Текст книги "Синее железо"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава 7

Поднимаясь и восходя,

О падении размышляй,

А в спокойствии жди тревог.

Сыма Цянь

Ночью император видел во сне белого тигра, предвестника большой удачи. Поэтому он проснулся в хорошем расположении духа и, наскоро позавтракав, велел оседлать коня. Хотелось разогнать кровь и подышать свежим воздухом.

Выехал У-ди в сопровождении князя Ли Гуан-ли. Повсюду в лесу император натыкался на свои отряды. Солдаты смотрели ему вслед с мрачным недоброжелательством. Уже которые сутки они сидели без горячей пищи, потому что разводить костры было строжайше запрещено. Никто не знал, сколько еще надо прятаться в этих лесах, а у офицера был один ответ:

– Не твое дело. Помалкивай и жди.

– Уж лучше бы встретить хунну в чистом поле, – роптали солдаты. – А то от такой еды скоро и лук не натянешь: горсть рисовой муки да несколько фиников… Хороши же мы будем в сражении!

Император ехал, не замечая недобрых взглядов, и весело пересказывал полководцу свой сон. Ли Гуан-ли слушал с вежливым лицом, но мысли его были далеко.

«До сих пор нет вестей от Ли Лина, – думал он. – Может быть, он уже ведет неравный бой и нуждается в помощи? Будет очень прискорбно, если погибнет такой командир, и погибнет напрасно».

– Ты не слушаешь меня, князь, – обиженно сказал император. – О чем ты размечтался?

– Я не размечтался, ослепительный. Я гадаю, когда подойдет шаньюй. Ах, скорее бы начался бой, иначе, боюсь, Ли Лину придется худо.

– Зря ты беспокоишься. Сон вещает мне, что все кончится как нельзя лучше.

– Сны, увы, часто обманывают нас, – задумчиво возразил Ли Гуан-ли. – И я полагаюсь только на разум, потому что…

Полководец не договорил: сзади послышался топот лошади, несущейся во весь опор, и с императором поравнялся взволнованный всадник. Князь узнал в нем Чэнь Жуна, начальника «молодых негодяев»[48] и любимца императора.

– Измена, государь! – задыхаясь крикнул Чэнь Жун. – Хунну узнали про засаду!

– Что-о?! – брови императора полезли вверх. – С чего ты взял?

– Ваше величество! Только что дозор задержал посла хунну. Он ехал прямо в наш лагерь. При нем найдено письмо с печатью шаньюя. Вот оно!

Император схватил письмо и стал читать про себя, кусая губы:

«Ты звал меня, и я пришел. Хитрость твоя, достойная трусливой собаки, кусающей исподтишка, разгадана. Жду тебя с войском у излучины реки Люань в Сеньгинской долине. Если ты не явишься, я буду знать, что ты надел платье своей распутной императрицы! и спрятался в женских покоях среди ее любовников.

Шаньюй.»

Некоторое время император хватал ртом воздух, держась рукою за сердце и прикрыв глаза. Он, наверное, упал бы с коня, если бы Ли Гуан-ли не поддержал его за локоть.

– Успокойтесь, ваше величество, – первым заговорил Чэнь Жун. – Разве наши дела настолько плохи?

У императора вместо ответа вырвался стон. Ли Гуан-ли и Чэнь Жун переглянулись.

– Тебе нужно отдохнуть, Надежда поднебесной, и собраться с мыслями, – осторожно сказал князь. – Я догадываюсь, что шаньюй нанес Сыну Неба новое оскорбление. Не стоит принимать тявканье шакала близко к сердцу, ибо гнев далеко не лучший советчик в военных делах.

У-ди мотнул головой, нехорошо усмехнулся и повернул коня к своему шатру.

Через четверть часа войска получили приказ выступать и в походном порядке двинулись в направлении Сеньгинской долины. Князю не удалось отговорить императора от этой явно неразумной затеи: принять вызов шаньюя, ничего не зная ни о численности его войска, ни о его планах.

– Это все равно что идти с завязанными глазами в логово тигра, – сказал князь Сыма Цяню.

