Текст книги "Наступление продолжается"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

– И так до самой передовой?

– До самой позиции. Надо же армии помочь. По шляху никакой силой не проехать.

– Грязища действительно страшенная, – качнул головой сержант. – Кто такую дорогу насквозь пройдет – за одно это медаль заслужит.

– А что, из вашего села угнали кого в Германию? – спросил старика доселе молчавший боец Алексеевский, средних лет, белесый, худощавый, с печальными глазами. Товарищам было известно: родное село Алексеевского сожжено, жена и дочь угнаны неизвестно куда.

– Чтоб тех германцев трясця взяла! – вздохнул старик. – Всех девчат позабирали. И внучку мою… – Старик опустил голову, внимательно разглядывая зажатую меж пальцев самокрутку. – Жива ли, нет ли… Загубят их каты…

– Ничего, отец, выручим!

Старик с надеждой глянул на сержанта:

– Дай вам боже, хлопцы!

Дождавшись, когда подтянулся батальонный обоз, капитан Яковенко сел на патронную повозку, которая иногда служила ему личным экипажем, и велел ездовому погонять вперед. К концу привала капитан хотел снова быть в голове колонны батальона.

– Комбат едет! – сказала Зина подруге, заметив приближающуюся повозку. «Как он изменился!» – вновь подумала она то же, что и вчера…

Да, этот бравый капитан сейчас совсем не походил на того юного лейтенанта, который год назад лежал в ее палате после своего первого ранения. Она еще вчера, увидев его, почувствовала, что это уже не юноша, только что прошедший свои первые испытания в огне войны. Нет, теперь это бывалый командир, повидавший всякое. Во всем облике Бориса Яковенко было сейчас что-то хозяйское, уверенное, чего в нем не замечалось раньше.

Несмотря на отвратительную погоду, Зину не покидало радостное, светлое настроение. Ведь больше года она ждала, когда вновь увидит Бориса!.. Как крепко сжал он ее руку!

Но сейчас ей не хотелось, особенно в присутствии других выходить из рамок служебных отношений: ведь на этот раз они встретились совсем в иных условиях, чем раньше…

Повозка поравнялась с девушками.

– Стой! – сказал капитан ездовому и спрыгнул с повозки. Ольга и Зина встали при виде начальства, но Яковенко, улыбаясь, махнул им рукой: – Сидите, девчата! – Он присел рядом с ними на подстеленную ездовым плащ-палатку и сразу же спросил: – Ну как, нравится вам у нас в батальоне?

Ольга пожала плечами:

– Мы еще и оглядеться не успели.

– Понравится! Наш батальон в полку первый. И по номеру, и по делу. Про нас даже в газете напечатано. Читали?

– Не помнится что-то, – ответила Ольга, – в газетах про многих пишут.

– Про многих?

Щеки Яковенко покрылись румянцем, и он сдвинул свою кубанку на затылок, как делал всегда, когда его что-нибудь задевало за живое. Он был большим патриотом своего батальона. И ему хотелось, чтобы эти девчата сразу почувствовали, что они попали не в обычный, а в его, капитана Яковенко, батальон.

Командовать батальоном Яковенко начал недавно, вместо капитана Гродчина, погибшего в декабре под Житомиром. Яковенко был воспитанником Скорнякова и Гродчина. Он получил звание младшего лейтенанта два года назад без окончания училища за умение командовать, проявленное в боях. А воевать Яковенко начал рядовым, но по службе продвигался быстро: этому способствовали его находчивость и храбрость.

Всю лестницу повышений, которую в мирное время командиры по положению проходят в несколько лет, Борис Яковенко на фронте прошел немногим больше чем за год: ему приходилось сменять тех, кто ранен или убит. Но ему казалось, что быстрым повышением своим он обязан исключительно собственным достоинствам. Правда, он был на хорошем счету у командования как офицер смелый, находчивый. Таких в полку было немало. Но он словно бы не замечал этого. Втайне считая себя лучшим офицером в полку, он часто не мог удержаться, чтоб не намекнуть на это.

