Текст книги "Синее железо"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 6

Вот уже месяц шло строительство дворца. Десятки бычьих и оленьих упряжек подвозили к А – бу камень, глину и гладко оструганные лиственничные бревна. На холме целыми днями не гасли костры.

Ли Лину срубили неподалеку временное жилье – просторную избу с двускатной крышей и тремя окнами, в которые вместо стекла были вставлены тонкие пластины из прозрачной зеленоватой яшмы. Большая печь излучала мягкое тепло, и Ли Лин долгие вечера просиживал возле нее при светильнике, заполняя свиток за свитком своими наблюдениями. Днем же он либо охотился, либо ездил вместе с Антом в окрестные стойбища.

Поначалу динлины избегали его, а женщины и дети даже побаивались: больше всего их смущали черные глаза и волосы наместника – черный цвет здесь почитался нехорошим признаком. Но с помощью Анта Ли Лину постепенно удалось если не завоевать доверие жителей, то хотя бы убедить их в том, что он не причинит им никакого вреда.

Возвращаясь домой, Ли Лин садился за стол и заносил на шелк все, что узнавал за день. Из этих отрывков получалось что – то вроде жизнеописания парода, почти не известного на юге. Правда, сведения были разрозненные и порой противоречивые, но Ли Лина это не заботило: времени впереди много, и он успеет привести записи в порядок, а потом, если будет угодно судьбе, переправит их Сыма Цяню…

«Люди здесь, – писал Ли Лин, – все высокие, светловолосые и отличаются превосходным сложением: у них понятливые лица и голубые либо зеленые глаза; нос они имеют прямой или орлиный и довольно большую густую бороду. Мужчин много, женщин мало. Нрав этого народа горделивый и упорный. Иногда из-за малейшего оскорбления они бросаются с мечами друг на друга, но прекращают ссору, если вмешается женщина.

Где бы эти люди ни жили, их главным и излюбленным промыслом всегда остается охота и рыбная ловля, которые вполне удовлетворяют их предприимчивой натуре, в высшей степени самостоятельной и благородной. Динлины не выносят деспотизма, но и сами никогда не бывают деспотами ни в семье, ни в кругу своих рабов. Меня удивляет их любовь к детям, которых они, кстати, никогда не бьют. Они умеют весело пить, не делаясь при этом мрачными пьяницами…

Будучи предприимчивыми, как я уже говорил, динлины решаются на все и вступают в борьбу из любви к ней, а не из расчета на прибыль. Умственный кругозор их очень широк, их пожелания и помыслы – смелы, поступки же соответствуют последним. Они требуют уважения к личной свободе и скорее сами стараются не возвыситься, чем унизить других…

Опишу также их одежду и вооружение. Они носят зимой собольи шапки с наушниками, которые связывают тесьмой на затылке, летом же надевают белые валяные шляпы. Носят еще поверх мехов кольчугу весом более двадцати гинов[85] и на ногах наборные латы из железных или деревянных щитков, прикрывающих только голени. Несмотря на столь тяжелое вооружение, они со щитом в одной руке, с луком в другой и с мечом у пояса могут очень быстро ходить по горам. Зимой они всё от мала до велика пользуются деревянными конями[86]. При ходьбе опираются на клюки, а когда спускаются с гор, так стремительно несутся, точно летят.

Динлины, как никто из людей, выносливы к смерти и ранам. Я видел своими глазами: на охоте вепрь распорол живот мальчику. Мальчик лежал на снегу и, умирая, не издал ни одного стона…

Они любят и ценят лошадей. Лошади их плотны и рослы, а лучшими считаются те, которые свирепее дерутся. Масти коней называются очень красиво и звучат подобно стихам. Вот несколько переводов: пегий, как застывшая роса или висящий свет; конь светлый, как летящая заря; красный, как стремительная молния; желтый, как текучее золото; красный, как убегающая радуга…

