Текст книги "Наступление продолжается"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Товарищ, товарищ! – крикнула она Снегиреву, уже выходившему со двора вслед за Алексеевским, конвоировавшим пленных. – Скажите там Цибуле, чтоб за ранеными повозку скорее прислал. Мне же отправлять не на чем!

– Ладно, дочка.

Через полчаса, передав Цибуле просьбу Ольги, Снегирев повел пленных дальше в тыл. Тотальника, раненного в ногу, он оставил Цибуле, с тем чтобы тот отправил его в штаб с попутной повозкой.

Санитар вернулся быстро и привез нескольких раненых. Разгрузив повозку, он хотел было ехать снова к передовой, но Цибуля задержал его:

– Минуточку, я сам с тобой поеду!

Цибуля стоял возле повозки и не без тревоги слушал, как случайные пули, посвистывая, пролетают высоко над двором.

Он хотел выгадать во времени и поехать на передовую не поздно и не рано, а так, чтобы и не навлечь на себя гнев начальства, и не рисковать собой. Уж таков был характер Цибули: во всем выгадывать для себя.

Во двор зашли и проковыляли к хате, поддерживая друг друга, двое раненых. Оба пристально посмотрели на Цибулю и скрылись в дверях. А через минуту из хаты выбежала Зина с санитарной сумкой в руке, на ходу застегивая ватник.

– Поехали! – крикнула она.

– Куда это? – удивился Цибуля.

– На передовую!

– Прикажут – поедем! – несколько ошарашенный, но все же стараясь сохранить начальственный тон, возразил Цибуля.

– Эх ты!.. – вышла из себя Зина. – Ну и оставайся, а я поеду!..

– Но, но! – рассерженно наморщился Цибуля. Однако он ничего не успел добавить. Зина, не ожидая санитара-ездового, на минутку отлучившегося куда-то, вскочила на повозку, ударила по застоявшимся лошадям. Те, тряхнув заиндевелыми гривами, сразу с места взяли ход и понеслись по рыхлой снежной дороге в сторону передовой. Цибуля оторопело посмотрел Зине вслед и в досаде сплюнул.

– Вот чертова баба! – сказал он. – Ну погоди… Вернешься, я тебе устрою перец с маком!..

Круто повернувшись, он вынул руки из карманов и пошел в хату. Там было человек восемь раненых. У дверей, на лавочке, сидел пожилой немец – тот самый, который был оставлен до оказии Снегиревым. Жадно зажимая кусок в ладони, он ел хлеб.

– А этот чего здесь? – удивился Цибуля, ища, на ком бы сорвать свою злость.

Пленный, поняв, что говорят о нем, поднялся, стараясь не опираться на больную ногу, и замер по команде «Смирно», зажав в опущенной руке недоеденную краюшку.

– А ну пошли, пошли, камрад, – приказал Цибуля, показывая на дверь. Не выпуская хлеба из рук, пленный послушно вышел во двор.

– Вот я сейчас тебя накормлю, гидра фашизма! – злорадно процедил Цибуля, расстегивая кобуру. Пленный побледнел. Краюшка выскользнула из его пальцев и упала под ноги, в снег.

– Гляди, фельдшер ненависть проявляет! – услышал он насмешливый голос за спиной и обернулся. У калитки стояли два солдата с перебинтованными головами, только что вошедшие во двор.

Побагровев, Цибуля застегнул кобуру, рявкнул пленному:

– Чего пялишься? В хату иди!

Пленный, прихрамывая, поспешил к хате, не подняв краюшки.

* * *

Сдав пленных в штаб полка, Снегирев и Алексеевский возвращались в свою роту.

До передовой оставалось еще километра полтора. Снегирев и его товарищ спешили: они слышали, что впереди снова разгорается стрельба, оттуда доносился также многоголосый, в одно сливающийся крик: не то наши кричали «ура», не то исступленно орали немцы.

– А ну, прибавим! – крикнул Снегирев, и оба побежали по дороге, над которой изредка еще посвистывали пули, залетавшие сюда с вражеской стороны. Напоследок, на излете, трассирующие пули вспыхивали яркими желтыми огоньками, словно маленькие ракеты.

Вскоре Снегирев и Алексеевский встретились с двумя солдатами: один – с жердинкой, на которую он опирался, как на костыль, другой – с двумя винтовками, повешенными на плечо. Снегирев остановился.

