Текст книги "Наступление продолжается"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

4

Когда из лесной тьмы затрещали выстрелы, Вартанян бросился наземь, на упругую хвою. Вскинув автомат, дал очередь туда, откуда летели к нему, скрещиваясь и расходясь, рои огня.

В промежутках между очередями тревожно оглядывался: где товарищи? Где лейтенант?

Но в быстролетном, мерцающем свете немецких пуль, несущихся низко над землей, мало что можно было разглядеть. Пулевые трассы пронизывали ночную темь, а она оставалась такой же плотной.

То, чего не нашли глаза, уловил слух: временами сквозь трескотню вражеской стрельбы прорывался близкий стук автоматов. «Не один я», – ободрился Вартанян.

Улучив момент, словно в пружину собрав тело, вскочил, перебежал к примеченному поблизости пню: как-никак укрытие. Оттуда снова стал стрелять. Но никого из немцев еще не увидел.

Вартанян понимал: патроны следует беречь. Понимал. Но утерпеть не мог. Он был молод и пылок. Лишь три месяца назад ему исполнилось восемнадцать и он получил повестку. Сменил спецовку штукатура на шинель, распростился с родным Ереваном. До сегодняшнего дня Вартанян шел только по пятам врага. Сейчас он впервые столкнулся с ним.

Сменяя диск, спохватился: «Сколько снаряженных осталось?»

Стрелял теперь расчетливее, реже. Но всё бо́льшие усилия требовались, чтобы унять дрожь рук, чтобы оставаться на месте: немцы были уже близко. Сквозь россыпь выстрелов все явственнее доносились резкие команды на чужом языке…

– За мной! – услышал сзади голос лейтенанта. Громко протрещали сучья – кто-то пробежал назад, туда, где лес был темен и тих. Лейтенант? Да, у него же знамя, он не должен рисковать… Все должны оберегать его. Так говорил майор, замполит. В лес за лейтенантом, дальше от немцев! Нет, нельзя! Потом. Лейтенанта надо прикрыть огнем… А почему перестали стрелять остальные? Поспешили за лейтенантом? А! Зачем одному оставаться? Лейтенант велел: «За мной!»

Дав короткую очередь, Вартанян вскочил, повернулся, побежал туда, где две-три минуты назад слышал голос лейтенанта. Бежал, бросался на землю. Снова вскакивал, бежал. Раз, другой больно хлестнуло его по лицу невидимой в темноте колючей сосновой веткой. Мимо, обгоняя, проносились белые, желтые, красные светляки.

Сердце Вартаняна сжимал страх. Страх гнал его. Но это не было трусостью. Конечно, Вартанян, как всякий человек, боялся смерти. Смерти, летевшей ему вслед. Но больше всего в эти секунды страшился он потерять своих, остаться один.

Перебежав открытое пространство, с размаху бросился в куст. Приник к земле. Осторожно раздвинул упругие голые прутья, выглянул.

Немцы все еще стреляют. Загорелась подожженная их пулями повозка, видно: бьется в упряжи раненая лошадь…

А это кто? При неверном, колыхающемся свете горящей повозки увидел: на открытом месте, около крохотной, не выше колена, елочки, лежит в сбившейся к поясу плащ-палатке, лицом в землю кто-то из своих… Лейтенант?

Он! Вон планшетка на боку, торчком, как упал… Убит? Ранен? К нему! Но в рост нельзя. Убьют…

Бешено работая локтями и коленями, Вартанян пополз. Он не замечал, как быстро набухает на груди и в рукавах холодной влагой шинель, как в кровь расцарапываются руки о скользкую от сырости, но жесткую, омертвевшую траву. Плащ-палатка зацепилась за что-то, не пускала. «В-ва!» – он со злостью дернул за шейный шнур, сбросил, снова пополз. Низко, над головой, взвизгивали пули. Каждый раз при этом он ничком припадал к земле. Еще не привык: та пуля, которую услышал, не убьет – пролетела…

Он полз к лейтенанту.

Быстрее пуль, что неслись над ним, летели мысли: «От повозки светло… Немцы тебя видят. А свои ушли. Но еще успеешь догнать. Вернись. Догоняй. Один погибнешь. Вернись!..»

Эти мысли казались убедительными. И он полз. Но все-таки не назад.

Взмокший от пота, добрался до лейтенанта. Тот лежал, неловко скособочившись. Прижавшись щекой к холодной ломкой траве, Вартанян передохнул секунду-другую. Он почти выбился из сил. Над ним, совсем низко, пропороли темноту пули. Не подымаясь от земли, протянул к лейтенанту руку.

