Текст книги "Один день Христофора (СИ)"
Автор книги: Юрий Трещев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Все давно сказано...
Люди давно живут и пишут... лучше читать и перечитывать древних писателей...
В меру своих сил я перевожу их, иногда подражаю, чтобы их превзойти... и это погружает меня в задумчивость...
Вика спрашивает меня, чем я так опечален?..
Радости я нахожу в книгах и в уединении...
Известности я сторонюсь... сознаюсь, иногда я думаю об известности, славе, представляю ее в разных обликах и обличьях...
Я боюсь смерти без похорон... смерть захватит меня врасплох в моем склепе, не оставит времени даже на посмертный плач по себе...
Философ кое-что знал о смерти, но кто стал бы расспрашивать его, да и вряд ли он согласился бы говорить на эту тему...
Вика все еще любит меня, но я давно положил запрет на эти радости и нежные чувства... я отрекся от них ради книг, в которых эти чувства описаны с тонкостью и дозволенными подробностями...
Я довольствуюсь правом смотреть на Вику, на примадонну и говорить с ними...
Историю о явлении девы можно найти в мемуарах...
Филонов, скульптор, запечатлел ее в камне... он наделен даром все оживлять, проникать в любой материал, оставляя в нем частичку себя, как бог...
Он велик и пленителен, у него был сын, Филип, который предал его, и целый лес статуй, все женщины...
Этот человек, свободный, холостой и к тому же не глупый искал среди них себе жену...
Первая его жена погибла в родах, которые принимала соседка, тетя Вера, она же обмывала покойников...
Жена Филонова родила недоношенного мальчика, потом девочку... ее пришлось вытаскивать щипцами, сама она не желала появляться на этот свет, не привлекал он ее...
Филонов пережил арест по доносу, опись имущества, тюрьму и казнь, которую он вообразил... он умер и очутился в желтом доме, к счастью с ума он не сошел...
Конечно, все это нужно было пережить человеку, вообразившему себя богом...
Философ находил это вполне естественным для вольнодумцев...
Есть ли в человеке что-то еще, кроме пленительных форм, совершенных и изначально непорочных?..
"Есть еще душа, смею напомнить, бесплотная и бессмертная..."
Это Философ вмешался в мои размышления и воспоминания, он тоже бесплотный и все еще здесь...
Я не знаю, что он здесь делает, и не решаюсь спросить...
Я человек слабый, восприимчив к впечатлениям и могу вообразить нечто ложное...
Иногда меня не покидает чувство, что я иду по пустоте, иду медленно с оглядкой... я слышу эхо шагов, останавливаюсь...
Воцаряется тишина... и я понимаю, что перестал быть... или еще нет?.."
* * *
Я листаю мемуары примадонны... она жила не только с достоинством, но и с уверенностью, с легкостью, почти не нарушая приличий, и если позволяла себе откровенность, то вполне сознательно и непринужденно...
Я не был ее историком...
Она доверяла мне, я доверял ей, даже подозрение в неверности не смело меня коснуться... и касалось, и не раз...
Когда я писал о том, к каким роковым последствиям привел ее преждевременный опыт в любви, я был влюблен в нее, сходил с ума и почти сошел...
Я написал ей письмо, но не успел отправить... ночью меня арестовали по доносу...
Следователь не мог ничего вытянуть из меня, кроме того, о чем я писал... я воображал, что живу, подражая образу жизни дяди Гомера, потом Философа, примадонны, я заимствовал даже ее грим...
С ранних лет она слишком хорошо была знакома с жизнью на сцене и безжалостно о ней судила... и справедливо, увы...
Впрочем, в ее истории все смутно и перемешано...
У нее были какие-то отношения с Семеном... я не знаю, почему они привели к такому исходу... чтобы распутать то, что не мной было запутано, надо вернуть к жизни всех участников этих событий... или подвергнуть их допросу и пыткам в аду, но, увы, это невозможно...
Голой истины нет и быть не может, да и я сам не смогу сказать обо всем зле, о котором догадывался... всего я не смог высказать даже на бумаге, слов не нашел... почему-то основное всегда ускользало, но оставалась иллюзия справедливости...