– Раненые?

– Видишь, – нехотя ответил солдат и показал на свою ногу, с которой свисали лохмотья разрезанной при перевязке штанины.

– Из первого? – поинтересовался Снегирев, припоминая, что видел этого солдата где-то в своем батальоне.

– Оттуда. Третьей роты.

– Как там на передовой?

Пуля, цвикнув, пронеслась над головой. Солдат с двумя винтовками мигнул и сказал, подняв глаза кверху:

– А вот как!..

– А ты чего здесь? – поинтересовался Снегирев.

– Как чего? И я раненый. Вот видишь – задело.

Солдат провел пальцем по воротнику, из-под которого выглядывал краешек свежей повязки.

– Тоже мне рана! – рассердился Снегирев. – Стрелять можешь, ходить можешь?..

– Меня отпустили – не сам ушел! – обиделся солдат.

– А совесть тебя отпустила? Эх ты!..

Солдат был из другой роты, и Григорию Михайловичу до него, собственно, не было дела. Но он решительно сказал:

– Вертай назад!

– Чего ты мне указываешь! – возразил тот. – Я не вашего подразделения.

– Давай на передовую! – вступил в разговор и Алексеевский. – Что, за тебя другие воевать будут? На чужой коняке в рай въехать хочешь?..

– Дойдешь сам до санчасти? – спросил Григорий Михайлович раненного в ногу.

– Дойду. – Солдат снял свою винтовку с плеча спутника и оперся на нее, как на костыль.

– Шагай с нами! – нетерпеливо потянул Григорий Михайлович солдата с перевязанной шеей.

– И чего вы в самом деле! Я сам пойду!.. – обиделся тот.

– Бегом! – скомандовал Снегирев, и все трое побежали туда, откуда неслась частая дробь стрельбы.

Вьюга подымалась снова.

Рота Алешина, вместе с остальными подразделениями уже давно продвинувшись за село, залегла невдалеке от дороги. По этой дороге, приближаясь, валила обезумевшая от страха толпа немцев. Рассыпаясь по полю вдоль обеих сторон пути, они катились лавиной.

Окруженные хотели вырваться любой ценой. Они бросили все – машины, повозки – и бежали, беспорядочно стреляя на ходу. Тусклые огни трассирующих пуль летели густым роем вперемешку с хлопьями снега.

Противник был совсем близко. По лицу Алешина, лежавшего на снегу рядом со своими солдатами, катились крупные капли пота.

Еще минута – и враги прорвутся, рассосутся по лесам и оврагам, уйдут…

Но ни один из них не должен уйти!

– Огонь! Не жалеть боеприпасов!.. – командовал Алешин.

Его солдаты стреляли по густой массе, не целясь, – каждая пуля находила свое. Однако лавина врагов не останавливалась.

Неожиданно из лощины выскочили две немецкие самоходки и ринулись на роту Алешина. Бегущие по дороге немцы с торжествующим ревом еще быстрее побежали вперед.

Алешин увидел, что его бойцы берутся за гранаты. Откуда-то появился возбужденный, что-то кричащий замполит с пистолетом в руке и, пригибаясь, побежал вдоль цепи.

Все закрыла летучая снежная пелена. Минометы и пушки били уже вслепую: с наблюдательных пунктов трудно было разглядеть цели.

Добравшись до левого фланга роты, Бобылев присел, стараясь сквозь летящий снег разглядеть, где стоят «сорокапятки». Пушки были где-то близко и стреляли прямой наводкой.

Бобылев услышал резкие и частые хлопки выстрелов сорокапятимиллиметровки и побежал на их звук.

Через несколько секунд замполит достиг цели. Жмурясь от колкого, бьющего снегом в лицо ветра, он увидел изрешеченную осколками стену сарая, а около – «сорокапятку» и расчет этой маленькой пушки. Она вела такой частый огонь по немцам на дороге, что даже сейчас, когда Бобылеву стало ясно, что здесь всего-навсего одна пушка, ему казалось, что стреляют по крайней мере три.

«Ну, мастера!» – с восхищением подумал он.

Артиллеристы и не подозревали, как много значит сейчас их маленькая пушка и почему именно к ним спешит замполит. Теперь из всех многочисленных орудий, стоящих на участке полка, только она в поднявшейся снежной кутерьме могла стрелять по двум вражеским самоходкам, как по видимой цели. Но хозяева пушки еще не знали об этой цели.

