Текст книги "Прекрасная толстушка. Книга 1"
Автор книги: Юрий Перов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
ДВЕНАДЦАТЫЙ (1956 г.)
1
В результате этой блистательной операции со шкурками мы с Татьяной остались без шуб и, что самое обидное, без денег, на которые можно было бы махнуть на юг.
Лето кончалось. Настроение было ужасное. Вот когда я по-настоящему пожалела о деньгах, проигранных Митенькой на бегах. Я сказала об этом Татьяне. Мы сидели в беседке у нее на даче и пили чай из самовара, растопленного еловыми и сосновыми шишками. После таких чаепитий от нас пахло дымом, как от партизан. Любой немецкий патруль нас арестовал бы.
Вились уставшие за лето комары. Где-то сипло гудела электричка. Зинаида качалась в гамаке, повешенном между двух толстенных лип. Татьянина мама ходила по двору с веником, подметала еще редкие желтые листья и ворчала, что никому ни до чего нет дела. По проулку как угорелый носился на велосипеде соседский мальчишка Волик и оглушительно бренчал велосипедным звонком. Как известно, противнее этого звука нет ничего.
– Уж лучше бы мы сами проиграли эти деньги… – тихонько сказала Татьяна и спросила: – А много он проиграл?
Я поняла, что чуть не проболталась о деньгах Алексея, и сказала с равнодушным видом: – Все, что было дома… Свою зарплату и мои заработки… У меня тогда как раз хороший заказ был…
– Паразит он! – в сердцах сказала Татьяна.
– Все они паразиты! – подтвердила из своего гамака Зинаида. Она недавно пустила к себе одного разведенного таксиста и была очень горда им. Водила по знакомым и родственникам и представляла уже как своего мужа. Он всем очень нравился, потому что был самостоятельный и обходительный человек. Дело шло к свадьбе. Зинаида уже обговаривала со мной по телефону фасон подвенечного платья, как в один прекрасный день он в одной рубашечке вышел на минутку из дома, чтобы заправить машину, и пропал навсегда.
– Все они паразиты и сволочи! – с удовольствием повторила Зинаида. – О ком. вы?
– О Митечке прекрасном! – пояснила Татьяна.
– Больной человек! – авторитетно прокомментировала Зинаида. – Я его недавно видела около бильярдной в парке Горького… Одетый шикарно! Видать, опять в выигрыше…
– Да? – задумчиво переспросила Татьяна.
Я не обратила на это внимания. А зря. Через три дня Татьяна, запыхавшаяся, с вытаращенными глазами ввалилась ко мне, закрыла за собой дверь на цепочку и, тяжело дыша, плюхнулась на старое полукресло в прихожей, заваленное шарфами, косынками и авоськами, и протянула мне бумажный пакет, в которые в гастрономе отвешивают сахарный песок.
Что с тобой? Что это? – спросила я, обеспокоенная ее невменяемым состоянием.
– Обещай, что не будешь ругаться, – все еще не переведя дух, сказала она.
– Ничего я тебе обещать не буду, – строго сказала я, предчувствуя неладное.
– Я же для тебя, для дуры, старалась, – обиделась Татьяна и спрятана пакет за спину.
– Ну и чем ты еще меня облагодетельствовала? – подозрительно спросила я и принюхалась. От Татьяны явственно пахло спиртным.
Татьяна вдруг без всякого перехода зарыдала. Я, конечно, бросилась ее утешать, обнимать, гладить по головке и вытирать слезы и сопли первой подвернувшейся под руку косынкой.
– Ты думаешь, мне было легко? – сквозь рыдания еле выговорила Татьяна. – Я, может быть, его до сих пор люблю… А он это знает… – Рев ее усилился.
– Кого ты любишь? – Я никак не могла связать нашу досужую болтовню в Валентиновке три дня назад с теперешней ее истерикой.
– Д-дмитрия… – проревела Татьяна. – Он меня в постель тащил…
– Какого Дмитрия?
– Твоего…
Когда я откачала ее лошадиной дозой валерьянки, она наконец рассказала мне все…
2
Оказывается, после нашего разговора в беседке, услышав от Зинаиды, что Митечка опять франтит и, стало быть, в выигрыше, Татьяна сочла такое положение дел несправедливым и скрепя сердце направилась к нему. Тем более что считала себя виноватой в моей неудачной семейной жизни.