Уцепился пальцами за борт лейтенантской шинели, потянул. Какой тяжелый! Мертвый? Пальцы Вартаняна дрогнули. Перевалил неподвижное тело грудью к себе. Торопливо отстегнул шинельные крючки. Сунул руку за шершавое сукно. Нет знамени! А под гимнастеркой?

Спеша Вартанян расстегнул ворот гимнастерки лейтенанта. Рука коснулась тела – и отдернулась: теплое… Пальцы наткнулись на тоже еще теплый, гладкий, упругий шелк. Знамя!

Вартанян потянул полотнище. Оно не поддавалось. Потянул сильнее.

Тело лейтенанта, словно по нему прошел ток, дернулось. Горячие пальцы схватили запястье Вартаняна, как бы отталкивая, но бессильно соскользнули.

Ошарашенный Вартанян отдернул руку. Жив? Да, жив. Слышно: дышит! Что делать? Тащить? Обоих убьют. Один еще можешь уцелеть. Должен уцелеть. Как это так – умереть? Невозможно! Оставить лейтенанта? Нет!..

Ухватил его за рукав. Распластавшись, взвалил на спину. Вцепившись рукой в отворот шинели, ползком поволок на себе. Затылком ощущал слабое, но горячее, прерывистое дыхание…

Ползти теперь было втрое трудней. И устал уже, и тяжесть. Ремень автомата то и дело соскальзывает с плеча. Под бок все время попадает планшетка. Вартанян снял ее с лейтенанта, надел на себя… А стрельба не умолкает. Кто-то из наших обороняется еще? Успеть бы доползти до кустов…

Рука Вартаняна не удержала лейтенанта. Тот тяжело свалился с его спины, глухо простонал.

Так не дотащить. Надо волоком. Вартанян стянул с лейтенанта плащ-палатку, перевалил его на нее. Намотал на руку угол плащ-палатки.

Тянуть по кочковатой, травянистой, сырой земле тяжело. Еще тяжелее оттого, что нельзя поднять головы: пули летят низко, будто прижимают. Проползал два – три метра, останавливался передохнуть: не хватало сил.

…Передышка уже невесть какая по счету. Впереди на миг проглянули в летучих красных отсветах кусты. Далеко еще до них. Если броском, за несколько секунд добежал бы… А ползти…

Смахнув рукавом пот со лба, Вартанян снова ухватился за плащ-палатку, на которой лежал лейтенант.

Хлесткие, щелкающие удары – возле, рядом. Вартанян выпустил край плащ-палатки, прижался к лейтенанту. Вдавился в землю: «Ну, пропал…»

Хлещет, хлещет! Словно железными прутьями. Будто вскрикивает земля рядом. Над затылком – свист, свист, свист.

Дрогнул, дернулся рядом лейтенант. Охнул.

Железный хлёст ушел куда-то в сторону.

Вартанян тронул лейтенанта… Как он обмяк… Не дышит. Протолкнул ладонь под тугой шелк, к телу. Сердце не бьется. «А я – жив…»

Сзади, в стукотне автоматных очередей, раздались громкие крики. «Немцы!» Будто ледяной водой окатило грудь. Сунул руку за пазуху лейтенанту. С трудом, срывающимися пальцами вытянул туго обернутое полотнище. Втолкнул себе под шинель. Она сразу стала тесна. Вспыхнувшее позади пламя ярко осветило уже недалекие кусты. Кто-то отчаянно громко, на весь лес, ругнулся по-русски. Громыхнули разрывы. Гранаты?

Вартанян с разбега влетел в кусты. Их пружинистые ветки словно оттолкнули его. Упал. Соскользнул в засыпанную сырой листвой колдобину. На него свалилось несколько сшибленных пулями мокрых веток.

И как-то сразу все вокруг стихло. Только где-то в стороне еще потрескивали вразнобой, все реже, выстрелы.

Над головой Вартаняна в ветвях, по-осеннему голых, пробегали медленные красноватые отсветы.

Он осторожно выглянул.

Горит все та же повозка. Тускло освещенные колыхающимся дымным пламенем лежат в упряжи убитые кони. Бродят кучками и поодиночке солдаты в приплюснутых касках, в пятнистых плащ-палатках… Шарят в повозках, наклоняются над убитыми. Вот двое не спеша подходят к лейтенанту. Остановились.

