Текст книги "Синее железо"

Автор книги: Юрий Качаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 9

Время летит, точно трехлапый ворон, живущий на солнце. Оно бежит, как быстроногий заяц, который в лунной ступе толчет из звезд снадобье бессмертия. Но не дождаться человеку волшебного снадобья, и коротка его жизнь…

По ночам, когда за бревенчатыми стенами дома шаманила метель, скликая снега, холодно становилось у наместника на сердце, точно и его овевал этот неприкаянный зимний ветер. И тогда Ли Лин год за годом начинал перебирать в памяти прошлое, сам не зная зачем. Скорее всего, он отыскивал тот день, когда судьба повернулась к нему спиной.

«За что счастье изменило тебе? Ты был хорошим солдатом, Ли, ты был честен и храбр. И глупцом тебя не назовешь. Так чего же тебе не хватало? Впрочем, ты знаешь, чего. Хитрости и раболепия. Ибо только ими живы во все века царедворцы».

Ли Лин тосковал по родине. Не радовало его даже то, что строительство дворца подходило к концу. А дворец удался на славу – крепкий и долговечный. Его четырехскатную двухъярусную крышу поддерживали мощные деревянные столбы. Они опирались на песчаниковые плиты, врытые в землю на глубину человеческого роста.

Под присмотром пленного китайца – гончара (Ли Лин прихватил его с собой из Орды) динлинские мастера изготовили превосходную черепицу. Она была полукруглой, и концы стропил закрывались дисками, на которых по сырой глине были оттиснуты китайские благопожелания.

Дворец был сто пятьдесят чи в длину и сто двадцать в ширину; его толстые стены смотрели на четыре стороны света; к большому главному залу с семью дверями примыкали два десятка покоев: один ряд по северной и южной сторонам и два – по западной и восточной.

Все комнаты соединялись между собой, и переходов было так много, что не каждый мог разобраться в их путанице. При входе из одного покоя в другой дверные проемы постепенно сужались, и от этого казалось, что человек идет в тупик.

Под глинобитным полом были проложены ходы кана, облицованные с боков и сверху каменной плиткой. По этим хитроумным ходам из печей подавался горячий воздух.

Однажды под вечер к Ли Лину приехал Артай. С ним прибыли сани, груженные дверными ручками. Одну из них Артай прихватил в дом. При взгляде на нее Ли Лину стало жутковато. Это была отлитая из бронзы личина сказочного чудища в трехрогом венце, с бородой и звериными ушами. Длинные усы завивались в кольца, и под ними скалились в злорадной усмешке редкие клыкастые зубы. Хищный горбатый нос с разверстыми ноздрями, казалось, принюхивался к рукам наместника. В нос было вставлено большое кольцо.

– Почему у этого демона глаза и нос динлина? – после долгого созерцания спросил Ли Лин.

Артай не отвечал. Наместник повторил вопрос и только тут вспомнил, что оружейник не понимает по-китайски.

Ли Лин засмеялся и, поднявшись на цыпочки, дружески похлопал Артая по плечу. Потом он достал из сундука связку золотых монет, нанизанных на шелковую нитку, и протянул мастеру.

Артай связку взял, хотя по его лицу было видно, что он не понимает, зачем ему предлагают деньги.

«Наверное, он очень богат, – подумал наместник огорченно, – но больше мне нечем наградить его». Поклонившись, Артай вышел.

* * *

В конце второй луны, когда марал сбрасывает старые рога, а в медвежьих берлогах появляются медвежата, Ант Бельгутай пригласил наместника в городище на праздник зимней охоты. Ли Лин приехал в сопровождении сотников, которые давно изнывали от скуки и однообразия жизни в А – бу и рады были любому развлечению.

Ант встретил гостей в детинце. Сожженные во время нашествия хунну внутренние постройки были возведены заново, а вместо прежних деревянных стен выросли глинобитные – толщиною в пять локтей.

Улицы городища, расчищенные от снега, кишели разноплеменным людом. В толпе мелькали стеганые, с меховой отделкой одежды уйгуров, высокие войлочные колпаки азов, рысьи шапки кимаков, оленьи малицы дубо, расшитые цветным камусом[91] вороньи косички дальних пришельцев тоба мешались с рыжими – до плеч – гривами усуней; звучала тюркская, монгольская и китайская речь.