Из зверей в здешних лесах много косуль, лосей, вепрей, тарпанов и чернохвостых коз. В реках – разные рыбы. Из них есть одна – большая, гладкая и без костей, рот у нее под носом[87]. Из деревьев: сосна, береза, кедр, ива, ели – последние столь высоки, что пущенная из лука стрела едва долетает до вершины. Из птиц – гуси и утки дикие, сороки, ястреба, лебеди. Пушного зверя здесь в изобилии: соболя, рыси, снежные барсы, медведи, тигры[88], лисы и куницы…

Это очень сильное государство. На севере оно достигает моря. Море отстоит от столицы очень далеко, а называется Бэй – ху. Еще на север, если перейти море, то дни там длинны, ночи же совсем коротки. После захода солнца, если варить мясо, то пока оно сварится, восточная сторона уже посветлеет, ибо она близка к месту заката. Также на северо-востоке имеется река Анкалэ. Все речные потоки впадают в море, а она одна выходит из него. В тех краях водится северный слон, покрытый густой шерстью. Туловище его величиною с нашего слона, весом в тысячу гинов. Природа клыков мягкая, чисто – белая, походит на слоновые бивни. Из этой кости тамошние племена изготовляют чаши, блюда, гребни и прочее в этом роде. Бивни и изделия из них я видел сам, но слона пока не встречал…

В стране динлинов много сухого мха. Олени едят этот мох, и на них ездят верхом, а зимой в повозках, поставленных на полозья. Из оленьих же шкур часто шьют зимнюю одежду, а мясо идет в пищу. Мясо они едят всякое, кроме собачьего и верблюжьего…

Еще их государство имеет железо небесного огня, его собирают, чтобы делать мечи и ножи. Работа их отменна и искусна, потому что железо отборно и остро. При этом всякий раз, как вслед за небесным дождем люди собирают железо, непременно случаются ушибленные и убитые. Причина в точности не понятна…

Постоянных податей в стране нет. Нужные средства взимают с богатых домов и купцов, чтобы покрыть расходы. Они получают также дань с покоренных лесных племен соболями и белкою, а от горных народов – лунным и лазоревым камнем, яшмою, пятицветным хрусталем, золотом и медью…

При бракосочетании никаких подарков имуществом не делают… Женщины до замужества носят много косичек, а выйдя замуж, заплетают волосы в две косы…

Сеют здесь просо, ячмень, пшеницу. Муку мелют ручными мельницами. Вино квасят из каши, а овощей нет совсем. Земледелие у них поливное и достойно похвалы. Возле истоков главных каналов, достигающих тридцати ли, стоят крепости, а в них – дружины…

Их наказания: за убийство человека, за трусость в бою и покражу полагается смертная казнь. За остальные, мелкие, преступления взимают имущество, чтобы искупить вину.

Обряды захоронения у разных родов разные. Чаще всего трупы сжигают, а через год обгорелые кости кладут в колоды из прочного дерева и колоды те обшивают березовой корой, чтобы не гнили.

Таким образом гробы сохраняются подолгу. Способствует этому и здешняя земля: на глубине семи чи она становится холодной и твердой, как лед.

Вместе с покойником кладут в могилу его коня и оружие, еду и горшки с питьем. Иногда при этом убивают рабов, но рабы сожжения не удостаиваются. Вообще же при жизни они пользуются почти полной свободой, словно члены семьи. Ни колодок, ни ярма они не носят, да и бежать им некуда: окрестные леса столь глухи и велики, что побег означает смерть».

Глава 7

Стан оружейников расположился в самой глубине таежной пади, на берегу безымянной речки. Артай облюбовал это место потому, что оно было надежно защищено от ветров и чужого глаза, богато лесом и рудным камнем с заметной примесью снежного блеска[89]. Выход этого камня на поверхность посчастливилось найти старшему сыну Анаура Чагару.