Увлекшись воспоминаниями, он рассказал девушкам о славных делах батальона, не забывая при этом довольно часто упомянуть и про свои заслуги.

Зина молчала, глядя на его оживленное лицо, на кудреватый чуб, выбившийся из-под щегольской кубанки, и вспоминая того прежнего лейтенанта Яковенко, у чьей койки она провела не одну ночь в палате для тяжелораненых. Но потом она все же не утерпела:

– Мы и не знали, что вы такой заслуженный!

По ее голосу нельзя было понять, с иронией она говорит или серьезно. Но Яковенко сразу же прервал свой рассказ.

Время привала кончилось. Взбираясь на повозку, капитан предложил девушкам:

– Садитесь, подвезу немного.

Зина быстро взобралась на повозку.

Мимо, плюхая по лужам, шли солдаты.

Ольга, которая тоже хотела сесть на повозку, вдруг раздумала, резко повернулась и быстрым шагом пошла вперед.

– Куда ты? – удивленно крикнула Зина.

Но Ольга уже затерялась где-то на дороге, в колыхавшихся рядах.

Догоняя свой взвод, шедший впереди полковой колонны, Никита Белых шагал по пустынному шляху. В свете неяркого зимнего дня тускло поблескивали лужи на дорогах. Степь, несмотря на оттепель, оставалась по-зимнему безжизненной.

Какой похожей показалась сейчас Никите эта украинская степь на его родные забайкальские степи! Ему даже показалось, что и в Забайкалье сейчас тоже весна, пришедшая раньше времени.

Он шел, жадно вдыхая влажный, волнующий запах оттаявшей земли. Запах этот был до боли сердечной родным, знакомым: так пахнет в поле перед началом посевной, в пору, когда бригады начинают выезжать на участки.

Освобожденная от зимних оков земля лежала, подставляя свою обнаженную грудь теплому, влажному ветерку. Медленно покачивались под этим ветерком коричневые, жухлые стебли прошлогодних трав. Чуть заметные прозрачные испарения подымались из лощин и от опушек реденьких кустарников, как первое, еще слабое дыхание ожившей земли. По степи уже прошлась весна, хотя по календарю еще стоял январь. Казалось, подражая людям, совершающим то, что прежде по человеческим правилам и понятиям считалось невозможным, природа тоже совершила то, что раньше было немыслимым по ее собственным законам. Весна не ждала, пока время откроет ей дорогу. Она внезапно атаковала зиму и победила ее…

Обгоняя повозки и пушки, Никита перевалил через пригорок, по которому шла дорога. Внизу, в огромной луже, около нагруженной минными ящиками повозки, сгрудились солдаты.

Багровые от натуги, минометчики старались вытащить повозку. Вместе со своими солдатами старался пожилой, плотный, не по летам подвижной капитан – командир роты.

От мокрой шерсти измученных лошадей валил пар. Они струной натягивали постромки. Но повозка не двигалась с места. Одна из лошадей зашаталась и в изнеможении села в лужу по-собачьи, на задние ноги. Кое-как ее удалось поднять.

Никита молча подошел к повозке сзади и вместе со всеми навалился на нее плечом.

– Взяли! – крикнул командир роты, обрадованно взглянув на Никиту.

– Давай, давай! – дружно нажали солдаты.

Люди и лошади рванулись вперед. Повозка громко затрещала и еще глубже осела в грязь.

– Ось – к черту! – с сокрушением вздохнул командир роты и тут же скомандовал: – Выпрячь лошадей, груз на вьюки и на руки!

– Ребята, получай витамины! – хлопотливо покрикивал усатый ездовой, с треском вскрывая ящики.

– Витамины? – переспросил кто-то.

– Точно! – ухмыльнулся усач. – Вита – это означает жизнь. Вот и будем этими минами фрицам жизни давать. Забирай быстро!

Минометчики разобрали боеприпасы с повозки. Лошадям на спины взвалили перевязанные пополам мешки, наполненные тяжелыми чугунными грушами. Командир роты связал веревочкой за стабилизаторы две мины и повесил их себе через плечо. Его примеру последовали солдаты.