Митечка, как и следовало того ожидать, принял ее по– царски. Как известно, нет щедрее и великодушнее людей, чем игроки, когда они в большом выигрыше. Так же, как нет более ничтожных, жалких и лживых, когда они в долгом проигрыше.
Там были и цветы, и шампанское, и роскошный шоколадный набор, и икра, и коньяк. В общем, Митечка умеет поразить воображение, когда захочет…
Татьяна хотела прямо с порога выложить свои претензии, но Митечка не дал ей и рта раскрыть, усадил за стол и стал всячески обхаживать.
Татьяна от волнения пила шампанское целыми фужерами. Через час она уже не знала, как приступить к разговору. А тут еще он поставил пластинку и пригласил ее танцевать…
Он, очевидно, решил, что она пришла к нему не по какому-то делу, а просто так… А дело она просто выдумала, чтобы был повод…
Они немного потанцевали, и Татьяна совершенно недвусмысленно почувствовала, что Митечка не на шутку распалился. Больше того – страшно смущаясь, Татьяна призналась мне, что и сама не на шутку завелась и потеряла контроль над собой. Что опомнилась она, когда он в бешеном поцелуе подтащил ее к кровати и стал постепенно укладывать, не прекращая целовать. И тогда Татьяна, понимая, что еще секунда и все ее дело лопнет, собрала в кулак всю свою волю и выскользнула из-под него…
Впрочем, этот момент, судя по волнению, с которым она его рассказывала, не представляется мне окончательно проясненным, но мне не хотелось бы докапываться до истины. Мне, в общем-то, все равно, к Митечке я уже давно ничего, кроме чувства жалости, не испытывала, но для Татьяны это все по-прежнему важно.
По Татьяниной версии, она очухалась, привела себя в порядок, умылась и, вперив в него инквизиторский взгляд, выпалила фразу, которую готовила два дня:
– Дмитрий Владимирович, дела, как видно, идут у вас хорошо и в средствах вы стеснения не чувствуете?
– Да, да… – закивал головой бедный Митечка, – я понимаю, о чем вы говорите… Конечно, конечно… Я и сам собирался ей позвонить на той неделе, когда соберется нужная сумма, но пока вот возьмите то, что есть…
И с этими словами он лезет в верхний ящик письменного стола, где мы всегда с ним держали деньги, достает тот самый бумажный пакет из-под сахара и протягивает Татьяне. Та заглядывает в него, и ей чуть дурно не делается. Там лежат две пачки сотенных купюр в банковской упаковке.
– Вот, – бормочет Митечка, – это все, что я пока собрал… Передайте Марии Львовне, что мне еще много должны и обещали отдать на той неделе… Как только соберется вся сумма, я дам ей знать… Или вам, Танечка, если Маше неприятно меня видеть…
И тут, освободившись от этого щекотливого момента, он начал молоть какую-то лирическую чепуху и вспоминать былые школьные денечки, кафе-мороженое на Арбате и все такое прочее, хорошо известное по предыдущей истории. Но Татьяне уже было не до лирики. Ее мучил и пугал вопрос – откуда у меня такие деньжищи?
Пришлось ей все рассказать.
Она испугалась еще больше.
– А Дмитрий знает, откуда у тебя эти деньги?
– Конечно, нет. Надеюсь, ты ему об этом не расскажешь?
– Так сколько же здесь? – наморщила лоб Татьяна. От волнения она никак не могла сосчитать деньги.
– Двадцать две с половиной тысячи.
– Это же страшные деньги! – прошептала Татьяна. – И что же мы теперь будем делать?
– Поедем к морю! – неожиданно для самой себя сказала я.
– А если Алексей за ними придет?
– Он же мне их не на хранение дал, а для того чтобы я их тратила. И потом, я все равно с ними уже попрощалась… Как говорится, легко пришли – легко ушли.
