: я выдержал, я сильнее тебя, и я вынесу все, что угодно. Стахурского уже нет, он уже умер. Есть только Шмаллер, но в эту минуту к Шмаллеру перешли все силы Стахурского. В интонации Стахурского была ирония, откровенное глумление над воякой, который поломал свое оружие, но крепости не взял.
– Но! Но! – прикрикнул Клейнмихель и толкнул Стахурского пистолетом в спину.
Стахурский открыл дверь, и они вышли в соседнюю комнату. Там было по-прежнему тихо, только шофер Ян дремал в углу над опустевшей чашкой. Но как только скрипнула дверь, он сразу вскочил и вытянулся перед шефом. Пистолет в руках Клейнмихеля, направленный в затылок Стахурского, не произвел на него впечатления. Очевидно, он привык к такого рода зрелищам.
– Машину, Ян! – приказал шеф.
Ян бросился к выходу, Грохоча своими огромными башмаками, и мгновенно скрылся за дверью. Ветер вырвал щеколду из его рук и громыхнул дверью так, что задрожал весь домик. Но Ян всем телом превозмог порыв ветра и пулей понесся к машине. Когда на пороге показался Стахурский, Ян уже сидел в кабине и выжимал газ.
Стахурский скользнул взглядом по сторонам. О бегстве нечего было и думать – автоматы эсэсовцев торчали изо всех щелей. И он направился к машине, преодолевая ветер. Клейнмихель шел за ним, на каждом шагу подталкивая его пистолетом в спину. Он указал Стахурскому на место рядом с шофером, а сам сел позади. Пистолет был вплотную у затылка Стахурского.
– Малейшее движение к двери или к шоферу – пуля в затылок! – сказал Клейнмихель и после короткой паузы добавил с издевкой в голосе: – Не советую вам сильно покачиваться на поворотах и выбоинах, потому что я могу вас по ошибке преждевременно просверлить. Поехали, Ян!
Ян только искоса глянул на пистолет шефа и послушно выжал конус.
Машина выехала из дворика на переезд и тут почти зашаталась от ветра, даже крылья над скатами зазвенели.
– Не будем спешить, Ян, – проворчал Клейнмихель, – при большой скорости ветер на самом деле может опрокинуть ее на ухабе. Чертов ветер с востока, как бы он не сдул нас с земли! – и он захохотал.
Машина покатилась не быстро, стрелка на спидометре отметила тридцать километров – до города было километров двенадцать, меньше чем полчаса езды. Но за холмами и перелесками на горизонте города еще не было видно. По обеим сторонам шоссе раскинулась голая степь, шквальный ветер бил то сзади, подгоняя машину, то слева, занося ее на обочину дороги. Но шофер тотчас же выравнивал ее. Ян глядел прямо перед собой сквозь ветровое стекло, на шоссе. Руки его лежали на баранке руля, передвигаясь то вправо, то влево – люфт руля был значительным, а машину надо было вести ровно.
Мыслей о бегстве у Стахурского не было. Он принял решение и теперь выполнял его: если бы даже подвернулся случай бежать, он не имел на это права. Подпольная организация была под угрозой провала, но размер провала неизвестен. Стахурский должен узнать это в гестапо и сообщить товарищам. Он должен найти для этого средства. И у него была надежда: тюрьму охраняла полиция, а в полиции были свои люди. Если же ему не удастся предупредить товарищей, он должен запутать следы, все взять на себя и погибнуть, не допустив провала организации. Другого выхода не было.
Он глядел по сторонам, и взгляд его отмечал проносившиеся мимо предметы, как неживые, нездешние, потусторонние. Он думал только об одном: выведать, передать, запутать, принять все на себя.
Дорога миновала перелесок и нырнула в овраг. Ветер тут был тише, и машина покатилась со скоростью в сорок километров.
Позади, над самым ухом, сопел Клейнмихель; его пистолет на выбоинах касался затылка Стахурского в том месте, где находится углубление под мозжечком. Если бы не потребность жить дальше для борьбы – чудесный случай вырваться из этого мучительного напряжения. Но Стахурский был борцом, и он принял решение.
Машина катилась вниз, ветер тут, внизу, под прикрытием возвышенности, уже не сносил ее, но мотор несколько раз чихнул, машина подскочила и рванулась вперед.
– Что там? – сердито буркнул Клейнмихель.