Историк в ответ только пожал плечами и вздохнул…

А в это время в хуннуском лагере шли странные приготовления. Сотни верблюдов и быков свозили к берегу реки Люань горы песка и щебня. Здесь груз зашивался в мешки. Мешков было так много, что, сложенные вместе, они напоминали мощную крепостную стену.

Работами руководил наследник Тилан. Он один знал, зачем понадобились шаньюю эти бесчисленные мешки. Изредка наследник поглядывал на реку, словно что-то прикидывая. Л юань в этом месте текла по равнине, образуя глубокие, наполовину пересохшие бочаги с крутыми берегами. Она совсем не походила на тот горластый и стремительный поток, который прорывался сквозь Сеньгинское ущелье…

Ниже по течению реки поднялся в небо высокий столб дыма, и тогда по приказу Тилана сотни воинов стали споро укладывать в русло реки мешок за мешком, передавая их по цепочке. Плотина из песка и щебня росла на глазах, и через полчаса река сдалась. Она медленно заполняла бочаги, и, усмиренная на время, вода ходила в них по кругу, ища выхода и словно накапливая гнев.

Вскоре ложе реки за преградой совсем обнажилось, и только редкие струйки пробивались вперед, оставляя за собой в иле следы, похожие на наползы змей.

Наследник отдал сотнику последние распоряжения, вскочил на коня и поскакал в лагерь, где сейчас должно было начаться первое сражение с императорскими войсками.

Сотни шаньюя уже выстроились по левому берегу пересохшей реки. Здесь были собраны не лучшие отряды, в основном конники с берегов Шилки и Аргуни и пешие косоплеты-тоба, вооруженные роговыми луками. Ударные же силы войска укрылись в зарослях на правом берегу Л юани.

Шаньюй сидел на коне в окружении своих горцев и нетерпеливо покусывал ус.

– Сколько, по-твоему, продержится запруда? – спросил он подъехавшего сына.

– Думаю, до вечера.

– Я бы на твоем месте остался там, Тилан, – вмешался Ильменгир.

– Сотник – человек опытный. Он все сделает как нужно и без меня. – Наследник улыбнулся: – А кроме того, отец обещал мне, что я поведу в бой наших латников. Разреши мне с сотней Ой-Барса перейти на ту сторону реки, шаньюй. Отряды там слишком слабы, и китайцы сразу раскусят, что мы деремся не всерьез, а заманиваем их в ловушку.

Шаньюй испытующе взглянул на наследника.

– Ладно, – сказал он. – Но будь осторожен. И особенно опасайся колесниц. На них очень меткие лучники. Мне не хотелось бы потерять единственного сына.

«Даже ради разгрома всей императорской армии», – про себя добавил шаньюй…

К полудню вдали на равнине показались передовые отряды китайской пехоты. Они подходили к реке тремя колоннами.

Впереди каждой колонны ехал всадник с развернутым белым знаменем. Скоро уже можно было разглядеть, что на знаменах вышиты трехлапые черные птицы – отличительный знак императорской гвардии.

«Ну и умница император, – подумал шаньюй и усмехнулся. – Уж не знаю, кто посоветовал ему пустить вперед отборное войско, но я наградил бы этого дурака».

Колонны стали развертываться, оставляя между собой проходы для колесниц.

Хуннуское войско стояло спокойно. Впереди него на огненно-рыжих конях застыла сотня Ой-Барса. Панцири латников блестели на солнце, и со стороны казалось, что среди зеленой долины вырос прямо из земли железный частокол. На эту мысль наводили и островерхие шлемы воинов, и их неподвижность.

Хрипло и гнусаво пропели бамбуковые трубы, и китайская пехота перешла на беглый шаг, размахивая короткими дротиками и тесно сдвинув щиты из носороговой кожи.

Наследник Тилан, одетый в доспехи простого латника, привстал на стременах и пустил первую стрелу во всадника, который ехал во главе средней колонны. Всадник ловко прикрылся щитом и, подняв над головой меч, бросил коня в намет. Китайская пехота с грозным ревом побежала вперед. Ее встретил ливень стрел, который, однако, не нанес ей большого вреда.