Все это были отважные охотники и купцы, съехавшиеся сюда на большие торга, которые всегда сопутствовали зимнему празднику.

Местом купли – продажи служила большая треугольная площадь перед детинцем, а также прилегающие улицы и переулки. Здесь были наспех сколоченные лавки и амбары, коновязи и загоны для всякой домашней живности – от коров до косматых горных быков яков.

Прилавки гнулись под грудами товаров. Всеми цветами радуги переливались шерстяные и шелковые ткани – гладкие и узорчатые, шитые серебром и бисером, обтянутые золотой фольгой и прозрачные, как легкая рассветная дымка.

Гончары деревянными молоточками постукивали по своим изделиям, и обожженная глина отзывалась на каждый удар чистым глубоким звоном. Кувшины, горшки, вазы, чаны и даже жаровни были покрыты искусными рисунками птиц и зверей, живущих иногда лишь в воображении художника.

С глиняной посудой соперничали работы чеканщиков. Их кованные из меди тонкогорлые кувшины походили на красных лебедей, а серебряные ковши и чаши казались сотканными из мохнатого инея.

Рядом с чеканщиками разместились динлинские кузнецы. Они продавали удила и топоры, горбуши[92] и остроги, серпы и рыболовные крючья, стремена и скобели для очистки шкур – все, кроме оружия. Чужеземные купцы, надеявшиеся получить у динлинов знаменитые стрелы и мечи, чтобы втридорога перепродать их воинственным кочевникам, чувствовали себя ограбленными. Мало того, все привозное оружие тоже исчезло с прилавков в первый же день. Его, не торгуясь, скупили челядинцы верховного вождя Анта Бельгутая.

То же происходило и в конных рядах. Полновесными золотыми слитками и отборной пушниной динлины платили не только за кровных кипчакских скакунов, но и за низкорослых – чуть повыше теленка – монгольских лошадок. Бывалых чужеземцев это настораживало и наводило на размышления. Они все больше склонялись к мысли, что юный асо динлинов деятельно и всерьез готовится к войне. Но с кем? Против кого из соседей он повернет свою конницу? В какую сторону собирается раздвинуть пределы Хягаса?

– Не бойтесь, – отвечали им скупщики. – Вас наши мечи не коснутся. Асе готовит войско в помощь шаньюю, своему старшему брату.

Купцы облегченно вздыхали. Наиболее проницательные же раздумчиво качали головами: они не верили в дружбу динлинов и хунну. Разве может дружить медведь со стаей степных волков? Говорят, хунну обложили Хягас данью. Вряд ли динлины из гордости согласятся платить ее, хотя золота у них – о духи! – что гальки на речном берегу. Здесь даже женщины из простонародья носят золотые украшения.

Золото! Золото! Его тусклый блеск, его звон дразнили глаза и слух, когда оно перекочевывало из рук в руки в виде слитков, песка и монет: отлитых в форме ножа с отверстием в рукоятке – китайских, круглых – финикийских, овальных пантикапейских, квадратных – греческих.

Встречались, однако, на торгу люди, которые смотрели на деньги с презрительным равнодушием. Они пожимали плечами, удивлялись, как могут взрослые люди отдавать красивые и нужные вещи за горсть желтых побрякушек. В большинстве это были охотники из неведомых северных земель, признававшие только обмен. За бронзовое зеркало или котел они выкладывали тугие связки белых лисиц, за железный нож, или топор – от трех до пяти штук моржовых клыков, за кусок шелка или нитку глазчатых бус – костяные блюда и гребни изумительно тонкой работы; за кувшин сладкого вина готовы были отдать даже своих уродливых, измазанных черной кровью богов.

* * *

Просторная комната, где асо принимал гостей, была обшита кедровыми досками, подогнанными так плотно и умело, что глаз не мог отыскать в них зазора, и оттого стены казались вытесанными из цельного дерева небывалой толщины, с единым природным рисунком.

Со стен глядели резные изображения всадников, зверей и птиц. Пол комнаты был выстлан пятнистыми шкурами горных барсов. На них вперемежку сидели и лежали динлинские старейшины и хунну – отдыхали после обильной еды, пили вино и играли в кости.