3
Через три дня мы были на берегу Черного моря в абхазском селе Гантиади. Мы поселились у знакомых Зинаиды. Она отдыхала у них два сезона подряд. Это была дружная и очень гостеприимная грузинская семья, жившая в огромном двухэтажном доме. Вокруг всего второго этажа шла галерея, на которую вела резная деревянная лестница.
На вокзале нас встретил Автандил, старший сын хозяев, жгучий красавец лет двадцати пяти, в новой соломенной шляпе и в рубашке с галстуком, на котором под пальмой нежилась фиолетовая красавица с красными волосами.
Автандил погрузил нас в собственный «ЗИМ» с открытым верхом и, как мы это поняли позже, повез нас не прямо к дому, а через все село. Во все время следования все встречные машины приветствовали его продолжительными восторженными гудками, а некоторые круто разворачивались, выбивая из каменистой дороги столбы пыли, и пристраивались к нам в хвост.
Когда мы подъехали к дому, за нами следовала целая кавалькада машин, мотоциклов и велосипедов.
Нас хотели поместить на втором этаже в отдельных комнатах. Причем глава семейства батоно Григорий уверял нас, что на цене это никак не отразится, но мы побоялись разъединяться и поселились в одной.
Едва мы разложили наши вещи и умылись, как Эка, черноглазая и крайне застенчивая жена Григория, позвала нас отведать «хлеб-соль».
Мы поблагодарили, попросили у нее электрический утюг и сказали, что через пять минут будем. Когда мы в одном белье наспех гладили нарядные летние платьица, раздался осторожный стук в дверь.
– Кто там? – прокричала Татьяна, в панике натягивая на себя только что выглаженное платье.
За дверью раздался неопределенный шорох. Потом стук повторился. Татьяна подбежала к двери.
– Кто там? – спросила она.
За дверью медовый баритон произнес:
– Любов!
Потом раздалась гневная тирада Эки на грузинском языке, звонкие шлепки, словно по мешку с песком кто-то колотил палкой, топот, недовольное ворчание батоно Григория, тоже на грузинском, виноватый голос Автандила, смех его младшего братишки Гурама – и все смолкло.
– Веселенький у нас тут будет отдых, – сказала Татьяна.
4
Стол был накрыт в беседке, увитой черным виноградом. Надо ли описывать, что такое щедрый грузинский стол, накрытый для «хороших людей»? Особенно запомнились жареные ломтики баклажанов, разрезанных вдоль, в которые были завернуты толченые грецкие орехи с чесноком и восхитительными травами, и лобио из плоских и длинных, стручков зеленой фасоли с мацони, в котором плавал мелко резанный чеснок и фиолетовые листики базилика. Ну и, конечно, копченый сулугуни и хрустящие кусочки слегка подвяленного и потом обжаренного на сильном огне мяса. И хачапури! Прозрачные от масла, огненные.
В широких эмалированных мисках лежали лопнувшие от зрелости, истекающие медвяным соком смоквы, изысканно-удлиненные, лимонного цвета груши, черный пахучий виноград, мед в сотах. Экзотические колбаски чурчхелы, груды зелени, плоские лепешки пури.
В стеклянных графинах стояло черное вино. Мы, особенно предупрежденные Зинаидой насчет вина, которое будут вливать в нас ведрами и от которого невозможно будет отказаться, облегченно вздохнули. Графины нам показались не такими уж и большими.
Кроме нас, были приглашены ближайшие соседи наших хозяев, сестра Григория с мужем, впрочем, она тут же убежала на кухню помогать Эке, и друг Автандила Кесоу, студент Московского института тонкой химической технологии. Интересный мальчик, как определила его Татьяна. Он о ней был более высокого мнения. Это видно было по каждому его пламенному взгляду.
Тамадой, разумеется, был Григорий. Он говорил такие тосты, с таким серьезным видом, что отказаться было просто невозможно. И вино было сладкое, с пряным привкусом винограда «изабелла».
Эка, видя, как мы лихо взялись за дело, потихоньку предупредила, что не обязательно пить каждый стакан до дна. Можно оставлять. В ценности этого совета мы убедились, когда на смену быстро пустеющим графинчикам начали появляться точно такие же, только полные, а тосты не кончались. Даже наоборот – все время казалось, что мы только подходим к главному, а до сих пор была лишь разминка.