Вартанян безотчетно поднял автомат. Но что-то еще удерживало его. Он, весь напрягшись как струна, следил за двумя немцами. Те присели возле лейтенанта на корточки, обшаривают его, перекидываются словами.

Если бы Вартанян мог хорошо слышать разговор этих двух немцев и понимал их речь, он услышал бы:

– Я тебе говорю, Карл, что это их офицер!

– Да? Совсем еще мальчишка. Ты что-нибудь нашел в его карманах?

– Пустяки. Только документы. Отдам обер-лейтенанту.

– А это что за фото?

– Наверно, его девчонка.

– Ого! Мордашка приятная. И косы. Русская Лорелей.

– Можешь взять себе на память о сегодняшнем бое.

– О нет. Ты же знаешь мою Лизхен! В каждом письме она ревнует меня ко всем русским женщинам. Как будто не понимает…

Вартанян слышал, как оба немца засмеялись. Жар ударил ему в голову. Он вздернул автомат.

Но тут чья-то большая рука крепко легла на затвор автомата. Кто-то сзади сказал приглушенным баском:

– Обожди.

Вартанян испуганно обернулся.

– Ты кто?

– Не узнаёшь?

К лицу Вартаняна вплотную придвинулась крупная голова в низко, на самые уши натянутой, кругло растопырившейся пилотке. На широком, мясистом лице блеснули в мимолетном отблеске глаза.

– Дорофеев? – узнал Вартанян повара комендантской кухни.

Дорофеев подтолкнул Вартаняна назад в кусты, и тот послушно отполз с ним.

– У тебя сколь патронов? – спросил Дорофеев.

– Последний магазин вставил…

– То-то. И у меня полторы обоймы. А немцев – прорва. К тому ж у тебя знамя.

Вартанян изумился:

– Откуда знаешь?

– Разглядел…

– А куда пойдем?

Вартанян спрашивал Дорофеева так, как будто тот мог знать больше, чем знает он сам. Он как-то сразу доверился этому неторопливому, скупому в движениях и словах человеку. Повар, а похож на бывалого солдата…

– В лесу своих искать надо, – помедлив, ответил Дорофеев. – Ты, парень, как тебя?..

– Вартанян фамилия.

– Из армян, что ли?

– Да. Ереван…

– Ты, Вартанян, знамя мне дай.

– Нет! Я сам!..

– Ну, пусть сам. Только спрячь получше.

Вартанян уложил знамя на груди понадежнее и так, чтобы поменьше стесняло движения. Дорофеев дождался, пока он застегнул гимнастерку, шинель. Потом сказал:

– Пошли.

5

Они уходили все дальше в темную чащу. Все дальше от врага. Уже неприметен стал позади отсвет горящей повозки. Все теснее смыкались вокруг лес и ночь.

Остановились под толстой, старой сосной. Дорофеев вытер пот со лба. Прислушался. Еще недавно откуда-то сзади доносилась отдаленная стрельба.

Вартанян молча, нетерпеливо переступая, стоял рядом. В темноте Дорофеев не видел его лица. Однако понимал: этот молоденький солдат с надеждой смотрит на него. Но как в такой темнотище разобраться, куда идти? Сообразить надо…

Дорофеев присел. Хрустнули под ним лежалые ветки. Вартанян опустился рядом. Шепотом спросил:

– Теперь куда?

– Это, парень, вопрос… – ответил Дорофеев. – Не видно ни черта, не слышно. Сообразить надо…

Дорофеев молчал. Наверное, думал.

Вартанян ждал.

Непривычные ему запахи осеннего леса – намокшей сосновой коры, прелой хвои, палого листа – тревожили обоняние. Его глаза настороженно всматривались в темноту. Ничем ее нарушаемая тишина…

Что-то невидимое во мраке прошелестело сверху по хвое, с чуть слышным мягким стуком упало наземь. Вартанян вздрогнул.

– Шишка свалилась, – спокойным голосом сказал Дорофеев.

– Сидеть нельзя! – заторопил Вартанян. – Немец придет.

– Пойдем – тоже на него напороться можно.

– Сидеть нельзя! – вскочил Вартанян.

– Знаю, не талдычь! – рассердился Дорофеев. – Сядь!

Дорофеев прислушивался. В скрытых мраком вершинах сосен тихонько прошумел ветер. На лоб и щеки упало несколько холодных капель: начал накрапывать дождь. Он с каждой секундой все слышнее постукивал по ветвям, жухлым листьям, мелко шелестел по хвое. Что же, это хорошо: шаги будут неслышны, идти безопаснее. Только в какую сторону идти? На восток? А где он? Полагаясь лишь на память, Дорофеев прикинул, какого примерно направления держаться.

