Текст книги "Наступление продолжается"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

11

Дорофеев посматривал на идущего рядом Сашу. Тот все оглядывается, словно хочет еще раз увидеть давно заслоненную деревьями поляну с дубком посредине. На черной бугристой коре этого дубка Дорофеев наспех вырезал ножом:

Вартанян

из Ерев.

15.XI.43

«Совсем ведь мальчишка был, – с грустью думал Дорофеев. – И жизни понюхать не успел, кроме как на фронте. Мать, поди, до конца войны ждать будет. Жаль парня до невозможности. Эх, не сумел его вовремя сдержать!.. Двоих потеряли. А что впереди? Сколько времени-то уже? – Глянул на небо – все в тучах, по солнцу не определишь. – А часов нет. Да, за полдень уже, наверно. Уже полсуток в лесу бродим. Есть хочется, спасу нет. Ведь со вчерашнего дня…» – Дорофеев вспомнил, что сегодня к утру он должен был по раскладке приготовить на завтрак гречневую кашу с топленым салом и сушеным луком. Гречневой каши он терпеть не мог – еще в молодости, будучи поваром у геологов, вынужден был, как и все, месяца три питаться только гречей – единственным продуктом, который спасли с баркаса, разбившегося на порожистой таежной речке. Потом, когда в заводской столовой у себя в Соликамске работал, только для пробы в рот брал, если зразы или гарнир готовили. Но с каким удовольствием он сейчас поел бы ее – рассыпчатую, пышущую жирным паром… Где теперь та комендантская кухня, где та крупа да сало! Немцу достались?

Слюна подступила к горлу. Дорофеев в сердцах сплюнул, чуть-чуть не выругался. Но сдержался: «Спокойно, дорогой товарищ! Нервочки? Никто не должен видеть, что у тебя душа не на месте. Взялся командовать – командуй!»

Потянулись купы колючего, с кое-где еще сохранившимися красными плодами шиповника, податливые стебли малинника, унылая ольха. Среди кустов все чаще стали попадаться заросшие осокой кочки. Дорофеев огорчился: «Опять болото!»

Но оказалось, что на пути не болото, а сырая низинка, густо заросшая высокой, выше человеческого роста, ольхой. Дошли до тихого, мелкого, шага в три шириной ручья, к берегам которого кусты ольхи подступали вплотную. Текущий меж кочек ручей разделял низинку. Остановились: за ручьем над ольшаником виднелась длинная крыша скотного двора с посеревшей от времени соломенной кровлей. Из-под нее местами торчали стропила. Откинув за спину плащ-палатку, прыгая по шатким кочкам, Дорофеев перебрался через ручей и, сделав всего несколько шагов, остановился: дальше кусты ольхи кончались. Следом за Дорофеевым через ручей перешли все. Скрытые в лозняке, разглядывали: впереди, на прогалине, – три больших бревенчатых скотных двора, крытый тесом амбар, несколько загонов с кое-где обвалившимися жердевыми оградами, ближе с краю – рубленный из добротного леса дом. Все окна забиты, кроме одного: в нем стекла сохранились наполовину, а вместо остальных – какие-то дощечки.

– Ферма колхозная… – обернулся Дорофеев. – Да пусто, видать. Молочка не попьешь.

Постояли еще минуту-другую, присматриваясь, потом Дорофеев сказал:

– Пошли дальше, – и выступил из ольшаника.

Но тотчас же отшатнулся обратно: невесть откуда пулей вылетела маленькая рыжая собачонка, оглушительно затявкала, забегала возле дома.

Солдаты притаились.

Собачонка не унималась.

Из-за угла дома вышла пожилая женщина в наброшенном на голову теплом платке и в ватнике. Остановилась. Поднесла ладонь ребром ко лбу, стала вглядываться в заросль.

Дорофеев жестом показал остальным, чтобы пока не обнаруживались, и окликнул:

– Слышь, тетка!

– Цыц, Огонек! – прикрикнула женщина на собачонку, и та, тявкнув еще пару раз, смолкла. Дорофеев выступил из ольшаника.

Женщина настороженно смотрела на него.

– Немцы есть близко? – спросил Дорофеев.