Ант Бельгутай и Ли Лин вели неторопливый разговор. На асо был зеленый шелковый кафтан, затканный по рукавам серебряными листьями; круглый ворот с собольей оторочкой открывал стройную мускулистую шею; шаровары из тонкого сукна были заправлены в лосиные сапоги без каблуков.

Лицо асо, уже потерявшее мальчишескую мягкость, казалось бесстрастным, но серо – голубые глаза смотрели на собеседника с пристальным, цепким вниманием.

– Ой-Барс видел сам, как Этрук выпустил холзана[93], взятого из Орды, – негромко говорил Ли Лин. – Я думаю, птица понесла шаньюю весть, которая вызовет его гнев. И тогда весной будет много крови.

– Холзан может не долететь, – не сразу отозвался Ант.

– О нет. Он вынослив, и к тому же в Орде его ждет самка.

– У Этрука есть еще такие птицы?

– Не знаю, асо. Но я советую тебе собрать дань.

«Если бы выиграть еще год», – подумал Ант и, не глядя на Ли Лина, холодно сказал:

– Хорошо. Через сорок дней хунну получат золото и меха. Впервые в его душе шевельнулось неприязненное чувство к китайцу. Впрочем, Ант понимал, что Ли Лин, человек без родины, равнодушен и к хунну и к динлинам и нельзя его осуждать за это. Он – как пущенная наугад стрела, которая никогда не долетит до цели, потому что этой цели не существует.

Асо поднялся и, обращаясь к гостям, предложил проехаться по городищу.

На улице, созывая народ, уже гремели праздничные бубны.

Их круглые тугие звуки катились в морозном воздухе, как невидимые шары. На лицо Анта набежала тень. Он вспомнил обтянутые человеческой кожей барабаны шаньюя. На миг всплыло перед глазами его медное лицо с тяжелыми козырьками век и натянутая улыбка, с которой он показал Анту на барабаны: «Видишь, асо, каганы, изменившие мне, верно служат после своей смерти. Звоном своей шкуры они сопровождают мои победы…»

Рядом с Антом ехали наместник и Артай. Пестрый людской омут на минуту расступался перед всадниками, чтобы вновь сомкнуться за их спиной; в воздухе курились синие струйки чада, поднимавшегося от железных решеток, на которых жарилось мясо; вокруг деревянных кадок с домашним вином и хмельным мёдом толпились любители выпить.

Рассеянный взгляд Анта остановился на бородатом динлине огромного роста: он заметно выделялся даже среди своих соплеменников. Великан был раздет до пояса, его обожженное ветром лицо казалось приставленным к могучему белому торсу, покрытому замысловатой татуировкой. В руках бородач держал толстую железную полосу. Не говоря ни слова, он завязал ее в узел и вздохнул. Окружавшие его зеваки засмеялись, но бородач был серьезен.

– Кто развяжет, тому золотой, – сообщил он.

– А если нет?

– Золотой с него. Пробуйте.

Несколько дюжих молодцов один за другим попробовали и смущенно выложили монеты на широкую, как поднос, ладонь силача. Больше охотников не находилось.

Ант с улыбкой покосился на Артая. Тот крякнул и, не слезая с коня, протянул руку:

– Дай – ка мне.

Зеваки притихли, глядя на Артая. Его лицо медленно наливалось кровью; потом на плечах затрещал меховой кафтан, разлезаясь по швам и обнажая желтые оленьи жилы. Наконец железное кольцо узла дрогнуло и стало понемногу расширяться. Скоро в него уже мог войти кулак. Артай просунул в отверстие пальцы обеих рук, прижал полосу к груди, и узел, слабея и уступая в упорстве человеческим мышцам, пополз в стороны. Тяжело дыша, Артай бросил железину на землю и вытер шапкой лицо.

– Это не люди, это слоны, – покачав головой, сказал Ли Лин.

Ант перевел его слова, и толпа вокруг обрадованно захохотала. Не смеялись только сотники.

– Кто ты и чем занимаешься? – спросил бородача Ант.

– Зовут меня Сульхор, из рода Кабарги. – Великан поднял с земли овчинный кафтан, отряхнул от снега и набросил на плечи. – А дело у меня простое, асо, – вожу в городище дрова.

– Хочешь в мою дружину?

Сульхор поскреб в затылке, белой подковой сверкнули зубы:

– А еды у вас хватит?

– Голодным не будешь. Ступай в детинец, спроси Анаура: он оденет тебя и выдаст оружие. Коня выберешь сам да не сломай ему хребет, когда будешь садиться. Лошади нынче дороги, – под смех толпы докончил Ант и толкнул ногой своего жеребца.

Площадь гудела. В центре ее потешали народ канатные плясуны и вожатые разных зверей, обученных всяким веселым выходкам. Был здесь медведь, который показывал, как у него болят зубы. Обхватив кудлатую голову лапами, он раскачивался из стороны в сторону и горестно мычал. Был верблюд, облезлый, с вялыми, как пустые бурдюки, горбами. По приказу хозяина он опускался на мозолистые колени и «умирал».

– А теперь покажи, как ты пьешь воду, – громко говорил хозяин.

Животное тыкалось губами в невидимое ведро, потом высоко поднимало голову и тревожно поглядывало по сторонам.

– У верблюда раньше были рога, – скороговоркой продолжал вожатый. – Я правду говорю, Хончир? (Верблюд величаво кивал в ответ.) Однажды к нему пришел марал и сказал: «Я иду на свадьбу к тигру. Дай мне твои рога, очень уж они красивы». Верблюд дал. А назавтра марал не пришел. Остался наш верблюд безрогим. Видите, как он пьет теперь и все глядит по сторонам? Это он ждет обманщика – марала. А марал? Марал каждый год в это время теряет свои рога – случается, и вместе с жизнью. Не завидуйте, люди, чужому украшению! Краденое не приносит счастья!..

В конце площади под свист флейты и тягучие звуки берестяных рожков показывали свою удаль наездники – пастухи. На полном скаку они подхватывали с земли брошенные монеты, приплясывали стоя в седле и ловко, как ласки, ныряли под брюхо лошади.

Глава 10

Ли Лин и хунну отправились восвояси на третий день, увозя с собой богатые подарки. Старейшины тоже разошлись по домам, но лишь поздним вечером. Многие из них были расстроены. Праздник закончился вовсе не весело – неожиданным и крутым разговором с асо.

Ант Бельгутай вдруг потребовал, чтобы каждый род в течение месяца внес в казну налог за год вперед: деньгами, пушниной и лошадьми.

– Такое случалось только в войну, – возмутились старейшины. – В мирное время твой отец, да будет его имя бессмертно, никогда этого не делал.

На асо со всех сторон посыпались упреки:

– Мало тебе золота, которое привезли данники?

– Видно, мало, чтобы заткнуть глотку шаньюю!

– А не отдать ли хунну последние штаны?!

И тут прозвучали два слова, заставившие всех испуганно умолкнуть:

– Хуннуский выкормыш!

Лицо юного асо побелело. Отыскав глазами обидчика, он сказал:

– Ты мой гость, Угабар, а обычай предков не велит мне обнажать меч в собственном доме. Мы встретимся завтра.

Ант повернулся к старейшинам:

– Кто не внесет налогов вовремя, будет защищаться от набегов соседей своими силами. Думаю, азы, бома и кимаки, узнав об этом, не упустят случая. И тогда вам придется заплатить за скупость не одним только золотом… Поймите наконец, что для нас дорог каждый месяц передышки. Кузницы работают полным ходом, но оружия еще мало. Едва мы поднимем голову, шаньюй заключит мир с Китаем и бросит сюда двухсоттысячное войско. Чтобы выстоять против него, мы должны посадить на коня всех мужчин, способных держать меч. Если хунну разобьют нас снова, мы больше не встанем. Они обратят страну в залитую кровью пустыню. Я говорю так потому, что знаю шаньюя.

Угрожающий тон Анта подействовал. Старейшины еще немного поупрямились, поворчали, но решительных возражений больше не было.

В комнате остались Ант, старый Анаур и Артай. Анаур заговорил первым:

– Ты вел себя безрассудно, асо. Ты не смеешь рисковать собой и принимать вызов любого задиры, словно простой воин. Если тебя убьют, в стране начнется разброд.

– Он поступил правильно, – возразил Артай. – Такие оскорбления смываются только кровью. Как старший брат, я имею право выступить в поединке Анта. Так говорит обычай.

– О каком поединке вы толкуете? – раздался вдруг голос, и мужчины увидели в дверях Альмагуль.

Она была одета в легкий голубой плащ, стянутый на груди стреловидными заколками; в ушах при каждом движении вспыхивали змейчатые серьги с алыми камешками, а светло – русые волосы, заплетенные в несколько кос, сбегали по плечам до бедер. Быстрыми шагами девушка подошла к Анту и взяла его за руку:

– Ты хочешь драться? С кем?

– Драться буду я, – сказал Артай.

Ант спокойно поглядел на побратима и покачал головой:

– Я не калека и не ребенок. Ты хочешь, чтобы меня сочли трусом?

– Угабар старше тебя на семь лет. Обычай говорит…

– Оставь обычай в покое. Анаур, распорядись, чтобы утром приготовили и промяли вороного.

Ант повернулся и пошел к двери. Оставшиеся проводили его взглядами, полными тревоги.

* * *

Всадники съехались за городищем, на приречном лугу, спозаранку расчищенном от снега. Народу собралось немного: родственники и друзья бойцов и четверо старейшин, обязанных следить за правилами поединка.

Согласно обычаю, каждая сторона имела право выбрать себе оружие для дальнего и рукопашного боя.

Угабар вымахнул на поле первым. На нем были латы и шлем китайской работы, у пояса висел меч, а поперек седла лежало длинное и толстое копье. Рослый, свирепого обличья конь плясал под седоком, словно ступал по тлеющим угольям. Лицо Угабара, в опушке заиндевелой бородки, было розовым и веселым.

Через минуту выехал и Ант, одетый поверх мехового кафтана в легкую пластинчатую кольчугу. В правой руке асо сжимал рукоять бича из крученой воловьей кожи. Бич, длиною в пять локтей, имел на конце оловянный шар размером с кулак. Это было любимое оружие старого Бельгутая, которым он научил владеть и своего сына. С такими бичами они всегда выезжали на конную облавную охоту в степи.

Один из старейшин ударил в бубен, и противники разъехались в разные стороны поля. Затем прозвучали еще три удара и громкий выкрик:

– Бей!

Сдерживая коней, всадники стали сближаться. Ант медленно раскручивал над головой свой бич и не сводил глаз с копья, которое уже покачивалось в руке Угабара. Наконечник копья сверкал изморозью и казался плоской головой змеи, готовой к нападению.

Поединок был коротким и стремительным. Когда Угабар с силой занес руку для броска, Ант поднял вороного жеребца на дыбы и, перегнувшись всем телом, послал по сниженному кругу свой смертоносный шар.

Угабар не промахнулся, и Ант почувствовал, как дрогн>л и рванулся под ним жеребец, раненный в горло. И в тот же миг вместе с хрипом коня все услышали звонкий лязг металла. Угабар взмахнул руками, словно пытаясь ухватиться за невидимый канат, и тихо сполз с седла вниз головой.

Высвободив ноги из, стремян, Ант спрыгнул на землю и отбросил бич. Его |{онь упал на колени, и снег вокруг начал постепенно алеть: копье пробило ему шею почти насквозь.

– Дорежьте его, – тихо сказал Ант и, едва переставляя непослушные ноги, подошел к Угабару.

Изо рта Угабара тянулась струйка крови, а на лице застыло удивление. Шлем его с левой стороны был весь в трещинах, словно раздавленное крутое яйцо.

Угабара окружили родичи и понесли на сани.

Ант Бельгутай снял шлем и некоторое время стоял, глядя перед собой невидящими глазами. На его голову падал редкий снег, и светлые кудри асо казались седыми.

Подошел Артай и вложил в руку Анта повод своей лошади. Ант поднял взгляд:

– Вороного добили?

– Да. Поедем!

Ант кивнул и молча поднялся в седло. Дорогой он не проронил ни слова. В его памяти назойливо повторялись слова Ли Лина, сказанные однажды ночью: «Если ты изменишь хунну, шаньюй назначит на твое место другого человека, и тогда начнется самое страшное – братоубийственная война… Я очень высокого мнения о твоих соплеменниках, асо, но и среди них найдутся люди честолюбивые и завистливые».

– Так вот кто был первым, – вслух сказал Ант.

Артай удивленно посмотрел на него, но ничего не спросил.

Глава 11

На исходе третьего месяца в голых сквозных березняках затоковали краснобровые лесные петухи – тетерева. В полдень уже пригревало солнце, и прозрачные сосульки, срываясь с крыш, звенели, как серебряные запястья девушек. По ночам, оседая в оврагах, вздыхали и ухали снега. Ветер посвистывал в талых ветвях, скликая на косогоры ватаги синих подснежников. Другие цветы еще робели, боясь обмануться.

В одну из таких ночей ко дворцу Ли Лина пришел санный обоз. Его сопровождали две сотни конных динлинов во главе с асо. Хуннуский лагерь проснулся, и наиболее любопытные степняки сунулись было узнать, что лежит на санях. Но огромные, похожие на медведей бородачи из охраны бесцеремонно отогнали их, сказав только:

– Ясак для шаньюя.

С рассветом главный тархан, сборщик податей, в присутствии Ли Лина, Анта и шаньюева соглядатая Этрука принялся вскрывать привезенные тюки. Начали с монет и золотого песка. Мерой для взвешивания служил плоский железный слиток, равный двум китайским гинам.

Асо рассеянно смотрел, как золото и серебро перекочевывают с весов в замшевые мешки. Он ничего не говорил, когда чаша с драгоценным металлом заметно перетягивала, хотя знал, что каждая лишняя монета прилипнет к рукам тархана или Этрука. Такое безразличие озадачивало хунну и даже несколько умеряло их наглость.

Покончив с золотом, взялись за оружие. На снегу тускло заискрились груды мечей; снопами желтого камыша лежали стрелы, и, словно заостренные перья сойки, голубели каленые наконечники копий.

– Хороши ли они? – с сомнением спросил Этрук, поднимая с земли один из мечей и проводя по его жалу грязным ногтем.

Ант взял меч из его рук и, криво усмехнувшись, сказал по – тюркски:

– Давай сравним с твоим. Только береги голову.

Глаза Этрука оскорбленно блеснули, и он с готовностью обнажил свой клинок. Железо зазвенело о железо. Столпившиеся вокруг воины криками подбадривали соплеменника.

– Довольно, – через минуту сказал Ант. – А теперь взгляни на свой меч, Этрук.

Этрук посмотрел на клинок, и лицо его вытянулось: лезвие походило на петушиный гребень.

– Теперь ты понимаешь, что было бы с тобой, ударь я по шлему? – насмешливо спросил Ант.

Этрук покачал головой и пробормотал:

– Среди врагов я убил тридцать витязей. Вот этим самым мечом.

Кто – то из воинов взял иззубренный клинок, и он под удивленные возгласы пошел по рукам.

Когда были сосчитаны мечи, связки стрел и мехов, «око шаньюя» сказал с довольной улыбкой:

– А ведь я, асо, подозревал тебя в измене…

– И отправил через горы холзана?

– Ты знаешь об этом? Откуда?! – Глаза хунну стали злыми.

Ант засмеялся:

– Я умею угадывать мысли и поступки. Сегодня ты выпустишь вторую птицу, верно? И мы запьем добрую весть кувшином крепкого вина. Ты сказал, что в вашем стане его не осталось ни капли?

Я ничего не говорил. Я только подумал. – Этрук посмотрел на Анта с суеверным страхом.

– Сейчас придет обоз, – беззаботно продолжал Ант. – Встретим начало весны как следует!

…Обоз с вином и мясом пришел к полудню, и через два часа хуннуский лагерь был уже пьян. Сотники веселились в доме Ли Лина. Ант старался не смотреть на их красные рожи, лоснившиеся от жирной баранины и самодовольства.

Снаружи, из войлочных юрт, доносились нестройные песни хунну. В их надрывном пении, тягучем, как скрип колеса, Анту слышалось то ржание табуна, то посвист ветра, то хриплый верблюжий крик.

«Стоит мне шевельнуть пальцем, и от вас останется одна кровавая слякоть, – задыхаясь от ненависти и кислого запаха овчин, думал асо. – Мои люди выпили только по чашке, и каждый из них управится с десятком этих степных волков. Но – время, время!»

И Ант, стиснув зубы, держал на лице добродушное выражение, словно липкую непросохшую маску.

* * *

Матерый лось-одинец вышел на небольшую поляну и остановился, прислушиваясь. В ровном, плывучем шорохе кедров сторожкое ухо зверя ловило чуждые звуки: потрескивание сушняка и приглушенный не лесной шум. Лось понял, что по тропе идут люди. Он сошел в сторону и легко понес свое большое тело по зеленым моховым подушкам.

Его следы еще не успели заполниться водой, когда на тропе показался отряд всадников. На воинах были короткие меховые безрукавки и остроконечные войлочные колпаки с наушниками, какие носят азы, жители горных отрогов. О принадлежности всадников к этому племени говорили и их лица с синими полосами, нанесенными краской от крыльев носа к вискам. Синий цвет был у азов цветом войны.

Их предводитель – молодой широкоплечий мужчина в китайских латах – махнул рукой, и всадники растянулись вдоль тропы на три полета стрелы. Несколько воинов ловко, как бурундуки, вскарабкались на деревья и затихли в ветвях.

Вскоре встревоженно закричала сорока, потом послышался звон колокольцев, бульканье удил и приближающиеся человеческие голоса.

По тропе двигался караван вьючных верблюдов. Впереди него ехала сотня хунну и около десятка динлинов. Столько же всадников замыкало шествие.

Едва караван поравнялся с засадой, снова затрещала сорока, и перед головным отрядом с грохотом рухнуло несколько старых кедров. По лесу испуганно шарахнулось громкое эхо.

На караванную охрану посыпались стрелы и копья. Нападение было столь неожиданным, что хунну повернули коней в надежде пробиться назад. Но путь им загородили всадники с синими полосами на щеках. Завязалась рукопашная схватка.

Двое динлинов, оберегая друг друга от боковых ударов, первыми прорубали дорогу себе и уцелевшим хунну. Это были Артай и Сульхор.

Вчерашний дровосек действовал огромным топором, насаженным на длинную рукоять. Он бился неторопливо и истово, словно выполнял привычную работу. Азы падали под его топором, как подрубленные деревья.

– Держись, кузнец! – зычно покрикивал он. – Азы – как хунну… хак! – пятеро одного не боятся!..

Среди врагов яростней всех дрался всадник в китайских железных латах. Он рассыпал удары налево и направо, и не одна голова уже скатилась под копыта его коня. Было что – то знакомое в ухватках и посадке этого аза. Артай, пробиваясь к нему, лихорадочно вспоминал, где они могли встречаться. И когда они столкнулись взглядами, сердце у Артая екнуло: он узнал Угабара. Тогда же ему стало ясно, почему некоторые азы ругались во время сечи на понятном языке: они были переодетыми динлинами!

– На черное дело толкнула тебя зависть, Угабар, – бормотал сквозь зубы Артай, пытаясь мечом достать предателя через мешанину сгрудившихся тел.

Но заслон из нападавших вдруг расступился, и Артай решил, что времени терять нельзя. Слишком неравные были силы.

– Вперед! – рявкнул он и бросил жеребца в намет.

Из свалки вырвалось человек пятьдесят динлинов и хунну. Припав к самой гриве коня, Артай несколько раз оглянулся. Он ожидал погони и был удивлен, что никто их не преследует. Очевидно, азы занялись грабежом каравана. Только две – три стрелы просвистели над ухом, и одна из них до крови расцарапала щеку.

Вплотную к Артаю скакали Сульхор и Этрук.

«Уцелел, проклятый пес», – подумал Артай про «око шаньюя» и пожалел, что в душной тесноте схватки не угостил его будто ненароком добрым ударом наотмашь.

Артай должен был проводить караван за перевалы, и сейчас его мучила совесть, что он не справился с порученным делом.

Не получив дани, шаньюй заподозрит неладное, и тогда война начнется раньше, чем рассчитывал асо. Конечно, можно было биться до последнего человека, но что бы это изменило? А дружинники, пожалуй, в душе даже довольны, что оружие и золото не дойдут до Орды. Артай и сам ловил себя на этой мысли, хотя и стыдился ее, обзывая себя слепым кротом.

Артая догнал Сульхор.

– Ты заметил, кузнец, какие седла были у многих азов? – заговорил ош – Обычно это подушки, набитые оленьей шерстью, а тут…

– Замолчи, – вполголоса сказал Артай, – Сзади едет хунну, он знает наш язык.

Сульхор удивленно посмотрел на спутника и осекся. По его лицу Артай понял, что он догадался правильно. Артай и сам был сперва озадачен, увидев под азами динлинские седла с деревянной основой и высокой передней лукой. Перегнувшись к Сульхору, он предупредил:

– Никто не должен об этом знать. Иначе слух дойдет и до хунну.

Сульхор, не ответив, вдруг остановил коня: из – за леса явственно донеслись раскаты дальнего грома.

– Инйеше ломает лед, – прислушавшись, сказал Артай.

Они повернули головы в сторону невидимой реки. Оттуда тянуло влажным ветром, наползали рваные тучи, и в них сквозило холодное, оловянное солнце.

* * *

Асо Бельгутай возвращался от Ли Лина, куда ездил сообщить о разграблении каравана. Но его опередили. У наместника он застал Ой – Барса, Этрука и троих сотников. Так что говорить было не о чем.

– Что ты намерен предпринять? – спросил Ли Лин, мрачно разглядывая стоявшую перед ним статуэтку богини Гуань – инь – покровительницы моряков и путешественников. Бронзовая богиня сидела на лепестке лотоса, прижимая к груди большеротого младенца. Ребенок смеялся.

Ли Лин поднял глаза на Анта и повторил свой вопрос. Асо пожал плечами.

– Дань я собрал и отправил, князь, охранять же ее надо было ему, – ой кивнул на Этрука. – Так чего вы от меня хотите? Еще одного каравана? Чтобы…

– Нападение произошло в твоих владениях, асо, – гневно перебил Этрук. – Ты должен потребовать у азов вернуть награбленное, а если они откажутся, то объявить им войну!

– Мне нечем воевать. Я собрал все оружие, какое нашлось в стране.

– Это неправда!

– Даже если это неправда, – Ант усмехнулся, – воевать я не буду. Пусть шаньюй сам накажет своих бывших союзников!

Разговор закончился угрозой Этрука немедленно поехать в Орду и обвинить асо в измене…

«Что толку затеять сейчас войну с азами? – думал дорогой Ант. – Конечно, есть удобный предлог отплатить им за предательство в Красном ущелье. Раздавить их насмерть силы хватит, но какой ценой? Наша грызня будет только на руку хунну. Да и караван этим не вернешь, потому что он не у горцев».

Ант был почти уверен, что Угабар не отдаст его азам. Переполненный тяжелыми мыслями, асо въехал в городище. Было уже за полночь; в замерзших лужах отсвечивала луна, и комья грязи поскрипывали под копытами коня. Где-то за темными дворами выла собака.

У детинца Анта окликнула стража. Узнав асо, воины молча пропустили его в ворота. В доме, в комнате Альмагуль, горел светильник. Заслышав шаги брата, девушка вышла ему навстречу.

– Зачем ты по ночам ездишь один? – с упреком спросила она.

Ант улыбнулся и погладил ее по щеке.

– Ты почему не спишь?

– Потому и не сплю, что боюсь за тебя. И мама не спит. И Артай тоже.

– Артай тоже, – задумчиво повторил Ант и искоса посмотрел на сестру. – Когда же у вас свадьба?

Альмагуль опустила голову.

– Значит, скоро. – Он засмеялся и пошел к себе.

– Тебя ждут, я забыла сказать! – крикнула вслед сестра.

Ждал его… Угабар.

– Это ты? – снимая шерстяной плащ, спросил асо. Вопрос прозвучал так, словно они вчера уговорились о встрече. – Жалко, что не убил тебя.

Угабар подошел и остановился против асо.

– Я пришел просить, чтобы ты забыл мои несправедливые слова. Твой побратим не хотел впустить меня, я унижался, но… не это главное. Я понял, Ант, что ссориться нам нельзя, когда в опасности свобода динлинов.