Ян заерзал на сиденье, завозился своими огромными бутцами по педалям и предупредительно замотал головой: все будет в порядке, пусть шеф не беспокоится. Они миновали еще один перелесок, дорога свернула немного влево, спустилась еще ниже, и тут уже было почти совсем тихо – ураган свирепствовал на вершинах холмов и внизу только местами подымал поземку. Впереди был мостик через яр, поросший редкими деревьями и густым кустарником, – чудесное место для бегства.
Ян выключил мотор, теперь машина катилась плавно, без рывков, и с разгона промчалась через мостик. Ян снова включил мотор и дал газ.
Но на подъеме машина чихнула, подпрыгнула, и мотор сразу заглох.
– Футц! – крикнул шеф.
Ян несколько раз нажал педаль, но зажигание ответило холостыми оборотами. Ян испуганно взглянул через плечо на шефа, быстро открыл дверцу и выскочил на шоссе. Ветра здесь почти не было. Дуло пистолета сильнее прижалось к затылку Стахурского. Шеф что-то недовольно бубнил.
Ян откинул капот и начал возиться с мотором. Стахурский услышал, что Клейнмихель левой рукой начал шарить в кармане. Потом он вынул сигару, засунул ее в рот. Ян, оставив кожух поднятым, открыл дверцу машины.
– Ну, что там? – сердито спросил Клейнмихель.
– Прошу быть спокойным, – пробормотал Ян задыхающимся голосом; он дрожал перед шефом. – Прошу быть спокойным. Одна минутка, с вашего позволения, и все будет как следует. Это только трубка подачи…
– Проклятый бензин! – проворчал Клейнмихель. Он щелкнул зажигалкой, и клубы теплого дыма поплыли сзади Стахурского.
Ян откинул свое сиденье. Стахурский искоса взглянул на ящик с шоферским подручным инструментом: домкратик, ломик, ключ. Отдельно в ящике лежал пистолет, большой Штейер, – робкий шофер держал свое оружие слишком далеко!
Рука Яна отодвинула ломик и коснулась пистолета.
И вдруг…
Ян выпрямился, поднял пистолет, и резкий выстрел – он был оглушителен здесь, в кабине, над самым ухом, – как страшный удар бича, потряс воздух.
Ян из-за спинки шоферского сиденья выстрелил Клейнмихелю прямо в лицо.
Слышно было, как охнул человек, и его тяжелое тело свалилось с сиденья.
Это было настолько неожиданно, что на мгновение Стахурский так и остался неподвижным. Потом он крикнул:
– Что вы наделали?
Но Ян крикнул по-русски:
– Могут быть встречные машины! Берите его пистолет и бегите по яру в лес!
Он даже не смотрел на убитого, а шарил в своем ящике, хватал какие-то вещи.
– Скорее!
В руках у Яна была пакля.
Как во сне, Стахурский наклонился через спинку сиденья. Шеф упал лицом вниз, но рука с пистолетом застряла между спинками передних сидений. Пальцы мертвой руки разжались, и пистолет держался только на указательном, сжимавшем спусковой крючок. Стахурский схватил пистолет и выскочил на дорогу. Теперь надо бежать.
– Бегите! – снова крикнул Ян и махнул рукой по направлению к оврагу.
Потом он сел в машину и нажал на рычаги и педали. Мотор заревел – он был в полной исправности, – машина рванулась назад, а Ян в то же мгновение выскочил из нее.
Машина покатилась задним ходом к мостику, но руль был вывернут, и она ударилась в обочину, подпрыгнула, свернула с дороги и с грохотом сорвалась на дно оврага. Ян подбежал к мостику, наклонился и, тщательно нацелившись, бросил вниз, на машину, пылающую паклю. Потом он, слегка прихрамывая, подбежал к Стахурскому, схватил его за руку и потащил. Они бежали по вспаханной земле, ветер гнал их в спину; добежав до обрыва, они прыгнули в овраг и покатились по крутому склону вниз. Там они поднялись и по высохшему руслу побежали вперед. Песок и галька скрипели под ногами, ветки боярышника хлестали их. Стахурский бежал впереди. Ян следовал за ним, припадая на ногу.
Наконец они остановились, чтобы перевести дух, и оглянулись. Черный дым поднялся выше моста, а под мостом лежала перевернутая машина, и языки пламени вырывались из ее кузова.