– Нема, – лицо женщины оставалось настороженным.

– А наши?

– Яки ваши?

– Да ты что? – изумился Дорофеев. – За своих нас не считаешь? Мы советские!

– А кто вас знает… – взгляд женщины не становился приветливее. В нем видны были подозрительность и страх.

«Кулачка или полицаиха! – решил Дорофеев. – Натакал нас черт на нее! Уйти, пока не накликала…» – но все-таки спросил еще:

– Не признаешь, значит? Неужто немцы милее?

В глазах женщины что-то дрогнуло:

– Вы власовцы чи полицаи?

– Вот дурная! Не видишь? – Дорофеев показал на звездочку на своей пилотке.

– А погоны? Разве ж е у красных?

– У красных?

– Ну, у советских.

– Введены с зимы, как немца на Волге побили… Да что ты сомневаешься?

– Та ведь як же… – женщина смотрела чуть-чуть доверчивее. – От так пришли одни, на шапках ленты червоные, кажут: «Партизаны мы, своих шукаем, помоги». А я одного признала: полицай! Для обмана переоделись.

– Ну, я-то всамделишний…

– Та бачу вже… – улыбнулась женщина. – Откуль вы?

– Чего на войне не случается… – уклонился от ответа Дорофеев. – Так немцев, говоришь, нету здесь?

– Нияких. – Женщина, теперь уже словоохотливо, пояснила: – Що им тут? Да и гать через ручей давно посмыло. На ферму и проезду нема.

– А ты-то что тут делаешь?

– Та що? Живу… Я на ферме ж с тридцатого, як будовать начали, – эти слова были сказаны не без гордости. – В колгосп-то мы першими записались. Чоловик мой вмер давнесенько… Нимец коров ще в сорок першем позабирал, скотницы вси по домам, отсюда семь километрив наша Гречанивка. А я… куда мени одинокой? Вот, стерегу.

– Чего ж тут стеречь?

– Дворы. Долго ли до греха? У прошлом роци, осенью, забрели полицаи, целый полк, чи батальон або рота. Партизан шукали. Запалили кострище прямо в коровнике. Едва загасила, як ушли.

– Чем кормишься-то? – не без задней мысли спросил Дорофеев.

– Картоплю сажала, овес кормовой оставався – вскопала на полянци, в лесу, щоб германец не найшов, посияла. Соли на ферме трохи було скотской – меняла на хлеб. Теперь тильки на посол осталось… Вот якое мое существование.

– Как тебя звать-то?

– Лукерья. Лукерья Карповна Кузьменко.

– Слышь, Лукерья Карповна… Покормиться бы чем.

– Та риднесенький! Пидем до хаты, хучь картопли с лепешкой поснидаешь.

– Не один я, – обернувшись, показал Дорофеев на кусты. – Еще двое да малец.

– Ну так що? Усих нагодую, идемте до хаты. Я зараз…

– Эй, орлы! – веселым голосом позвал Дорофеев. Прягин, Галиев и Саша вышли из кустов.

Прежде чем войти в дом, Дорофеев хотел поручить Галиеву или Прягину остаться на всякий случай снаружи и понаблюдать. Но Лукерья Карповна отговорила:

– Та будьте спокойненьки! Нема сюда немцам пути. А ежели что – Огонек учует, голос даст!

Как только вошли в дом, первым долгом дала Саше лепешку:

– Зовсим оголодал хлопчик! Поишь трошки, покуда картоплю сварю.

Саша с жадностью впился зубами в лепешку. Была она испечена из какого-то подобия муки, имела привкус земли. Однако Саше такая пища была не в диковинку. Едал и похуже. С лепешкой он управился в один миг. С нетерпением наблюдал, как хозяйка, суетясь, насыпает в огромный чугун картошку, раздувает в печи огонь.

Промокшие, наголодавшиеся солдаты радовались домашнему теплу, тому, что можно наконец закурить – огонь раздобыли кресалом, которое дала Лукерья Карповна. Молча тянули самокрутки. Прягин, усевшись на скамье у окна, изучающим взглядом обшаривал внутренность хаты, украдкой посматривал за окно, словно хотел убедиться, что здесь действительно безопасно. Временами его взгляд задерживался на Саше и делался жалостливо-озабоченным. Может быть, и в самом деле Прягина более других тревожила судьба мальчика?