И битва началась. Хуннуские сотни с диким гиканьем носились вдоль фронта и осыпали врагов стрелами, не ввязываясь в ближний бой. Вихрем пролетая мимо развернувшихся колонн, они тут же поворачивали коней в тыл, к реке Люань. То тут, то там в воздухе свистел аркан, выдергивая из плотного ряда китайской пехоты зазевавшегося воина, словно гнилой зуб из челюсти. Оттащив пленника на безопасное расстояние, хунну приканчивал его и возвращался на поле боя за новой жертвой.

Казалось, в поведении шаньюевых воинов не было никакого разумного порядка. Но это только казалось. На самом деле сотни кружили перед строем врагов замкнутыми вытянутыми кольцами, словно вода в речном омуте. И когда одна половина кольца стремительно проносилась перед глазами китайцев, щедро рассыпая стрелы, на смену ей уже надвигалась другая – с туго набитыми колчанами. Завершая круг вне досягаемости китайских дротиков, каждый воин успевал запастись стрелами или взять у коноводов свежую лошадь. Вот почему китайцам казалось, будто хуннуские аргамаки никогда не знают усталости…

Глава 8

Битва разгоралась все жарче. Император стоял в колеснице и внимательно следил за ходом событий. Над его головой полоскалось знамя тончайшего дунского шелка, надетое на древко из пластины китового уса. В руках император держал вырезной тутовый лук, словно сам собирался принять участие в сражении.

Лицо Сына Неба было спокойно и ясно, только в глазах иногда загорались гневные огоньки, когда он вспоминал об оскорбительном письме шаньюя.

Рядом с императором стоял его фаворит Чэнь Жун, изящный и женственный, даже несмотря на боевые доспехи.

«Кажется, все идет хорошо, – думал император, глядя, как его гвардия медленно, но неуклонно продвигается к пересохшему руслу реки, тесня беспорядочные хуннуские сотни. Особенно успешно действовала средняя колонна во главе с Ли Гуан-ли.

Золоченый шлем полководца, украшенный пером белой цапли, блистал далеко впереди, в самой гуще хуннуских всадников.

– «Когда они побегут, я пущу по их пятам колесницы», – сказал император. – Это будет славная потеха. И начнешь ее ты, Чэнь.

– Да, государь, – без особой радости отозвался начальник «молодых негодяев». Он выглядел озабоченным.

– Отчего у тебя такой странный вид? – спросил император.

– Вид у меня не странный, ваше величество. Странно другое: почему река обмелела в такое время года, когда в горах еще не успели стаять снега?

– Признаться, меня это тоже удивляет. – Император вдруг протянул руку: – Смотри! Они побежали! Они бегут, Чэнь! Пора – и пусть светит над тобой Солнце удачи!

Хуннуское войско и впрямь обратилось в паническое бегство. Одна только сотня на рыжих конях еще пыталась сдержать натиск императорской гвардии, но и она вскоре повернула коней, чтобы избежать окружения.

И тогда в четкие проходы между тремя отрядами пехотинцев полетели боевые колесницы, запряженные шестериком. Казалось, их несли на своих перепончатых крыльях золотые драконы, вышитые на белых полотнищах знамен.

Хунну беспорядочными волнами перекатывались на противоположный берег Люани, но колесницы уже сближались с ними на расстояние выстрела, а следом бежали потные, охмелевшие от крови все новые и новые отряды пехоты.

– «Теперь ты видишь, кто из нас трус, хвастливая степная крыса», – про себя сказал император, мысленно обращаясь к шаньюю, и отдал приказ двинуть в бой конницу, которую он приберегал для преследования опрокинутых войск.

Восемьдесят тысяч всадников на свежих, застоявшихся конях ринулись к реке. И когда ее передовые сотни ступили на пересохшее русло, до слуха императора донесся глухой гул, похожий на рев водопада. Рев все приближался, нарастал, и через минуту на равнину ворвался чудовищный водяной обвал. Он смял всадников, не успевших выбраться на берег, и они сразу пропали в прожорливом клубящемся потоке.