Встал. Вартанян – тоже. Дорофеев пошел. Ни о чем не спрашивая, Вартанян зашагал за ним.

Вартаняну было страшно. Его пугал ночной лес. Прежде Вартанян знал только парки родного Еревана да сады в его окрестностях. Ему не приходилось бывать в таком дремучем лесу, притом ночью, в опасности. Окажись он в этом положении один – отчаяние охватило бы его и, наверное, он не тронулся бы с места.

Дорофеев ломил напрямик, через хрусткие, раскидистые, скользкие от дождя кусты. Вартанян, боясь отстать хотя бы на шаг, продирался следом. Его шинель, не защищенная плащ-палаткой, о которой он вспомнил только сейчас, набухала от сырости, становилась все тяжелее.

Вартаняну казалось, что шуршание раздвигаемых кустов, которыми они пробираются, слышно на весь лес. Но Дорофеев шел и шел, словно был уверен в безопасности.

Кустарник редел. Идти становилось легче. Дорофеев ускорил шаг.

И вдруг Дорофеев камнем упал наземь, с силой дернул Вартаняна за шинель, свирепо прошипел:

– Тихо!

За кустами пробубнили что-то невнятное. Потом мокро прошумели ветви. Все затихло. Только кропил по невидимым в темноте стволам и голым веткам неторопливый дождь.

Дорофеев тронул Вартаняна за локоть, прошептал, обдав ухо жарким дыханием:

– Давай потихоньку… – Бесшумно поднявшись, пошел. Вартанян – за ним.

Пройдя немного, Дорофеев остановился. Шепнул:

– Слышишь?

– Слышу…

В темноте позади, там, где они только что шли, все отчетливее похрустывало, потрескивало, слышался негромкий разговор. Все эти звуки с каждым мгновением яснее выделялись в монотонном, негромком шуме ветра и дождя.

– Свои? – спросил Вартанян шепотом. – По-русски говорят!

– По-русски? – Дорофеев приблизил лицо почти вплотную к лицу Вартаняна. – По-русски и власовцы и полицаи говорят. – Потянул Вартаняна за высокий куст: – Пропустим…

По ту сторону куста раз, другой прошумели задетые ветки… Двое. Прошли. Остановились. О чем-то вполголоса спрашивают друг друга…

Вартанян весь напрягся в ожидании. И вздрогнул.

– Эй, Казань! – негромко окликнул Дорофеев.

– Кто? – испуганно вскрикнул один из неизвестных. – Ты где?

– Да здесь я! – Дорофеев спокойно вышел из-за куста. По голосу он узнал Галиева, оружейного мастера, человека неразговорчивого, но любящего при случае упомянуть, что до армии он работал на казанском заводе «Пишмаш».

– Повар? – изумленно охнул Галиев. Рядом с ним смутно различалась в темноте длинная фигура его спутника.

– А это кто с тобой? – спросил Дорофеев.

– Связист…

– Какой?

– Прягин, – отозвался длинный. Голос его слегка дрожал.

Дорофеев в темноте не видел его лица, но по голосу припомнил: из телефонного взвода, жилистый такой.

Встретившиеся расспросили друг друга: как оказались здесь? Все четверо находились в центре колонны, когда туда прорвались немцы. Галиев, посланный сопровождать повозки с боеприпасами, был на одной из них. При первых выстрелах – соскочил, залег, начал стрелять из карабина. Израсходовал все патроны. Едва не попал в руки немцев. Но успел вырваться. В кустах наткнулся на Прягина.

– Ну, друзья по несчастью, – сказал Дорофеев, когда все четверо присели вплотную друг к другу под мокрым кустом, с которого капало, – нашего полку прибыло. Артелью веселее идти.

– А куда – знаешь? – усомнился Галиев.

– Не так чтобы очень… – признался Дорофеев.

– Мы с ним, – показал Галиев на Прягина, – сбились. Услыхали вас – я сказал: наши, вместе надо… А то сидели бы, ждали…

– И сейчас полагаю: ждать – самое разумное, – рассудительно заговорил Прягин. – Я тебе, Галиев, пояснял. Ориентироваться нам не по чему. В такой темноте к немцам забрести очень просто. Погибнем.

– Верно говорит, а? – сказал Галиев. – Утра ждать будем?