Галиев не сел, как все, на скамью. Он опустился на пол близ порога, устало привалившись спиной к стене и вытянув вперед больную ногу – так, наверное, ему казалось легче. Было заметно, что рана в бедре все сильнее мучает его: в глазах – едва сдерживаемая боль, смуглый лоб под сдвинутой назад пилоткой покрыт испариной. Но Галиев молча тянул самокрутку, только временами страдальчески кривились его губы. Дорофеев догадывался, каково Галиеву, и тревожился о нем все больше.

Пока варилась картошка, Дорофеев расспрашивал Лукерью Карповну, что за местность по пути на восток. И не слыхала ли она, где сейчас фронт.

Фронт, наверное, в той стороне, где еще недавно слышалась за лесом пальба. Лукерья Карповна сказала: лучше идти от фермы тропкой, которую она покажет, до двух больших елей, а потом взять лесом правее, до болота, которое надо переходить осторожнее. А за болотом снова будет лес, этим лесом на восток можно идти далеко.

– Болотом и пойдем! – выслушав Лукерью Карповну, решил Дорофеев. – На болоте немец сидеть не станет, проберемся.

– Проберешься? – загорячился Прягин, надеявшийся, видимо, на иное решение. – Если не о себе, так о другом подумай.

– Это о тебе, что ли? – прищурился Дорофеев.

– Обо мне – что? А вот он… – Прягин показал на Галиева. – Тащишь человека, а он совсем идти не может.

– А що с ним? – спросила Лукерья Карповна. – Хворый чи раненый?

– Раненый, – пояснил Дорофеев.

– Ой, лышенько! – Лукерья Карповна подошла к Галиеву. – То-то, я бачу, ослаб ты зовсим. Да куда ж тебе?

Галиев молча показал себе на бедро.

– Зараз рушник достану! – забеспокоилась Лукерья Карповна. – Забинтувати треба!

– Перевязано уже, – остановил ее Галиев, – и так дойду.

– Да как же ты пийдешь? Ой, бедняга! Я ж бачу: мабудь, и встать ще не сможешь.

– И в самом деле, как он пойдет? – снова подал голос Прягин. – И вообще… Нельзя так авантюристически! Идти с тяжелораненым, тащить с собой ребенка! Их погубим и сами погибнем. А ведь у нас… – Прягин показал себе на грудь, где оттопыривалась шинель. Дорофеев взглядом остановил его. Прягин понял: хотя и можно хозяйке довериться, но незачем ей без нужды про знамя знать.

– Все-таки надо обсудить! – не успокоился Прягин.

– Обсуждали уж… – прервал Дорофеев. Озабоченно глянул на хмуро сосущего цигарку Галиева, спросил: – Или и в самом деле идти не сможешь?

– Смогу! – глухо ответил Галиев. – К своим надо.

– Та як же, куда вы такий недужный пийдете? – вмешалась Лукерья Карповна. – Оставайтесь, усих сховаю. А то ж и у самом деле загинете от германца. Та и хлопчика сгубите.

– Вот парня, это верно, оставить надо б, – Дорофеев показал на Сашу.

– Не останусь я! Ни за что!

– А ты, юный пионер, понимаешь, что есть дисциплина? – строго спросил Дорофеев. – Не понимаешь? А еще говоришь, что будешь хорошим бойцом. Какой же боец без дисциплины?

– Я дисциплинированный… Но я хочу с вами… – растерянно зашептал Саша. На глазах его выступили слезы. Дорофеев сдержанно улыбнулся:

– Разве бойцы плачут?

Саша поспешно смахнул слезы.

Картошка сварилась. Торопливо таскали из чугуна пышущие жаром клубни, очищали, макали, в насыпанную на щербатый стол серую крупную соль. Ели обжигаясь, жадно – у каждого давно живот подвело.