Во все время пирушки мимо дома на тихой скорости проезжали машины. Они притормаживали напротив беседки, потом, просигналив, срывались с места, точно пришпоренные скакуны.
Стемнело очень рано, часов в восемь. Григорий зажег в беседке лампу, вокруг которой тут же стали, как бешеные, кружить мотыльки и жуки.
С улицы послышались восторженные гортанные возгласы и автомобильные гудки.
– Они, как мотыльки, летят на огонь вашей красоты, – сказал Григорий, кивая в сгустившуюся от нашего света темноту.
Он неторопливо разлил вино по стаканам, поднял свой, и стало ясно, что он говорит тост.
– Что заставляет мотыльков лететь на огонь? – задумчиво спросил Григорий. – Ведь он несет в себе гибель. Но они летят, обжигают крылья и гибнут, а на их место летят новые. Потому что красота, будь то красота пламени или женских глаз, сильнее разума! Сильнее инстинкта самосохранения. И у людей бывает подобное. Некоторые «мотыльки» сходят с ума и летят на красоту, забывая о мужском достоинстве, о долге перед семьей, перед старшими, перед детьми, забыв о чести и о стыде!
Григорий сурово посмотрел на притихшую молодежь. Никто из них и не думал улыбаться. Автандил сидел, потупив взор, а Кесоу со столичной смелостью смотрел Григорию в глаза и важно кивал на каждое слово.
– У этих «мотыльков» нет ни ума, ни стыда, ни чувства долга, – продолжал Григорий, – а у людей должно быть все наоборот. Потому что гибнет в этом столкновении не «мотылек», забывший о том, что он мужчина, а сам источник света и красоты. Так выпьем за любовь, за настоящую любовь, которая не губит женскую красоту и не отнимает у мужчин их честь. За любовь, от которой рождаются красивые дети и умножается род человеческий!
Григорий неторопливо поднялся. За ним шумно встали все мужчины.
Он с ласковой благодарностью взглянул на Эку, которая как раз в это время принесла глиняное блюдо с жареными цыплятами, и протянул ей стакан с вином. Эка зарделась от удовольствия, поставила блюдо на середину стола, торопливо вытерла руки о темный передник, бережно приняла стакан и, дождавшись, когда все выпьют, поблагодарила всех, аккуратно выпила весь стакан до дна и, снова вытерев руки о передник, убежала на кухню.
Мы с Татьяной, последовав ее примеру, тоже поблагодарили всех за прекрасный тост и выпили все до дна. Нечего и говорить, что к содержанию тоста мы прислушались с особым вниманием.
Потом пили за дом Григория, за него как за тамаду отдельно, за то, какой он прекрасный мастер, отдельно.
Оказалось, что Григорий строитель и все новые дома в селе, мимо которых мы проезжали, возведены его золотыми руками или под его непосредственным руководством…
Потом мы пили за его детей и за Автандила отдельно. Он работал вместе с отцом, и, по мнению всего села, достойная смена будет у Григория, когда придет время тому уйти на покой. Так что за будущее Гантиади мы можем не беспокоиться.
Нас это очень порадовало. И мы не стали скрывать своих чувств. С позволения тамады я выразила надежду, что, пока есть такие замечательные продолжатели дела своих отцов, прекрасное село Гантиади будет еще прекраснее, а населять его будут такие же прекрасные люди, как и сейчас, потому что прекраснее и гостеприимнее быть уже невозможно.
И что мотыльки – отдыхающие – будут еще активнее слетаться на эту солнечную щедрую красоту, и гибнуть при этом никто не будет, хоть и крылышки кое-кто обожжет, потому что с солнцем нужно обращаться осторожно…
Все были потрясены и смотрели на меня как на заговорившую статую.
Так началась наша веселая и трудная жизнь в Гантиади.
5
В ту первую ночь, несмотря на выпитое вино, мы долго не могли заснуть и ворочались в постелях, прислушиваясь к каждому шороху.
– Кажется, мотылек прилетел… – зевая, сказала Татьяна, когда перед нашей дверью послышались явственные шаги.