Медленно переступая пудовыми от налипшей грязи сапогами, минометчики пошли вперед.

Белых догнал свой взвод и повел его дальше, изредка сверяясь по карте и внимательно наблюдая за местностью. Долго на дороге впереди не было видно ни души. Но вот слева, из-за опушки леса, показалась густая, беспорядочная толпа. От нее отделились несколько человек и, размахивая руками, побежали навстречу разведчикам.

– Товарищ старшина, гражданские это! – сказал солдат Булагашев, самый зоркий из разведчиков.

– Эй, хлопцы, гляньте: девчат-то! – восторженно воскликнул вихрастый озорной Федьков. – Сплошные девчата! И откуда столько?

Девушки окружили солдат, жали им руки.

– Наши! – послышались обрадованные девичьи голоса. – Здравствуйте, родненькие!

– Откуда вы? – спрашивал старшина, едва успевая пожимать протянутые со всех сторон девичьи руки.

Высокая складная дивчина, со спокойным взглядом больших темных глаз, пояснила:

– С под Шполы идем. У нас тут и каневские, и кировоградские, и с Мироновки, и со Смелы. Немцы, как отступали, всю молодежь с собой погнали. По шляху на Умань нас вели, чтобы потом – в Неметчину. А тут как ударили наши танки! Немцы оружие покидали – и кто куда. Наши хлопцы подобрали кое-какие винтовки, нас охраняют. Идем, а не знаем, где свои, где злыдни. Вас увидели – испугались спервоначалу, а потом… А вот и наши хлопцы!

Подошел паренек лет шестнадцати, с немецким карабином на черном ремне за плечом.

– Товарищ командир! – сказал он, подойдя к старшине и взяв карабин к ноге. – Нас тридцать шесть военнообязанных. Шесть винтовок. Разрешите присоединиться к вашей части? Хотим фашистов бить!

У Белых не сразу повернулся язык, чтобы отказать ему. Зачислять кого-либо в подразделение старшина права не имел.

Поздно вечером полк сосредоточился на окраине разоренного боями местечка, возле сахарного завода, сожженного немцами совсем недавно. Развалины еще дымились и отдавали жаром, и солдаты подходили к горячей каменной россыпи подсушить портянки или прикурить от тлеющей головни. На стене у заводских ворот еще уцелел немецкий плакат. На нем был изображен Гитлер в расшитой фуражке, а под портретом было напечатано: «Освободитель». Кто-то из солдат уже написал углем: «Будет морда бита у Гитлера-бандита!»

В местечко пришли пока что не все подразделения полка. Здесь сосредоточилась только пехота с небольшим количеством боеприпасов. Но и это уже было немалым успехом. Двигаясь вместе со всей дивизией, полк за трое суток преодолел сто двадцать километров тяжелейшей дороги и вовремя пришел к указанному месту.

Как только от штадива связисты протянули нитку, подполковника Бересова вызвал к телефону командир дивизии.

Справившись о состоянии бойцов и о их размещении на отдых, генерал познакомил Бересова с обстановкой. Дивизия влилась в состав войск, предназначенных для ликвидации противника в корсуньском «котле». В ближайшие часы она должна была занять боевые рубежи. Командование фронта предполагало, что окруженный враг попытается прорваться именно на этом участке, и поэтому здесь усиливало фронт. Кроме дивизии, в которую входил полк Бересова, сюда выдвигались и другие стрелковые дивизии, артиллерийские и танковые полки.

Вскоре после разговора с генералом в тесной, жарко натопленной хате, которую занимал Бересов, собрались командиры батальонов и спецподразделений.

Когда офицеры расселись и вынули из планшетов карты, подполковник неторопливо и спокойно, как он делал все, положил на край стола недокуренную трубку, провел рукой по своему высокому лбу и уже редеющим, седоватым волосам, поднялся. Внимательно поглядывая из-под широких бровей на своих офицеров, он стал знакомить их с обстановкой.

