Текст книги "Один день Христофора (СИ)"
Автор книги: Юрий Трещев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– Ты не калека...
Христофор успел остановить Лизу, он повалил ее в траву.
Лиза царапалась и брыкалась, потом затихла.
Она лежала в траве, словно поникший цветок, и лишь тихо повизгивала и иногда вздрагивала всем телом...
«Наверное, Лиза испытывала то же, что и я, только меня некому будет остановить...» – подумал Христофор и попытался выдавить из себя улыбку.
Он стоял на краю обрыва, кутаясь в плед...
Отступив от края обрыва, Христофор углубился в лабиринт улиц, переулков и тупиков старого города.
Узкий, извилистый переулок вывел Христофора на площадь, которая быстро заполнялась людьми.
Как вода люди стекали вниз из переулков и улиц.
– Что здесь происходит?.. – обратился Христофор к мужчине с тростью.
– Вы что, не видите... революция... – Мужчина принужденно улыбнулся. Он явно выражал недовольство по поводу происходящего.
– И что это значит?..
– Нас ждут потрясения... мятеж, хаос... одним словом мрак...
Одни горожане, слившиеся в толпу, относились к происходящему с сочувствием и почти с восторгом, другие с настороженным выжиданием и опасением.
Говорили об антихристе, о конце света в виду событий, имеющих немного апокалипсический характер... газеты пестрели жуткими снимками... наводнения сменяли землетрясения... в земле образовывались воронки, куда все проваливалось...
– Исполняются мрачные предсказания примадонны...
– Вы думаете, это она творит хаос?..
– Говорят, на площади видели Нострадамуса в мантии...
– Он же умер в 1566 году... наверное, это был какой-нибудь актер из провинции...
– А что, собственно, произошло?..
– В сущности ничего... уже в квартале от этого места люди живут, как жили...
– Народ доверчив, верит всему...
– Я думаю, что это одна из тех опасных иллюзий, которая и сводит весь мир с ума...
Внимание толпы привлекла женщина в рыжем парике...
С ненужными подробностями она пересказывала слухи...
Люди слушали и видели в ее словах более того, что в них действительно заключалось...
Толпа вокруг женщины в парике заметно поредела...
Люди переместились в сторону другого оратора, который говорил с размашистыми жестами и более увлекал, чем убеждал...
Оратора с размашистыми жестами сменил господин интеллигентного вида в прозрачном плаще, который заговорил о том, что при существующем порядке вещей лучшие люди суть вместе с тем худшие для общества...
– И, похоже, он из их числа...
– Таким людям суждено быть бедными и несчастными в смутные времена...
– И во все прочие...
– Это точно... жизнь не зависит от мыслей и убеждений, она заранее определяется некими готовыми рамками, в которые мы заключены рождением...
– Я согласен с вами, но как-то уж очень сложно... вы, наверное, философ...
– Все мы дети случая и нужды...
– Все ваши рассуждения ничего не меняют... теории лишь все запутывают...
– А ложные теории тем более...
– Извините... – вмешался в диалог некто в очках и в пальто до пят... – Человек и природа имеют смысл только в своей связи с богом... а люди потеряли веру в бога, которая вся держится тайной, чудом и подвигом... ораторы одержимы бесом злобы, они хотят переделать жизнь по-своему...
– Ну да, хотят спасти нас насильно...
– Скажите, бога ради, что здесь происходит?..
– Я же уже говорил... революция...
– Опять?.. сколько можно?..
– Никакая это не революция... – заговорил мужчина в мятом клетчатом пиджаке.
– Тогда что же это?..
– Да, действительно любопытно... – Христофор приподнял шляпу и вытер пот со лба.
– Это переворот... у меня информация из первых рук... – заговорил неизвестно откуда появившийся мужчина неопределенного возраста с красным лицом и горбатым носом... он зашептал подробности, которые расползлись по толпе.
– Вот так делается история всякой смуты... – сказал мужчина интеллигентного вида в прозрачном плаще.
– Чушь... – возразил ему мужчина в клетчатом пиджаке. – Я подозреваю, что он все это высосал из пальца...
– Зачем спорить?.. поживем – увидим... – господин в очках и в пальто до пят, глянул на небо. – Тем более, погода опять портится...
Начал накрапывать дождь.