Я почти убедил следователя в том, что я безумен... он не дал ход доносу, в котором шла речь о заговоре и мятеже, и оказался в том же желтом доме у прудов, как и я, среди страдающих провалами памяти... я не мог вспомнить, кто я, следователь или обвиняемый... мы спали в одной палате и оба желали одного и того же: свободы и милосердия... не мы вызвали восстание и беспорядки в тюрьме... начальником мятежа был рядовой, вообразивший себя богом, остальные участники были случайно втянуты в драматические сцены и положения, и воплощали их как на сцене театра...
Всем правит судьба и случай...
При всей своей странности и противоречивости драма сохраняла правдоподобие и развлекала местное общество и даже доставляла наслаждение, впрочем, не выходящее за рамки дозволенного... правда, не обошлось и без подлых и злобных выходок надзирателей и местных авторитетов...
Следователь умел разбираться в людях, расставил их по местам, разделив на тех, кто поднимает спящих для мятежа, и тех, кто нужен был только для украшения сцены...
У каждого арестанта была своя роль, которую автор не слишком стеснял в действиях...
Мятеж закончился кровью, болью и слезами...
Несколько арестантов нашли в снегу с отмороженными ногами... им выразили свое сожаление, трупы обмыли, отпели и произнесли надгробную речь...
Следователь пришел в себя, снова стал следователем...
Тюремный театр процветал еще несколько лет и как-то удостоился визита примадонны...
Говорят, начальник тюрьмы на общем построении все еще сквозь зубы напевает одну из ее арий...
Что ж, это прекрасно... пусть напевает...
Для постановки мятежа использовали кое-какую бутафорию...
Чего автор драмы не мог сказать, он и не сказал, даже с его воображением и способностью маскироваться и угадывать финал...
Финал мятежа был жестоким... прежде чем окончательно погаснуть, он вспыхнул у дома власти...
Автор возвысился до руководящей роли в восстании... у него несомненно был талант военноначальника...
После нескольких стычек, мэр счел его достойным переговоров...
В последствие он постригся и заперся в келье монаха на острове...
Молва уверяла, что условия относительно участников мятежа не были соблюдены...
Это была первая эпидемия безумия и слухов, подталкиваемая явлением девы и ее пророчеств, которые лучше было бы оставить расплывчатыми, без изображения чувств и пафоса...
Но я увлекся и не заметил, что город стал удаляться и постепенно исчез из глаз, ушли и горы, уступами спускающиеся в море...
На одном из уступов я увидел очертания замка, от которого остались руины...
Вокруг только море и небо, облака... они плывут и плывут...
Чего я жду, что надеюсь увидеть за горизонтом?..
Сколько я не всматриваюсь вдаль, не вижу ни острова, ни монастыря...
Монах проник в мои мысли и Вика в ризах девы... даже непристойные вольности монаха, его издевательские насмешки над всем и вся не могут поколебать ее величия...
Не хочу думать о будущем, предрекать события... можно конечно строить различные предположения, догадки, умозаключения о перспективах того, что меня ждет, однако лучше послушать монаха...
Надо как-то оживить этот однообразный пейзаж...
Море уже внизу и оно удаляется... оно все дальше и дальше... постепенно оно исчезает из глаз... открывается второе небо, покоряющее некоей величавостью, за ним третье, его еще не разглядеть, оно как триумф...
Найду ли я там статую Философа, примадонну, ее замок... он уже будет восстановлен... воссозданы будут алтарь, потирная чаша, ступени...
Будет там и море...
Прибой исполнит какую-нибудь мелодию, чайки будут солистами...
В этой трехактной драме у них нет режиссера... или был, неявный, неощутимый?.. иначе воцарился бы хаос, тьма...
– Философ, у меня еще есть время подумать об этом?..
– Кажется, уже нет...
Вокруг одна тьма разумная, благородная... смутно ощущаю, что я в какой-то мере обязан ей, а не чьей-то прихоти или воле случая...
– Философ, что ты обо всем этом думаешь?.. поделись...
– Я лучше помолчу из осторожности... боюсь поколебать твое неустойчивое положение... впрочем, обвинять в этом некого...
– Ну да... лучше убеждать и поощрять... и кое-что дорисовывать...
