Текст книги "СТАЛИНИАДА"

Автор книги: Юрий Борев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

Ему было 55 лет. В гробу он лежал молодой, красивый, очищенный страданием и смертью, со спокойной и светлой совестью.

Мои позорные стихи

Году в 1946, будучи законопослушным юношей (хотя пора было и повзрослеть, и прозреть, и поумнеть), я написал и прочитал отцу стихи, которые кончались такой строфой:

 
Комиссаров назначай-ка.
По стране пожар бушует…
И шла черезвычайка
В расход пускать буржуев.
 

Осторожно, чтобы не поколебать моих идейных устоев, отец подчеркнул сомнительность этих стихов и выказал их неприятие.

Он заметил, что чрезвычайная комиссия расстреливала не только буржуев и что вообще "пускать в расход" людей не такое достойное занятие, как мне это видится. "Ты представь себе, – сказал он, – человек поставлен к стенке, рядом другие обреченные, и в них в упор стреляют, через минуту они мертвы". Больше никому я этих стихов не показывал.

Я подаю себя с этой невыгодной стороны, чтобы покаяться и подчеркнуть, что я – собиратель исторических анекдотов и автор этой книги – был воспитан как убежденный сталинист. Тем объективнее та картина, с которой встречается читатель в этом повествовании.

«Неистовый Виссарионыч»

Известный литературовед, пушкинист Дмитрий Дмитриевич благой был в те поры, как и большинство работников умственной сферы, преданнейшим конформистом сталинизма.

Несмотря на это, в 1948 году его сильно проработали в прессе за статью "Неистовый Виссарион". Дело было в том, что "неистовым Виссарионычем" иронично называл Сталина Троцкий, что самолюбивому Сталину было не по нраву. Теперь же эта устоявшаяся социально-образная характеристика Белинского напомнила вождю давние насмешки его врага. Резкая критика Благого была обоснована Сталиным так: нельзя называть Белинского "неистовым Виссарионом" – так его называли враги.

Не поздоровится от эдаких похвал…

После войны в Турции над одним прогрессивным деятелем шел судебный процесс, на котором обвиняемым было заявлено, что большое воздействие на него оказала советская поэзия и особенно Илья Сельвинский.

Сталин высказался: "Сельвинский почти гениальный поэт, но очень далек от народа".

Критика пародии

В 48 году, вскоре после выхода романа Веры Пановой «Кружилиха» поэт Александр Раскин написал на этот роман пародию с выразительным названием «Спешилиха». На беду Раскина, произведение Пановой понравилось Сталину, а «Спешилиха» появилась в «Крокодиле» почти одновременно с сообщением центральной печати о присуждении автору «Кружилихи» Сталинской премии. Сталин разозлился и назвал пародию пошлым зубоскальством.

Услужливый критик Анатолий Тарасенков покарал пародию и пародиста в новомировской статье, заголовок которой ему не пришлось выдумывать – статья называлась "Пошлое зубоскальство".

Не преминули осудить Раскина и другие печатные органы. Сейчас же в издательстве "Советский писатель" рассыпали набор сборника пародий и эпиграмм Раскина "Очерки и почерки" и в течение пяти лет, до самой смерти Сталина поэта нигде не печатали. Для острастки его жену Фриду Вигдорову уволили из "Комсомольской правды", и семья с двумя детьми осталась без средств к существованию.

Общие литературные знакомые просили Панову заступиться за Раскина, но оскорбленная писательница не была ни великодушна, ни даже снисходительна. Не протянул руку помощи и старый друг, в то время пользовавшийся благосклонностью Сталина Константин Симонов. Раскин прервал с ним всяческие отношения, да и тот не стремился общаться с неугодным литератором. Лишь один раз, после 53-го года, он, остановив Раскина на лестничной площадке, пригласил его на юбилей старой домработницы, которую знали и любили многие писатели, и услышал в ответ: "Что же, к ней приду".

Названный Сталиным "пошлым зубоскалом" Раскин никогда не скалил зубы и был мягким и интеллигентным человеком, отвергавшим пошлость.

Наказывать за пародии и эпиграммы – дурная традиция всякой недемократической администрации. Не Сталин ее начал в России (еще Пушкина ссылали за литературное остроумие) и не со Сталиным она кончилась. (В 60-х годах Зиновия Паперного исключили из партии за пародию на роман Всеволода Кочетова. Ныне же – в конце XX века – на глазах всего человечества глава государства со средневековым фанатизмом приговаривает к смерти гражданина другой страны за пародирование древнего текста – оружие критики заменяется критикой оружием.)

Критическая деятельность Сталина

Павленко рассказывал, что в конце 40-х – начале 50-х годов Сталин резко выступил против переиздания книги Вересаева о Пушкине:

– Так нельзя писать о великом человеке. Он делал великие дела, а о нем будут писать, что у него под мышками плохо пахло.

Говоря о Пушкине, Сталин заботился о себе: он хотел, чтобы писали о его величии и не касались его ничтожества.

Народу не нравится

В то время как Сталин смотрел фильм, обслуга приносила чай, воду, напитки. Чтобы не мешать, они появлялись в темноте, после того, как гас свет, и перед концом фильма исчезали. И если фильм Сталину не нравился, то уход официантов он комментировал:

– Вот видите, народу не нравится – уходят!

Литературная рекомендация

Сталин посетил Черноморский флот. На большом военном корабле вышли в море. Погода была хорошая. Сталин с книгой расположился в кресле на верхней палубе. В это время понадобилось поправить канат, для чего требовалось пройти по палубе. Никто не решался потревожить вождя. Наконец особо надежному старшине велели бесшумно, строевым шагом, незаметно, но с воинской выправкой и боевым видом пройти по палубе. С замирающим сердцем отличник боевой и политической подготовки пошел. Сталин заметил его, подозвал.

– Товарищ генералиссимус Советского Союза, старшина первой статьи по вашему приказанию явился! – отрапортовал моряк.

– Любите ли вы море, товарищ старшина?

– Так точно, море люблю, товарищ генералиссимус Советского Союза.

– А сушу вы любите?

– Так точно, товарищ генералиссимус Советского Союза.

– Это правильно. Это хорошо, потому что море и суша связаны воедино. Это две стороны единого целого. А читали ли вы эту книгу, товарищ старшина? – и Сталин показал книгу, которую держал в руках. Это была "Дама с собачкой" Чехова.

– Никак нет, товарищ генералиссимус Советского Союза, не читал.

– Жаль. Чехов очень хороший писатель.

С тем Сталин и отпустил перепуганного старшину.

Высшее начальство издало приказ – на всех кораблях, во всех подразделениях Черноморского флота проработать лучшее произведение писателя Чехова.

Нос по ветру

Однажды главный редактор "Литературной газеты" критик Владимир Владимирович Ермилов выступил на редколлегии с новой идеей.

– Пора покончить с нигилизмом по отношению к великому русскому писателю Достоевскому…

Через несколько дней он опубликовал на эту тему большую статью, которая вызвала недовольство Сталина. Сталин сказал об этом Жданову, Жданов – Фадееву, Фадеев – Ермилову.

На другом заседании редколлегии "Литературной газеты" Ермилов предложил покончить с ошибочным апологетическим отношением к реакционеру и мракобесу – Достоевскому.

– Я напишу статью, где все это объясню!

– Вы?

– Да, жизнь сложна!

Ермилов торопился: узнав мнение Сталина, все газеты и журналы готовили разнос Достоевского, а заодно и "Литературной газеты" вместе с Ермиловым.

Однако критик всех опередил. При этом упоминалось, что сам автор статьи ранее допускал неточности в оценках.

Не принял на свой счет

Виктор Борисович Шкловский рассказывал. Прочитал Сталин Щедрина – все ужасно похоже, особенно не издававшееся в советское время. Щедрин был фурьеристом, интересовался сферой социальных исканий и говорил: устрою вам каторгу, да не какую-нибудь, а коммунистическую. Прочел это Сталин и велел найти потомков Щедрина и все, что попросят, дать. Сделал он так, чтобы никто никогда не подумал, что он эти щедринские предсказания принял на свой счет. Он всегда рассуждал от противного. Поэтому, наверное, и сказал позже: "Нам нужны советские Гоголи и Щедрины".

Понадобились Гоголи и Щедрины

В 1952 году Весенин написал фельетон о том, как один жулик обвел вокруг пальца семерых руководителей-коммунистов.

Фельетон сопровождался фотографиями жулика и руководителей-растяп. Главлит задержал публикацию этого фельетона, квалифицировав его как клевету на советский строй. Фельетон с этим обвинением был послан в ЦК. Там от Суслова он попал к Сталину, Сталин сказал: "Я же говорил, что нам нужны Гоголи и Щедрины. Автор, правда, не Гоголь, но фельетон правильный и его нужно напечатать".

Утром фельетон вышел в «Правде» и в «Крокодиле». В «Правде» была ссылка на «Крокодил» и были воспроизведены фотографии.

Михалков, высмеивая тех, кто после указания вождя стал создавать розовую сатиру, написал эпиграмму:

 
Нам нужны
Подобрее Щедрины
И такие Гоголи,
Чтобы нас нетрогали.
 

Эта эпиграмма, независимо от желания автора, звучит и как критика сталинской установки на такую «гоголевскую» сатиру, которая выше управдома и чиновников среднего звена никого бы не трогала.

Прослушивание

Как-то Храпченко выступал перед большой аудиторией в одном из театров. Докладчик оговорился и неверно произнес какое-то слово.

Через несколько дней на деловом приеме в Кремле Сталин шутливо объяснил ему, как следует произносить данное слово.

Храпченко дали понять, что его речи прослушиваются Сталиным.

Теория бесконфликтности

Приехав в Грузию, Сталин пригласил к себе Хораву и Леонидзе. Пили вино, беседовали. Зашла речь о конфликтах в нашей жизни. Гости утверждали, что у нас все так хорошо, что конфликты не случаются. Сталин не согласился.

– Теория бесконфликтности? А вот у меня был такой случай. До революции партия поручила нам провести экспроприацию крупной суммы денег в банке Тбилиси. Об этой операции знали только четыре члена бюро. За сутки перед операцией один из четырех организаторов исчез. Мы стали его искать. Не можем найти.

Попробовали узнать через своих людей в охранке. Там его нет и об операции не знают. Волнение растет. И вот иду я утром по Тбилиси и встречаю этого человека. Я бросился к нему:

– Ты куда пропал?! Ты что, предал?!

– Да, предал.

– Ты предал наше дело! Я тебя убью!

– Наше дело я не предал. Я предал тебя, потому что я тебя ненавижу.

Конфликт?

Теория партийности литературы

В 1951 году молодой философ Александр Петрович Велик написал статью, в которой доказывал, что партийность определяется принадлежностью к партии. Только член партии может быть партийным писателем. Сталин назвал выступление Велика новорапповщиной. В «Правде» была опубликована статья "Новорапповец Велик". Велика уволили с работы, он бедствовал, но гордился: «Сам» обругал меня – назвал новорапповцем". После разоблачения культа личности Велик не был воспринят окружающими как жертва культа, так как на литературу смотрел еще мрачнее и суровее, чем созидатели культурной политики сталинизма.

ДРУГ СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Провидение

В преддверии XX съезда (этот период называли эпохой "раннего Реабилитанса") у Олеши спрашивали:

– Юрий Карлович, почему вас не посадили?

Он отвечал:

– Потому, что в списке против моей фамилии Сталин синим карандашом поставил галочку.

– Откуда вы знаете, что галочка была синяя?

– Я так вижу.

Действительно, определяя судьбы людей, Сталин против их фамилий ставил галочки синим карандашом.

Заступник

Однажды на приеме у Сталина Корнейчук сел за рояль и запел украинскую песню.

Храпченко наклонился к Сталину и пошутил: плохо поет. Сталин не принял шутку.

– Мы с вами тоже плохо поем. Однако Корнейчук хорошо пишет, а мы и пишем плохо.

Занятой человек

У Сталина в гостях были литераторы. Все пили, произносили тосты. Не пил только писатель Л. Сталин заметил это и спросил:

– Товарищ Л., почему вы не пьете?

Кокетничая, Л. ответил:

– У меня завтра в шесть утра начинается рабочий день, и я должен быть в полной форме.

– Ну что же, – сказал Сталин, – давайте, товарищи, отпустим писателя Л., он не то, что мы, – занятой человек, ему завтра нужно работать.

Сувенир

Сталин принимал писателей. Разговаривая, он достал папиросы "Герцеговина флор" и набил выпотрошенным из них табаком трубку. Пустая коробка осталась на столе. Валентин Катаев взял эту коробку и сказал, что хочет сохранить ее как драгоценный сувенир. Сталин что-то шепнул Поскребышеву, и тот забрал у писателя папиросную коробку.

Избыток чувств

Банкет в Кремле по поводу Первомая. Приглашена писательская элита. Один из маститых подошел к Кагановичу, поздравил его и от избытка чувств поцеловал. Затем он подошел к Микояну и Жданову и расцеловался с ними. Наконец он дошел до Сталина и потянулся поцеловать. Сталин отстранил его:

– Нельзя же в один вечер перецеловать все Политбюро. Оставьте кого-нибудь для следующего раза.

На другие банкеты этого писателя уже не приглашали.

Самокритика

На одном из совещаний Сталин сказал Сергею Владимировичу Михалкову: "Вы написали плохую пьесу". Михалков взял слово и сам раскритиковал свое произведение. Выступление он закончил поговоркой: "Век живи – век учись, дураком помрешь".

Сталин встал, походил и сказал: "Первую половину этой поговорки придумали мудрые люди, а вторую – пошляки". Повернулся и вышел.

Михалков испугался, однако никакой беды не случилось.

Вывод

Критик Владимир Васильевич Фролов написал в «Правду» статью о сатирических пьесах. В ней было несколько слов о пьесе Михалкова «Раки». Заведующий отделом литературы «Правды» Борис Сергеевич Рюриков велел автору согласовать статью наверху. Фролов пошел в ЦК и показал статью Владимиру Семеновичу Кружкову.

Познакомившись с текстом, Кружков сказал, что Фролов должен прочесть важный закрытый документ – работу товарища Сталина о врачах-убийцах и использовать ее идеи в своей статье. Фролов прочел этот документ, но не мог понять, как его связать со статьей о комедии.

Рюриков сообразил: "Сделаем такой вывод: поскольку товарищ Сталин разоблачает врага, в вашу статью надо внести разоблачительное начало и усилить критику всех пьес, в том числе «Раков» Михалкова".

Опала

Поэт Лахути участвовал в революционном движении на Востоке, потом писал стихи, восхваляющие Сталина. Вождь привечал стихотворца и подарил ему свой портрет с надписью: "Лахути – революционному поэту Востока. И.Сталин".

Во второй половине 40-х годов Лахути написал Сталину, что присоединение Южного Азербайджана к Советскому Азербайджану нереально и не будет поддержано ни народом Ирана, ни народом Южного Азербайджана. Сталин разгневался на Лахути.

Присоединения Южного Азербайджана, как и предсказывал Лахути, не вышло: против этого было 90 % даже членов компартии, проживающих на этой территории. В компартии произошел раскол.

Однако правота Лахути не вернула ему симпатии Сталина.

Руководитель сталинской школы

Дмитрий Алексеевич Поликарпов, партийный руководитель, на попечении которого был Союз писателей, предложил:

– Товарищ Сталин, писатель Н. совершенно неуправляем, может быть, его арестовать?

Сталин возразил:

– Зачем сразу арестовать? Сначала попробуем наградить. Дадим орден "Знак Почета" – наверное, станет управляемей.

Поликарпов с горячим одобрением воспринял это мудрое указание. Однако писатели все же сильно досаждали ему, и он стал жаловаться вождю:

– Трудно работать с творческой интеллигенцией: один – пьет, другой – гуляет, третий – плохо пишет, четвертый – вообще не пишет…

Сталин ответил:

– Товарищ Поликарпов, других писателей у меня для вас нет.

Придется работать с этими.

Лично одобрено

В 1947 году молодого поэта Александра Межирова вызвал один из секретарей Союза писателей Николай Грибачев и сообщил, что стихотворение "Коммунисты, вперед", опубликованное в журнале «Знамя», было прочитано и одобрено товарищем Сталиным, отдыхавшим в Ливадии.

Межиров поблагодарил за добрую весть, выразил радость и после паузы, вызванной исчерпанностью разговора, спросил, может ли он уйти.

– Нет, – ответил Грибачев, – вы еще можете нам понадобиться, подождите.

Как рассказывал мне Межиров, он сидел в приемной весь рабочий день, но так никому и не понадобился.

Именитый корректор

В 1950 году в «Правде» было опубликовано стихотворение Александра Межирова, которое заканчивалось словами:

Комментарий не надо. Это ясно и так.

Главному редактору «Правды» Поспелову позвонил Сталин:

– Мне что, пойти к вам в газету корректором? Что это за выражение "комментарий не надо"?

Поспелов замер от страха, а Сталин бросил трубку. Стихотворение было выброшено из уже набранного сборника.

Как Тарковский переводил стихи Сталина

В 1949 году к поэту и переводчику Арсению Тарковскому пришли два военных человека и попросили его собраться и поехать с ними. Времена были такие, что Тарковский, естественно, предположил худшее и поинтересовался, что взять с собой. Гости ответили: ничего не нужно, он скоро вернется… Это заверение ничего не значило или, вернее, могло означать что угодно, тем более, что Тарковскому не объяснили, куда и зачем его увозят.

Поэта усадили в черную машину, и на большой скорости она помчалась. Через несколько минут Тарковский оказался в Кремле и его привели в большую комнату, в которую вскоре вошел аккуратный, строгий и заинтересованно-приветливый чиновник. В руках у него была красивая папка.

Чиновник изложил свои виды на Тарковского. Вы, мол, известны как хороший переводчик. Мы-де на этот счет наслышаны или, вернее, специально справлялись где нужно и получили самые благонадежные характеристики, в том числе и по части умения и способностей. Потому к вам и обращаемся. А дело необычное и деликатное, как вы сами поймете. Товарищу Сталину в этом году исполняется 70 лет. Мы и решили сделать ему подарок: перевести и издать на русском языке его юношеские стихи.

С этими словами чиновник раскрыл красивую папку, где на великолепной плотной бумаге были отпечатаны стихи на грузинском языке и подстрочники на русском (каждое стихотворение и каждый подстрочник – на отдельном листе бумаги).

– Посмотрите. Оцените. Нам важно знать ваше мнение. И возьмитесь переводить. Этот вопрос ещё не согласован на самом верху, но полагаем: нашу инициативу одобрят. Предупреждаем о неразглашении. Все, что нужно для работы, скажите – обеспечим.

Денежные условия будут хорошие. Не обидим. Скажите, что вам надо.

Может быть, путевки в санаторий для улучшения творческих процессов? Всё сделаем, только работайте.

Тарковский стал отказываться от оплаты и забот, подчеркивая, что для него и без того высокая честь. Вскоре он, весьма обрадованный, что все обернулось не полным худом, уехал к себе домой в той же огромной черной машине и в том же конвойном сопровождении.

Затем раз в неделю или в две ему позванивали и осведомлялись, как нравятся стихи, как он справляется с переводом, не терпит ли в чем нужды и что может способствовать его поэтическим усилиям.

Стихи переводчику – могло ли быть иначе?! – нравились. Он ни в чем не нуждался. Работа двигалась.

Вскоре его пригласили в ту же комнату в Кремле, и тот же аккуратный чиновник сказал, что он должен уведомить поэта, что они посоветовались с товарищем Сталиным и вождь выразился в том смысле, что публиковать его юношеские стихи на русском языке не следует, поскольку мероприятие это несвоевременное. У Тарковского была изъята красивая папка с грузинскими текстами, подстрочниками и с черновиками переводов. Поэт еще раз был строго предупрежден о неразглашении, и ему была вручена за беспокойство и напрасные труды большая пачка крупных купюр.

Тем история и окончилась. Возможно, у вождя была верная самооценка и даже тайный комплекс творческой неполноценности – ощущение своей поэтической заурядности. В сходной ситуации Гитлер, некогда занимавшийся живописью, тоже, кажется, не использовал безграничную впасть для публикации своей мазни, а Мао опубликовал свои вполне традиционные юношеские стихи на китайском, и в 50-х годах, быть может, по инициативе того же аккуратного чиновника они были переведены на русский язык и опубликованы в "Литературной газете".

Всем сестрам по серьгам

Литературовед Александр Сергеевич Мясников рассказывал.

В 1949 году в Гослитиздат позвонил Сталин и сказал:

– Товарищ Мясников. Не мы выбирали жён Алексею Толстому. Он сам выбирал, и надо гонорар за его литературное наследство разделить между первой и второй женами.

Разобщающее единство и объединяющее разобщение

Вскоре после войны между Шолоховым и Эренбургом на национальной почве возникли напряженные отношения. Сталин счел необходимым вмешаться и сказал:

– Ваши евреи проявили трусость во время войны, а ваши казаки – антисоветские настроения и еще в гражданскую войну боролись с Советской властью.

Двусмысленность этого «примирительного» жеста достигла своей цели: взаимная неприязнь между писателями не исчезла.

Сталинская стратегия, основанная на принципе "разделяй и властвуй", вносила в официальную политику интернационализма существенные «диалектические» коррективы, при которых единство народов сочеталось с их разобщением и "борьбой противоположностей". Антисемитизм был лишь звеном этой сталинской национальной политики, которая силой создавала общность и одновременно нагнетала напряженность между народами Прибалтики и неприбалтами, обостряла отношения армян и азербайджанцев, грузин и абхазцев, казахов и русских и т. д.

Подаренная жизнь

По указанию Сталина за стихотворение "Люби Украину" украинского поэта Владимира Сосюру проработали в печати как националиста. По законам всякой сталинской кампании "по борьбе", во всех республиках стали сразу же разыскивать своих «националистов». Секретарь белорусского ЦК даже поблагодарил одного своего поэта за то, что тот дал материал для проработки его, так как долго не удавалось найти белорусского деятеля культуры, которого даже с большой натяжкой можно было обвинить в национализме. Над самим Сосюрой нависла опасность ареста, и он запил. Тут он и написал письмо, какого никогда не написал бы трезвым: "Отец родной, не убивай своего сына!" Письмо было столь странным, что дошло до адресата, который наложил не менее странную бюрократическую резолюцию регистратора прихода и расхода "человеческого материала": "Тов. Сосюре сохранить жизнь".

Стойкость

Писатель Николай Вирта был на приеме у Сталина. Сталин усадил его, а сам стоял и курил. Вирта встал и сказал, что ему неудобно сидеть, когда Сталин стоит.

– Ничего, не беспокойтесь, товарищ Сталин выстоит.

Бюрократия и писатели

Владимир Сологуб писал: "Пушкин находился в среде, над которой не мог не чувствовать своего превосходства, а между тем в то же время чувствовал себя почти постоянно униженным и по достатку, и по значению в этой аристократической сфере, к которой он имел… какое-то непостижимое пристрастие. Наше общество так еще устроено, что величайший художник без чина становится в официальном мире ниже последнего писаря". В сталинскую эпоху отмеченная Соллогубом российская традиция отношения писателя с бюрократией не изменилась. Это проявилось в судьбе прямо не убитых писателей Булгакова, Платонова, Ахматовой, Зощенко, Мартынова, Заболоцкого, Пастернака. По-своему замечательно точно, хотя и цинично определил эту особенность нашей литературной жизни писатель Вадим Кожевников: "Писатель без должности – не писатель".