– Ничего, – сказала я. – Запоры на двери и на окнах крепкие, я сама проверяла.
– Если бы это были те, что с нами пировали, то я не очень бы и испугалась… – пропела Татьяна, томно потягиваясь. – Ты видела, как твой смотрел на тебя?
– Кто это мой?
– Автандил! Кто же еще?! – возмутилась моему лицемерию Татьяна. – Кесоу глядел на меня…
– Если не хочешь, чтобы Григорий нас из дома выгнал, перестань строить ему глазки! – со всей строгостью, на которую была способна, сказала я.
– Что же мне, вообще умереть или глаза выколоть? – возмутилась Татьяна.
– Не придуривайся! Ты знаешь, о чем я говорю, – одернула ее я. – Ты видишь, какая тревожная обстановка. Мы здесь должны быть как две неприступные Бастилии.
– Но ведь Бастилию в конце концов взяли… – хихикнула Танька. – Даже праздник такой есть, «День взятия Бастилии» называется! Четырнадцатого июля празднуют…
– Значит, мы должны быть крепче Бастилии. Кстати, и Зинаида об этом предупреждала. Если дадим хоть маленькую поблажку, хоть кому-нибудь – на следующий же день пойдем по рукам. Для них две блондинки, приехавшие одни на юг, знаешь кто?
– Известно кто…
– Вот так они все про нас и думают. И будут думать! Пока мы не докажем обратного.
– Ой права, Маня, ой права… – горестно вздохнула Танька. – Жалко, такие мальчики пропадают…
– И Автандил – ничего… – сказала я задумчиво. – А галстук ему можно и другой купить. И потом, с чего ты взяла, что они пропадают? Они же скоро в Москву поедут! Кесоу – учиться, а Автандил мандарины продавать.
– Действительно, а я и забыла! – обрадовалась Татьяна. – Вот мандаринов полопаем вволю!
6
На пляж мы ходили в сопровождении Автандила, или Кесоу, или обоих сразу. Когда мы пришли в первый день, то не знали, куда и деваться. Вокруг нас на расстоянии метров десяти образовалось кольцо людей, лежащих на песке, перемешанном с крупной галькой. Они были одеты в черные брюки и черные рубашки, а некоторые даже в кепках. Они лежали кучками. Некоторые лениво перебирали четки, другие играли в нарды, третьи неторопливо ощипывали виноградную кисть и плевались косточками, и все они непрерывно курили. Даже виноград ели, не выпуская сигареты изо рта.
Когда мы разделись, по пляжу прокатился стон. Затем раздались гортанные выкрики, на которые Автандил и Кесоу отвечали сердито и односложно. Переговоры велись, естественно, на грузинском, а может, и на абхазском языках. Разницы мы не улавливали.
Стоило случайно встретиться взглядом хоть с одним из них, как со стороны счастливого ловца нашего взгляда сыпались самые фантастические предложения: от немедленного замужества до поездки в горы с шашлыком-машлыком, с шампанским и с музыкой. Предлагались также поездки в Сочи, на озеро Рица, в Новый Афон, в Гагры, в Сухуми, Батуми, Тбилиси и почему-то даже в Ереван, морские прогулки на лодке, на катере и на круизном судне. Предлагались кольца, серьги, кулоны, броши и прочие украшения, а также целые сады фруктов и огороды овощей, барашки, козлята, индюки и даже фазаны. Предлагались кефаль, форель, барабулька и ставридка. Один раз даже предложили мороженое. Автор этого предложения явно погорячился и тут же, осознав его ничтожность, махнул в отчаянии рукой и отошел, потупив стыдливо взор.
Самое серьезное предложение сделал мне директор соседнего дома отдыха Авксентий – высокий, сурового вида мужчина лет сорока пяти. У него был орлиный профиль, светло-голубые глаза, а по-русски он говорил почти без акцента.
Он был очень уважаемым человеком. Когда около базара возле нас остановилась новенькая «Победа», из нее вышел незнакомый человек и направился к нам, то наши верные рыцари, которые каждый раз в таких ситуациях рычали как сторожевые псы, почтительно отошли в сторону.
Авксентий степенно представился, назвал свою должность, потом вежливо попросил Татьяну оставить нас одних.