– Она сейчас взорвется! – прошептал Ян, тяжело дыша. – Я открыл трубку, этот бензин обгорит – и взорвется бак…
Только он замолчал, как рванулось вверх пламя и фонтаном поднялся черный дым. Взрыв – неожиданно тихий – прокатился по оврагу и быстро рассеялся, заглушенный вверху ураганом. Теперь то, что было минуту назад автомобилем, пылало ярким костром, словно это была не стальная машина, а куча хвороста, облитая керосином.
– Скорее в лес! – крикнул Ян, и они снова побежали.
Камешки и песок хрустели под ногами, но бежать было легко, в овраге ветра почти совершенно не чувствовалось – вихрь свистел и завывал вверху, бешено кружась над оврагом.
– Спасибо, Ян! – сказал Стахурский.
Но Ян только махнул рукой вперед и крикнул:
– Бегите, бегите!
Пробежав полкилометра, они снова остановились. До леса оставалось не более ста шагов.
Стахурский за три недели работы на строительстве ежедневно видел шофера Яна и привык к его неказистой фигуре, нелепой выправке и пугливым глазам. Но сейчас рядом с ним был его спаситель, человек отчаянной решимости и беспредельного мужества, и Стахурский словно видел его впервые.
И все-таки перед Стахурским стоял никак не герой. Перед ним стоял человечек, такой глубоко мирный и штатский всем своим существом, что даже мундир на его плечах – немецкий мундир – не воспринимался как мундир солдата гитлеровской армии или вообще какой-нибудь армии, это была просто затрепанная и измызганная шоферская куртка.
Стахурский взял обе руки Яна и пожал их.
– Ян! – сказал Стахурский, превозмогая волнение. – Спасибо вам, я никак этого не ожидал. Вы мужественный и храбрый человек. Но, Ян, этого не надо было делать.
Ян понял слова Стахурского по-своему.
– Пожалуйста, – сказал он и сердито нахмурился, – пожалуйста, пусть вас не тревожит моя судьба.
– Кто вы такой, Ян?
– Меня зовут Ян Пахол. Я чех. Я ненавижу фашистов. Потом, с вашего позволения, я вам все расскажу. Но пойдем дальше – лес уже близко!
Он говорил, мешая русские и украинские слова, и ударения делал по-чешски на первом слоге.
Они двинулись вперед.
Теперь надо было подальше убраться от сожженной машины, укрыться в надежном месте, а там уже поразмыслить, что предпринять.
Страшная мысль неотступно преследовала Стахурского. Эта мысль заглушала и радость неожиданного спасения и чувство благодарности к спасителю. Клейнмихель безусловно действовал по поручению высшего начальства гестапо, и теперь, когда станут известны его гибель и бегство Стахурского, гестапо, очевидно, сразу же накроет все подполье. Вся подпольная организация должна немедленно уйти в лес к партизанам.
Они дошли до опушки молодой грабовой рощи и бросились в засохшую, примятую траву. Бледное лицо Яна дергалось от усталости, но на губах под короткими усиками блуждала улыбка, и глаза были оживленными, даже веселыми.
– Пятый! – как-то торжественно прошептал Ян.
– Что? – не понял Стахурский.
– Пятый фашистский офицер! – Ян вдруг улыбнулся лукаво и озорновато. – Я не убил ни одного чином ниже майора.
Пораженный Стахурский молчал. Этот незаметный и такой мирный человек, совсем не герой, убил уже пять гитлеровских офицеров!
Они сидели некоторое время молча, каждый во власти своих мыслей, и Ян все улыбался, чуть заметно поводя усиками. Вокруг не было ветра и было бы совсем тихо, если бы там, за оврагом и лесом, в степи, не бушевал ураган, если бы не шумел ветер в верхушках деревьев и не поскрипывали с натуги тонкие и стройные стволы грабов.
Ян заговорил:
– Я уже давно задумал его уничтожить. Это счастливый случай, что я не сделал этого раньше и мне удалось также спасти вас. Я слышал все, что он говорил вам в кабинете. Я всегда сажусь у окошка и подслушиваю, о чем он разговаривает. Меня ужас охватил, когда я услышал, как он вас ловит. – Ян побледнел, и в глазах его загорелась ненависть. – Может быть, если б вы ему поверили, я просто открыл бы окошко и пристрелил его. – Он сразу смутился. – Конечно, тогда бы мы с вами оба пропали…
– Вам тоже было ясно, что это провокация?
Ян еще больше смутился:
– Может, я и не сообразил бы, я человек малограмотный, с вашего позволения. Но я знал, кто он такой, ведь ежедневно после работы на ветке я отвожу его в гестапо.