Поев, стали немедля собираться. Свой карабин Дорофеев попросил Лукерью Карповну спрятать в надежном месте. Два патрона, которые еще оставались в карабине, отдал Галиеву. Теперь солдаты были вооружены так: у Дорофеева – вартаняновский автомат и полмагазина патронов, у Галиева – карабин с одной обоймой и еще двумя патронами в запасе. Прягин был оснащен лучше всех: непочатый диск в автомате и два таких же на поясе.

Дорофеев таил надежду, что Прягин поделится с ним патронами. Но просить не хотел.

Насовали горячей картошки по пазухам и карманам, запаслись солью. Нашлись у Лукерьи Карповны еще две лепешки – дала. Их, разломив, поделили на троих солдат поровну.

– Ну, Саша, – не без грусти сказал Дорофеев, когда недолгие сборы, были закончены и все вышли из дому. – Теперь вот тебе командир! – он показал на Лукерью Карповну. – Слушайся ее, как меня.

Расстроенный Саша молчал. Губы его дрожали. Изо всех сил он старался не заплакать.

Саша и Лукерья Карповна вышли проводить. На краю фермы, у опушки, она показала тропу.

Попрощавшись с вконец расстроенным Сашей и с Лукерьей Карповной, Дорофеев поблагодарил ее за все. И еще раз попросил:

– Мальца побереги. Если фрицы заявятся, спрячь. А дождетесь наших – отправь, куда полагается.

Лукерья Карповна обнадежила:

– Та будьте покойны. Досмотрю.

12

Засыпанная палым листом тропка, на которой не было ни единого следа, петляла меж сосен, елок, голых берез и кленов, уводя в глубь леса. Всё настороженнее всматривались: враг может быть близко.

От фермы отошли, пожалуй, с километр. А еще не видно двух больших елей, от которых, как наказывала Лукерья Карповна, надо повернуть вправо.

Где-то впереди, не очень далеко, гулко отдаваясь по безмолвному лесу, простучала пулеметная очередь. Чуть потише вторая. И, наперебой, еще и еще…

Все остановились. Галиев тотчас же прислонился спиной к морщинистому стволу старой березы – стоять без опоры ему, видимо, было уже совсем трудно.

Прислушались. Много пулеметов стреляет? Или просто эхо по лесу перекатывается?

– Бой… – прошептал Дорофеев. – Знать бы, где немец, где наши…

– Немец левей маленько! – уверенно заявил Галиев.

– Откуда знаешь?

– По звуку. Ихний станковый… А вот наш! – глаза Галиева возбужденно блеснули, потеряв на миг выражение боли и усталости. – Наш ручной. А это – максим!

– Эк разбираешься ты! – поразился Дорофеев. – Удивительно…

– Почему удивительно, если мастер? Ты свое дело понимаешь? А я свое.

Стрельба разгоралась, отдаваясь по всему лесу.

– Вот что, – твердо сказал Прягин. – Следует повернуть назад.

– Не паникуй! – возразил Дорофеев.

– Но ты слышишь, как строчит? Не под немецкую, так под свою пулю попадешь.

– Нечего прения разводить! – Дорофеев шагнул вперед по тропинке.

– Нет, довольно! – Прягин не сдвинулся с места. – Из-за тебя двое погибло, еще хочешь? Благодарю покорно!..

– Хватит разговоров! Пошли! – оборвал Дорофеев.

– Да кто тебя надо мной командиром ставил? Мы с тобой в равном звании. Иди сам, если не терпится!

Повернувшись к Галиеву, Прягин спросил:

– Ты со мной, обратно на ферму?

Галиев молча отвел взгляд.

– А ну вас! – Прягин круто повернулся.

– Стой! – ухватил его за плечо Дорофеев.

– Чего тебе?

– Отдай!

– Ну да, как же!

– Отдай, говорю!

– Да какое ты имеешь право…

– Отдай. Велят, – наконец разомкнул уста Галиев.

Прягин бросил удивленный взгляд на Галиева, растерянно посмотрел на Дорофеева: лица обоих были полны суровой решимости.

– Ну и пожалуйста! – сунув задрожавшие пальцы за пазуху, Прягин выдернул толстый красный сверток. Дорофеев взял. Какое тяжелое! А раньше издали, в строю полка, казалось легким, крылатым…

Дорофеев аккуратно спрятал знамя себе под шинель.