Одичавшая река в мгновение ока рассекла китайское войско на две части. Почти вся конница осталась на левом берегу и беспомощно смотрела, как из ближних лесов стали вылетать неисчислимые сотни, охватывая пехоту и колесницы широкой подковой. Императорское войско попятилось, но было поздно. Свежие лавы хунну обрушились на него, как песчаная буря, и началось побоище.

Тысячи стрел засвистели в воздухе, и каждая из них находила свою жертву. Подкова изгибалась все круче, словно сжимаемая невидимой исполинской рукой. И когда концы ее сомкнулись за спиной гвардии, император потерял сознание и упал лицом вниз…

Очнулся он от резкого незнакомого запаха, который, казалось, разрывал легкие. У-ди открыл глаза и увидел склонившегося над ним придворного лекаря. Лекарь держал в руке зажженный пучок ароматических трав. Рядом молча стояли князь Ли Гуан-ли и Чэнь Жун. Лица у них были окровавлены, доспехи порублены и помяты. Император посмотрел на них бессмысленным взглядом и заплакал.

– Проводите меня в шатер, – сказал он наконец.

Поддерживая под руки, его повели к шатру, навстречу попадались раненые солдаты. Они опускались перед императором на колени и целовали землю между ладонями.

В шатре император сказал:

– Я хотел бы сейчас вернуться на запад[49].

Ли Гуан-ли покачал головой:

– Не нужно предаваться отчаянию, о Луч надежды! Мы проведем в стране новый набор солдат и выставим войско вдвое сильнее прежнего.

– Ты же сам не веришь своим словам, Ли. Разве собранные толпы крестьян и ремесленников смогут заменить мою гвардию? – Император застонал, и слезы снова потекли по его лицу. – Неужели никто не вернулся с той стороны?

– Почти никто, ваше величество, – ответил Чэнь Жун, опуская голову, – Пробились из окружения только мы с князем, да с нами горстка конницы. Остальные убиты или утонули в Л юани.

– Белый тигр, – сказал император, глядя в одну точку, и еще раз с горечью повторил: – Белый тигр…

И никто не понял его, кроме князя. Мыча, как от зубной боли, У-ди некоторое время сидел неподвижно, потом сказал:

– Позовите Сыма Цяня. Он умен и может дать дельный совет. Пригласите также всех наших сановников.

Скоро шатер наполнился вельможами. Они с постными минами бесшумно проходили в приемную комнату и присаживались на корточки – одни дальше, другие ближе к императору, соответственно рангу каждого. Пришел и Сыма Цянь и скромно уселся в сторонке. Лицо у него было желтое и измученное.

Император обвел собравшихся мутным взглядом и заговорил без всякого выражения':

– Вы знаете, что мы потеряли весь цвет нашей армии. Хотелось бы услышать от вас слова совета. Говорите.

Первым поднялся двоюродный брат императора Тао-ди, обрюзглый старик с редкими ковыльными усами. Он не занимал при дворе никакой должности, но славился тем, что умел превращать в непотребный разгул любой императорский пир.

– Нас постигла временная неудача, – бодро начал Тао-ди, – Я считаю, что мы должны послать шаньюю богатый дар и заключить с ним перемирие. А тем временем мы соберем новое войско, и тогда шаньюю придется плохо. Я сказал!

– Но шаньюй может принять дары и тут же напасть на нас, – нетерпеливо возразил Чэнь Жун.

Вельможи с плохо скрываемой ненавистью посмотрели на начальника «молодых негодяев», однако никто не посмел осадить выскочку, столь бесцеремонно нарушившего придворный этикет. Стоит этому красивому наглецу шевельнуть пальцем, и завтра тебя обвинят в непочтении к священной особе императора.

– Чтобы шаньюй не напал на нас врасплох, мы запремся в крепости Май. Стены у нее достаточно надежны, – с важностью ответил брат императора.

Поднялся Ли Гуан-ли.

– Это недостойные слова, Тао-ди, – резко заговорил он. – Верно, мы потеряли почти половину нашей армии. Но и теперь у нас осталось сто пятьдесят тысяч боеспособных солдат. Это пятнадцать ван-ки, столько же, сколько и у шаньюя. Если армия переходит к обороне в укрытиях – значит, она утратила воинский дух. Шаньюй поймет это и, обойдя крепость, пойдет в глубь страны, чтобы грабить, жечь и убивать. Хочу еще добавить, "что с нашей стороны будет предательством бросить на растерзание хунну Ли Лина и его воинов «ста золотых». Ему нужна наша поддержка, иначе шаньюй обрушится на него всеми силами и уничтожит. Или вы думаете, хунну потерпят у себя в тылу Ли Лина, который отбил у них обозы, надеясь на нашу помощь? Я предлагаю сражаться!

– Сражаться бессмысленно! – перебивая друг друга, заговорили вельможи. Нужно сначала собрать свежее войско, а до этого заключить перемирие.

– Перемирие!

– Заключить перемирие!

Император движением руки остановил сановников:

– Послушаем, что скажет почтенный Сыма Цянь.

Историк поднял седую голову и, ни на кого не глядя, тихо сказал:

– Я присоединяюсь к князю. Мы не можем бросить в беде Ли Лина. Это значит попрать ногами солдатскую честь.

– Он говорит так потому, что в отряде Ли Лина его сын! – крикнул кто-то из вельмож, и вокруг поднялся злобный гул голосов.

– Ради спасения отечества можно и нужно пожертвовать небольшим отрядом, – сердито вмешался брат императора.

У-ди покосился на него и опять обратился к Сыма Цяню:

– Ну, а что же все-таки можешь посоветовать ты? Мы продолжаем сражение, а дальше?

– Я готов от всего сердца предложить вам свой план, ваше величество, но боюсь, что вы им не воспользуетесь. – Сыма Цянь покачал головой. – Вы должны пойти навстречу стремлениям народа, и тогда вся Поднебесная поднимется по вашему зову. Но к успеху приведет только твердость в принятии решения, ибо сомнение – гибель для всякого дела. В народе говорят: «Нерешительный тигр не стоит жалящей пчелы, и рысак, который топчется на месте, хуже самой захудалой клячи, которая хоть и медленно, но идет вперед».

Среди сановников пробежал ропот.

– Если поступить так, как ты говоришь, – недовольно сказал император, – рухнут вековые устои государства. Реку нельзя напитать солью, сколько ее ни высыпь. Народ не сделаешь довольным, сколько ему ни дай.

Император помолчал и махнул рукой:

– Ступайте все. Мы должны подумать…

* * *

Облако проплывало низко, и отряд Ли Лина вошел в него, как в молоко. Сразу стало холодно и сыро. Фигуры воинов казались расплывчатыми, серыми тенями.

Туман заглушал голоса и шаги, они звучали неясно, словно сквозь войлочную прокладку.

Пошел дождь, потом он сменился мелким колючим градом. Тропа обледенела. Идти дальше становилось опасно, и Ли Лин приказал сделать привал.

Усталые солдаты, мечами сколов наледь, засыпали прямо на тропе. Во сне они безотчетно поджимали ноги, потому что тропа вилась по узкому каменному карнизу.

Ли Лин тоже задремал, прислонившись спиною к скале. Перед ним горел небольшой костер, и сидевший рядом ординарец Сыма Гай изредка подбрасывал в огонь веточки кипца. Кроме кипца, на известковых скалах ничего не росло.

Костер излучал мягкое тепло, и, наверное, поэтому перед сомкнутыми глазами Ли Лина стали одна за другой проплывать забытые картины. Он увидел родную реку, тихую и зеркальную. На берегах ее шуршала зеленая осока и кудрявились плети бобов.

Ли Лин шел прибрежным лугом, заросшим имбирем, душистым ирисом и цветом шэгань. Над водой реяли ярко-синие стрекозы с выпуклыми, словно навсегда удивленными глазами.

К берегу, пугливо озираясь, подошел олень и стал пить. Напившись, он долго стоял задумчивый, и с его добрых губ падали медленные прозрачные капли. У Ли Лина был с собою лук, но он не стал стрелять, а только хлопнул в ладоши. И олень, закинув на спину тяжелые рога, в несколько прыжков скрылся в тополевой роще…

Сыма Гай коснулся плеча Ли Лина, и тот открыл глаза.

– Туман рассеялся, – сказал юноша.

Ли Лин поднялся на ноги, разминая занемевшую спину. Солдаты тоже нехотя вставали и принимались размахивать руками, пытаясь прогнать озноб.

Скоро отряд двинулся в путь. Скалы, нависшие над карнизом, были усыпаны каплями росы, похожими на зерна горного хрусталя. Изредка из-под ноги воина срывался камень и летел вниз, в бурлящий, белопенный поток. Течение реки было здесь настолько сильным, что даже большие камни делали несколько рикошетов, прежде чем погрузиться на дно.

Одна из таких вот речек поглотила последние запасы пищи. Ли Лин взял с собой из лагеря небольшое стадо баранов. Их гнали в хвосте отряда, и солдаты надеялись досыта поесть, когда выйдут к Сеньгинскому ущелью. Но вожак, старый желтоглазый козел, сорвался с тропы, и за ним попрыгало все стадо.

Теперь, чтобы не умереть с голоду, оставалось одно: любой ценой отбить хуннуские обозы, даже если их охрана втрое сильнее.

К вечеру третьего дня Ли Лин вышел из отрогов Сеньги на степную дорогу и отправил вперед разведывательный отряд. Разведчики скоро вернулись с вестью, что обозы расположились лагерем в десяти ли отсюда. Сколько в лагере охраны – сказать трудно. Но скорее всего, немного. Ведь шаньюй не ожидает нападения с тыла.

Ли Лин действовал быстро и решительно. В сумерках его отряд незамеченным подошел почти вплотную к лагерю и окружил его. В лагере горели костры, и ветер доносил до китайских солдат мучительно-приятный запах жареного мяса. От этого запаха кружилась голова и во рту скапливалась голодная слюна.

По команде Ли Лина солдаты бегом двинулись на лагерь. Хунну в панике метались в кольце, крича и хватаясь за оружие. В свете костров они представляли отличные мишени для китайских лучников. Только немногие успевали вскочить на коней и тут же вновь сползали на землю, пронзенные стрелами и дротиками.

Схватка подходила к концу, когда случилось непредвиденное. Один из хунну, бородатый человек огромного роста, закованный в железный панцирь, выхватил из костра пылающую головню и сунул ее в морду ближайшему верблюду. Животное шарахнулось в сторону. Раздался треск сломанной повозки и истошный крик боли, подхваченный вдруг со всех сторон. В мгновение ока весь скот, привычный к шуму битвы и до этого смирный, взбесился. С диким ревом волы и верблюды ринулись в степь, разорвав, как паутину, кольцо китайских солдат. И в эти разрывы бросились следом уцелевшие воины, пешие и конные.

Перед глазами ошеломленного Ли Лина на огненно-красном жеребце промелькнул и бородатый великан-латник. Меч, поднятый над головой латника, тоже был красный. Ли Лин не успел еще натянуть лук, как всадник уже пропал, растворился в темноте…

Спустя полчаса китайские солдаты сидели вокруг тех же костров и готовили ужин. Опрокинутые повозки были снова поставлены на колеса, раненые перевязаны, а убитые и растоптанные насмерть положены вместе и накрыты войлоками.

В тишине негромко перекликались часовые, да где-то спросонья вскрикивала птица бормотушка. Ли Лин сидел у костра, подперев голову коленями, и размышлял о постигшей его неудаче. Он рассчитывал, что шаньюй узнает о потере обозов не сразу, а лишь после своего разгрома. Теперь же об этом нечего было и думать. Скоро нужно ждать гостей. А может быть, шаньюй уже разбит и остатки его войска бегут по Сеньгинской дороге? Тогда их здесь ждет достойная встреча…

Ли Лин завернулся в плащ и лёг ногами к огню. Над головой помигивали холодные колючие звезды. Военачальник смотрел на них, и опять вспоминалась ему родина и полузабытые стихи:

Красные бобы в долинах Юга

За весну еще ветвистей стали.

Наломай побольше их для друга

И утешь меня в моей печали…

Сон Ли Лина был глубоким и спокойным.

А в этот самый час армия императора под покровом темноты входила в крепость Май, чтобы укрыться от хунну за толстыми надежными стенами. Предательство совершилось.