Окруженный противник стягивал свои силы в кулак, собираясь одним ударом прорвать кольцо окружения. Из некоторых деревень немцы даже ушли без боя, уплотняя свой фронт и накапливаясь там, где рассчитывали осуществить прорыв – километрах в двадцати западнее местечка.

Необходимо было опередить врага.

Полк получил задачу: к утру выйти к селу Комаровка, в шести километрах севернее сахарного завода, и быть готовым к дальнейшему наступлению.

Кончив говорить, командир полка остановил взгляд на старшине Белых, и тот встал, готовый выслушать приказ.

– Бери своих, – сказал подполковник, – иди на Комаровку. Противник оторваться старается, маневрирует. Нащупай, где он… А первый батальон, – и Бересов посмотрел на капитана Яковенко, – пойдет головным. Если в Комаровке противник, подойти скрытно к южной окраине, окопаться. Если нет, закрепиться на высотках около села и быть готовыми к наступлению. Подравняются соседние части – разведаем и ударим по немцам сообща. Смотри только! – и Бересов полушутя-полусерьезно погрозил комбату зажатым в руке толстым карандашом. – Не разузнавши – вперед не лезь! Связь с разведкой держи. Остерегайся, чтобы немец не обдурил тебя.

Бересов почти всем своим подчиненным говорил «ты». Но никто в полку не обижался на него за это: бересовское «ты» звучало как-то по-отечески. Был он по-солдатски прост и в речи и в манерах.

Второй и третий батальоны Бересов приказал развернуть севернее сахарного завода в полной готовности к наступлению на Комаровку и дальше, в зависимости от результатов разведки.

Через несколько минут все остальные командиры тоже получили задания и, разом встав, вышли. В хате остались только Бересов да его заместитель подполковник Иринович, недавно назначенный в полк. До армии Иринович долго руководил каким-то торговым учреждением. Он привык строго контролировать подчиненных ему людей и относиться к ним с повышенным недоверием. Он был сух в отношениях с людьми, педантичен в требованиях. По характеру своему Иринович во многом был противоположен Бересову. Но тем не менее они как-то ладили друг с другом: требовательность Ириновича Бересов ценил.

Расстегнув тугой воротник гимнастерки и с удовольствием потирая шею широкой ладонью, Бересов заметил:

– Наступать с утра начнем, а может, и раньше. Наверное, всей дивизией разом двинем.

– А если противник из Комаровки ушел?

– Куда ему идти, кроме как на нас? Первого батальона не минует.

– В первом комбат лихой вояка, да молод больно, – с сомнением качнул головой Иринович.

– Молодость – но беда. – Бересов с усмешкой, которая, казалось, постоянно таилась в уголках его рта, посмотрел на Ириновича. – Беда в другом: у Яковенко последняя буква на первом месте.

– Приглядывать за ним надо, – назидательным тоном произнес Иринович. Он был твердо убежден, что руководить – значит прежде всего все время приглядывать за подчиненными. Иринович не замечал, что такое «приглядывание» часто совсем не приносит пользы. Люди, по натуре своей не очень инициативные, знали, что есть «приглядывающее» начальство, и поэтому считали, что своим умом шевелить не обязательно. Инициативных же навязчивое и мелочное контролирование связывало и обижало.

Иринович надел ватник, закурил папиросу и ушел. По поручению командира полка он должен был проверить, как подготовились батальоны к выступлению.

Бересов постоял, подумал и, расстегнув ремень, не спеша снял гимнастерку.

В противоположность иным заядлым фронтовикам, считавшим, что на войне непременно нужно ложиться на постель не разуваясь, что можно вообще не раздеваться на ночь, не бриться и не умываться – кое-кто в этом видел даже особый фронтовой шик, – Бересов тщательно следил за собой и старался всегда, пусть даже на час или два, сделать свой бивак домом. Военная служба была для него не временной, а пожизненной профессией, и поэтому во всем, даже в мелочах походной жизни, он старался быть таким, чтобы по нему равнялись подчиненные.