Глядя вниз, Прягин вдевал расстегнувшийся шинельный крючок и никак не мог вдеть… Его тонкие губы обиженно кривились.

Пулеметная стрельба, доносившаяся издали, как-то сразу погасла. В наступившей тишине слышалось, как возбужденно дышит Прягин.

– Может, все ж с нами? Или в дезертиры подаешься? – спросил Дорофеев.

– Не оскорбляй! Я не дезертир…

– Ну, тогда идем!

Снова пошли по еле заметной под слоем мертвой листвы тропинке. Шагали в затылок один другому: впереди Дорофеев, за ним, все сильнее волоча ногу, Галиев, последним Прягин.

Они прошли всего какую-нибудь сотню-полторы шагов, как за деревьями, казалось совсем близко, снова началась пулеметная стукотня. Дорофеев шел, выискивая взглядом две высокие ели. От них, если вправо, начнется тот самый дремучий лес, так говорила Лукерья Карповна. Там немца не встретишь. Но что означает пулеметная перестрелка? Кто наступает? Немцы? Наши? Может быть, Галиев по звукам разберется? Он обернулся и, удивленный, остановился. Спросил Галиева:

– А где Прягин?

– Как где? – Галиев оглянулся. За ним не было никого.

– Вот гад! – воскликнул Дорофеев. – Сбежал!

– Я и не слыхал как… – виновато проговорил Галиев.

– Ладно, хоть знамя отобрать успели. А то поверь такому… – Дорофеев в досаде обдернул ремень висящего на шее автомата. – Ну и гад, а? – он был так возмущен, что не находил слов. Помолчал, потом сказал с горечью: – Знать бы… Патронов у него два диска, мы стреляли – он нет. Хотя бы отдал, стерва. Надо бы не только знамя, патроны забрать. И как я его сразу не понял?

– Туда-сюда человек, – осуждающе проговорил Галиев. – Я думал: человек ученый – хороший.

– Не хотел бы я с таким хорошим рядом в бою быть.

– Зачем так говоришь?

– Заступаешься? Он тебе друг?

Галиев обиделся:

– Тебе не друг – какой мне друг? Худая свинья ему друг!

13

– У-уй! Больно! Положи!

– Терпи, Галиев! Терпи маленько! Да не за шею держись. Ниже! Вот так.

С трудом переводя дух, Дорофеев попытался смахнуть пот с лица, тряхнув головой.

Пот тек, застилал глаза. Шею тянули вниз, резали ремнями автомат и галиевский карабин, шнур плащ-палатки. Обе руки были заняты – ими Дорофеев поддерживал Галиева на своей спине.

…Всего несколько минут назад Галиев шагал следом за Дорофеевым. Дошли уже до двух больших елей, свернули с тропы, как советовала Лукерья Карповна, вправо. Лес действительно становился все глуше, сумрачнее. Все теснее стояли старые, замшелые ели, опустив лохматые ветви до самой земли.

Идти стало труднее: на каждом шагу попадались трухлявые пни и сваленные временем полусгнившие стволы с торчащими, словно закостеневшие руки, мертвыми сучьями. Дорофеев замедлял шаг, чтобы Галиев, все более припадавший на раненую ногу, мог поспевать за ним.

Обходя раскидистую ель, на добрый десяток шагов растопырившую вокруг себя могучие ветви, Дорофеев услышал, как позади громко хрустнуло, резко охнул Галиев. Дорофеев оглянулся: Галиев лежит неловко, боком. Лицо искажено болью, зубы стиснуты.

– Что? – метнулся к нему Дорофеев.

– Споткнулся… – Боль мешала Галиеву говорить. – Нога раненая… Ой, худо.

С помощью Дорофеева Галиев попытался подняться. Но едва встал – вскрикнул, вновь повалился. Попытался встать еще раз – тот же результат.

Малейшая попытка ступить на раненую ногу вызывала острую, нестерпимую боль. Даже с помощью Дорофеева Галиев не в силах был более идти.

– Оставь меня, сам иди! – сказал Галиев.