Замполит подбежал к расчету.

– Уйзенбаев, разворачивай вправо! – крикнул он командиру орудия, узкоглазому смуглому сержанту. – Самоходки там! На вас – вся надежда!..

– Давай!.. – крикнул сержант своим солдатам, берясь за станину пушки.

Бобылев тоже схватился за колесо. Дружным рывком они перекатили пушку правее сарая.

– Заряжай!.. – скомандовал сержант.

Сквозь снежный вихрь видны были два черных пятна, с каждой секундой вырастающих. «Фердинанды» приближались, они были почти на фланге роты.

Пушка громко хлопнула и вздрогнула. Снаряд пролетел между «фердинандами». Второй разорвался около правой самоходки. Но она продолжала идти.

Третьего выстрела пушка сделать не успела. Оба «фердинанда», как по команде, круто повернули и почти одновременно выстрелили. Бобылев и артиллеристы бросились на землю. Снаряд с противным шипением пролетел низко над их головами. Ухнул взрыв. Комья мерзлой земли забарабанили по щитку пушки, по спинам всех, кто был возле нее.

Еще отдельные, высоко заброшенные взрывом комья земли и снега продолжали падать, а командир расчета уже вскочил на ноги и припал к прицелу. Звонко хлопнул выстрел. Около одной из вражеских машин сверкнул разрыв. Но «фердинанд», взвихрив тучу снежной пыли, прибавил ходу и ринулся прямо на пушку. Второй тоже повернул в сторону сарая и остановился, медленно водя стволом.

«Сейчас ахнет!» – подумал Бобылев и обернулся к пушке. Торопливо лязгая затвором, артиллеристы заряжали ее. Прозвучал выстрел. Из-под гусеницы остановившегося «фердинанда» взлетел черный клуб дыма, тотчас же сдутый ветром.

«Подбили или нет?» – ответить себе на этот вопрос Бобылев не успел. Совсем близко, чуть сзади, один за другим грохнули два разрыва. В ушах зазвенело от удара тугой волны воздуха. Кто-то из артиллеристов, должно быть раненый, протяжно вскрикнул.

Бобылев понимал, насколько неравен этот бой маленькой пушчонки с двумя здоровенными самоходными орудиями. Но как важно было сейчас отвлечь внимание «фердинандов» от нашей пехоты!..

– Не подпускай, хлопцы! – крикнул он артиллеристам, помогая повернуть пушку в сторону переднего из «фердинандов».

– Побереглись бы, товарищ старший лейтенант! – заботливо сказал сержант Уйзенбаев.

– Ну, чего там! – отмахнулся замполит и остался возле пушки.

Сержант нагнулся к прицелу.

Пушка дернулась от выстрела.

На броне головного «фердинанда» блеснула вспышка. Но он шел.

– Шайтан! – в сердцах выругался сержант. Выстрелить еще раз он уже не успел. Вражеский снаряд разорвался рядом. Пушка слетела набок, несколько раз перевернулась и вверх колесами упала на землю. Бобылева оглушило.

Два артиллериста неподвижно лежали на земле. Двое других, во главе с сержантом, схватились за пушку, чтобы поставить ее.

Мотор «фердинанда» ревел совсем близко, рядом. Оглушающее лязганье гусениц… Вот он…

– В сарай! – скомандовал замполит. Сержант и два бойца кинулись туда. Бронированная громада выросла над маленькой пушкой. Укрываясь в темном углу сарая, Бобылев слышал, как гусеницы заскрежетали над «сорокапяткой». Мимо Бобылева, обратно к пролому, метнулся сержант Уйзенбаев. На нем уже не было шапки, смуглое лицо словно посветлело от ярости, глаза были жестко прищурены. Вражеская самоходка кромсала сейчас его пушку, с которой он сроднился, которая за долгие месяцы боевой жизни стала для него как бы живым и близким существом. Сержант выглянул наружу и сдавленным голосом что-то крикнул. Что – Бобылев не понял: он не знал казахского языка.

– На, шайтан! – Уйзенбаев, изловчившись, швырнул в пролом противотанковую гранату.

Облако едкого, густого дыма ворвалось в сарай. И в этом дыму, закрывшем все, взлетел радостный крик Уйзенбаева:

– Сорвал! Сорвал!..

У «фердинанда» была повреждена гусеница, и стальная махина, став сразу неуклюжей, осела на месте.