– Ждать нельзя, – решительно возразил Дорофеев. – Никак.

– Почему никак? – не понял Галиев. А Прягин вставил:

– Отчего же не переждать? Вероятно, наши скоро наступать начнут. Придут сюда. Соединимся без риска…

– А когда это будет? – прервал его Дорофеев. – А ежели фронт постоит?

– Тем более надо действовать осмотрительно…

Галиев снова поддержал Прягина:

– Ждать – правильно! Ночью – куда?

– Ну, вы как хотите, а мы пойдем! – Дорофеев обернулся к Вартаняну. – Верно?

– Пойдем, – не очень решительно подтвердил тот.

– Зачем спешить? – все еще не понимал Галиев.

– А затем, – Дорофеев снизил голос, хотя и так уже говорил, как и все, шепотом. – Время не терпит.

– Почему?

– Потому – знамя при нас.

– Знамя? – изумился Галиев. – У вас?

Дорофеев в двух словах объяснил.

– Ай-ай, дело какое! – забеспокоился Галиев. – Дело такое… Конечно, идти надо.

– Обожди! – перебил Галиева Прягин. – Необходимо взвесить все. Рисковать собой? Пожалуйста. Но знаменем? Не имеем права! Не имеем! – Прягин говорил с жаром, все слушали его. – Я предлагаю спрятать знамя в надежном месте. Самим поискать какой-нибудь хутор, деревню, ну, кого-нибудь из местных жителей. Может быть, через них связаться с партизанами. И ждать. Ждать, пока придут наши. И тогда передать знамя командованию. Мы сможем выполнить свой долг только так.

– Ты кем в «гражданке» работал? – поинтересовался Дорофеев, пытаясь в темноте разглядеть лицо Прягина.

– Странный вопрос! – удивился тот. Его длинная фигура качнулась. – Зоотехником на птицеферме.

– В колхозе?

– Нет, в подсобном хозяйстве… А что?

– Да ничего… Говоришь складно…

– Это к делу отношения не имеет! – с досадой перебил Прягин. – Надо рассуждать с полной ответственностью. Вы что, хотите со знаменем через немецкую передовую пройти?

– А что ж, нам тут в кустах конца войны дожидаться? – сказал Дорофеев. – И без знамени все равно бы идти надо.

– А где гарантия, что пройти удастся? – загорячился Прягин.

– На войне гарантий не дают, – без усмешки ответил Дорофеев.

– Но ведь без пользы погибнем! – стоял на своем Прягин. – А знамя попадет в руки врага. Нам этого не простят. Ни живым, ни мертвым. А сохраним – честь и хвала нам будет, сколько бы времени ни прошло.

Дорофеев чувствовал: слова Прягина во многом резонны. Никто ему не возражает. Может быть, и в самом деле Прягин прав? Но за внешне правильными словами Прягина Дорофеев угадывал что-то такое, чего он никак не мог душой принять.

Помедлив секунду-другую, Дорофеев спросил:

– А ты, товарищ Прягин, знаешь, что с полком делают, если знамени лишился?

– Знаю. Расформировывают. Но ведь это, если по трусости потеряли… А в данном случае никто не виноват. И знамя цело.

– Так про то никто не знает.

– Узнают впоследствии.

– А до того всем в подозрении быть?

– Разберутся…

– Верю. Но сейчас доказать-то нечем. А вдруг и в сам-деле полк разгонят?

– Не все равно, в какой части служить?

– Кому все равно, кому – нет… – Дорофеев повернулся к Галиеву, спросил: – А ты с нами? Решай, раздумывать некогда.

– Почему? – в голосе Галиева чувствовалась растерянность. – Зачем горячка?

– Ну, ладно! – рассердился Дорофеев. – Мы тут все рядовые, я вам не командир. Как хотите, а я в лесу отсиживаться несогласный. К своим пойду.

– Безрассудство! – шагнул к Дорофееву Прягин. – Что, повар, награду за спасение знамени получить рвешься? Идти – авантюра! Я в ней не участник.

– Ну и оставайся, береги здоровье. А ты, Галиев?

Галиев молчал. Для него привычнее было подчиняться, чем принимать решения.

– Идем, Вартанян? – Дорофеев пошел. Сзади о чем-то зашептались Галиев и Прягин. Но Дорофеев уже не слушал. Не хотят – не надо. Даже лучше без таких… Надежнее.