Последнее, что увидел Христофор, была гримаса на лице Философа, свидетельствующая, что он все еще человек и живет чувствами, воображением и преувеличенными ожиданиями...
ЭПИЛОГ
"Не умом Философ привлек меня, и не пустым обольщением покорила меня примадонна, не показным величием...
Чем же?..
Не знаю, чем привлекает взгляд звездное небо...
Правда, есть и такие люди, которые рождаются как бы с камнем вместо сердца и без души... с ними говоришь как со стеной...
Молчанию меня учил дядя Гомер...
Он же учил меня словам... он пел, я подпевал и деревья отзывались, а скалы танцевали... случалось и такое...
Когда дядя Гомер умер, моим воспитанием занялся Философ, в речах которого я нашел отголоски голоса дяди Гомера и некое устремление ввысь...
Я и не догадывался, что однажды проснусь писателем, и скорее огорчил, нежели обрадовал Философа, сообщив ему эту новость...
Он долго не мог понять, о чем я говорю и какую несомненную истину я смог открыть в 13 лет...
Скользкий возраст, надо сказать... я уже все изведал и познал в воображении...
Свой вымысел я заключил в рамки романа, который не отважился дочитать до конца...
Уже с самого начала все было исполнено значения и заставляло предчувствовать, что случится что-то ужасное...
О чем я думал, когда писал этот роман?.. я думал о дяде Гомере, о француженке, которая учила меня игре на пианино, и о Соне, ее племяннице...
Истории дяди Гомера в комментарии к апокалипсису подчиняли мой разум, воображение и даже чувства... я не мог заснуть... меня пугали сновидения...
Около полуночи меня окружили тени, и я верил, что не зря... они грозили отдать меня бесам и спустить еще ниже, если я не уступлю искушению, страсти...
Я спустился ниже... подо мной разверзлась земля, и я оказался в кромешном мраке преисподней...
Меня окружили эфиопы, но я сторонился их, я искал Соню...
Не знал я, кто владел Соней за гробом, а узнав, проснулся в слезах...
С эфиопом, родом из Африки, мне пришлось бороться, стать необузданным, страшным...
Я кочевал в пустыне, дома у меня не было, верблюд был мне и домом и женой...
Соня скрылась в толпе воспоминаний...
Но однажды песчаная буря похоронила меня... спасла меня Соня...
И снова передо мной предстал эфиоп...
Я молил бога, копил силы и соблазнялся надеждой победить эфиопа, для задержки сражения искал предлоги, то пыльная буря мешала начать сражение, опасно, можно ранить самого себя, то снег... представьте себе, в пустыне вдруг выпал снег
Ночи я проводил в пещере...
Издали Соня ранила меня, сокрытой раной она была в моей груди, жгла огнем... я бредил, метался на ложе, в исступлении стихи шептал, уязвленный ее красотой, грацией... вслух я не мог говорить, голос пресекался...
Луна смотрела, слушала... зрелище не удивляло ее...
Луна месяцем стала, померкла, склонились к закату и звезды, блеск потеряли...
Уже утро, а я все никак не расстанусь с Соней, на ложе она тенью лежит рядом с луной...
Я стою, смотрю и тоскую...
Ребенка у нас не было, но он лежит рядом с ней, как любовник, сосок ее сосет, то один, то другой...
Лицо его гримаса искривила... пустой сосок...
У него сходство с эфиопом... тьма его отец...
Из окна открывался вид на руины замка... его восстанавливают, башни растут, уже небо достают, и под землю уходят до дна преисподней...
Вход есть и туда, и сюда... живи и радуйся, но радости нет, одна тоска...
В отражении вижу себя, лицо бледное, как будто мое, и не мое...
Что-то меня мучает...
Не болезнь меня мучает, обида... эфиоп победил меня коварно...
Ребенок перелетел от Сони ко мне на грудь, в складках хитона гнездо себе свил...
Глаза эфиопа кровью налились... зло в нем растет... где же предел?..
Соня меня соблазняла и эфиопа... не лучше ли было мир заключить и скрепить его браком на небе...
Жениха пусть Соня сама выберет, не смерть...