– Выдумал! – рассердился Дорофеев. Он взял Галиева на закорки и потащил обратно на ферму: не бросать же в лесу? Он рассчитывал оставить раненого на попечение Лукерьи Карповны и Саши, а затем, не теряя времени, продолжить путь к своим. Судя по тому, что пулеметная стрельба только что была слышна отчетливо, – до передовой уже совсем недалеко. Проберется, одному проще.

…Тяжел Галиев. Передохнуть бы… Нет!

Дорофеев прибавил шагу.

Галиев за спиной простонал, обдавая его щеку жарким дыханием:

– Больно! Дай посижу…

– Терпи уж! – хрипло бросил, не оборачиваясь, Дорофеев. – Класть да подымать – больше разбережу.

Галиев смолк, только шумно дышал да порой, не в силах сдержать боль, постанывал.

Дорофееву казалось – тащит уже давно, давно… Злился: «Прягин, стерва, удрал, струсил! А то несли бы попеременно… Э, да черт с ним!»

Галиев тяжелел с каждым шагом.

Ноги Дорофеева глубоко продавливали толстый, но непрочный слой листвы, скользили по набухшей осенней сыростью земле. Уже не чувствовалось лесного холодка – наоборот, было жарко, особенно груди, под плотно свернутым знаменем. Рубаха на спине взмокла от пота. Дорофееву и самому хотелось снять ношу с плеч, передохнуть минутку. Но он, с залитым потом лицом, шагал, шагал…

Чьи-то быстрые шаги прошелестели по листве навстречу. Встревожившийся Дорофеев не успел свернуть с тропы в ближние кусты, как из-за поворота навстречу выбежал кто-то.

– Саша? – изумился Дорофеев.

Саша онемел от неожиданности.

Не останавливаясь, Дорофеев, тяжело ступая, шел навстречу Саше. Приблизившись, на ходу спросил:

– Почему здесь? Куда?

– Вас догонять… – пролепетал Саша. – С вами… – он повернулся, пошел рядом. Протянул руки: – Давайте нести помогу.

– Помощник из тебя! – отказался Дорофеев. Спросил строго: – Почему меня не послушал?

– Да я… я хотел… – смущенно заговорил Саша. – Но ведь близко свои… Ну, я… я не маленький с тетенькой сидеть… Тот солдат, Прягин, мне сейчас встретился.

– Встретился?

– Да. Я про вас спросил.

– Ну, и что он?

– Ничего не сказал, будто не слышал. Я – вас догонять! Боялся – не успею, пока тропа… Ну дайте, тоже понесу!

– Нет. Пулей лети на ферму. Лукерье скажи, чтобы сюда быстро. Тащить поможет. Понял?

– Понял! – Припустившись по тропке, Саша мигом скрылся из виду.

Дорофеев упрямо продолжал тащить Галиева. Тот, было притихший, – но, наверное, боль опять взялась за него – взмолился:

– Передышку дай! Пока тетка придет.

– Что ждать? – тяжело выдохнул Дорофеев. – Быстрей дойдем – тебе скорей легче станет, – и, не видя уже света в глазах, но не сбавляя шага, шагал, шагал. Все ниже сгибался под ношей. Все больше боялся – не упасть бы. Но шел.

Появится ли Лукерья Карповна – в этом Дорофеев не был уверен. Мало ли что? Может, ушла куда, – и поэтому надеялся лишь на свои силы. Но насколько хватит их?

Он уже решил передохнуть. Но впереди на тропе показались торопливо идущие навстречу Саша и Лукерья Карповна. На плече она несла две жерди, обмотанные пестрым рядном.

С помощью Лукерьи Карповны Дорофеев осторожно опустил раненого. Перекинул на плечо ремни карабина и автомата, изрядно намявшие затылок. Поправил на груди сбившийся вбок сверток – шелк на ощупь был влажным и горячим, наверное, пропотел. Из принесенных Лукерьей Карповной жердей и рядна сделали нечто вроде носилок. Галиева уложили на них. Когда его подымали, чтоб нести – сзади Дорофеев, а спереди Саша и Лукерья Карповна – она, обернувшись, сказала:

– А що ж, товарищ тот ваш? Чудной он який-то! Вернулся до хаты, пытаю, чого от вас отбився, – мовчит. Услыхал, як Сашко до вас мене кличе, – подався куда-то. Окликала – не отозвався. А я понадиялась – подсобит.