– Сзади бей! Сзади люк у него!.. – крикнул Бобылев.

– Давай еще!.. – блеснул зубами Уйзенбаев и схватил новую гранату.

Но вдруг весь сарай сотрясся от страшного грохота. Это второй «фердинанд» ударил по сараю.

Все попадали на пол.

Еще разрыв. Еще и еще…

Загремела падающая черепица.

«Близко кладет!» – отметил Бобылев, к удивлению своему, спокойно, может быть, потому, что дело, ради которого он находился здесь, у пушки, было уже сделано: «фердинандов» удалось отвлечь на себя.

За стеной, приближаясь, рос зловещий, леденящий душу свист.

«В нас!» – успел подумать старший лейтенант.

Минометы ударили в гущу немцев, снова поднявшихся из оврага. Черные султаны разрывов встали среди них.

Солдаты роты Алешина еще плотней прижались к земле. Осколки своих мин свистели над ними совсем низко. Не думая уже о том, хватит патронов или нет, солдаты неистово стреляли – никогда еще не приходилось им так близко видеть перед собой такую массу врагов.

Станковые пулеметы парили, как закипавшие самовары. Артиллерийские наблюдатели с радиостанциями, идущие почти в передовых цепях пехоты, несмотря на слепящую метель, все-таки скорректировали огонь. Вслед за минометами ударили пушки. Немцы, спасаясь от огня, хлынули в сторону от дороги. На ней остались только опрокинутые, перепутавшиеся колесами грузовики и фуры.

Кляня метель, Бересов следил за боем с развороченного снарядом омета, стоявшего почти на уровне боевых порядков пехоты. Он бросил свой старый наблюдательный пункт, с которого в снежном вихре уже почти нельзя было разглядеть поле боя.

Бересов сквозь снежную кутерьму все-таки видел, как две немецкие самоходки, направившиеся было на первый батальон, свернули в сторону, к сараю, одиноко стоящему в стороне села. Командир полка был доволен, что с уходом этих самоходок пехота противника осталась без артиллерийской поддержки, и перестал следить за ними. Он не сомневался, что самоходкам далеко не уйти: если даже «фердинанды» и прорвутся в тыл, их встретит тяжелая артиллерия.

Бересов увидел, как сплошной дым разрывов накрыл густую массу гитлеровцев на дороге и они, как затравленные волки, метнулись к оврагу.

– Чистая работа!.. – вырвалось у него.

В степи не было видно уже ни одного бегущего немца, только неподвижно чернели не то убитые, не то залегшие под огнем, да ползли куда-то по снежному полю раненые.

Метель не утихала. Больно била она по лицам бойцов, взвихривала плащ-палатки и полы шинелей, леденила пальцы, держащие оружие, забивала прицелы мокрым, липким снегом.

Вот уже и с омета, на котором обосновался командир полка, ничего нельзя разглядеть…

Бересов вызвал по телефону поочередно всех командиров батальонов, и те доложили обстановку. Командир второго батальона сообщил, что противник, сброшенный с дороги, рассыпался по полю, залег и ведет сильный огонь. Перед третьим, правофланговым, батальоном немецкая пехота, пользуясь плохой видимостью, уходит из-под удара правее, к стыку с соседним полком. Гурьев, докладывавший последним, сообщил, что его роты вышли почти к самому оврагу, вдоль которого густо залегли и окапываются немцы.

– Хочу подымать батальон в атаку, – закончил он. – Положение у нас выгодное…

– Постой, – остановил его Бересов, – сначала правый фланг с соседом сомкни. А то противник проскочит.

Бересов ждал, когда подтянутся третий батальон и соседний полк. Сейчас, под конец, окруженных нужно было закупорить так, чтобы им не осталось ни малейшей дырочки, в которую они смогли бы пролезть, воспользовавшись метелью как прикрытием. Бересов учитывал: чем ближе к концу, тем злее и настойчивее будет враг. Рано еще обольщаться успехом.

Положив трубку, он спустился с омета, сел в солому, вытащил из-за пазухи карту и молча, кивком головы, подозвал к себе командира-артиллериста. Отыскав на карте нужное место, сказал:

– Видите, где поворачивает дорога? Там немцев набилось полно. С техникой. Сообразите-ка туда огонек погуще.

– Это можно!.. – обрадовался капитан и живо окликнул своих связистов.