Или поровну любовь разделим?.. почему бы нет?..
Только вряд ли она согласится... такая любовь в приданое только раздор принесет...
А что Соня?.. неужели ответит отказом?..
Бог проявил благосклонность, пробудил меня, но луна опять усыпила...
Продолжился сон... и все еще длится, длится...
Не знаю, судьба или случай снова привели меня к стенам замка примадонны...
Стены сошлись, обняли башни... три их было, и у каждой свое лицо и имя от бога...
Откуда у меня эти воспоминания?.. иногда они чем-то напоминают исповедь маньяка, далекую от христианского смирения... они описывают мое безумие и так ярко...
От чего я сошел с ума?.. не от ума, от чувств... и еще ребенком...
Я боялся темноты, и любил ее, в ней я укрывался и оплакивал себя, я чувствовал себя покинутым...
Родителей я воображал, мне пришлось признаться в этом дяде Гомеру, приставленному ко мне богом... он был моим воспитателем... он не бросил меня на произвол судьбы и случая после исчезновения родителей в копях...
Дядя Гомер нашел меня в пустой комнате... нет, я не кричал, я лежал на столе и созерцал потолок в пятнах сырости, которые казались мне облаками...
За ними было небо, а что было за небом?..
Увидев лицо дяди Гомера в обрамлении вьющихся рыжих волос, я заплакал...
Дядя Гомер был так похож на бога... не важно, что произошло между нами, но когда я вспоминаю лицо дяди, на моих глазах выступали слезы и голос звучит сдавленно...
Мне кажется, говорить я начал еще в утробе матери, там же я увидел свои первые сны...
Дядя Гомер удивлялся, откуда я знаю то, что он не знал?..
Я говорил с дядей Гомером на своем языке, помогая жестами... я заикался... кто-то напугал меня там, где я был и откуда вывалился в грязь...
Дядя говорил, что я родился на этапе...
Меня обмыли, отпели и забыли похоронить...
Дядя нашел меня уже почти мертвым, остывшим, только глаза еще жили, разглядывали потолок, украшенный пятнами сырости...
Я сообщил о своих наблюдениях дяде, когда пришел в себя, а он рассказал все это Философу, несколько усовершенствовав мой язык и придав ему видимость непринужденности...
Я больше не стану об этом распространяться...
Созерцая потолок, я дожил до года...
Жизнь моя была беспокойная, меня одолевали беспричинные слезы, как казалось дяде...
Я тосковал неизвестно о чем...
В 3 года я познакомился с Семеном... в 5 лет с Соней...
Возможно, я создал ее моим воображением и все последующее...
Вокруг не было ничего иного, что радовало бы меня...
Губы Сони произносили слова, ставшие для меня музыкой... и эта музыка все еще звучит во мне... она прозрачна и пленительна...
Отца Сони я не помню, он был любителем путешествий, зиму он проводил во льдах, лето в песках... мать Сони была гречанка со сверкающими глазами, с тонкими чертами лица, чувственная и страстная... не знаю, почему дядя Гомер считал ее француженкой...
Я сожалею, что Сони нет со мной...
Длилась ночь...
Наконец ночь покров свой распахнула, день наружу выпустила... как вода в половодье свет его разлился...
Ветер облака собрал в тучу, несущую дождь с градом...
Град рассыпался, крыши укрыл, в склеп меня загнал... я затерялся в темноте непроглядной, себя не вижу, да и я ли это?.. сомневаюсь...
Там в темноте кромешной и свершился мой брак с Соней...
Эфиоп в спор не вступал, во тьме растворился... умер без похорон...
А Лиза выжила... она родилась со сросшимися ногами и стала рыбой, с нимфами подружилась и с дельфинами... иногда я вижу ее, она играет с дельфинами у рифов...
Когда придет время, и я покину свое ложе в склепе, стану тритоном... это мое твердое желание... а пока я медлю, лежу на ложе в склепе все в той же позе...
Луч света проник в царство тьмы...
Сердце запрыгало...
Заря в пурпур и золото одело и замок, и скалы, спускающиеся уступами в море, и воду в вино превратило...
Солнце зашло...
Кончился день...
Юрий Трещев «Один день Христофора»
95