Как и многие давно воюющие люди, Бересов привык к беспокойному житью и отсутствию самых элементарных удобств. Часто он даже не замечал этого отсутствия. Сколько ночей провел он за войну шагая с солдатами по темному полю или лежа под плащ-палаткой на дне траншеи! Все это для него давно уже было привычным… Но вместе с тем он очень ценил житейские удобства и, по мере возможности, стремился их создать в походной обстановке, хотя бы на самый короткий срок. Стоило ему только зайти в хату, как в ней уже жарко топилась печь, стелилась постель с настоящей подушкой и на почетное место водворялся большой черный трофейный приемник, с которым Бересов не расставался в походах. Приемник брал все станции, и Бересов частенько перед боем, когда было свободное время и все равно не спалось, просиживал за ним долгие ночные часы.

Но если внезапный приказ подымал Бересова, он, ничуть не жалея о покинутом тепле, выходил из хаты и направлялся в голову колонны. На марше подполковник почти всегда шел пешком, отдав свою верховую лошадь на попечение адъютанту или посадив на нее какого-нибудь солдата, выбившегося из сил в походе.

Раздевшись, Бересов медленно прошелся по комнате, ни разу не задев своим широким телом тесно поставленной мебели. Рассеянно, по привычке, он провел ладонью по своей чуть лысеющей голове и присел к приемнику. Как обычно перед боем, сон не приходил. Хотелось дождаться, пока протянут связь и от командиров батальонов поступят первые донесения.

Бересов повернул ручку настройки, и в комнате приглушенно зазвучала нежная, грустная мелодия. Затем, вплетаясь в музыку, далекий женский голос запел что-то родное, знакомое. «Москва!» – догадался Бересов и задумчиво посмотрел в круглое сетчатое отверстие приемника, откуда струилась музыка. Заслушавшись, он нечаянно шевельнул рукой, которая все еще лежала на рукоятке настройки. И сразу же в комнату ворвались резкие звуки чужой речи. Кто-то по-немецки говорил быстро, торопливо и беспокойно, словно боялся, что ему не дадут закончить. Подполковник поморщился и круто повернул ручку дальше. Воздух наполнился треском, шумом. Заглушая друг друга, резкие голоса что-то кричали по-немецки. Один из них, особенно назойливый, перекрывая пестрый шум, часто и настойчиво, словно заколачивая гвоздь, твердил позывные: «Зигфрид, Зигфрид, Зигфрид…»

«Чертовы фашисты! Весь эфир забили!» – поморщился Бересов.

Рации окруженной группировки взывали о помощи. Оттуда, извне, из высших немецких штабов, запрашивали обстановку, приказывали – в который раз! – держаться до последнего солдата, обещали – в который раз! – прислать помощь; но она уж не могла прийти…

Радиоволны летели над окопами, где дрожали от холода и страха немецкие солдаты; над мертвой полосой ничьей земли, где кучками темно-зеленой рвани лежали заледеневшие трупы тех, кто в отчаянных атаках пытался вырваться из окружения.

Радиоволны плыли над головами советских солдат, молчаливо глядевших с переднего края в темную ночную степь. Солдаты не смыкали глаз. Они стерегли врага, как охотники стерегут зверя, обложив его берлогу.

Эфир был наполнен воплями немецких станций. Но голоса советских армейских станций не вмешивались в эту радиосумятицу. Рации наших частей, подошедших для решающего удара, молчали, чтобы преждевременно не обнаружить себя.

Резким поворотом ручки выключив приемник, Бересов подошел к столу и сел около него, подперев ладонью подбородок.

Теперь в хате было тихо. Только слышалось, как где-то за печкой робко тренькает сверчок, подергивая струны своей балалаечки.