Дорофеев промолчал. Подумалось: «Со стыда, что ли, Прягин с фермы убежал? Неужто совесть заговорила? Кто его знает…» Встревожился: «А если немцам попадется? Не выдаст ли?» Обеспокоенный, спросил Лукерью Карповну:

– Где раненого спрячем?

– Та де ж? В хате.

– Не годится. А вдруг – немцы?

– Та якие до мени нимцы?

– Нет! Потайное место надо.

– Ну що ж, – согласилась, подумав, Лукерья Карповна. – Яку-нибудь схрону зробим… Ой, то ж вот он, товарищ-то ваш!

От фермы по тропе навстречу быстро шел, почти бежал Прягин.

– Ну вот! – воскликнул он, подбегая. – Я не о том ли говорил?

– Говорил, верно, то, да думал другое! – отрезал Дорофеев. Прягин сразу как-то сник. Пряча глаза, молча взялся за носилки спереди, рядом с Лукерьей Карповной. Галиев, удивленно приподняв с носилок голову, покосился на Прягина.

Теперь дело шло быстрее: раненого тащили четверо, если считать и Сашу. Еще несколько минут – и впереди меж стволами показались постройки фермы.

Поискав подходящее место, общими усилиями оборудовали хорошо замаскированную узкую пещерку, вернее нору, в старой, сверху уже поросшей травой скирде соломы, на отлете от фермы, близ леса.

Лукерья Карповна, сбегав за чистыми тряпками, заново перебинтовала рану. Галиева перенесли в его убежище. На всякий случай Дорофеев положил рядом его карабин.

Несмотря на то что Прягин, как и все, принимал участие в хлопотах, Дорофеев за все время не сказал ему ни слова. Несколько раз Прягин пытался заговорить с Дорофеевым. Но каждый раз подавленно замолкал: тот как бы не замечал его.

Наконец все было готово.

Галиев больше не стонал, стал спокойнее: боль в разбереженной ноге, видно, поутихла. Но боялся пошевельнуться: при малейшем движении боль вспыхивала вновь. Вероятно, задета кость. А может быть, после того, как он споткнулся в лесу, осколок, засевший в бедре, повернулся так, что давит?

Дорофеев был очень озабочен тем, что Галиева некому будет лечить. Лукерья Карповна успокаивала:

– В Гречанивку сбегаю, до фершала, Матвия Остаповича. В сорок першем окруженцы у нас ховались – лечил. Не откажет. Зараз побегу.

– А как их оставишь? – показал Дорофеев на Галиева, лежащего в соломенной пещере-норе, вход в которую еще не закрыт, на Сашу, сидящего возле: – В случае перепрятать – как без тебя?

– Я же тут буду… – нерешительно заговорил Прягин.

– Лучше б не был! – оборвал его Дорофеев. – Нечего тебе здесь!

Лицо Прягина залилось огнем. На его жилистой шее дернулся желвак. Несколько секунд Прягин молча стоял, опустив глаза, и сомкнутые тонкие губы его дрожали. И вдруг он резко отвернулся, сбивчивыми шагами пошел, почти побежал прочь, куда-то за скирду. «Еще обижается!» – с неприязнью посмотрел Дорофеев вслед.

– Ну, что ж… – наклонившись к Галиеву, проговорил он, в голосе его прозвучала грусть. – Пора. Пойду.

– Один? – с тревогой спросил Галиев.

– Не пропаду…

Дорофеев подумал-подумал, посмотрел вокруг: не видать ли Прягина? Ну и хорошо! Сел на солому, поближе к Галиеву, позвал Лукерью Карповну:

– Поди-ка сюда… Видишь? – вытащил из-за борта шинели заветный сверток, показал. – Теперь одно остается – здесь спрятать. А я пойду…

– Ой, лышенько, та куда ж?! – воскликнула Лукерья Карповна. – Не дай боже, нимцив повстречаешь. Ховались бы вы туточки уси, пока наши прийдут…

– Нельзя. Дойти должен. – Дорофеев объяснил почему.