В глубь горы рудокопы вгрызались, используя огонь. В забое раскладывали огромные костры, под их нестерпимым жаром порода раскалялась до темно – малинового цвета, и тогда ее поливали из длинных глиняных труб студеной водой. Из пасти забоя с оглушительным свистом вылетали столбы горячего пара и раздавались звуки, похожие на те, что издают деревья в сильный мороз. Под действием огня и воды куски руды крошились и делались уступчиво – рыхлыми.

В наветренной стороне пади были вырыты рудоплавильные печи в три локтя шириной и в два глубиной. Стены этих ям, выложенные камнем и обмазанные глиной, стойко выдерживали самый немыслимый жар.

Сюда и поступала обожженная руда из забоев, дожидаясь своей очереди. Просушив и разогрев печь, мастер до самого верху засыпал ее древесным углем, сначала горящим, затем холодным. По знаку мастера его сын пускал в ход ручной мех, и через узкую горловину в передней стенке печи уголь начинала охлестывать тугая струя воздуха.

Взахлеб ахал и охал мех, шуршал, оседая все ниже, сгорающий уголь, и тогда мастер, чутьем уловив нужный миг, опускал в плавильню первую долю пепельно – бурого железного камня. Сверху камень снова накрывался угольной шапкой. И так семь раз, и семь раз взывал про себя мастер к песьеголовым птицам орконам – бессонным стражам подземных руд, – заклиная их помочь в его многотрудном деле.

Когда уголь выгорал на локоть, мастер выпускал на волю клокочущую угарную накипь. Теперь оставалось только выдержать оставшийся на дне густой и вязкий, словно смола, слиток, пока огонь доедает в нем последние крупицы угля.

Через полчаса мастер, орудуя длинными щипцами, доставал из пекла раскаленную до тусклого мерцания железную крицу и бросал на широкую наковальню. Подручный хватался за молот, и крица, щедро рассыпая вокруг оранжевые звезды, начинала постанывать под мерными и точными ударами. Молот безжалостно мял и крушил податливые бока крицы, выдавливая из нее остатки шлака и уплотняя до звонкой, упругой твердости.

Тяжеловесные чушки «сырого» железа попадали затем в руки Артая. Рядом с ним работало всего пять старых мастеров. Всем остальным входить в главную кузницу было запрещено.

Здесь в горнах стояли огнестойкие глиняные чаны – тигли, в которых кричное железо проходило новую обработку: в него добавлялся мягкий черный песок (графит), и тогда вновь начинали по – воловьи пыхтеть мехи, вдувая в горн живительный для огня воздух. Затем глиняный чан накрывали крышкой, плотно замазывали все щели и оставляли «томиться» в горне, еще наполненном багрово – синими грудами угля.

Медленно, день за днем, охлаждалось полученное железо, а мастера тем временем уже колдовали над новыми чанами.

Осунувшийся за последнюю неделю Артай был внешне сдержан, и только внезапная белозубая улыбка на прокопченном лице иногда выдавала затаенную радость: сбывалось его желание и дело налаживалось быстрее, чем он думал.

…И вот наступил долгожданный миг, когда в ладонях Артая очутился первый меч, сработанный руками многих людей – рудокопов, углежогов и кузнецов.

Клинок меча еще лоснился от медвежьего жира; он был темно – голубого цвета, с радужными блестками; он сверкал невиданным по красоте узором, словно опутанный тончайшей золотистой паутиной. Искрометные нити этой паутины переплетались в самые хитроумные рисунки, какие только может создать великая мастерица – природа.

Рукоять меча была вырезана из зеленого нефрита, а под нею стояло клеймо самого знатного рода: крылатый олень. Первый меч предназначался в подарок побратиму Артая, юному асо динлинов Анту Бельгутаю.

Все оружейники собрались возле главной кузницы, где струилось на ветру двухцветное шелковое полотнище, боевое знамя динлинов: верх – белый, низ – красный.

Самый пожилой из кузнецов, жилистый и еще крепкий старик с подпаленной бородой, подошел к Анту, держа меч на вытянутых руках.