"Неплохо было бы написать обо всем этом роман..." – подумал Христофор и попытался раскрыть сломанный зонт...
Мысли о романе завели Христофора неизвестно куда.
Он кружил по реальному городу и скрытому, невидимому, искал улицу, дом дяди Гомера...
Извивы улицы привели его к руинам с решетками на окнах...
"От пребывания в этом месте у меня остались ужасные воспоминания...
Меня арестовали ночью по доносу, и я оказался в камере... меня мучили, терзали, заставляли назвать имена заговорщиков...
Я не смог вынести пыток, признал себя виноватым и назвал имена известных мне людей из прошлого...
Все они давно умерли, но для меня они были живыми..."
Слабость, головокружение спутало мысли Христофора...
Пережидая головокружение, он прислонился спиной к полуразрушенной стене дома...
Земля снова заколебалась под ним...
Он присел на корточки... он боялся провалиться...
– Есть бог... – прошептал он... – Бог знает, что я невиновен... бог мой судья... раны на мне заставили меня говорить... прости, боже, мою слабость, укрепи меня..."
Это был театр, созданный воображением Христофора, и вовсе не воображаемый...
"Всего горстка преступников поколебала город, разрушила власть..."
"Кто это сказал?.. – Христофор привстал, огляделся... – Странно, никого, но я слышу шаги... кажется, это женщина...
Женщина присела рядом с Христофором у руин женского монастыря, превращенного в застенок, куда заключали преступников...
Христофор услышал эхо их жалобных воплей...
С изумлением он увидел и себя среди арестантов, хотя и не участвовал в происходящем...
Он убеждал себя, что это сон, надо проснуться...
Мимо прошли люди... они делились впечатлениями, обменивались мнениями... на их лицах отражался свет этого дня...
"Кто они?.. неизвестно... может быть, и не люди вовсе... идут и идут... и куда?.. что-то вступило им голову самым порочным и соблазнительным образом, вот они и идут..."
На вопросы Христофора люди отвечали молчанием...
"Как будто меня нет... а я есть?.. вот я... стою, оглядываюсь... и что я вижу?.. я вижу на солнечной стороне улицы примадонну и Философа...
Примадонна включила и меня в свиту своих интимных друзей...
Я писатель, пишу мемуары примадонны и выполняю ее деликатные поручения...
Философ познакомил меня с примадонной, когда был моим воспитателем... это было так давно...
Философ был известным человеком... он говорил со мной о боге, о его крестной смерти, которой он смерть попрал...
Когда мне грустно, я вспоминаю эти беседы...
Мне было... сколько же мне было лет?.. я стремился к образованию..."
Бог перевернул страницу этого дня и Христофор очнулся...
Светало...
Христофор чувствовал себя богом, которому злой дух с вершины горы показывал все царства мира... и все утра...
Христофор не оставил записи того, что видел...
Увиденное было грандиозно, странно и страшно, правда, несколько театрально...
"Ну да... не без этого... ведь я был с примадонной и Философом, правда, Философ театр не любил..."
В полдень небо над городом вдруг как-то сразу потемнело...
Христофору довелось быть свидетелем происходящего на площади у театра...
Ораторы на площади волновали толпу... одни пророчили всеобщее счастье, другие – всеобщую гибель, хотя в окрестностях города все цвело и благоухало...
Потом был вечер... солнце погружалось в море, превращало воду в вино и осыпало скалы яшмой и опалами...
Христофор шел как сомнамбула, город был как город, но что-то изменилось...
"Изменились названия улиц... я искал Болотную улицу и дом дяди...
Прохожие меня не понимали... я заикался, не мог выговорить название улицы...
Я не узнавал город... было много руин... город трясло, как и весь мир...
Мир стоял на грани разрушения... и это ни у кого не вызывало никакого сомнения и сожаления...
Женский монастырь и другие здания стояли в руинах...
Помню, спасаясь от преследователей, Философ жил в одной из келий монастыря, потом переселился на чердак замка примадонны...
Он производил там какие-то мистические эксперименты, вычислял дату конца света...
Помню, я нашел под окнами его комнаты некое эфемерное существо, полумертвое, окровавленное...
По всей видимости, существо выпало из окна его комнаты...
Примадонна уже не царила на сцене, она была то девой революции, то ведьмой...
Молва была безжалостна и беспощадна к ней...