Вартанян поравнялся с Дорофеевым, зашагал рядом. Они прошли всего с десяток шагов, как сзади затрещали кусты. Кто-то спеша догонял их. Вот догнал, тяжело дышит. Галиев?

– А где напарник твой? – спросил Дорофеев.

– Остался! Сказал – пропадете.

«Один-то скорее пропадет», – хотел ответить Дорофеев, но сзади снова затрещали кусты, встревоженный голос приближался, звал:

– Галиев! Галиев!

– Не ори! – вполголоса проговорил Дорофеев, останавливаясь. – Тут твой Галиев.

Их догнал запыхавшийся Прягин. Никто ни о чем не спросил его.

…Шли плотной цепочкой, в затылок – так легче пробираться кустарником. Последним, осторожно переставляя длинные ноги, шагал Прягин, перед ним, чуть прихрамывая, Галиев, затем Вартанян, впереди всех Дорофеев. Никто не назначал и не выбирал его командиром. Никто не знал, что Дорофеев, прежде чем его как искусного повара определили по специальности, долго, с самого начала войны, служил рядовым в стрелковой роте, повидал всякого, солдат тертый. Но как-то так получилось: все шли за ним, слушались его, верили ему.

Вартанян старался шагать след в след Дорофееву. Видел в двух шагах впереди себя широкую дорофеевскую спину, едва различимую на фоне ночной черноты, – и от этого на душе было спокойнее. Худо, если бы пришлось идти этим страшным ночным лесом одному. Куда пришел бы? Что могло бы случиться?

На ходу Вартанян уже несколько раз совал руку за пазуху, словно желая еще и еще раз убедиться, на месте ли знамя, хорошо ли лежит. Пальцами ощупывал скользкий шелк с шершавинками шитья, невольно старался угадать, буквы какой надписи трогает. «За нашу Советскую Родину!» – на одной стороне. А на другой – «Ордена Красного Знамени стрелковый…»

Все еще будто не верилось Вартаняну, что у него под гимнастеркой, на сердце, – святыня полка. Раньше он видел знамя только издали. Не помышлял, что когда-нибудь придется прикоснуться к нему. С каким трепетом смотрел на знамя Вартанян, присланный в числе других новобранцев для пополнения в стоявший на формировке полк! Как подтягивался весь, когда проходил мимо штабной землянки, возле которой стояло завернутое в чехол знамя, а рядом неподвижный, словно окаменевший, часовой. Ладонь Вартаняна сама поднималась к пилотке, и ноги сами переходили на чеканный шаг. Потом, когда все новобранцы прошли первичное обучение, Вартанян принимал перед знаменем присягу: «…Клянусь… до последнего дыхания быть преданным…» А незадолго до отправки на фронт Вартаняну, попавшему в состав полкового караула, довелось стоять часовым у знамени. Строго и гордо смотрел он на проходивших мимо бойцов. Те отдавали честь, и Вартаняну казалось: они отдают ее не только знамени, но и ему.

Давно уже затих шелестевший ветвями ветер. Перестал накрапывать дождь. Все явственнее различались очертания разлапистых оголенных кустов орешника, которыми они сейчас продирались, прямых стволов сосен впереди, их лохматых крон, смутно, но все более приметных на фоне ночного неба. Расходились тучи или уже приближался рассвет? Раза три-четыре Дорофеев останавливался, прислушивался: где-то справа временами прокатывалась отдаленная пулеметная стрельба. Она вспыхивала быстро и так же быстро гасла. Однажды слева донесся рокот мотора – танк или тягач? И чей?

Слушая эти звуки, Дорофеев все больше сомневался: правильно ли взято им направление? Идут они уже часа три. Может быть, он ведет всех не к своим, а, наоборот, к немцам в тыл? Или вдоль передовой… А это особенно рискованно: каждую минуту можно натолкнуться на врага.

Дорофеев обрадовался, когда услышал впереди несколько довольно далеких, но гулко прокатившихся по лесу разрывов. Ухом бывалого солдата определил: именно разрывы, а не выстрелы. Свои голос подают? Или немцы? Кто бы ни стрелял – передовая там.

Дорофеев ускорил шаг.

Вошли в густой, молодой ельник. Уже заметно светало. Острые силуэты елок из черных становились серыми, серовато-зелеными, зелеными. Небо открывалось ясное: предрассветный ветерок увел ночные тучи, предварительно вытряхнув из них нещедрый ноябрьский дождик, последыш осенних дождей. Воздух был напоен тем бодрящим, арбузным запахом, которым всегда пахнет лес после дождя, на рассвете. В мягком свете прозрачного утра все виднее становилось, что на юных, по плечи человеку, елочках, на их мохнатых лапках стеклянными бусинками густо висят капли недавнего дождя.