И вот заговорили пушки, и где-то впереди, за густой пеленой летучего снега, глухо и часто заухали невидимые разрывы.

– Товарищ подполковник! – отрапортовал появившийся адъютант. – Из третьего докладывают: подтянулись, с первым на уровне.

– Порядок! – Бересов от удовольствия прихлопнул сложенной картой по коленке. – Вызови-ка мне соседа!..

Он поднялся, отряхивая солому, и подошел к капитану-артиллеристу, что-то толковавшему по телефону своим батарейцам.

– Дельно бьете! – похвалил артиллеристов Бересов. – Так и держите огонек, пока пехота до оврага не дойдет. Да надо выкатить вперед пару пушек. Может, какой бродячий танк подвернется. Чтоб раздолбать!

– Будьте покойны! – заверил капитан.

Бересов подошел к своим радистам и приказал им вызвать командира соседнего полка.

– Сорок третий с «Пензы»! – через минуту доложил радист, подавая Бересову трубку.

Подполковник с удовольствием заметил, что слышимость сегодня хорошая. Эфир чист, немецкие радиостанции молчат. Видимо, штабистам противника уже не до разговоров.

Послышался знакомый басок соседа.

– Слушай, на каком квадрате твои «карандаши»? – спросил Бересов, услышал ответ и поглядел на кодированную карту. Это был квадрат, на котором значились крайние восточные дома Комаровки.

– А твои «карандаши» с моими скатились? – спросил Бересов. «Карандашами», по наивному обиходному коду при разговорах открытым текстом, принято было называть пехоту. – Тогда давай вместе жать!

– Давай! – согласился сосед. – А то «хозяин» ругается, говорит, топчемся долго.

– Так подымай разом!

С наблюдательного пункта Бересова переднего края не было видно в снежной ветреной мути. Но и сквозь вой вьюги был слышен беспорядочный треск ружейной и пулеметной стрельбы, гулко и часто били орудия. Противник не прекращал сопротивления.

С дороги из-под разбитых автомашин и повозок все еще палили какие-то осатаневшие от отчаяния гитлеровцы. Им уже некуда было отступать, и поэтому они дрались так исступленно, еще надеясь на что-то, а может быть уже не надеясь ни на что, даже на то, что каждая выпущенная ими пуля на какую-то долю секунды оттянет приведение в исполнение приговора над всей их ордой.

Выполняя приказ Бересова, батальоны поднялись и двинулись вперед. Пехота, развернувшись широкими цепями, шла к оврагу, вдоль которого кипели черные и белые дымы разрывов, мешаясь со снежными вихрями метели. Правее, в степи, там, где наступал соседний полк, сквозь вой метели и треск выстрелов все громче и громче слышалось раскатистое «ура» – сосед тоже поднялся в атаку.

Старший лейтенант Бобылев, к удивлению своему, оказался не только жив, но и невредим, хотя в последнем он еще сомневался: на спину и ноги давила огромная тяжесть. Рухнувший дощатый потолок сарая притиснул его к земле. Бобылев уперся руками в землю и попытался выбраться, но не смог.

Неподалеку, из-под обломков, выкарабкался Уйзенбаев. В его иссиня-черные густые волосы набилась труха, на подбородке виднелась кровь.

Сержант подбежал к Бобылеву:

– Живой, товарищ старший лейтенант?..

– Живой, – отозвался замполит.

Уйзенбаев ухватился руками за доски обвалившегося потолка и помог Бобылеву освободиться. Бобылев поднялся и огляделся кругом. Сарая не было. Кругом лежали бесформенные обломки стены, переломанные балки, битая черепица. Уцелел только угол стены, под которым оказались Бобылев и сержант.

– Где остальные? – спросил старший лейтенант.

– Там… – хмуро кивнул сержант на груды обломков. – Копать надо…

– Может, живой кто? Давай быстрее!

Замполит ухватился за конец балки, торчащей из мусора, намереваясь своротить ее в сторону. Сержант тоже навалился, чтобы помочь, но вдруг торопливо припал к земле и дернул старшего лейтенанта за полу полушубка:

– Немцы!..

Около «фердинанда», в двадцати шагах от сарая, торопливо возились немецкие танкисты в черных комбинезонах, налаживая гусеницу. На разбитый сарай они не обращали никакого внимания.

– Граната есть? – шепотом спросил Бобылев.