– Асо – сказал он, – мы подносим тебе этот меч и верим, что он хорошо послужит нашей отчизне. Пусть твой ум будет так же остер и светел. Ты взял на свои плечи тяжелую ношу, асо. Но знай, за твоей спиной будет весь народ от мала до велика. В этот клинок вложили свой труд и уменье многие люди, и в нем живет сила их рук. Испробуй его, Ант, и скажи, годится ли он для битвы…

– Ант опустился на одно колено, взял меч и поднес его к губам. Братья! – Голос Анта был хриплым от волнения. – Факел, опущенный вниз, продолжает гореть, и языки его пламени все равно тянутся вверх. Наша борьба с чужеземцами подобия факелу. Сейчас он опущен, но он не погас, и я клянусь, что подниму его над вашими головами. Тогда он разгорится, как лесной пожар, и огонь его испепелит проклятых хунну. Поклянитесь и вы тенями наших предков, что по первому зову встанете вот под это знамя!

– Клянемся, асо! – Ответ был как выдох огромного кузнечного меха.

– А теперь испробуй меч, – снова сказал старый оружейник, и по его знаку перед Антом поставили деревянную куклу, одетую в панцирь китайской работы (такие панцири носили обычно латники шаньюя). Голову куклы прикрывал железный хуннуский шлем с назатыльником.

Оружейники кольцом обступили Анта. Юноша занес меч и, чуть присев, косо опустил на голову куклы. Только свистнул воздух, только лязгнул металл – и половина круглой болванки шлепнулась на снег вместе с разрубленным шлемом.

Артай нагнулся и подобрал отсеченную часть. Срез был блестящим и гладким, словно меч прошел не сквозь литое железо в палец толщиной, а через пластину из воска.

– Славная рука, – одобрительно сказал Артай, и половинка шлема пошла по кругу.

– Не рука, а меч славный, – поправил Ант и вновь поднял меч.

На этот раз удар пришелся по латам, и они распахнулись на обе стороны, как створки раковины, обнажив деревянную грудь куклы. Теперь по рукам оружейников отправился меч. Мастера придирчиво водили заскорузлыми пальцами по голубому лезвию – и напрасно; на клинке не было ни одной зазубрины.

– Вот такие мечи мы будем ковать отныне, – сказал Анту Артай, и в голосе его прозвучала гордость. – Такие же мечи получат и хунну, но… – тут оружейник усмехнулся, – с небольшим изъяном: их клинки через полгода смогут рубить разве что трухлявые дрова…

Артай остановился, не договорив: со стороны санной дороги, которая вела в городище, послышались сердитые голоса.

– Кого – то задержали дозорные, – вслух подумал Артай.

И верно, через минуту из леса вышли двое лыжников, за ними ехал хуннуский всадник. Увидев Анта, он направил коня к нему, но Артай загородил дорогу:

– А ну слезай! Ты, видно, забыл, что находишься в присутствии асо?

– Хунну привык говорить со всяким, стоя на шести ногах, – заносчиво ответил всадник. Язык динлинов он знал довольно хорошо.

– Сойди с коня – тихо повторил Артай, – иначе ты не устоишь и на своих двоих.

– С дороги, подлый раб! – взревел всадник, и в воздухе свистнула плеть.

– Вот ты как!

Уклонившись от удара, Артай схватил коня за передние ноги, поднял на дыбы и с силой рванул в сторону. Конь рухнул в снег, придавив собой всадника. Тот истошно закричал. Свободная нога его судорожно дергалась в воздухе.

– Совсем как кузнечик – сказал кто – то, и все вокруг засмеялись.

– Помогите ему подняться, – приказал Ант, – да больше не трогайте. – И когда воина вызволили, спросил: – Зачем ты здесь и почему ведешь себя неуважительно?

– Сегодня же баш Ой-Барс узнает все, – вместо ответа пригрозил хунну, потирая ушибленную ногу.

– Зачем ты здесь?

– Меня прислал джуки – князь. Он просил немедленно приехать к нему в А – бу.