Земля под елочками была хотя и влажная, но плотная, густо покрытая увядшей травой.

– Привал надо… – попросил Галиев, прихрамывавший все сильнее.

– Перекур! – объявил Дорофеев, опускаясь наземь. Присели и остальные.

Плотная хвойная стена надежно скрывала их. Снимали сапоги, выкручивали портянки, переобувались. Попытались закурить, но не смогли: спички Дорофеева отсырели, у остальных огня не нашлось. Возбужденные непрерывным ощущением опасности, казалось, не замечали ни холода, ни усталости. Только Галиев морщился, как от боли, да Вартанян ежился, постукивая сапогом о сапог, грел дыханием пальцы. Дорофеев пошутил:

– Что, брат? У вас, поди, еще и сейчас босиком ходят? Тут тебе Житомирская область, не Ереван.

– Ереван? Там такого леса нет! И не надо! – в сердцах, дернув головой, ответил Вартанян.

Дорофеев хотел отпустить еще шуточку. Но замолк на полуслове: близко, все громче слышен автомобильный мотор. Дорофеев тревожно махнул рукой, все припали к земле. Мотор проревел рядом. Дорофеев успел заметить: за вершинами елочек, всего в каком-нибудь десятке шагов, промелькнули желтоватая кабина грузовика, огромный кузов и над ним, в ряд, немецкие каски. Следом за этим грузовиком – еще, еще, еще. Грузно тряслась земля. Несло бензиновой гарью.

Прошла последняя машина. Дорофеев приподнялся. Еще дрожала над его головой вершина елочки. С ее хвоинок на рукав шинели скатывались капли-бусинки.

Дорофеев перевел дух. «Ну и угораздило нас…»

– Уходить немедленно надо! – беспокойно вертя головой, проговорил Прягин, встал; медленно, опершись прикладом оземь, поднялся Галиев. Порывисто вскочил Вартанян…

– Куда? – остановил всех Дорофеев. – Обождите, посмотрю. – Согнувшись, скользнул туда, где только что прошли грузовики. Все снова сели.

– Завел нас повар-командующий! – проговорил Прягин, когда Дорофеев скрылся за елочками. – Надо обратно поворачивать.

– А куда? – с тревогой оглянулся по сторонам Галиев. – Позади – немец, тут – тоже…

Вартанян большими, широко открытыми черными глазами напряженно смотрел вслед скрывшемуся за елочками Дорофееву. Сунул руку за борт шинели, потрогал тугой шелковый сверток.

Качнулись елочки, показался Дорофеев.

– Дорога тут. Проселок. Мы почти на ней сидели. Давайте мигом через нее.

– А потом в каком направлении? – недоверчиво спросил Прягин.

– На восток. Так вернее.

– Где восток? Запад где? – медленно, как все, что он делал, развел руками Галиев. Показал на лейтенантскую планшетку на боку Вартаняна: – Карта есть?

– Нету… Командирам взводов не выдают, – за Вартаняна ответил Дорофеев.

– А компас?

– Видишь? – Дорофеев ткнул пальцем в планшетку, показывая на оставшийся от компаса полуоборванный ремешок. – Да ничего. В лесу по деревьям понятно. Учили вас, поди? – Дорофеев решительно махнул рукой. – Заседать некогда. Рванем через дорогу, пока немца нет. Быстро!

Следуя за Дорофеевым, торопясь, прошли меж елочек. Перебежали пустынный проселок, поперек рубчатых автомобильных следов, отчетливо отпечатавшихся на влажной земле.

За проселком был такой же густой ельник. Его проходили почти бегом – побыстрее уйти от дороги. Вскоре ельник кончился. Начался смешанный лес: береза, сосна, все чаще меж деревьев раскидистые, уже давно голые, черные кусты орешника.

Дорофеева тронули за рукав. Это Вартанян. Он тревожным взглядом показал вправо. Дорофеев увидел: качнулась вершина одного орехового куста, другого…

– Ложись! – шепотом скомандовал Дорофеев. – К бою!

