Текст книги "Там, на неведомых тропинках"

Автор книги: Юрий Греков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

И вот однажды случилась беда. Из-за Дикого Леса привел к стране мастеров свое войско страшный царь Разбой. Ветры ли проговорились, или иначе как-то, но узнал царь о чудесной стране, где пряники растут на деревьях, где жить можно легко и беззаботно. И решил царь Разбой завоевать страну, а мастеров сделать рабами и заставить их наткать столько ковров, чтобы хватило на все его войско.

– Эх, тогда весь мир завоюю! – кричал своим советникам царь, и все заранее радовались этому.

Стал думать царь Разбой, как переправить войско через глубокое ущелье, что отделило страну мастеров от остального мира. Стены пропасти были отвесные – не то что подняться, а и спуститься невозможно. Долго думал Разбой и придумал. Позвал советников, обсудили, решили – правильно.

Велел царь Разбой главному своему шпиону – Серой Гадюке – пробраться через ущелье и передать мастерам требование царя: мастера должны дать ему, царю Разбою, сто ковров-самолетов, и тогда он не будет воевать с ними, а уйдет в другие земли.

С нетерпением ждал царь возвращения Серой Гадюки, а воины точили мечи. Царь приказал: как только мастера отдадут ковры, на каждый сядут по десять воинов, и тогда ущелье не помеха, а стране мастеров конец. Хитрый и коварный был царь Разбой, но мастера хитрость царскую разгадали и велели Серой Гадюке передать на словах:

– Так и так, ковров-самолетов тебе не видать. И убирайся подобру-поздорову восвояси. А то тут неподалеку, вон за теми горами, Спиро-богатырь дозором ездит. Мы его мигом кликнем, так он тебе, царю, живо покажет, где раки зимуют.

Разъярился царь, в сердцах двух советников укокошил, да что толку – через ущелье все равно не переберешься. Созвал царь остальных советников, велел:

– Думайте. Через час не придумаете – головы поотрываю.

Подползла к царю Серая Гадюка и прошипела:

– Да ничего они не придумают, царь. Видишь, как от страху дрожат. Дай мне три дня сроку, все сделаю.

– Говори! – приказал Разбой.

И рассказала Серая Гадюка свой змеиный план. Так обрадовался царь, что тут же велел написать указ, чтобы дали Гадюке самый главный гадючий орден.

И уползла Серая в змеиное болото созывать на помощь болотных гадюк. Прошло три дня, и сползлись к ущелью тысячи серых змей. Их было так много, что даже царю Разбою страшно стало: друзья, друзья, а все-таки гадюки. Но столковались быстро: обещал им Разбой отдать страну на три дня пограбить.

Одна за другой соскальзывали в ущелье змеи, росла груда их на дне, все выше и выше, пока до краев не заполнила – получился змеиный мост.

– Вперед! – заорал царь.

И, вертя мечами над головой, бросились разбойники по шипящему мосту в страну мастеров.

Но как только первый ступил на землю, на него что-то налетело, туго спеленало, так что ни мечом взмахнуть, ни ногой шевельнуть, и повалило на землю. Второго, третьего. И вот уже целая куча беспомощных разбойников выросла на земле. Это мастера послали в бой нас. Ковер-самолет подлетал к разбойнику, быстро обворачивался вокруг него и валил наземь. Разбойники надувались от беспомощной ярости и лопались.

Царь Разбой бесновался, посылая через мост все новые и новые толпы. А куча все росла и росла. И вдруг где-то далеко-далеко послышался топот, и под самым облаком сверкнуло острие огромного копья.

– Спиро-богатырь! – в ужасе завопили разбойники и бросились кто куда.

Подлетел Спиро-богатырь на своем громадном Ратиборе к ущелью, дохнул могучий конь – и закорчились, издыхая, болотные гадюки.

А я в пылу боя перескочил через ущелье и налетел на убегавшего разбойника. И тут случилось страшное. Все мои товарищи были далеко, и никто не мог прийти мне на помощь. Двадцать разбойников ухватились за меня, смяли в ком и утащили в лес.

Долго бежали разбойники, боясь, что нагонит их Спиро-богатырь. Наконец решили, что уже далеко убежали.

Царь Разбой велел принести меня. И вот я, распластанный, лежу на поляне.

– Эге, попробуем теперь, как это летают. Давайте веревки! – приказал царь.

За углы мои привязали веревки, чтоб я не сбежал, царь встал посредине и рявкнул:

– Лети!

Так уж я устроен – если велят лететь, лечу. Тут, конечно, ошибка у мастеров вышла – надо было научить нас слушаться только доброго человека.

И я медленно оторвался от земли, расправляя тело. Царь сидел, больно вцепившись в ворс, боялся свалиться. И когда я поднялся до вершин деревьев, он завопил:

– Вниз! Вниз!

Разбойники, державшие за веревки, потащили меня вниз. Царь сполз на землю и, продолжая дрожать от страха, приказал:

– В мешок его, чтоб не удрал!

«Э, – подумал я про себя, – как бы ты вопил, если б я тебя под облака поднял. Хорошо, что злые люди трусливы, не то сколько б они еще бед наделали!» Думал я об этом, уже когда, туго скатанный, лежал в тесном мешке за плечами у одного из разбойников...

Ковер умолк. Тихо шелестели листья, ветерок пробегал по траве, где-то вдалеке простучал дятел. Старый Гном задумчиво гладил бороду. Зучок и Мурашка ждали – что же было дальше. Наконец первым не вытерпел Мурашка. Он так и спросил:

– Так что же было дальше?

– Дальше? – Ковер вздохнул. – Я говорил, что через многие земли и моря проехал я, прежде чем попал туда, где ты нашел меня, Ротрим. У царя Разбоя меня украл один из его подручных. Он продал меня греческим купцам за большие деньги, сказав, что я персидский ковер... Шли годы, я переходил из рук в руки, из страны в страну. И вот однажды меня снова сложили в мешок и вместе с другими, обыкновенными, коврами опять повезли куда-то. Мерно покачивался мешок, и, несмотря на то, что он был крепко завязан, густая пыль набивалась внутрь. Она была жирная и тяжелая, и мне все время хотелось чихнуть... Мой сосед по мешку, ковер из Турции, оказался бывалым путешественником. Мы тихонько разговорились с ним. За годы странствий я выучил по нескольку слов из разных языков, он тоже. И нам было не очень трудно понять друг друга. Сосед объяснил мне, что купеческий караван везет товары на большой базар в город Бахчисарай, где собираются купцы со всего света.

Долго ли, нет, ехали мы, но наконец приехали. Тюки с товарами сняли с верблюдов и куда-то понесли. Все громче становился разноголосый шум, и я уже жалел, что у меня нет рук, чтобы заткнуть уши. Но вот наш тюк опустили на землю, веревка размоталась, и меня с соседом вытряхнули на твердый глиняный пол. Я тихонько осмотрелся и понял, что мы в лавке. Потом нас хорошенько встряхнули и расстелили на широких скамьях прямо на солнце. Начался торг. Меня щупали, гладили, подергивали за ворс люди в халатах, в кафтанах, в чалмах и высоких шапках. Медные лица, белые лица, рыжие, черные, седые бороды наклонялись надо мной. Но никто так и не купил меня – хозяин-купец ломил непомерную цену. Я уже подумывал, что покупатель так и не найдется и придется снова влезать в пыльный мешок, когда перед лавкой остановились трое всадников. Один из них, в чалме с большим драгоценным камнем, ткнул в меня нагайкой и спросил:

– Сколько?

Купец, угодливо кланяясь, сказал:

– Тысяча динаров.

Трое переглянулись. Старший покачал чалмой, сунул руку за широкий пояс и бросил на прилавок тяжелый мешочек. Хозяин подхватил золото, а покупатель перекинул меня перед собой через коня, и началось мое новое путешествие. На этот раз оно было недолгим. Второй раз поднялось солнце, когда мы подъехали к подножью серых гор. Лошади зацокали копытами по камням, ловко поднимаясь по круче. И вот в конце ущелья, на скале, нависшей над пропастью, показался серый замок. Когда мои новые хозяева подъехали к воротам замка, стражники, охранявшие вход, упали на колени, и я подумал, что меня купил какой-то очень важный человек.

По темным переходам и лесенкам меня протащили на самый верх, башни. Хозяин остался за дверью, а его спутники вошли и внесли меня в комнату, оставив дверь неплотно прикрытой. Потом я понял, что хозяин подслушивал, о чем говорят за дверью.

Темноватая комната, в которую я попал, была вся устлана коврами. На них лежали большие и маленькие подушки из красного шелка и золотой парчи. А в глубине, у маленького окошка, пробитого в толстой стене, сидела девушка, неотрывно глядя куда-то вдаль. Она даже не обернулась на скрип двери.

Один из вошедших бросил меня на пол и сказал, кланяясь:

– Госпожа, мой повелитель шлет тебе в подарок этот прекрасный ковер, сотканный руками великих мастеров Востока. Он надеется, что ты снимешь со своих уст печать молчания и обратишь внимание на его несравненные достоинства.

А второй добавил:

– Повелитель не может больше ждать. Когда в третий раз взойдет луна, он придет к тебе сам. Но тогда ты станешь не первой женой великого хана, а его последней рабыней. Подумай.

Девушка даже не обернулась. Двое переглянулись, по губам их проползла кривая усмешка, и они принялись прибивать меня к стене. Тогда-то во мне что-то испортилось, и с тех пор я уже не могу летать... – Ковер тяжело вздохнул и, немного помедлив, продолжал: – Девушка даже не обернулась. За окошком быстро темнело. Вошла служанка и поставила коптящий светильник. И, когда ничего уже нельзя было разглядеть за окном, девушка обернулась. В нашей стране жили очень красивые девушки, но эта была еще красивее. Красивее даже, чем Гаоль, дочь Оледа.

И я понял, что она такая же пленница, как и я. Мне стало очень-очень жаль ее. Девушка подошла и вдруг замахнулась на меня. Я понял, что ненавистен ей. Я – подарок хана. И мне стало еще горше. Тогда я и нарушил слово, данное себе, – никому из людей не открывать тайны, что умею разговаривать, и тихо сказал:

– Здравствуй, девушка.

Глаза у нее сделались большие-большие. А я, торопясь, стал рассказывать свою историю. Она погладила меня и спросила:

– Как тебя зовут?

Я объяснил, что у ковров-самолетов не бывает имени, и тогда она сказала:

– Я буду тебя звать Килим. Ладно? А меня зовут Иляна...

История Иляны была проще и короче моей. Еще бы – ведь она была раз в десять моложе. Но горя она вынесла куда больше. Она же была человеком, а я хоть и самолет, но все-таки ковер. Вот что она рассказала, и вот что случилось дальше.

Среди холмов, поросших лесом, лежала деревенька, в которой жил со своей большой семьей чабан Илие. Пас он свое стадо овец, сыновья его пахали клочок земли, на крутом склоне холма шелестел листьями виноградник, куда осенью приходила Иляна с сестрами – снимали сочные гроздья, а потом собирались всей семьей в доме. Бродила в крепких бочонках кровь земли. Наступал нехитрый сельский праздник. И особенно весело бывало, когда приходил в гости Драгош со своей дружиной. Драгош был отважный гайдук. Еще когда он был совсем маленьким, богатей Стрымба, державший в кабале всю округу, отнял за долги землю и виноградник у старого Иона, отца Драгоша. В страшной нужде билась семья. Сначала не выдержал и умер отец, а вскоре и мать. Драгоша растили всем селом – и стал он сыном народа. А когда исполнилось ему двадцать лет, пришел он к самому старому деду в селе – мошу Костаке:

– Дедушка, – сказал Драгош, поклонившись, – пришел спросить тебя: как мне жить дальше?

Долго глядел мош Костаке своими добрыми, выцветшими от старости глазами на Драгоша, видно, вспоминая себя, когда был таким же.

– Что сказать тебе, внучек? – наконец проговорил старик. – Расскажу тебе лучше давнюю быль. Много лет назад случилось это. Жил на свете парень. Сиротой остался. Совсем такой, как ты, был. Работящий, смелый, сильный. И любил он самую красивую девушку в селе. И она любила его. Но попалась как-то девушка на глаза богачу из соседнего села, и решил он на ней жениться. Где тягаться бедному парню с богачом! Решили родители выдать ее за богатого. Трудно осудить их – хотели, чтобы дочка была счастлива. А с бедным какое счастье! И когда узнали об этом Дойна – так звали девушку – и парень ее, решили они бежать куда глаза глядят. Дойна и слышать не хотела о богаче, а у юноши в глазах темнело, когда он думал об этом.

Собрала Дойна небольшой узелок и, лишь все в доме уснули, тихонько вышла. И вот уже под дубом за околицей села видно – белеет рубаха. Только подбежала к дубу Дойна, как раздался пронзительный свист и со всех сторон метнулись черные тени. Заломили Дойне руки за спину, навалились скопом на юношу, связали. Силен он был, но очень уж много врагов насело.

– Что, бежать захотели? – послышался в темноте ненавистный голос жениха. – От меня не убежишь!

– А ты, – ткнул он сапогом в лицо связанного парня, – с кем тягаться вздумал, нищий?

Сглотнул парень с разбитых губ кровь, подкатилась она к сердцу, зажигая его ненавистью.

– Подымите его! – распорядился богач. – Смотри!

На дальней окраине села разгорался слабый огонек и вдруг, вспыхнув, метнулся в небо.

– Нет у тебя хаты! – злорадно сказал богач. – Ну, в дорогу.

И увезли Дойну в одну сторону, а его в другую. Долго пробирался парень обратно. А когда пришел домой, узнал от односельчан, что умерла его Дойна. Твердым как камень, стало сердце его, добыл он себе добрую саблю, набрал дружину таких же, как сам, и ушел в лес. Немало богатеев, обиравших народ, нашло смерть от руки гайдука. И имя его наполняло страхом черные сердца, а народ складывал песни о нем... Вот такое дело случилось в старину, – закончил дед Костаке.

Молчал старик, молчал Драгош, не решаясь нарушить тишину. Потом мош Костаке поднялся с лавки и сказал:

– Пойдем.

Из больших камней сложена была хатенка деда Костаке, – видно, сильный человек строил. Остановился мош и, указав на стену, сказал:

– Ломай!

Поднатужился Драгош, вывернул один камень, потом второй. И вдруг в проломе что-то сверкнуло. Мош Костаке протянул руку и бережно вытащил длинную блестящую саблю.

И тогда Драгоша озарила догадка:

– Дедушка, так ты и есть тот самый гайдук Костаке, про которого до сих пор поют песни? Усмехнулся мош Костаке.

Наклонился Драгош и поцеловал руку старого гайдука.

– Ты помнишь, отчего умерли твои мать и отец? – сурово спросил мош Костаке.

– Помню!

– Ты знаешь, кто разорил и обрек на голодную смерть сотни людей – таких же, как твои отец и мать?

– Знаю!

– Ты помнишь, кто вырастил тебя, чей ты сын?

– Помню! – отвечал Драгош.

– Моя рука не может больше держать эту саблю. Мне сто десять лет. Я скоро умру. Но я умру с чистой совестью – я сделал все, чтобы зла в мире стало хоть чуточку меньше. И я умру спокойно, если буду знать, что мое дело не умрет со мной. Понимаешь?

– Понимаю!

– Тогда возьми эту саблю, гайдук Драгош. Но помни, не простая это сабля – и волоска на голове доброго человека не перерубит, а негодяй не спасется и за каменной стеной.

Так Драгош стал гайдуком. Горели боярские усадьбы, отбирал гайдук добро у богачей и делил меж крестьянами; надеждой народа стал он. Гонялись за ним стражники, но разве поймаешь того, кого прячет народ?

И вот увидел однажды Драгош красавицу Иляну, и полюбили они друг друга.

И этой осенью, после уборки винограда, должны были Драгош и Иляна сыграть свадьбу. Считала дни Иляна, поджидая Драгоша. Но пришла нежданно страшная беда. Откуда ни возьмись, налетели на село всадники с кривыми саблями. Всех встречных порубили, подожгли хаты, связали девушек и увели в плен. А на привале привели Иляну к предводителю. Он сидел на попоне, скрестив ноги. На чалме его сверкал большой драгоценный камень. Внимательно оглядел он пленницу, потом что-то сказал слуге. Иляне развязали руки, посадили на коня и умчали.

– Так я оказалась здесь, – закончила свой рассказ Иляна. – Ах, если б Драгош знал, где я, он обязательно спас бы меня! Но он не знает и никогда не узнает. А впереди у меня смерть, потому что я умру, а не поддамся проклятому хану...

– Послушай, Иляна, а ведь я могу тебе помочь, – подумав, сказал я.

– Как? – удивилась она.

– Пиши письмо!

Иляна оторвала длинную полоску от рубашки, расцарапала палец и щепочкой написала Драгошу, где она и как ее найти.

– А теперь отрежь кусочек от меня.

– Ой, а тебе не будет больно? – забеспокоилась девушка.

– Ничего, потерплю. Когда забивают гвозди, больнее. Иляна отрезала квадратный клочок и сделала, как я сказал, – хлебом прилепила его на письмо.

– Лети! – приказал я клочку, и узкая белая полоска выпорхнула в окно. Иляна следила за ней, пока та не исчезла. И только когда письмо совсем пропало из виду, она отвернулась от окна, подошла и, погладив меня ладошкой, тихо сказала:

– Спасибо...

Два дня у нас в запасе – на третий за Иляной должны были прийти.

Медленно тянулись часы. Прошел день, и наступила ночь. Все меньше надежды оставалось у нас. И вот на рассвете, когда луна в окошке побледнела, где-то далеко послышался конский топот. Все ближе и ближе. Вот он уже у самого замка. Послышались крики, вопли. И вдруг стена в комнате раскололась, и в проломе сверкнула сабля.

– Драгош! – закричала Иляна и бросилась навстречу. Драгош подхватил ее на руки и шагнул в пролом.

– Постой, – вскрикнула девушка, – возьмем с собой его, – и показала на меня.

– Зачем? – удивился гайдук.

– Он мой спаситель! Нельзя его бросить!

Драгош не понял, но быстро выдернул гвозди и, завернув в меня Иляну, бросился к своему коню. Во дворе там и сям валялись враги. У самого выхода скорчился грузный человек. Чалма с большим драгоценным камнем валялась рядом. Развалины замка дымились. Еще одному гадючьему гнезду пришел конец... – Ковер умолк.

– Устал? – спросил Старый Гном.

– Да, – тихо ответил ковер.

– Ну, что ж, ребятки, – повернулся к Зучку и Мурашке Старый Гном, – давайте-ка отнесем ковер в дом.

Сложив ковер-самолет в углу, Гном сказал гостям:

– И вам тоже пора укладываться.

– Дедушка, да мы спать не хотим! – взмолился Мурашка.

Гном улыбнулся, взял со стола большой будильник без стекла:

– Пора, ребятки, пора...

Стрелки завертелись быстро-быстро, перед глазами у Зучка и Мурашки все поплыло, кружась и сплетаясь в цветную вязь сна...

Ручей журчал, перекатываясь по камешкам, что-то бормотал невнятно – ни слова не разберешь. Зучок вслушивался и никак не мог понять: откуда здесь вдруг взялся ручей? Наконец ничего больше не оставалось, как открыть глаза.

Что Зучок и сделал – и никакой это оказался не ручей, просто дедушка Ротрим и ковер-самолет разговаривали негромко, чтоб не разбудить Зучка и Мурашку. «Как же, разбудишь его, – подумал Зучок, покосившись на посапывающего рядом Мурашку. – Давно уже вставать пора. Вон солнце как высоко уже». Зучок приподнялся на подушке и хотел поздороваться, но тут же решил подождать немножко – дедушка Ротрим и ковер заняты разговором, зачем мешать?

Старый Гном достал с полки небольшой блестящий аппаратик – точь-в-точь как тот, что показывал Руд, когда проходил сквозь стену. Зучок смотрел во все глаза – что это дедушка Ротрим делать собрался? А Старый Гном поколдовал над аппаратиком, нажал какую-то кнопочку, и из него ударил тоненький золотой лучик. Гном поднес аппарат к ковру, и золотой лучик забегал по его поверхности, зарываясь в ворс.

– Ой, щекотно! – засмеялся ковер.

– Ничего, потерпи. Это недолго.

Через минуту Гном снова нажал кнопку, и лучик погас.

– Дедушка, а что это вы делаете? – проснувшийся Мурашка даже привстал на диване, чтоб лучше видеть. Зучок толкнул его:

– Мог бы «доброе утро» сказать!

– А-а, проснулись? – обернулся Старый Гном, – Ну что ж, вовремя. Вставайте.

Мурашка и Зучок спрыгнули с дивана.

– Идите-ка сюда, – попросил Старый Гном, – давайте расстелим Килима на полу.

Через минуту ковер был разостлан, едва уместившись между шкафом и столом.

Гном подошел к самой его бахроме и вдруг тоненько крикнул:

– А ну, лети, ковер-самолет!

И ковер вздрогнул, колыхнулся и плавно всплыл над полом, повиснув посреди комнаты.

Ребята смотрели как зачарованные. И тут раздался тихий голос Килима:

– Ах, Ротрим, Ротрим, как жаль, что у меня нет рук, чтоб обнять тебя! Ты вернул мне жизнь, а сейчас вернул и молодость!

Старый Гном засмущался и покраснел. Он был очень застенчивый, этот гном, впрочем, как и все гномы. И больше всего он не любил, когда его благодарили, потому что от этого ему становилось очень жарко.

– Ребята, садитесь! – сказал ковер-самолет, опустившись пониже.

Мурашка и Зучок живо взобрались на мягкую, упругую спину ковра, и он медленно всплыл к потолку. Зучок потрогал потолок, заглянул за край ковра вниз – дедушка Ротрим стоял на полу, задрав белую бороду, и одобрительно покачивал колпачком. Мурашка вертел головой, время от времени восторженно вскрикивая:

– Ух, ты! Ой, здорово! Наконец Гном позвал снизу:

– Эй, ребятки, еще налетаетесь! Спускайся, Килим.

Ковер послушно поплыл вниз и через несколько мгновений лежал, распластавшись на полу, как и положено любому ковру.

– Дедушка, так хочется еще полетать! – мечтательно сказал Мурашка, а Зучок добавил: – Еще как хочется!

Гном улыбнулся:

– Завтракать пора. А после завтрака поговорим. Есть у меня одна мысль...

Зучок и Мурашка проглотили завтрак в один присест – так им хотелось поскорее узнать, что это за мысль, о которой собирается поговорить дедушка Ротрим.

А Старый Гном не торопился. Позавтракав, он принялся убирать со стола. Мурашка и Зучок, конечно, стали помогать, как умели. Но вот все вилки-тарелки вымыты, и вытерты до блеска, и в посудный шкафчик положены. Старый Гном придвинул табуретку поближе к ковру, сел и задумался. Килим, Мурашка и Зучок терпеливо ждали.

– Так вот, ребятки, надо вам домой собираться... – заговорил Старый Гном. Мурашка ошеломленно вскрикнул:

– Как, уже?

Зучок промолчал, хотя ему тоже хотелось погостить подольше у дедушки Ротрима, где так интересно, где так много удивительного и необыкновенного. Но Зучок промолчал, а Старый Гном продолжал:

– Вы ведь хотели еще полетать, верно? А вот Килиму просто нужно полетать – чтоб проверить свои силы. Он ведь столько лет не летал.

– Верно, – подтвердил ковер, и Мурашка с Зучком не могли не согласиться с дедушкой Ротримом.

А Старый Гном продолжал:

– Можно, конечно, это сделать и завтра, и послезавтра.

– Но ведь тебе самому, Килим, не терпится испытать себя?

– Конечно, Ротрим, конечно, не терпится, – всколыхнулся ковер, чуть приподнявшись над полом.

– Вот потому-то я и хочу, чтобы вы, ребятки, отправились на ковре-самолете домой, – пояснил Старый Гном. – Это будет испытательный полет, а вы – летчики-испытатели! Я бы сам с вами слетал, но у меня ведь дел много, вы же знаете...

– Знаем, дедушка! – подтвердил Зучок. – И, конечно же, мы полетим!

А Мурашка, которому уже не терпелось поскорее стать летчиком-испытателем, предложил:

– Да что откладывать? Вот сейчас сразу и полетим!

– Ну вот и ладно, – одобрительно покивал колпачком Старый Гном. – Что ж – в путь!

Ковер медленно всплыл над верхушками деревьев. Мурашка и Зучок в последний раз прокричали:

– До свиданья, дедушка!

И вот скрылась и полянка, и домик, и махавший колпачком улетавшим друзьям дедушка Ротрим. Ковер поднялся повыше. Мурашка и Зучок смотрели вниз – там проплывали знакомые места. Мурашке довольно скоро надоело глазеть по сторонам, и он спросил:

– Килим, а что было дальше? Ну, после того, как Драгош вас спас?

– Что было потом, хотите вы знать? – отозвался ковер. – Ну, слушайте... Привез нас Драгош в самое сердце родного леса, выстроил из камня и дерева небольшой домик. Уходил с дружиной Драгош на подвиги. И оставались мы в домике одни. Но вскоре случилась у нас большая радость – привез Драгош из своего села старого моша Костаке, которому к тому времени исполнилось сто пятнадцать лет. Так и зажили мы вместе. Старый гайдук грелся на солнышке, мастерил из дерева разную мелочь для Иляны – веретенца, прялку, резал ложки из ясеневых чурбачков. Иляна тоже не сидела без дела. Шила рубашки Драгошу и дружине, вышивала пояса, еду готовила.

Подобрала как-то в лесу Иляна маленького ежа: заблудился он и не нашел дороги к своему дому. Иляна отпоила ежика молоком, теплым хлебом накормила. И остался он жить с нами. Дали ему имя Ежишка. Больше всего любил Ежишка танцевать. Возьмет дед Костаке сковородку, начнет постукивать по ней ложкой. Звенит сковородка, а Ежишка встанет на задние лапки, вытянет кверху остренькую мордочку и ну приплясывать! Но хлеба Ежишка даром не ел. Все в доме работали, и он без дела не сидел. Большой мастер был грибы собирать. Только завидит шляпку – разбежится, свернется в клубок и с размаху накалывает гриб на иголки. Наколол три-четыре грибка – и домой. А потом снова в лес. В доме всегда были жареные грибы, а на зиму Иляна обязательно мариновала и солила две-три кадушки.

И у моша Костаке забот прибавилось – надо было Ежишку человеческому языку научить. Так вот и жили мы.

Но такое тогда было время – рядом со счастьем всегда беда ходила. Однажды поздним осенним вечером кто-то слабо постучал в окошко. Выбежала Иляна из хаты, думала – Драгош. Под окошком лежал на земле человек в залитой кровью рубашке. Бросилась к нему Иляна и в слабом лунном свете узнала Георге, дружинника Драгоша.

Приоткрыл с трудом глаза Георге и прошептал едва слышно:

– Там, у Старого Дуба, в засаду попали мы. Я один спасся. Гнаться за мной не стали, видно, думали – раненый, далеко не уйду. Сковали ребятам руки-ноги и приковали железной цепью к дубу, чтоб не ушли. А завтра на казнь поведут их.

Сказал гайдук и закрыл глаза. Умер от раны. Внесли его в хату, положили на широкую лавку.

Заломила руки Иляна, бросилась к деду Костаке.

Долго думал старый гайдук, гневно сдвинув кустистые брови. И сказал:

– Есть выход...

– Ежишка! – позвал мош Костаке.

Из-под кровати выкатился колючий шарик и, развернувшись, подбежал к деду. Взял старый Костаке ежика на руки и спросил:

– Скажи, внучек, а учила тебя мама находить разрыв-траву?

Ежонок кивнул мордочкой.

– Ты слышал, о чем говорили мы сейчас? Только ты сможешь помочь. Сумеешь ли ты сейчас найти разрыв-траву?

Ежонок снова закивал.

– Ну, тогда за дело, – сказал мош Костаке и опустил его на пол.

Скрипнула дверь, выпустив ежа, и снова стало тихо.

– Что за трава понадобилась тебе, дедушка? – тихо спросила Иляна. – Возьму я сейчас топор и пойду на помощь Драгошу. Если умру, то с ним вместе. Все равно мне не жить без него.

– Подожди, девушка. О смерти никогда не поздно подумать. А сейчас о другом надо. Покуда вернется Ежишка, расскажу тебе о разрыв-траве. Как-то в молодости корчевал я старый виноградник. Между старыми кустами попался маленький побег. Ну, думаю, все равно заново сажать виноградник, выкорчую и этот. Размахнулся я тяжелым ломом, и вдруг, едва коснувшись земли, разлетелся железный лом на мелкие кусочки. А молодой побег винограда даже не покачнулся. Удивился я очень, но тут же вспомнил, что рассказывали старики о разрыв-траве. Любой железный запор открывает эта трава, в пыль разносит оковы и цепи. Даже смертельные оковы снимает... Бросился я искать эту травку, да разве найдешь? Ничем не отличается она от другой травы. Так и не нашел.

Один лишь есть способ отыскать разрыв-траву. Из всех зверей только ежи умеют отличать ее от другой травы. Весной надо найти ежиное гнездо и дождаться, пока ежиха-мать отлучится по своим делам. Тут и торопись. Обложи железом гнездо, крепко окрути проволокой загородку, чтоб не могла ежиха пробраться к своим малышам. А вокруг расстели белое полотно и затаись. Прибежит ежиха, потычется мордочкой в железную стенку, обежит кругом – никак не пройти. И опять убежит в лес. Тут и гляди в оба. Вскоре возвратится ежиха, неся во рту травинку. Осторожно поднесет ее к железной загородке – трах! – и как ничего не бывало, от загородки и следа нет. Подбегай быстро и хватай травинку – на белом полотне она хорошо видна. И нет тебе преград с этой травкой. Вот так, – заключил мош Костаке, – много слышал я об этой травке, а вот видеть не пришлось.

У порога что-то заскреблось. Иляна распахнула дверь и радостно вскрикнула:

– Ежишка!

Еж перевалился через порог. Во рту у него был зажат длинный стебелек.

– Ну, а теперь к Драгошу, девушка. И поторопись! – сказал мош Костаке.

Иляна подхватила ежика на руки и птицей вылетела в дверь.

Медленно тянулась ночь. Мош Костаке не сомкнул глаз, и мне не спалось. Ухала за окном какая-то ночная птица, поскрипывал под лавкой сверчок, вздыхал старый мош.

И вот на рассвете послышались в лесу голоса. Поднялся с лавки мош Костаке, напряженно прислушиваясь. Все ближе голоса, и вот я уже узнаю – Иляна, Драгош, гайдуки.

– Здравствуйте, сынки! – шагнул навстречу вошедшим мош Костаке и по очереди обнялся с каждым.

Немногословны были гайдуки – за них говорили их сабли, и немногословна была их радость. Посидели, обнявшись, и, усталые от дороги и боя, легли спать. А Ежишка рассказал мне, как все было. В эту ночь, когда он совершил свой первый человеческий подвиг, у него прорезался человечий голос. Тоненький, правда, как у ребенка. Но ведь и сам он был еще совсем сопливым ежонком.

Бежала Иляна, едва переводя дыхание и прижимая к груди Ежишку. А он, боясь поранить ее иголками, старался держаться прямо, не сжиматься. Мелькали между ветками звезды, плыла сквозь тучи луна, а Иляна пробиралась сквозь заросли вперед и вперед. Деревья отклоняли ветки, чтобы не ударить девушку, терн прятал свои колючки, чтобы не уколоть, тропинка обегала камни и рытвины, чтоб не споткнулась Иляна. Не зря лес звался гайдуцким. Когда луна перевалила на другую половину неба, добралась Иляна до Старого Дуба. На поляне, раскинув руки и отбросив сабли, храпели стражники: крепко прикованы пленники – не убегут.

Прилегла за кустом Иляна, мучительно думая: как быть? Успеет ли она освободить гайдуков прежде, чем проснутся стражники? А вдруг кто-то из них не спит? Тогда не подберешься незаметно, всех порубят. Но тут Ежишка тихонько ткнулся холодным носом в ладошку Иляны и что-то тонко пискнул. Он хотел сказать: «Я пойду», но еще не умел говорить. Но Иляна поняла и тихонько погладила его по колючкам.

Ежишка пробежал по траве прямо к Старому Дубу, поднес травинку, как учила его мама-ежиха, к толстым железным цепям и – трах! – разлетелись в пыль оковы. Гайдуки не поняли, откуда пришла свобода. Но такие уж люди гайдуки: раз руки свободны – берись за сабли. Повскакали стражники, но поздно было. Засвистели, запели сабли, и стали падать враги. Один из стражников хотел нащупать камень, чтоб оборониться, и изо всей силы сжал подвернувшегося Ежишку.

Рассказывая о том, как заверещал с перепугу стражник, Ежишка очень веселился:

– Он думал – я камень! Хи-хи-хи!

Мош Костаке, дождавшись, когда уснули гайдуки, попрощавшись с убитым своим товарищем Георге, взял стебелек разрыв-травы, приложил к сердцу бездыханного гайдука – и сердце забилось, приложил к глазам – и дрогнули веки. Слетели смертные оковы, и встал с лавки Георге, живой и здоровый...

Наутро, когда уселись все за стол, мош Костаке позвал:

– Ежишка! Иди сюда.