– Я очень занятой человек, – сказал он вполголоса, когда Татьяна, поджав губы, отошла к ребятам. – У меня год назад умерла жена. Остался сын двенадцати лет. Его зовут Руслан. Рустик. Он хороший мальчик. Учится на пятерки и четверки. Помогает мне в саду и по хозяйству. Я хочу, чтобы вы стали моей женой. Сейчас. Или потом, когда лучше меня узнаете. Я здесь могу все. Вам ни в чем не будет отказа. Не хотите замуж – можно и так. Вы будете приезжать когда захотите… Я запишу на вас дом. Шесть комнат. Два румынских гарнитура. Один спальный, другой – жилая комната. Эта машина будет ваша… – Он показал на «Победу». – О продуктах и прочих мелочах я не говорю. Подумайте. Я вас не тороплю! Я приду за ответом завтра. Передайте большой привет Григорию.
Он попрощался с нами за руку, сел в машину и уехал.
Когда мы остались вдвоем и я рассказала обо всем Татьяне, она только и сказала:
– Везет же некоторым!
7
Однажды мы спросили у наших телохранителей, почему они хоть и стараются всячески оградить нас от армии соискателей нашего расположения, но никаких решительных действий не предпринимают и вообще довольно вяло реагируют на эти оскорбительные для нас предложения.
– Почему оскорбительные? – удивился Автандил. – Они ничего дурного не предлагают. Они предлагают приятные, хорошие и дорогие вещи. Что в этом оскорбительного?
– Но ведь известно, к чему ведут подобные предложения… – сказала проницательная Татьяна.
– К чему ведет шашлык? ~ пожал плечами Автандил. – Поел и забыл! А ему приятно, что он в такой приятной компании. Один шашлык есть не будешь…
– Ну, шашлык – это допустим, хотя и тут ничего не известно, а дорогие подарки типа золотого кольца? Ведь чем– то нужно за них расплачиваться?
– Не хочешь – не берешь, – сказал Автандил. – А предложить в уважительной и вежливой форме имеет право каждый.
– Неужели находятся такие, которые принимают подобные предложения? – брезгливо передернула плечами Татьяна.
– Иначе бы не предлагали, – сказал Автандил.
8
Так и проходили наши дни. У нас даже сложились определенные традиции. Каждый день утром мы шли на маленький, но очень кипучий базарчик и покупали там что-нибудь к обеду. Нас там уже все знали и здоровались, как с родными.
Разумеется, речь не шла о фруктах и овощах, которые мы брали в больших корзинах и жестяных тазах, уже с утра стоящих в беседке.
Когда Эка успевала их набирать – оставалось для нас загадкой. Мы, вопреки нашим московским привычкам, поднимались здесь очень рано, часов в семь, но к этому времени овощи и фрукты уже лежали грудами, источая фантастические запахи, и буквально на глазах теряли с румяных боков матовую дымку росы.
На базаре мы покупали мацони, потому что у Эки не было коровы. Мацони было в глиняных горшочках, прикрытых широким виноградным листом и обвязанных разноцветными нитками «мулине». Почему хозяйка пользовалась именно этими нитками, мы так и не поняли. У нее же мы покупали полюбившийся нам копченый сыр сулугуни и живых цыплят, которым Эка, нисколько не смущаясь, широким тесачком отрубала головы и с такой скоростью ощипывала и потрошила, что они даже не успевали остыть.
Крупное перо шло в отдельную корзинку, а мелкое перо и пух – в отдельную. Потом, после мытья особым способом и тщательной просушки, им набивались подушки.
Нам все это было в диковинку, и в чужих руках казалось таким легким делом, что мы поочередно за все брались и с позором бросали, так как у нас ничего не получалось.
Еще на рынке мы покупали рыбу. Оказывается, это тоже целая наука, и для этого Эка отправлялась с нами сама. Правда, от нашего дома до рынка было не больше трех минут ходьбы.
Когда мы приходили на рынок с Экой, ни один мужчина не смел открыто посмотреть в нашу сторону. Если такое и случалось, Эка обливала его такой оглушительной, визгливой бранью, что он старался молча и побыстрее скрыться с глаз ее долой. Ни о каких оправданиях или, не дай Бог, возражениях и речи не было. Стоило ему, болезному, хоть словечко промолвить в свою защиту, как на него набрасывалась вся женская половина базара, и ругань, многократно усиленная, подолгу висела над селом, словно пыль, поднятая возвращающимся с гор стадом овец.
Потом у толстого дяди Тиграна или у одного из его многочисленных внуков мы на выходе из базара покупали по порции замечательного шоколадного мороженого в конусных вафельных кулечках и несли продукты домой. Вернее, несли, конечно, не мы, а наши преданные и молчаливые телохранители. А мы в это время ели мороженое.
Иногда, когда продуктов было слишком много, Автандил нас отвозил домой на машине.
После этой приятной прогулки мы шли на пляж. Там нас уже ждали наши самые стойкие почитатели в черных рубашках. Мы даже не понимали, зачем они приходят, потому что надежды мы им не давали никакой и на все их самые соблазнительные предложения уже по нескольку раз ответили вежливым отказом. Но они с упорством грифов каждое утро занимали свои места. А может, они уже просто ходили на бесплатное зрелище. Ведь когда влюбленные зрители ходят по нескольку раз на фильм со своей любимой актрисой, они же не надеются на более близкое знакомство…
Со временем они довольно комфортабельно устроились около нашего излюбленного лежбища, натащив туда каких– то выброшенных морем ящиков и досок и даже соорудив что-то наподобие столика для нард и домино.
9
Так прошло пятнадцать дней из отпущенных нам двадцати.
На шестнадцатый день Автандил повез нас на базар на машине, потому что мы уже начали готовиться к отъезду и хотели купить с собой по два-три килограмма фундука, по банке горного меда с альпийских лугов и еще каких-нибудь экзотических южных гостинцев.
Мы особенно долго и придирчиво выбирали товар и относили его в машину. Автандил сказал, что он сам отвезет продукты домой, потом позвонит в Адлер, в стройуправление, где ему давно обещали какой-то дефицитный провод, и после этого сразу же придет к нам на пляж.
Мы купили у какого-то новенького внука дядюшки Тиграна по порции нашего любимого шоколадного мороженого и неторопливо направились на пляж…
Очнулись мы у себя в комнате, когда было уже темно…
Я открыла глаза и долго не могла понять, где я и что со мной. Страшно болела голова. Во рту было сухо и горько. Я прислушалась. Где-то недалеко в другом помещении я услышала женский голос и обрывки грузинской речи. Женскому голосу ответил басовитый мужской… Это же Григорий и Эка, с облегчением подумала я и вспомнила, что отдыхаю на Черном море, в селе Гантиади…
Совсем рядом раздался хриплый стон.
– Татьяна, это ты? – спросила я и сама не узнала собственный голос.
– Я-я… – просипела Татьяна.
– А который час?
– Не знаю…
– А почему?.. – Я замолчала, сама не зная, о чем я хочу спросить.
– Что почему? – спросила Татьяна.
За окном вдруг посветлело, а на потолок легли рваные тени от листвы. Я поняла, что зажгли свет в беседке.
Скосив глаза, я различила Татьяну на ее кровати, поверх легкого покрывала, которым мы пользовались вместо одеяла. Она лежала навзничь, вытянув руки вдоль туловища. На ней был ее любимый голубой сарафан, в котором она ходила на базар.
Протянув непослушную руку к изголовью, я нащупала выключатель маленькой настольной лампы, напоминающей грибок, и нажала на него. Поднесла левую руку к лицу и посмотрела на часы.
– Половина девятого, – сказала я.
– Чего? – спросила, не открывая глаз, Татьяна.
– Девятого.
– Утра или вечера? – еле выговаривая слова, простонала Татьяна.
– Вечера, – сказала я обиженно. – Утром в это время мы уже возвращаемся с базара…
– Подожди! – Татьяна подпрыгнула, резко села на кровати и со стоном схватилась за голову. – О-о-о, Господи, как же она болит… Мы ведь ходили на базар?
– Ходили, – отозвалась я, – ну и что?