На гладко выструганных досках стола перед Бересовым лежала потертая на сгибах карта – километровка. Сейчас, задумчиво и внимательно глядя на ее серо-зеленое пространство, Бересов зрительно представлял себе все изображенное на ней: голые застывшие поля, посеревшие от дождей скирды прошлогодней соломы, полевые дороги, разбитые колесами, истоптанные тысячами солдатских ног; деревни, заполненные колоннами пехоты, танков, самоходных пушек, грузовиков, батареями, обозами, или, наоборот, пустые, безлюдные, с беспризорно бродящей по улицам и дворам скотиной.

Глядя на карту, Бересов мысленно шел вперед, вместе с головным отрядом своего полка. Вот отсюда, где на карте между двумя заштрихованными квадратиками начинается тонкая черная линия, с окраины местечка, мимо посвечивающих в темноте углей потухающего пожарища шагал сейчас он вместе с первым батальоном. Опережая батальон, переводя взгляд дальше по черной линии, обозначавшей дорогу, Бересов спешил догнать разведчиков. Вот этот поворот дороги они, судя по времени, уже миновали. Затем, скользя по обледенелому скату, разведчики спустились в овраг и перешли ручей – нет, не по этому мостику, за которым, возможно, следит противник, а прямо по льду ручейка. Потом они выбрались из оврага и свернули с дороги, пошли вот здесь, вдоль реденьких кустиков, которые тянутся над оврагом и обозначены на карте чуть заметными кружочками. А там, в ночном темном поле, эти кусты стоят черные, загадочные, едва различимые на фоне такого же черного неба, и, может быть, под ними и притаился враг. Возможно, через минуту, через секунду сухой треск пулемета разорвет тишину, и струя огня хлестнет по солдатам старшины Белых…

Сидя над картой, Бересов старался шаг за шагом проследить весь путь, по которому шла в эту минуту разведка. Опасность подстерегала разведчиков всюду. Враг мог быть везде, но не было известно, где он находится в действительности.

Сегодня Бересов особенно беспокоился за разведчиков. Он знал, что на этом участке немцы, отходящие на юго-запад в надежде прорваться, оставляют на пути наших войск засады. Танк, пушка или пулемет, установленный где-нибудь под кустом или ометом соломы, в любую секунду может открыть внезапный огонь. Старшина Белых, как он ни опытен, все же может наткнуться на одну из таких засад.

И еще одно обстоятельство тревожило командира полка: почему сейчас, когда справа и слева идут ожесточенные бои, их полк да и вся дивизия еще не получили приказа наступать? Может быть, высшее командование задумало какой-нибудь сложный маневр? Это Бересов мог только предполагать. Точно он знал лишь положение на участке дивизии и был обязан делать только то, что ему приказано: разведать, где противник, и за ночь скрытно выдвинуться одним батальоном на подступы к Комаровке.

Подполковник предвидел, что противник, пользуясь темнотой, может попытаться балками и перелесками без боя выскользнуть из окружения. Такие попытки, как предупредил его генерал, уже предпринимались противником на соседнем участке. Вот почему Бересов приказал командирам второго и третьего батальонов усилить боевое охранение, но балкам и рощам заранее подготовить пулеметный и минометный огонь и держать батальоны в полной готовности к наступлению.

Посмотрев на часы, Бересов опять перевел взгляд на карту. Теперь Белых, наверное, уже в Комаровке. Вот она на карте: два ряда неровных черных прямоугольников, углом отходящих от маленького крестика. Сейчас разведчики идут по этой улице. Затем свернут налево, мимо церкви. Они идут тем путем, который им указал командир полка. Бересов, казалось, слышал, как в напряженной тишине, осторожно ступая по застывшей грязи, шагают солдаты мимо молчаливых темных хат, смутно маячащих за плетнями. Примерно через полчаса разведчики должны выйти на северную окраину села…

Подперев кулаком подбородок, Бересов продолжал смотреть на карту. Он мог бы сейчас прилечь, отдохнуть. Это было бы очень кстати после сегодняшнего утомительного марша. Но подполковник знал, что не сможет уснуть.

Монотонно тикали на стене пестрые деревенские ходики, отпуская время по строго размеренной своей мерке. Где-то далеко, по безлюдным улицам Комаровки, шли сейчас посланные им разведчики. И вместе с ними, склонившись над картой, отягощенный своей большой командирской заботой, мысленно шагал командир полка.