– Нет, – виновато ответил сержант, – все израсходовал.

– Вот положеньице. Враг рядом, а бить его нечем…

– На ура возьмем, а? – прошептал сержант, выискивая глазами, что бы такое схватить в руки. Его автомат остался под обломками.

– Зачем на ура? Лежи!..

Бобылев вытащил из кобуры пистолет и, не надеясь на меткость своей стрельбы, прополз вперед. Уйзенбаев полз рядом. Осторожно приподняв голову, Бобылев упер локоть в землю и, щурясь от ветра, бьющего снегом в глаза, тщательно прицелился и выстрелил в одного из танкистов. Танкист упал. Два других, бросив инструмент, побежали. Бобылев без передышки выпустил им вслед всю обойму, но не попал. Перед его глазами мелькнула фигура Уйзенбаева и скрылась где-то впереди, заслоненная летящим снегом.

Бобылев вскочил, побежал следом. Но где ему было в его годы угнаться за молодым! Сержант уже прыгнул на спину одному из немецких танкистов и повалил его. Другой успел скрыться. Бобылев подбежал к сержанту. Уйзенбаев сжимал горло врага обеими руками. Только тогда, когда пальцы гитлеровца, опрокинутого лицом вниз, перестали скрести по снегу, Уйзенбаев разжал руки и встал. В его зло сощуренных раскосых глазах еще металось черное пламя.

– Что ж ты его так? – укоризненно сказал Бобылев, вкладывая пистолет в кобуру. – Надо было в плен взять.

– Он не сдавался! – тяжело дыша, ответил Уйзенбаев, пятерней сбрасывая со лба спутавшиеся тяжелые черные волосы. – Он мне пушку раздавил, а я его брать буду!..

– Ничего, пушку новую дадим, не горюй! Пошли.

Они вернулись к развалинам сарая и поспешно начали разбрасывать обломки. Но откопанные ими оба артиллериста оказались мертвыми…

Замполит вынул их документы: серенькие красноармейские книжки, аккуратно сложенные справки о награждениях, комсомольские билеты.

– Орлы, – помолчав, промолвил он. – Хорошо воевали… И ты, Уйзенбаев! Домой твоим в Казахстан напишу.

– Расчет хорошо воевал. А пушка? Ай какая пушка была!.. – Уйзенбаев горестно вздохнул. Он медленно повернулся к мертвым друзьям. Потом спросил Бобылева: – Разрешите свою батарею искать?

– Иди, – ответил Бобылев, – а командиру батареи я про вас сам расскажу.

Замполит решил снова пойти в роты. Он видел, как в поле, где темнела неподвижная громада первого «фердинанда», видимо уже подбитого другими пушками, двигались согнутые фигуры в серых шинелях. Батальон шел вперед.

Еще падал в наступающей цепи то один, то другой солдат, срезанный вражеской пулей, но уже было ясно, что бой идет к концу и нужен только последний рывок, чтобы завершить его.

Стараясь не отстать от первого батальона, и остальные поднялись и пошли вперед.

Страх стал сковывать руки немцев, когда увидели они, как сквозь снежный вихрь и огненные струи пулевых трасс приближаются к ним цепи советской пехоты. Многие бросали оружие и, затаясь меж убитыми, прикидывались мертвыми. Они боялись ярости атакующей русской пехоты: солдаты сгоряча могли прикончить, даже не заметив поднятых рук.

Когда цепь бойцов, пересекая дорогу, подошла совсем близко к оврагу, все артиллеристы и минометчики по приказу Бересова прекратили огонь. В поле внезапно стало тихо. Слышно было только, как посвистывала метель, да и она начинала умолкать.

Подавленные только что отбушевавшим артиллерийским вихрем, уцелевшие немцы сбились на дне оврага.

Снегирев и Алексеевский, на окраине Комаровки догнавшие свою роту, сейчас шли в цени своего отделения, нетерпеливо поглядывая вперед, на недалекую овражную кромку, над которой ветер взвихривал снег.

– Ну, кажись, точка, – проговорил Алексеевский, когда до оврага осталось совсем немного.

– Смотри, еще влепит откуда! – Снегирев не доверял внезапно наступившей тишине.

Они подошли к оврагу и остановились, не дойдя нескольких шагов до его края.

– Ложись! – скомандовал Снегирев, видя, как сержант Панков и Петя Гастев, шедшие чуть впереди, залегли.