Стахурский вскочил.
– Ян! Нам надо идти, не теряя ни одной минуты! Вы слышали наш разговор и знаете, что я не один, за мною целое подполье. Надо известить товарищей… Ах, Ян, – сокрушенно крикнул Стахурский, – вам не надо было спасать меня! Мне надо было итти в гестапо, может, я узнал бы размеры провала и тогда нашел бы способ передать товарищам. Понимаете, Ян, что вы наделали?
Ян стоял перед Стахурским растерянный.
– Простите, – прошептал он, – но, с вашего позволения, я думал, что спасаю вас…
Стахурский схватил его руку.
– Спасибо вам, Ян! Вы правильно поступили. И вы мужественный, отважный человек. И это прекрасно, что вы уничтожаете таких гадов. У вас большая организация? Где? В армии? Или в хозяйственных учреждениях?
Ян недоумевающе взглянул на Стахурского.
– Какая организация? Я один…
– Совсем один?
Стахурский с удивлением смотрел на Яна. Как советский подпольщик, он привык действовать сообща с большим, организованным коллективом в интересах общего дела, а не на собственный страх и риск. Но вот перед ним был одиночка, которого толкнула на борьбу ненависть к фашистам. Стахурский видел такого впервые.
Но сейчас не было времени раздумывать.
– Понимаете, Ян, они сейчас найдут машину.
– Она сгорела, – запротестовал Ян.
– Машины не сгорают дотла и трупы тоже. Подпольную организацию уничтожат, как только станет известно, что Клейнмихель сгорел, а я убежал.
– Машина сгорела, – упрямо повторил Ян. – И это могла быть обыкновенная авария.
– Машина сгорела, но нас там нет. Вам тоже надо бежать, раз вы не сгорели.
– Конечно, – согласился Ян. – Я уже пятый раз убегаю…
– Простите, Ян, – перебил его Стахурский, – обо всем прочем потом. Сейчас надо итти. Я должен предупредить товарищей в городе.
– Ураган, – возразил Ян, – как вы пойдете? И потом еще светло. Как вы проберетесь в город? Вас сейчас же узнают и схватят.
– Пойду не я, а другие. – Стахурский усмехнулся. – Я действую не один, как вы. Здесь поблизости найдутся люди. Идемте скорее. И вы там будете в безопасности.
Стахурский быстро пошел, и Ян послушно последовал за ним. Они скрылись в лесной чаще. Ураган здесь совсем не чувствовался, только поскрипывали стволы да ветер ломал и гнул ветви вверху. Ян с трудом поспевал за Стахурским. Он говорил:
– Обо мне не беспокойтесь, прошу вас. Я уже не раз так делал. Будто произошла катастрофа и я тоже погиб. Конечно, я стараюсь убежать возможно дальше, хотя бы в соседний город. А там мне ничто уже не угрожает.
– Да, да! Интересно, как вы это делаете, Ян?
Стахурский слушал невнимательно, он был поглощен своими мыслями. Землянка заставы партизанского отряда находилась совсем близко, в этом лесу, километрах в трех от опушки. Через нее прошел не один десяток местных жителей, уходивших к партизанам, и пленных, освобожденных из лагерей. От нее перелесками и оврагами очень удобно пробираться в лес, а немцы и полицаи боялись и нос сунуть в этот лабиринт оврагов и перелесков. Но до сих пор Стахурский ходил в землянку из города, а теперь он должен был ориентироваться только по рельефу местности.
Стахурский шел быстро, Ян еле поспевал за ним. Он рассказывал:
– С вашего позволения, очень просто. Я прихожу на ближайшую железнодорожную станцию, и никому не бросается в глаза человек в мундире немецкого солдата – всюду теперь немецкие солдаты. – Ян тихо смеялся, видимо довольный своей хитростью. – Потом иду к коменданту и рапортую: «Шофер Ян Пахол, отстал от эшелона, прошу направить вдогонку». Комендант накричит и приказывает идти на гауптвахту, будто для того, чтобы установить, где теперь находится моя часть. И я себе иду на гауптвахту. Но, с вашего позволения, отстал от эшелона не один шофер Ян Пахол, и на гауптвахте вообще всегда полно дезертиров. – Ян хихикал, еле поспевая за Стахурским. – И у коменданта есть разверстка на дезертиров. Он даже рад, что прибавился еще один. Вы слушаете меня, прошу вас?