Но сам не залег. Пригнувшись, пытался рассмотреть, кто там, за орешником. Вот снова качнулись ветки, хрустнул валежник, фыркнула лошадь. Какой-нибудь немецкий обозник? Не страшен. Но лучше не подымать шума…

Дорофеев уже хотел дать товарищам знак: уходить тихо. Но приметил меж черными оголенными кустами идущего человека, за ним в поводу – двух лошадей. Желтоватая плащ-палатка, шинель… Наш! Как его сюда занесло? Окликнул негромко:

– Эй, солдат!

Ведущий лошадей обернулся, выпустил повод. Лошади не отошли от него ни на шаг. Перекинул в руки висевший на плече карабин. Из-под капюшона плащ-палатки, из-под косматых с сединой бровей глянули настороженные глаза.

Дорофеев вышел из-за куста.

Глаза солдата округлились. Он опустил карабин. Величайшее изумление выразилось на всем его лице – в глазах под косматыми бровями, в многочисленных стариковских морщинках, в больших, обвисших усах. Он растерянно пошевелил губами, наконец произнес:

– Кого бачу… Повар наш?

– Повара все знают, – Дорофеев подошел ближе. – Однако и ты мне знаком. Вот только фамилию запамятовал.

– Ну як же? Сагуляк я. С обозу, – напомнил солдат. – У вас же на довольствии…

– Как сюда попал?

Сагуляк повесил карабин обратно на плечо, снова взял в руки повод.

– Як и вы… Коней с под огня угнал. А вражина наступае. Дило погано. Я – дали, в лис. Ихаты не можно, подвода застряла. Я ее ветками замаскирував, Гнедка та Лыска выпряг…

– Куда же ведешь?

– А подальше от бою, да своих шукать.

– Как это тебя немцы не пошукали с твоим хозяйством? Сберег тебя конский бог, что ли?

– Який там бог… – Сагуляк улыбнулся в усы. – Я тихесенько, где дороги нема. А теперь мне веселийше с вами.

– С нами-то с нами, только ты свое поголовье оставь. Влипнем с ним.

– Ни. Коней не можу покипуть. Они за мной закрепленные.

– Да пойми ты, чудак! – рассердился Дорофеев. – Тут и без твоих коней пропадешь. Немцы кругом.

– Та де ж? – Сагуляк оставался невозмутимым. – Я нимца знаю. Два года под ним прожил. У нас на Черниговщине тож лесу богато. Нимець по дороге – то да. А в чащобу – ни. По ней я с конями пройду.

Подошли остальные.

– Зачем твой конь? Чтоб немец увидал, да? – вмешался Вартанян. – Я знамя несу, а ты – конь!

– Знамя? – не понял Сагуляк.

Ему объяснили.

– От оно що… – Сагуляк понимающе качнул головой. – Це дило ответственно, розумию… Но мабуть, и с конями пройдем.

– Маньяк! – бросил Прягин.

– Ты мэне не лай! – обиделся Сагуляк. – Я за коней отвечаю. А за знамя – не менш вашого, як положено, по присяге.

– Ну, вот что: оставь лошадей и пошли.

– А ты мне командир, чи шо? – смерил Дорофеева взглядом Сагуляк. – Я тильки командиру транспортного взводу товарищу старшине Барабанцу подчинен. А его приказ: берегти коней, як самого себе. Так я себе сберегу, а коней – ни? Шо тогда старшина скаже?

– Демаскируешь нас, не понимаешь? Черт упрямый! – не выдержал Дорофеев.

– И ты мэне, товарищ повар, тоже не лай. – Сагуляк оставался невозмутимым. – Я же не лаю…

Дорофеев оборвал:

– Хватит разговоры разводить. Или с нами идешь или с лошадьми.

– И с вами, и с конями.

Сколько ни убеждали Сагуляка Дорофеев и остальные, он стоял на своем. В конце концов Дорофеев вышел из терпения и приказал Сагуляку не путаться со своими лошадьми возле них. Он с Вартаняном, Галиевым и Прягиным двинулся дальше. Оглянулся. Сагуляк, с лошадьми в поводу, стоял, молчаливо провожая уходящих взглядом.

Когда прошли немного, Вартанян, шагавший рядом с Дорофеевым, воскликнул:

– Ай, старый, упрямый!

Дорофеев посмотрел назад. Шагах в тридцати следом шел Сагуляк, ведя в поводу своих лошадей.

– Конь большой, немец увидит, все пропадем! – загорячился Вартанян. – Какой человек, этот Загуляк, а? Несознательный, да? Давай – одного коня, другого коня: два патрона всего надо… – Вартанян порывисто тряхнул автоматом.

Может быть, в предложении Вартаняна и был резон. Но Дорофеев сказал: