Текст книги "Мы вместе были в бою"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Идите! – снова приказал Стахурский.

Пленный направился к выходу. Руки он снова поднял, хотя этого никто и не требовал.

Палийчук последовал за ним.

Стахурский сказал негромко вдогонку:

– Не огорчайся, Палийчук. То, что он нам сообщил, для нас важнее, чем его гнусная жизнь. Мы не попросим у Джонсона помощи, но если он не просто воюет рядом, а на самом деле борется с фашизмом, то, расспросив этого болвана, он сразу форсирует реку и вместе с нами ударит по этим бандитам. Мы бы поступили только так.

– Верно, товарищ майор, – ответил Палийчук и вышел.

Когда они ушли, Стахурский посмотрел в окно. Солнце позолотило верхушки деревьев, но на лугу еще лежала тень горы. Группы капитана Вервейко уже не было видно – она скрылась в пади и, вероятно, уже приближалась к опушке леса. Если им удастся пройти мимо нее незамеченными, то через пятнадцать-двадцать минут они будут на гребне возвышенности.

На левом фланге, в ущелье, пулеметы ни на мгновенье не умолкали. На правом – тишину только изредка нарушали одинокие выстрелы. В центре было так же тихо, как вчера, как после войны.

– «Мальва» слушает, «Мальва» слушает, – неустанно бубнил телефонист.

– Следи за центром, – сказал Стахурский ординарцу и снова вышел на балкон.

Он сразу увидел их – они только что вышли на дорогу, которая сворачивала к мосту. Палийчук шел позади – с рукой на автомате. Эсэсовец шел впереди – с поднятыми руками, через плечо опасливо поглядывая на Палийчука. На противоположном берегу у моста стояло несколько машин. Стахурский посмотрел в бинокль: окруженный офицерами и солдатами, невдалеке от машин стоял майор Джонсон. Он наблюдал за боем между советским батальоном и неизвестным противником.

Палийчук подошел к переправе и что-то сказал охране. Эсэсовец все еще не опускал рук. Офицеры на том берегу навели бинокли.

Охрана отошла в сторону. Палийчук что-то крикнул англичанам, стоявшим на противоположном берегу.

Эсэсовец нерешительно ступил на мост.

И тут Палийчук вдруг размахнулся и ударил эсэсовца по шее. Тот бросился было бежать, но удар был так силен, что он упал с руками, простертыми вперед, к английскому берегу. Он мигом поднялся и помчался вперед во весь дух. Он бежал зигзагами, он все-таки опасался, не выстрелят ли ему в спину…

Когда он очутился на противоположном берегу, англичане тотчас же окружили его плотным кольцом.

Потом толпа англичан колыхнулась и вместе с эсэсовцем направилась к машинам.

Но в это время произошло что-то непонятное. Толпа рассыпалась, несколько солдат бросились к воде, и тут же над гладью реки захлопали одиночные выстрелы с английского берега.

Стахурский повернул бинокль и стал смотреть на реку: на легкой ряби воды часто подымались небольшие фонтанчики от пуль. Очевидно, обстреливали кого-то, кто был в воде.

Стахурский тотчас же увидел на поверхности, между фонтанчиками, голову человека. Вот она скрылась под водой, вот снова вынырнула, метнулась в сторону и опять погрузилась в воду, потом показалась далеко от того места, где рвались пули. Но стрелки перенесли огонь. Кто-то прыгнул с противоположного берега в воду и плыл сюда, к советскому берегу. Майор Джонсон и его офицеры не отрываясь следили за происходящим.

Стахурский вбежал в комнату и крикнул вестовому:

– Скорее на берег, узнать, кто в воде, оказать ему помощь и доставить сюда!

В эту минуту в горах загрохотали пулеметные очереди и несколько мин хлопнули одна за другой. Неужели враг обнаружил группу Вервейко и накрыл ее огнем?

Нет. Солнце поднялось над горами, его яркие лучи упали на гребень возвышенности, где залегла оборона центра, и, прикрывшись этой солнечной завесой, противник снова пошел в атаку.