Татьяна обвела комнату мутным взглядом. На столике стояли банки с медом, пакеты с орехами, лежала чурчхела…
– А потом что? – спросила Татьяна, бессмысленно уставясь на груду гостинцев.
До меня только что начало доходить, что никакого «потом» не было, а сразу наступила половина девятого вечера. Двенадцать часов из нашей жизни исчезли бесследно.
Я с трудом села и почувствовала, что болит не только голова, но каждая клеточка тела.
Оглядев себя, я убедилась, что на мне то же самое платье, в котором я вышла утром на базар. Это было единственное платье, в котором можно было безбоязненно ходить по улицам, потому что все остальные были более открытые…
– А что потом? – переспросила Татьяна.
Мы уставились друг на друга, силясь осознать происходящее. Оно не осознавалось. Только появилось ощущение чего-то не то страшного, не то гадкого…
– Подожди, – сказала я. – Давай попробуем спокойно разобраться…
Татьяна слабо кивнула.
– Утром мы встали как обычно и пошли на базар…
Татьяна снова кивнула.
– Там мы купили продукты и кое-что с собой…
– А где продукты? – спросила Татьяна.
– Не знаю! – сказала я раздраженно. – Наверное, где-то на кухне или в погребе… Какое это имеет значение?
– Сейчас бы холодного мацони… – простонала Татьяна.
– Не отвлекайся! – одернула я ее. – Мне и самой хочется. Во рту будто кошки нагадили… Слушай, но ведь мы с тобой ничего не пили! – вдруг опомнилась я.
– Ничего! – подтвердила Татьяна. – Только мороженое шоколадное…
– Подожди, – перебила я ее, – давай все по порядку. Значит, мы пошли на базар, закупили продукты, погрузили в машину, купили мороженое, отправились на пляж и очнулись здесь у себя в комнате в половине девятого… И что бы это могло значить?
– Понятия не имею… – пожала плечами Татьяна. – Но мы точно ничего не пили. Даже газировку…
Газировку мы действительно не пили, потому что обычно мы это делали, чтобы запить сладкое мороженое при входе на пляж.
– Это значит, что после того, как мы съели мороженое, и до того, как проснулись здесь, мы ничего не помним.
– А может, мы потеряли сознание на улице и нас привезли сюда? – предположила Татьяна.
– Обе сразу мы его потеряли?
– Может, мы отравились мороженым?
– Тогда бы очнулись в больнице, – сказала я и посмотрела на тумбочку в изголовье. – А тут никаких следов лечения нет, ни лекарств, ни градусника. Даже стакана воды нет. И вообще, где ты слышала, что здоровые люди теряют сознание на двенадцать часов…
– Я поняла! – страшно округлила глаза Татьяна. – Нас усыпили.
Подобная версия уже вертелась у меня в голове, но я ее отвергала как слишком романтичную.
– У тебя что-нибудь болит? – спросила я.
– Ничего, кроме головы, – сказала Татьяна, ощупав себя с ног до головы. – А у тебя?
– И у меня ничего…
– Девочки? – раздался со двора голос Эки. – Просыпайтесь. Пора ужинать…
– Вот видишь! – еще больше округлила глаза Татьяна. – Они думают, что мы просто спим… Значит, нас действительно усыпили…
– Но это же бред какой-то… Зачем нас усыплять?
– Ты прямо как глупенькая! – возмутилась Татьяна. – Нас усыпили, чтобы украсть…
– Так почему же не украли, а, наоборот, привезли домой?
– Нас уже вернули! Ты что – не понимаешь?
Татьяна задрала подол, осмотрела свои ноги, трусики и даже засунула руку внутрь…
– Сухо… – озабоченно сказала она и понюхала руку, которой лазила в трусы. – Ничего не понимаю…
– Девочки, вы идете или нет?
– Пойдем, – сказала я, – неудобно…
10
За ужином все было как обычно. Только Эка поинтересовалась, не заболели ли мы, что-то уж больно разоспались. Она, когда вернулась с Григорием домой в половине восьмого, заглянула тихонько к нам в комнату, увидела, что мы спим, и решила нас не будить до ужина.
Мы уверили ее, что все с нами в порядке, просто перекупались и перегрелись на пляже…