Ольга расстегнула тяжелую намокшую шинель и, сев на скамью, облегченно вздохнула. Когда пришли в местечко, командир роты старший лейтенант Скорняков сказал, что привал, вероятно, продлится до утра. Хотелось сидеть вот так, неподвижно. Ольга устало откинулась спиной к стене и прикрыла глаза. Но вдруг в сенях что-то стукнуло, грохнуло. Открылась дверь, и кто-то, еще не вошедший, густым голосом спросил:

– Медицина здесь проживает?

С трудом протискиваясь через низкую дверь, в хату вошел высоченный боец с толстой сумкой на боку и с ручным пулеметом, на который вошедший опирался как на палицу. Это был парень с широким, открытым лицом, которое все, начиная от глаз, сверкавших озорным огоньком, и кончая большими оттопыренными ушами, казалось улыбающимся.

– Здоровеньки булы! – сказал он. – На работу идем, а пакетиков недохват. Может, выручите нас?

– Откуда вы? – спросила Ольга. – Какое подразделение?

– Глаза и уши. Шахрай – моя фамилия.

– Из разведки?

– Так точно. А вы новенькая?

Шахрай уселся на жалобно скрипнувшую под ним табуретку и вытащил из кармана брюк блестящий никелированный портсигар с хитроумным окошечком посредине. В портсигаре что-то щелкнуло. Из окошечка выскочила папироса. Шахрай схватил ее на лету, сунул в рот.

– Вот фокус! – удивилась Ольга. – Откуда это у вас?

Шахрай улыбнулся по-мальчишески самодовольно:

– Из Германии привезли. На память.

Ольга взяла мешок с перевязочным материалом.

– Сколько вам? – спросила она, выкладывая на стол индивидуальные пакеты.

– Девять. Да старшине десятый.

– Говорят, он у вас герой? – вспомнила она рассказ Зины.

– А как же! – лицо Шахрая стало важным. – Промеж глаз у немцев пройдет – не заметят. Один раз я сам видал: как щелкнет под ним мина, он от нее. Как рванет она! Мы наземь пали. Глядим, а старшина идет, и хоть бы что ему. Вроде не на мину, на лягушку наступил.

– Неужели правда? – недоверчиво спросила Ольга.

– Сам видел! – решительно подтвердил Шахрай. – У нашего старшины всегда все благополучно. Мы знаем, как ходить. По тонкому расчету. Недаром наш хозяин на «гражданке» счетоводом был.

Ольга улыбнулась недоуменно:

– Знаменитый разведчик – и счетовод!

– Ну и что ж? – в свою очередь удивился Шахрай, сгребая со стола пакеты. – Это только в кино, если счетовод – то делопут, и обязательно людям на смех. А на деле и счетоводы геройские бывают. Дело не в должности… Ну, спасибочко вам!

Шахрай рассовал пакеты по карманам, вскинул за спину свой «ручник» и неторопливой походкой вышел из хаты, осторожно затворив за собой дверь. Ольга посмотрела ему вслед, прибрала перевязочный материал, подкинула в печь дров и, поеживаясь, села к огню: хата была выстужена, от выбитых, наверное, при бомбежке и кое-как заткнутых окон тянуло холодом.

У печки девушка согрелась. Теперь ее клонило в сон. Ольга прикрыла глаза. Сейчас, где-то по снежному полю, в неизвестность идут старшина Белых и его девять разведчиков. А она здесь греется… Помнит ли Белых, как он поучал ее?.. Теперь она не сердится на него за это… Ведь он от прямоты души…

Незаметно Ольга задремала перед раскалившейся печью, теплота ласкала ее лицо, руки и колени…

– Товарищ санинструктор, кушайте быстренько!

Вошедший санитар-ездовой, степенный дядька, поставил на стол дымящийся котелок и сказал:

– Командир роты собираться велел. Сейчас выступаем.