– Что-нибудь случилось?

– Да. Ваши поселяне прогнали отовсюду тархана, сборщика податей. – Последние слова хунну произнес по – тюркски, потом добавил, подумав: – Они еще поплатятся за это.

Глаза Анта потемнели от гнева, но он сдержался.

– Скажи Ли Лину, что я приеду завтра. А теперь уноси ноги. Быстро!

Хунну не заставил себя упрашивать, и скоро топот его коня

затих в белом безмолвном лесу.

Глава 8

Оленья упряжка – шестерик бежала по накатанной дороге. Вокруг стояла такая тишина, что слышно было только, как дышат олени да изредка вздыхает снег, сползающий с еловых лап.

Вровень с санями над чеканными зубьями елей неустанно скользила луна. Ее морозный дымчатый свет струился над лесными полями, высекал бесчисленные разноцветные искры из придорожных сугробов й серебрил снеговую пыль, летевшую из-под копыт упряжки.

Ант и Чагар – оба в медвежьих шубах и валяных теплых сапогах – сидели в санках, борясь с дремотой. Путь они проделали немалый, и в самый короткий срок. Ант спешил, и Чагару приходилось урезать отдых оленям на каждой пропышке[90]. Хорошо еще, что не было пурги и ехать приходилось не по целине… Под утро копыта упряжки застучали как – то особенно звонко, и Ант понял, что они выехали на реку. Отсюда до А – бу, где стоял дворец Ли Лина, оставалось уже немного…

В хуннуском становище, несмотря на ранний час, уже горели костры – степняки всегда встают до солнца. Вокруг лагеря бродили кони, добывая себе из-под наста прошлогоднюю траву.

«Посмотрим, что станут делать хунну, когда лягут настоящие снега», – не без злорадства подумал Ант.

Возле избы Ли Лина он скинул с плеч шубу и сказал Чагару:

– Ступай к нашим. Поспи. Будешь нужен, позову.

По невысокому крыльцу Ант поднялся к порогу и толкнул мерзлую дверь. Наместник сидел за столом и что – то писал. Он, видимо, еще не ложился. В избе было чадно от светильного жира, пахло мездрой и смольем.

– Простите, князь, что потревожил вас так рано, – заговорил Ант, снимая рукавицы и шапку. – Но я увидел свет в вашем окне…

– Рад тебя видеть, асо. Проходи и садись вот сюда, поближе к теплу.

– Я лучше постою – затекли ноги. – Ант помолчал, не зная с чего начать, затем в упор спросил: – О каких податях говорил ваш посыльный? Ведь шаньюй обязал меня платить дань только оружием.

– Не только, асо, не только. – Ли Лин поднялся и неслышными шагами прошел к стене, возле которой стояла резная кипарисовая шкатулка. Потом он вернулся и протянул Анту кусок замши: – Я получил это перед самым отъездом. Читай вот здесь.

– «Повелеваю также, – вслух прочел Ант указанную строчку, – собрать к весне с покоренных динлинов сто гинов золота, триста гинов серебра и четыре тысячи шкурок черного соболя…»

Внизу была оттиснута печать шаньюя.

– Выходит, он обманул меня?! – Ант в бешенстве швырнул кожаный лоскут на пол и наступил на него ногой.

Ли Лин сочувственно пошевелил губами:

– Я думаю, асо, у шаньюя не было другого выхода. Если бы он сказал тебе об этом заранее, ты бы не принял титула и отказался поехать на родину…

Умные глаза наместника смотрели печально, и под этим взглядом Анту стало досадно за свою несдержанность.

«Что толку, – подумал он, – топтать кусок кожи. Ведь ты догадывался, что шаньюй рано или поздно затянет аркан на твоей шее. Он знает: народ будет возмущен поборами и это возмущение обернется против тебя, асо. И тогда ты, удерживая власть, позовешь на помощь хунну…»

Словно подслушав мысли Анта, Ли Лин сказал:

– Расчет шаньюя прост. Он поставил тебя перед выбором: либо ты будешь верен ему, либо объявишь войну. В первом случае он поддержит тебя, и ты останешься вождем, но тебя возненавидит народ; во втором случае тебе придется иметь дело со стотысячной армией шаньюя, как только откроются перевалы. А к войне ты не готов, и хунну это знают не хуже тебя. Шаньюй назначит на твое место другого человека. В стране вспыхнет междоусобица. Так во все времена поступали китайские императоры, и тогда начиналось самое страшное – братоубийственная война!

– Среди моего народа не найдется предателя!

– Ты молод, асо, и плохо знаешь мир, – с мягкой улыбкой возразил наместник. – Я очень высокого мнения о твоих соплеменниках, но и среди них найдутся люди честолюбивые и завистливые. Ты знатен и довольно образован в сравнении с окружающими. А человека, который выше своих соплеменников, всегда ненавидят. Запомни это, асо.

– Что же вы посоветуете делать? – спросил Ант, начиная понимать, куда клонит наместник.

Ли Лин неторопливо принес запечатанный кувшин вина и налил две фарфоровые чаши. Густое рубиновое вино пахло имбирем.

– Что делать? – переспросил наместник, осушив чашу. – То же, что делают десятки других народов, покоренных хунну. Они ждут.

– Ждут чего?

– Самые великие царства не вечны, асо. Они как люди: рождаются, мужают, дряхлеют и наконец умирают. «Любая жизнь – ночлег в чужом краю и долголетнем с камнем не сравнится». Так сказал один поэт. – Джуки – князь вновь налил себе вина. – Уметь ждать, чтобы уцелела голова, важное умение, асо. Об этом мне говорил мой друг Сыма Цянь. И, как видишь, мы оба дождались: он стал чжуншулином, а я наместником в этой холодной северной стране. – Ли Лин скрипнул зубами и продолжал: – Мы потеряли честь, но сберегли головы, асо, а вот ты свою не бережешь. Ты знаешь, кто такой Этрук?

– Впервые слышу.

– Этрук – это «око шаньюя». Он поставлен следить за всеми нами, в том числе и за Ой-Барсом. Этрук – родственник Ильменгира, а вы ему переломали кости. Он еле добрался сюда и теперь лежит, и охает…

– Это тот хунну, который приезжал к оружейникам? – хмуро спросил Ант. – Он сам во всем виноват.

Ли Лин опять опрокинул чашу и кивнул:

– Конечно, сам виноват, асо. Мне это напоминает одну притчу. Хочешь расскажу?

Ант пожал плечами.

– Так вот: повздорили два человека, и в драке укусил один другого за нос. Укушенный подал на обидчика в суд.

«Зачем ты укусил его за нос?» – спросил судья. Обвиняемый стал отпираться: «Он сам себя укусил», – «Как же так? – удивился судья. – Ведь нос – то находится выше рта». – «О ваша честь, чтобы достать нос, он вскочил на кровать!»

Ли Лин рассмеялся.

«Он совсем пьян, – подумал Ант, – или притворяется. Зачем он проговорился про Этрука? Может быть, он хочет избавиться от соглядатая?»

– Как подвигается строительство дворца, князь? – спросил Ант, уводя разговор в сторону от «шаньюева ока».

– О, дворец растет. Ваши мастера очень понятливы. Они все схватывают с полуслова. Попроси Артая, чтобы он изготовил дверные ручки покрасивее. Я дам тебе образец.

– Хорошо. Я скажу ему.

– А ты не хотел бы поселиться со мною, асо? Места здесь хватит и для твоей семьи. Мы весело заживем. – Наместник поднял голову от чаши, и Ант увидел, что взгляд у него совершенно трезвый. – Что же ты решил относительно подати? – Я должен посоветоваться со старейшинами, – уклончиво ответил Ант. – Мы что-нибудь придумаем. А сейчас мне нужно поспать.