Стахурский выглянул в окно. Солнечные блики рассыпались по травяному ковру, и луг, только что отливавший темной росистой зеленью, вдруг как бы вспыхнул, заискрился всеми красками радуги. Мириады цветов – белых, желтых, лиловых, розовых и пурпурных – раскрыли свои венчики навстречу солнцу. Можно было долго любоваться необычайной красотой утра, но в это время на опушке леса показались эсэсовцы и быстро покатились вниз по уступам гор. Первая цепь противника еще не достигла второй возвышенности, как из лесу появилась вторая. Солнце светило им в спину, в то же время слепя бойцов в центре нашей обороны. Наши бойцы не видели фашистов, не знали, много ли их, только слышали приближающийся рев.

Стахурский схватил пулемет, стоявший около окна, и окликнул ординарца. Вдвоем они поспешно установили пулемет, направив его на среднюю, ничью возвышенность, отделявшую нашу позицию от вражеской. Луч солнца проскользнул в окно, заискрился на прицеле, и мушка скрылась в радужном мелькании.

В памяти Стахурского неожиданно всплыло ненужное воспоминание: он допрашивал пленного немецкого генерала и спросил: чем генерал объясняет успехи немецкой армии на западе и поражения на востоке? Генерал ответил напыщенной фразой: «Когда солдат наступает на запад, солнце светит ему в спину. Когда он наступает на восток – солнце ослепляет его». Тогда Стахурский шутя ответил, глядя на небо, задернутое грозовыми тучами: «Генерал, не забудьте, что вас взяли в плен в облачный день».

– «Мальва» слушает! – крикнул телефонист. Потом он обратился к Стахурскому: – На левом фланге они тоже атакуют. Капитан Иванов просит подкрепления.

Что же ответить Иванову-первому? Резервов не было: водители, пекари и связные ушли с группой Вервейко. Известка снова посыпалась на Стахурского – очевидно, мина опять угодила в крышу, но взрыва не было слышно, мины рвались непрестанно, стреляли десятки пулеметов, все слилось в сплошной гул.

– Держаться! – крикнул Стахурский телефонисту. – Скажи: держаться! Вервейко пошел резать фашистский фланг! – За шумом, поглотившим все звуки, телефонист не мог услышать слов Стахурского, но он понял его по движению губ, как это понимают только в бою, и прокричал в телефон ответ Стахурского точно: Стахурский это понял по движению губ телефониста.

Прикрыв глаза от солнца ладонью, точно козырьком, Стахурский следил за развертывающимся боем. Эсэсовцы бежали по средней, ничьей возвышенности и не падали – значит Иванов-второй еще не взял их под фланговый огонь. Вот они скрылись в небольшой пади между ничьей и нашей возвышенностью, сейчас взберутся по склону и оседлают его…

Стахурскому удалось поймать прицел, и солнце резнуло его по глазам, но он увидел нескольких гитлеровцев совсем близко – они уже перевалили через гребень нашего холма и мчались по траве. Стахурский надвинул фуражку до самых бровей, на глаза ему упала тень, потом дал длинную очередь, переводя дуло пулемета то направо, то налево.

Он увидел, как несколько гитлеровцев упало замертво, другие быстро залегли в траве, а остальные бросились назад, но, не добежав до вершины, тоже залегли.

– «Мальва» слушает, – сразу услышал Стахурский, когда пулемет в его руках умолк. Ординарец торопливо заправил новую ленту.

И сразу в центре наступила тишина, умолкли пулеметы, умолкли минометы, гитлеровцы беспорядочно бежали обратно, в лес.

– Что на левом? – крикнул Стахурский телефонисту. – Что у Иванова-первого?

– Прут! – сердито ответил телефонист. – Наши отошли к самому берегу.

Стахурский взглянул на часы. С тех пор как Вервейко увел свою группу, прошло пятнадцать минут. Еще минут десять – и он будет у цели.

– А на правом?

– Спокойно, товарищ майор. Иванов-второй сейчас сообщил, что вышел на линию второй возвышенности.

– Молодец! – сказал Стахурский. – Выходит, это он косил их с фланга, а я думал – это моя работа. – Стахурский радостно улыбнулся. – Дай мне Иванова-первого.

– «Подснежник»! «Подснежник»! – крикнул телефонист. – Иванов-первый на проводе! – Он протянул Стахурскому трубку.

– Иванов! – сказал Стахурский. – Держись еще минут пятнадцать, не пускай ни одного фашиста в воду, потом мы всех их возьмем. Только пятнадцать минут!

– Если у меня через пятнадцать минут останется в живых хоть один боец, они не пройдут! – крикнул Иванов-первый так, что затрещало в трубке.

Стахурский вытер пот. Кажется, несколько минут до начала новой атаки можно будет передохнуть.

– Товарищ майор! – услышал он голос Палийчука.

Он оглянулся и увидел на пороге Палийчука и вестового, которого посылал на берег. Только сейчас он вспомнил про английскую сторону, стрельбу и человека в воде.

– А! – сказал Стахурский и пригрозил Палийчуку кулаком.

Палийчук стыдливо скосил глаза в сторону. Он знал, за что грозит ему майор – за подзатыльник, которым он наградил этого прыщавого на мосту. Но Палийчук был доволен собой – все же стукнул этого гада по затылку. Хоть немного отлегло от сердца.

– Что там случилось? – спросил Стахурский. – Почему началась перестрелка? Кто переплывал реку? Жив?

Вестовой кивнул головой на дверь:

– Здесь он, утопленник, сидит и дрожит: вода очень холодная. Да и напугался. Слова не может выговорить.

– Англичанин?

– Навряд ли, товарищ майор. Неказистый, и одежа на нем штатская. И выглядит как штафирка. Да вы поглядите сами. – Он крикнул в переднюю: – Эй, ты, рекордист водного спорта! Иди-ка сюда, познакомиться надо!

Съежившаяся, дрожащая, невзрачная фигура показалась из сумрака передней.

Вошедший дрожал от холода. Одежда прилипла к его телу; около ног, на полу, сразу образовалась лужа. Шапки на нем не было, волосы облепили голову. Небольшие усики, тоже мокрые, свисали до самого подбородка. У него зуб на зуб не попадал.

– Дайте ему плащ-палатку! – приказал Стахурский. – Он же окоченел! И принесите…

Стахурский не закончил фразу и медленно поднялся с пола.

– Погодите, погодите, – прошептал он, потом вскрикнул: – Это вы?

Человек с реки смотрел на Стахурского, его взгляд еще не выражал ничего, кроме крайнего страдания от смертельной стужи, сковавшей все его существо.

– Ян! – вскрикнул Стахурский.

В глазах человека с реки промелькнул какой-то живой огонек. Но это еще не был осмысленный взгляд живого человека.

– Пахол!

Стон – не то стон, не то тихий вздох – вырвался из груди человека. Он сделал шаг вперед и вдруг с громким стоном покачнулся навстречу Стахурскому, простирая руки вперед.

– Пахол, это вы?

Это еще не был Пахол, это был еще только человек с реки, охваченный лихорадочной дрожью, но он уже дотронулся руками до Стахурского, уже ощупывал его – и руки его безостановочно дрожали то ли от холода, то ли от того, что он не мог поверить, что перед ним не привидение, а живой Стахурский. Он схватил обеими руками руку Стахурского, ощутил ее живое тепло, силу, и тогда Пахол вдруг припал к руке Стахурского и рыдания вырвались из его груди.

– Ян! Откуда? Значит, вы тогда не погибли?

– Знакомые? – изумленно промолвил Палийчук. – История!

А Пахол все плакал, не сдерживая и не скрывая своих слез. Тело его содрогалось. Стахурский гладил его мокрые волосы, не зная, что делать.

– Принесите шинель! – приказал он. – Скорее! И дайте глоток водки – он замерз!

Вестовой принес шинель и хотел набросить ее Пахолу на плечи, но Стахурский отстранил его.

– Нет, нет, разденьте его, вытрите раньше, потом наденете на сухое. Успокойтесь же, Ян!

Он хотел отстранить от себя Пахола, чтобы дать вестовому возможность переодеть его, но Пахол изо всех сил сжал его руку, прижимаясь к ней головой, и его нельзя было оторвать.

– Успокойтесь, – повторял Стахурский, – успокойтесь. Вы опять с нами. Тут у нас бой, как видите, бой после войны…

Стахурский не знал, о чем еще говорить, – он сам был очень взволнован неожиданной встречей.

Наконец Пахол выпустил руку Стахурского и дал себя раздеть. Он стоял посреди комнаты, заставленной мебелью и засыпанной штукатуркой, не стыдясь своей наготы, не замечая ее. Он все еще дрожал, весь синий от холода. Палийчук накинул шинель на его дрожащие плечи.

– Вы… – прошептал Пахол, когда обрел, наконец, дар речи, – это вы, товарищ комиссар? Неужели это вы?

– Быстренько рассказывайте, – попросил Стахурский, – рассказывайте скорее, а то может опять начаться атака.

Он посмотрел в окно. В центре было спокойно. Бойцы снова заняли линию обороны на гребне первой возвышенности.

– Откуда вы? Значит, вам удалось спастись?

Пахол стоял перед Стахурским, шинель на нем почти касалась пола. Глаза его горели, как у безумного, он был страшно худ, щеки его запали.

Но он не ответил на вопрос и в свою очередь спросил:

– Разрешите спросить, товарищ Мария погибла тогда, когда подожгла бензин?

– Нет, – ответил Стахурский, – Мария вернулась, выполнив порученную ей операцию. Она жива и до последнего дня войны была в армии.

Пахол глубоко вздохнул. На мгновение он закрыл глаза, и в это время по лицу его пробежала еле заметная улыбка. Это была улыбка облегчения: должно быть, все это долгое время Пахол жил со страшным угрызением совести: Мария погибла, потому что пошла на диверсию одна.

– С вашего позволения, – прошептал Пахол, – я благословляю вас за слова, которые вы сейчас сказали мне.

– Вы отыскали своих родных?

– Да, нашел, – ответил Пахол. В его голосе прозвучали тоска и боль.

– Где же они? И как вы очутились здесь?

Телефонист прервал их:

– Капитан Иванов-первый докладывает, что у него тридцать человек и они уже ногами в реке.

Стахурский посмотрел на часы: прошло еще десять минут. Но когда Вервейко выйдет на гребень третьей возвышенности и атакует правый фланг противника с тыла, они еще сильнее нажмут на Иванова-первого. У них другого выхода не будет: или погибнуть под огнем Вервейко, или броситься к реке. Иванову-первому, конечно, нужно подкрепление, чтобы выдержать этот отчаянный напор смертников. Стахурский скользнул взглядом по комнате: кроме него, было еще пятеро – Палийчук, ординарец, вестовой, телефонист и радист.

– Самый раз майору Джонсону ударить им во фланг, – сказал Стахурский.

Палийчук сердито проворчал:

– Обойдемся без них, черт бы их побрал! В Сталинграде мы их не звали. Тоже было дело на берегу реки…

– Товарищ Тагиев, и вы, – обратился Стахурский к ординарцу и вестовому, – отправляйтесь к капитану Иванову-первому.

Сержант и солдаты откозыряли и вышли.

Палийчук подошел к окну. Не ожидая приказа, он занял место у пулемета, где раньше был ординарец.

Стахурский снова взглянул на часы.

– Значит, вы нашли свою семью, – рассеянно сказал он Пахолу. – Отчего же вы очутились здесь?

Он говорил с Пахолом, но видел перед собой склоны возвышенности и полосу леса, из которого гитлеровцы ежеминутно могли снова броситься в атаку. Он говорил с Пахолом, но слышал только стрельбу на левом фланге и тиканье часов у себя на руке. Почему же не выходит на гребень над ущельем Вервейко с группой последних бойцов?

– Она в концлагере, – сурово произнес Пахол. – В Зальцбурге.

– Кто в Зальцбурге? – рассеянно спросил Стахурский.

– Жена, – сказал Пахол, – Маричка. А дети умерли. В концлагере.

– «Мальва» слушает… – бубнил телефонист в углу.

– Дети умерли, – машинально повторил Стахурский.

Он понимал трагический смысл сказанного, но не находил слов, чтобы выразить свое сочувствие несчастному Пахолу, в голове его была только одна мысль: почему запаздывает Вервейко?

– Но теперь ведь в Зальцбурге англичане, – сказал он. – Вероятно, вашу жену уже освободили…

– Нет, – мрачно произнес Пахол. – Ее не выпустили. Маричка принимала участие в восстании против фашистов, которое произошло в лагере. А теперь англичане проверяют всех, кто участвовал в нем.

– Вот оно что, – сказал Стахурский. – Но что там проверять, если она приняла участие в восстании? Восстание же было против фашистов. Ее скоро освободят, будьте спокойны.

– Англичане подозревают, что это восстание против немцев подняли коммунисты, поскольку им руководили пленные красноармейцы. И они не хотят выпускать коммунистов из лагеря, боятся, как бы их идеи и здесь не нашли сочувствия у народа.

– Что вы говорите, Ян? – Стахурский оторвался от часов и посмотрел на Пахола, в глазах его было удивление. – Впервые слышу подобное.

Палийчук сердито отозвался от пулемета:

– Свой к своему, товарищ майор. Я же говорил…

– Можете мне поверить, товарищ майор, – сказал Пахол. – Я только что оттуда. А Маричка осталась там.

Стахурский смотрел на часы. Отчего не дает о себе знать группа Вервейко?

Стрельба на левом фланге не утихала.

– Так… Что же вы там делали, Ян? – спросил Стахурский, не отрываясь от циферблата.

– Пока были немцы, я прятался у австрийских шоферов. А когда пришли английские войска, мне наконец удалось повидать Маричку.

– Ах, увидели все-таки… Это хорошо, – машинально произнес Стахурский. Он слушал Пахола, но голова его была занята другим.

– Не очень хорошо, с вашего позволения, – сказал Пахол. – Когда я попросил у англичан разрешения повидаться с женой, они и меня посадили в лагерь, и лишь тогда я увиделся с Маричкой.

– Вас посадили? – снова удивился Стахурский. – Почему же?

– Как подозрительное лицо.

Палийчук захохотал. Это был редкий случай – увидеть смеющимся всегда мрачного Палийчука.

– Ах, вот оно что! – сказал Стахурский. – Ну, вас проверили, установили, что вы чех, а не фашист, и выпустили. А дальше что? Зачем вы бросились в реку?

– С вашего позволения, – сказал Пахол, – дело обстоит иначе. Когда меня привели на допрос, чтобы установить, не красный ли я, то я сразу заявил, что можно меня не проверять, так как я и есть красный и даже был в партизанах. Тогда они посадили меня в каземат…

Он умолк, потому что Палийчук мешал ему. Недовольный взгляд Стахурского сдержал громкий хохот Палийчука, и теперь он смеялся потихоньку, прикрывая ладонью рот, но плечи его тряслись от смеха.

– «Мальва» слушает, – бубнил телефонист. Потом доложил Стахурскому: – Сержант Тагиев и бойцы прибыли. Что передать капитану Иванову?

– Держаться! Сейчас выйдет на гребень Вервейко. Еще несколько минут.

«Где же Вервейко? – мучился Стахурский. – Расстояние, по-видимому, больше, чем мы рассчитывали. Да еще местность пересеченная – овраги, холмы, взгорья, перевалы».

– Ну, ну, – подбодрил Пахола Палийчук, – рассказывай, рассказывай, землячок. Мы тебя слушаем.

Пахол пожал плечами:

– С вашего позволения, когда стало известно, что на этом берегу реки будут стоять советские войска, я решил бежать из каземата. Мне это удалось. Я улучил минуту, когда мы находились в отхожем месте, и удрал. Потом я пробрался в этот городок, но они тщательно следят, чтобы сюда, на ваш берег, никто не перешел, и мне пришлось скрываться в кювете на набережной. Потом здесь начался бой, и англичане встревожились. Потом через мост перебежал немец, и охрана на берегу стала смотреть, что здесь происходит. Я воспользовался этой минутой и бросился в реку. Мне очень хотелось сюда.

Стахурский посмотрел на Пахола. Казалось, смысл всей его речи только сейчас дошел до сознания Стахурского. Пахол рассказывал важные и любопытные вещи.

– Но ваша жена осталась в английском лагере? – спросил Стахурский.

Пахол горько усмехнулся.

– Что же из этого? – сказал он. – Но я тут…

Он умолк. Молчал и Стахурский. Он нетерпеливо поглядывал на циферблат. Что случилось с Вервейко? Миновали уже все сроки. Ему давно пора быть на месте.

В центре и на правом фланге было совсем тихо. Только на левом не умолкали пулеметы и методично хлопали мины: пять взрывов подряд, потом пауза и снова пять взрывов. Было совсем тихо, как бывает на войне в минуты боя только на фланге.

Пахол прошептал:

– И я уже не уйду отсюда…

Стахурский сказал:

– По правилам, установленным на демаркационной линии, союзники обязаны возвращать каждого, кто с оружием или без оружия без разрешения властей перейдет рубеж. После боя я должен буду вас отправить к англичанам, Ян.

– Нет, – тихо сказал Пахол, – вы этого не сделаете.

Стахурский удивленно посмотрел на него. В речи Пахола, обычно такой неуверенной, звучала непререкаемая убежденность. Но Стахурского удивило не только это: он действительно не был уверен, что вернет Пахола на ту сторону.

– Вы не вернете меня, – еще раз сказал Пахол, – с вашего позволения, я репатриант.

– Что вы, Ян! Вы подданный Чехословакии, а тут Австрия. И мы – Советская Армия. Я имею право не вернуть советского подданного – репатрианта. Но вас я должен вернуть.

– Я возвращаюсь на свое постоянное место жительства, – упрямо сказал Пахол, – и я репатриант. А раньше я был советским партизаном. И я вернулся, чтобы отыскать свою часть. Я ее нашел. Вы мой комиссар.

– Партизанских частей уже нет, – возразил Стахурский. – Уже почти год как наш отряд вошел в Советскую Армию.

– Я не сумел выполнить вашего приказа: разведать и возвратиться, – грустно сказал Пахол, но во взгляде его промелькнуло лукавство, – теперь вы поймали меня и должны передать в трибунал. Вы не имеете права отпустить меня, раз я подлежу полевому суду… Пусть трибунал приговорит меня к расстрелу, но я не вернусь туда.

– Но еще перед тем, – сказал Стахурский, – вы дезертировали из немецкой армии. И мне известно, что вы подданный Чехословакии. Если я не верну вас, все равно вас передадут Чехословакии.

Пахол молчал. Он не знал, как теперь возразить. Палийчук с любопытством глядел на него. Этот спор увлекал его. Он уже не был таким флегматичным, глаза его живо перебегали с Пахола на Стахурского и обратно.

Пахол пожал плечами.

– Хорошо, – сказал он, в интонации его звучало: «Ладно, договорились!» – Передавайте меня Чехословакии.

– Ну-ну? – заинтересовался Палийчук. – И что же ты тогда будешь делать?

– Не знаю, – неуверенно сказал Пахол, – но что-нибудь такое, чтобы в Чехословакию не пришла… демократия из английской и американской зоны.

Палийчук тихо засмеялся.

– Валяй, землячок! – сказал он. – Ты не бойся, товарищ майор шутят, и тебя не отдадут. Ты еще не знаешь нашего майора.

– Палийчук! – строго оборвал его Стахурский. Он смотрел на часы: уже десять минут назад Вервейко должен был выйти на гребень возвышенности.

– Виноват! – спохватился Палийчук.

– Я знаю, – серьезно сказал Пахол, – я был с товарищем комиссаром в бою.

– Да, – строго сказал Стахурский, – мы были в бою. И вы вели себя героически, когда сожгли гитлеровскую бензобазу. Но вы же сами сейчас сказали, что не сумели найти свой отряд и вместо этого отправились искать жену…

Пахол опустил глаза и побледнел.

Палийчук укоризненно покачал головой.

– Из-за жены? Ай-ай-ай!

– И детей… – прошептал Пахол.

– Ай-ай-ай! – качал головой Палийчук. Потом он сказал так же строго, как Стахурский: – А жена опять там, и ее могут не выпустить. А что, если ты снова подашься к ней?

Пахол посмотрел на него сухими, горячими глазами. В них была мука и мольба.

– Я не потому пришел сюда, что жены нет. И не потому, что они уморили моих детей. И даже не потому, что мне больше некуда итти. А потому, что мне нужно только сюда… – Он с трудом перевел дыхание и облизнул сухие губы. – Жену они не выпустят, ведь она красная. И я красный. И я хочу, чтобы красные идеи, которых боятся англичане и американцы, пошли повсюду. Я их сам буду распространять. Оттого я и пришел сюда. Но я буду их распространять, где бы я ни был. Как хотите, можете передать меня англичанам…

Он хотел еще что-то сказать, но в это время внимание всех привлек неясный, но все усиливающийся гул, доносившийся с возвышенности над ущельем.

Стахурский вскочил.

Ясно! Вервейко вышел на гребень и оттуда начал обстрел ущелья. Там теперь немцы теснят Иванова-первого, стремясь прорваться к реке.

– Иванов-первый! – крикнул Стахурский телефонисту.

– «Подснежник»! «Подснежник»! – закричал телефонист. – «Мальва» слушает!

Его выкрики потонули в поднявшейся канонаде и гуле взрывов. Противник открыл ураганный огонь из всех видов оружия. Он, по-видимому, понял наш маневр и сейчас снова бросится в атаку. Другого выхода у него и не было.

И действительно, тотчас же из лесу показались цепи эсэсовцев – в четвертый раз за это утро. Их встретили дружным огнем из пулеметов и винтовочными залпами. Очевидно, теперь противник бросил в атаку главные силы. Возвышенность, за которой расположилась наша оборона, окутал густой дым, комья рыжей земли взлетали тут и там, – вражеские мины накрыли наш передний край.

И одновременно по стенам дома градом застучали пули – очевидно, немцы засекли пункт, откуда Стахурский их обстреливал из пулемета, и теперь старались подавить огневую точку, мешавшую их продвижению к центру.

Вдруг Стахурский увидел, что Палийчук, сидевший у пулемета, схватился за голову, зашатался и начал сползать на пол. Когда Пахол подбежал к нему, Палийчук уже был мертв.

– «Мальва», «Мальва»… – надрывался телефонист.

А на гребне нашей возвышенности среди клубившегося дыма Стахурский увидел гитлеровцев. Их становилось все больше. Они накоплялись. Началась рукопашная схватка. Если наши не опрокинут их, они сейчас будут здесь.

В это время он услышал настойчивый крик телефониста:

– С Ивановым-вторым связи нет! С Ивановым-вторым связи нет…

Мина угодила на чердак, и потолок обрушился на головы присутствующих в комнате.

Выбравшись из-под обломков, Стахурский бросился к пулемету. Немцы уже бежали по склону вниз, направляясь к КП.

Стахурский опустил дуло пулемета ниже – гребень обстреливать уже поздно, надо преградить дорогу тем, кто уже в пятнадцати шагах от КП, – и начал их расстреливать в упор. Он не выпускал спуска из крепко сжатых пальцев, и лента шла долгой, нескончаемой очередью, легко и свободно, словно кто-то подавал ее. Но подавать было некому: Палийчук лежал рядом убитый.

Гитлеровцы падали на траву, на дорогу, даже в палисаднике. Стахурский увидел, что часть из них залегла на склонах возвышенности, часть пустилась наутек. Но его удивило, что и на гребнях нашей и ничьей возвышенности эсэсовцы тоже падают и залегают. Только когда на склоне и дороге не осталось ни одного эсэсовца, Стахурский оглянулся и увидел, что справа от него сидит на корточках Пахол и подает ленту в магазин.

– Я сам управлюсь, – крикнул ему Стахурский. – Беги направо, к Иванову-второму. Пусть держит среднюю возвышенность под фланговым огнем.

Пахол вскочил и бросился к двери. На ходу он поднял пилотку Палийчука.

Когда он уже убежал, Стахурский подумал, что посылать Пахола не было надобности. Немцы потому и залегли на промежуточной ничьей возвышенности, что она была под фланговым огнем Иванова-второго.

Но они не залегли, они просто падали под этим огнем: наши бойцы уже бежали вверх по склону.

Стахурский снова поднял дуло пулемета, переведя огонь на гребень.

Когда лента кончилась, он услышал голос телефониста:

– Иванов-первый на проводе!

Стахурский прижал трубку к уху.

– Начальник штаба кроет их с гребня! – весело и возбужденно кричал Иванов-первый. – Не ущелье, а братская могила! Он их кроет, а мне делать нечего. У меня снова мирное время!

– Какие потери? – крикнул Стахурский.

– Шестеро убитых, – ответил Иванов. – А ранены, наверно, все. Твой ординарец ранен в голову, но не тяжело.

– Немедленно эвакуировать тяжело раненных. Лежать в обороне до соединения с группой Вервейко.

Стахурский положил трубку и выглянул в окно. Фашисты на второй возвышенности лежали недвижимо, прижатые к земле: пулеметы с правого фланга не утихали ни на миг – казалось, их стало еще больше. Третья цепь противника спешила укрыться в лесу.

Стахурский поднял дуло пулемета и крикнул телефонисту:

– Брось трубку, подавай ленту!

Телефонист переполз к нему, и Стахурский пустил длинную очередь вдогонку бегущим к опушке. Он старательно водил дулом, точно брандспойтом, от одного фашиста к другому – и они падали на склоне третьей возвышенности…

Атака захлебнулась. И это бесспорно была уже последняя атака.

Стахурский оттолкнул пулемет и вышел из комнаты, из домика, в палисадник, на дорогу, на луг. Надо поднять бойцов в центре и идти прямо в лес брать минометы.

Стахурский пошел к бойцам на гребень первой возвышенности прямо лугом – передки сапог тонули в молодой, сочной траве, белые, желтые, розовые венчики цветов исчезали под его широкими подошвами. Порой среди травы попадались трупы гитлеровцев, лежавшие ничком, и Стахурский переступал через них. Это были трупы уже после войны. Кое-где из углубления, из ямки навстречу ему поднимали руки стоявшие на коленях эсэсовцы, которым удалось остаться в живых. Но Стахурский, не обращая внимания, шел дальше к вершине.

Наискось, по лугу, справа, к нему бежал Пахол: он побежал было к домику, но увидел Стахурского и свернул сюда напрямик. На голове у него была пилотка Палийчука. Он подбежал и приложил руку к пилотке. Край пилотки был залит кровью. Это была кровь Палийчука.

– Справа вышла на холм наша часть, прибывшая из дивизии, – рапортовал Пахол, – и держит ничью возвышенность под фланговым огнем.

– А! – сказал Стахурский. – А я думал, что это я сам уложил всех. – Он шел не останавливаясь, и Пахол с трудом поспевал за ним. Стахурский улыбнулся ему. – Ну вот мы и опять с тобой вместе в бою.

– Служу трудовому народу! – гаркнул Пахол. Он все бежал рядом, прихрамывая, но не отставая, и не отнимал руки от пилотки.

– Теперь уже: служу Советскому Союзу! – поправил его Стахурский. – Беги на КП, становись к пулемету на всякий случай, а если что – будешь держать связь между мной и телефонистом. Скорее!

Пахол козырнул, повернул «налево кругом» – было очень неудобно на склоне делать «кругом» по всем правилам, да еще в огромных башмаках с загнутыми вверх носками, как у китайских туфель. И Пахол что было сил побежал. Полы шинели хлестали его по голым ногам.

Стахурский засмеялся и пошел дальше на вершину.

– Товарищ майор! – раздался чей-то голос позади.

Стахурский остановился.

К нему подбежал радист и доложил:

– Вас вызывает к телефону штаб дивизии.

– Передай: приказ выполнен, инцидент ликвидирован.

Он засмеялся снова и пошел к вершине. Теперь ослепительные солнечные лучи били ему прямо в глаза.