– Верно говоришь! – подтвердил Галиев.

– А ты, Лукерья Карповна, – Дорофеев понизил голос, – знай: великую тайну тебе доверяем. И тебе, пионер! Кроме вас да Галиева, пока наши не придут, ни единая душа знать не должна. Понятно?

Дорофеев сбросил плащ-палатку. Протиснулся в проверченную для Галиева посреди скирды нору. Разгреб солому до земли. Вытащив оставшийся от Вартаняна нож, вырыл им тесную, но глубокую ямку. Тщательно завернул знамя в плащ-палатку, уложил в ямку, засыпал. Сверху набросал соломы.

– Готово! – Дорофеев вылез из норы, стряхнул с себя солому, взял автомат. Обвел взглядом лица женщины, мальчика, товарища: – Так храните тут.

– Сохраним, – пообещал Галиев. Он тяжело передвинулся, закрывая собой место, где зарыто знамя. – Как на посту буду… А ты придешь в полк – скажи про меня. Чтоб не писали в Казань: пропал. Я не пропал!

– Будь спокоен! – заверил Дорофеев. – О каждом что следует скажу… Ну, счастливо!

– С богом тебе! – вздохнула Лукерья Карповна.

Галиев из своей норы, Лукерья Карповна и Саша смотрели, как уходит Дорофеев – твердым, ровным шагом, ни разу не оглянувшись. Вот он уже почти дошел до кромки леса, обступившего ферму, через несколько секунд скроется в нем… Но что это? Вслед за Дорофеевым бежит откуда-то появившийся Прягин. Догнал. Оба остановились.

– Чего тебе? – спросил Дорофеев.

– С тобой я… – сбивчиво заговорил Прягин. Он торопился, словно боялся, что Дорофеев не захочет выслушать. – Ты ж теперь со знаменем один…

– О нем и обо мне – не твоя печаль.

– Ты выслушай! – умоляюще глядел Прягин. – Как на себя, на меня положись… Не подведу!

– Подведешь. Нельзя тебе верить.

– Можно! – ресницы Прягина вздрогнули, на худой шее передернулся желвак.

Дорофеев молчал, пристально глядел Прягину в глаза. Выражение суровости и недоверия не сошло с лица Дорофеева. Он помолчал еще секунду-другую, жестко сказал:

– Нет. Лучше уж я один.

– Что же… – тонкие губы Прягина тряслись мелкой дрожью, и оттого слова, произносимые им, получались невнятными. – Не доверяешь, значит?.. Чем тебе доказать…

– Чего доказывать! – Дорофееву тягостен был весь этот неожиданный разговор, он спешил закончить его. – Ну, я пошел.

– Погоди! – Прягин рывком снял с пояса запасный диск автомата. – Возьми.

– Давай. – Дорофеев прикрепил диск на своем ремне. Сдержанно поблагодарил: – Спасибо.

Прягин сделал последнюю попытку:

– Я с тобой…

– Нет!

– Твердокаменный ты! – губы Прягина скривились в усмешке.

– Какой есть… Уж лучше камень, чем дерьмо! – Дорофеев повернулся и быстро пошел к лесу.

Глаза Прягина блеснули обидой. Он порывисто сделал вслед Дорофееву шаг, другой – и, словно удержанный невидимой рукой, остановился.

Дорофеев шагал широко, не оглядываясь. Он не жалел, что обошелся с Прягиным круто. Но, может быть, все же не так им следовало расстаться? А, чего там!..

Пошел быстрее. Теперь, если и оглянулся бы, уже не смог бы разглядеть лица Прягина. Но если бы смог, наверное, понял бы, что у Прягина сейчас на душе?

Лукерья Карповна, Галиев и Саша видели: Дорофеев подошел вплотную к лесу, еще шаг – скрылся в нем. А Прягин, не дошедший до опушки, стоит, смотрит вслед, и рука его теребит ремень автомата. Но вот он рывком сдернул с шеи автомат и пошел тоже в лес.

Лукерья Карповна удивилась:

– Чого вин?