Сзади заскрипели по снегу чьи-то шаги. К солдатам приближался младший лейтенант Алешин. Петю удивило, почему лейтенант идет во весь рост, не пригибаясь.

– Пошли со мной, товарищи! – позвал Алешин Панкова и Гастева, поравнявшись с ними.

Они приблизились к краю оврага. Внизу чернела густая масса вражеских солдат, машин, лошадей и повозок. Словно гигантская метла смела сюда с полей и дорог все, что осталось от окруженных немецких частей, все, что еще дышало и копошилось, что еще не лежало и не стыло в степи. Только в той части оврага, которая видна была Алешину и его спутникам, можно было насчитать не меньше тысячи немцев. А сколько их было в окрестных оврагах, лощинах, лесах, в степи, на дорогах – всюду, где приходилось им теперь прекращать бессмысленное сопротивление?!.

– А ну, студент, ты по-ихнему хорошо знаешь? – кивнул Алешин Гастеву. – Скажи им, чтобы вылазили!..

Петя, волнуясь, крикнул вниз:

– Эй, вы там! Плен, гефанген! Давай, давай!

И хотя во всей его речи было только одно немецкое слово, в овраге все поняли сразу. Кое-где над плотной толпой врагов поднялись белые платки и тряпки, и вот один за другим, нерешительно подымая руки над головами, испуганно глядя перед собой и озираясь назад, идут ли за ними другие, немцы стали подыматься наверх по крутому склону.

– Ух ты, сколько их! – удивился Алешин, увидев толпы немцев, вылезающих из оврага. – Что мы с ними делать будем? Их же конвоировать надо…

К оврагу один за другим подходили наши солдаты. Еще настороженные, держа оружие на изготовку, они молча смотрели на теперь уже неопасных завоевателей, копошившихся внизу.

В поле уже стояла большая толпа сдавшихся немцев. Толпа эта с каждой минутой росла. Когда все пленные были выстроены, старший лейтенант Гурьев с батальонным писарем начали их подсчет и сортировку. Снегирев, вместе с другими стоявший вблизи, увидел, что Алексеевский ходит вдоль строя пленных, внимательно вглядываясь в их лица.

– Кого ищешь? – спросил Григорий Михайлович, подойдя к Алексеевскому.

– Своего ищу.

– Какого своего?

– А бог шельму метит. Комендант, который в нашем селе избы с людьми пожег.

– А найдешь, так что ж?

– Уж как хотите, он – мой.

– Пленных нельзя трогать.

– То ж немец, палач, злодей!

– Обожди! – остановил его Снегирев. – На каждого злодея суд будет. А всех немцев нельзя под одно равнять. Фашисты – это точно немцы, да не все немцы – фашисты.

Смеркалось. Все вокруг, такое белое днем, становилось серым. Метель понемногу стихала, но все еще катились шелестящие снежные волны поземки.

По улице Комаровки не спеша шагал Бересов в сопровождении Ириновича и адъютанта, вооруженного, как всегда в бою, автоматом. Бересов только что покинул свой наблюдательный пункт: делать там уже было нечего. Бой кончился, и полк, как и десятки других полков, всего час назад бывший в самой гуще сражения, внезапно очутился далеко в тылу, за много километров от передовой. Фронт внутреннего кольца с утра быстро суживался – от деревни к деревне, от рощицы к рощице, от овражка к овражку. В конце концов петля окружения окончательно захлестнулась в овраге за Комаровкой.

Село сейчас являло собой красочную картину разгрома противника. Зловеще потрескивая, колеблющимся багровым пламенем горели на дороге и во дворах многочисленные немецкие автомашины. Тяжелые грузовозы и автобусы, в панике брошенные шоферами и сошедшие с дороги, взрыв своими толстыми литыми колесами рыхлый снег, уперлись радиаторами в заборы и стены, да так и застряли, словно темно-зеленые и грязно-белые пятнистые чудовища, пораженные насмерть каким-то сказочным богатырем. У некоторых из них еще мерцали, как маленькие злые глаза, задние красные огни, не потушенные водителями с прошлой ночи. Железными змеями валялись втоптанные в снег, разорванные пулеметные ленты, белели, как перья ощипанных птиц, разлетевшиеся по ветру из штабных канцелярий чистые бланки извещений о смерти во славу фюрера унд райха, напечатанные, для утешения родственников погибших, золотом на глянцевитой плотной бумаге.

На снегу, вывалившись из разбитых и опрокинувшихся повозок и грузовиков, покрывая дорогу, лежали одеяла, консервы, медикаменты, патроны, туалетная бумага, портреты Гитлера, соломенные валенки, шелка, туши мяса, сапоги, часы, раздавленные пачки эрзац-кофе, меховые шубы, флаконы французского одеколона, ощипанные куры, парадные мундиры, бочки с кислой капустой, кожи, сукна, шинели, кальсоны, ордена и медали, краденые рушники, головки голландского сыра и перепутанные, измятые, втоптанные в снег тонкие дамские чулки, невесть зачем запасенные немцами, разорванные бумажные мешки, меченные громадными черными орлами…

Как на гигантской выставке вещественных доказательств, тут было представлено все, что, награбив по всему свету, таскали за собой до последнего своего часа жадные завоеватели.

По улице, равнодушно ступая по разбросанному добру, проходили усталые бойцы.

В одной из немецких машин кто-то копошился, посвечивая фонариком.

– Кто там? – громко спросил Иринович и повернул к машине.

Фонарик сразу погас. Из кузова торопливо вылез человек в немецкой офицерской шубе с капюшоном и меховым воротником и быстро пошел прочь.

– Стой! – крикнул адъютант, срывая автомат с плеча. Но неизвестный ускорил шаг.

– Хенде хох!

Человек в шубе не остановился. Адъютант стрелять но стал: он догнал неизвестного и хватил его прикладом автомата поперек спины.

Тот резко обернулся. Адъютант в недоумении отскочил в сторону и растерянно проговорил:

– Извиняюсь…

– Кто такой? – спросил подошедший Бересов.

– Военфельдшер Цибуля!

– Ты чего это вырядился?

Цибуля не растерялся:

– Может, на снегу ночевать придется или раненого какого укрыть!

– Выдумываешь! И не противно в трофейное барахло наряжаться? Сбросить сейчас же! – приказал Бересов и пошел дальше.

– Слушаюсь… – протянул Цибуля и нехотя стал стягивать шубу. Сняв, он подержал ее в руках и, подумав, протянул подошедшему санитару: – Держи, дарю.

– Да ну ее! – отмахнулся тот. – Носите сами, коли хотите.

– Эх, – с сожалением крякнул Цибуля и бросил шубу в сторону. – Пойдем поищем, может, где-нибудь наши раненые все-таки есть, – позвал он санитара.

Бересов и Иринович подошли к хате, во дворе которой толпилось много военного люда, тесно стояли повозки. Здесь находился КП первого батальона. Сюда собирались батальонные подразделения, выполнив свою боевую задачу. Солдаты устраивались на ночлег поблизости от командного пункта, с веселым говором заходя в уцелевшие дома. Урча моторами, прошла вереница грузовиков с гвардейскими знаками на дверцах кабин. Рамы реактивных установок на машинах были задернуты чехлами: «катюши» давно уже отстрелялись. Шурша тугой резиной колес по свежему сыпучему снегу, вдоль улицы медленно проезжала батарея, только что снявшаяся с ненужных теперь огневых. С любопытством смотрели артиллеристы на следы своей работы, на остатки расхлестанного снарядами вражеского обоза посреди улицы.

– Где комбат? – спросил Бересов у солдат, толпившихся во дворе.

– На площади, пленных принимает, – ответили ему.

Бересов и Иринович вышли со двора и, не дойдя до площади, остановились. Посреди дороги стояла огромная толпа пленных, приведенных из оврага. В краденых шубах и полуодетые, в русских валенках и немецких кованых сапогах; здоровые и раненые; жалкие, трясущиеся от страха в еще осанистые, пытающиеся удержать крохи былой амбиции; матерые эсэсовцы из дивизии «Викинг» и тощие мальчишки из недавно прибывшего пополнения; немцы, австрийцы, «фольксдойчи» из разных стран. Здесь стояли давнишние вояки, топтавшие земли двенадцати покоренных государств, и морщинистые тотальники, совсем недавно вытащенные на фронт. Все, кого только смогла намести обшарпанная гитлеровская метла с разных краев Европы, чтобы загрузить ненасытную мясорубку войны, смирнехонько стояли теперь, зябко запахивая полы своих истрепанных «мантелей», держась грязными, сведенными от холода руками за свои ранцы и котелки.