Происходящие в городе события угнетали ее, но она жила ими... это был ее театр...
Со мной примадонна была ласкова, откровенна, однако без излишней близости...
– Я знаю, ты истинный патриот... тебя не нужно вдохновлять... спаси город...
– От чего?..
– От безумия... они сошли с ума, воображают, что близок конец света, но у света нет конца, как и у вечности... впрочем, не знаю...
Примадонна высказала несколько общих суждений о власти...
Власть выглядела скорее слабой, чем преступной...
Это был роковой перелом в истории города...
– Дальше будет только хуже... или лучше... увидим, если доживем... Христофор, ты умен, опытен, ты справишься... мои упреки власти – это мое личное мнение... я любила мэра, я не склонна скрывать это от тебя...
Я слушал примадонну и даже не догадывался, что ждало меня и город впереди...
Пути заговорщиков были неисповедимы, как и пути бога, а действия власти бессмысленны и ничем не мотивированы...
Власть потеряла роль сдерживающей угрозы..."
«Я ушел из замка... я шел и размышлял о вредных последствиях безвластия и беззакония...»
Размышления Христофора прервались... как всегда неожиданно начался проливной дождь...
Глянув по сторонам, Христофор увидел на крыльце дома старика в длинном до пят плаще...
– Можно к вам?..
– Можно...
Старик заговорил... и уже не умолкал...
"Боже мой, это же Гомер..."
С изумлением Христофор смотрел на старика... он видел то, во что не верил...
Почувствовав головокружение, Христофор закрыл глаза...
Христофор очнулся, он не мог понять, как очутился в этом унылом, тесном дворике, стиснутом обмокшими кирпичными стенами.
У подъезда дома на обшарпанной скамейке дремали старухи, забывшие умереть.
В палисаднике старик в круглых очках возился с цветами. Штанины его брюк были закатаны до колен.
– Кого-то ищете?.. – спросил старик и бросил на Христофора короткий, явно обеспокоенный взгляд поверх очков. Он как будто увидел перед собой существо, которого не могло здесь быть.
– Даже не знаю... – пробормотал Христофор. Взгляд его скользнул вдоль забора, уклонился влево и уперся в стену строение мрачного вида с решетками на окнах.
– Это архив...
– Кажется, я заблудился... – Христофор принужденно улыбнулся...
– Бывает... – сказал старик и еще раз внимательно и с недоверием взглянул на Христофора...
"Он просто копия дяди Гомера... – подумал Христофор...
Помню, дядя Гомер говорил, что у него есть брат, близнец... они были похожи на как две капли воды... в детстве они даже любили одну и ту же девочку с тощими косичками... ее звали Соня..."
Дождь усилился, небо загрохотало...
– Хотите зайти в дом?.. – спросил старик и приоткрыл дверь...
– Если вы не против...
Христофор вошел в дом...
Дом был копией дома дяди Гомера...
Старик задернул занавески на окне...
В комнате потемнело...
На пустом столе лежали фотографии...
Взгляд Христофора наткнулся на свою фотографию... он невольно всхлипнул, почувствовал себя без вести пропавшим, проклятым и захотел умереть...
Увы... иногда с возрастом у людей появляются странные мысли и их озаряют безумные идеи...
Старик был братом Гомера, звали его Ипатий... история Ипатия началась, как и у всех, он родился недоношенным и до 13 лет жил почти без событий...
В 13 лет Ипатий влюбился... его пассию звали Соня, он был без ума от нее, но она предпочла Гомера...
Чтобы не сойти с ума и не стать убийцей брата, Ипатий бежал из города...
В 27 лет Ипатий женился, имея самые туманные представления о браке.
Его жену звали Катерина. Тонкогубая, с зелеными глазами, она играла на пианино, пела и рисовала. Были у нее и другие таланты. Она любила слушать тишину, разговаривала с птицами, с цветами, даже с засохшими, или нарисованными на обоях. А в лунные ночи она забиралась на крышу и сидела там, прислушиваясь к шуму ночной жизни и откровениям иного мира, скрытого под обманчивым покровом реальности.
Через семь месяцев Катерина родила Ипатию недоношенного мальчика, этакое измятое и синее создание, без ресниц и бровей, к которому он ничего не почувствовал, кроме какого-то виноватого омерзения.
Мальчик был очень слаб. Казалось, он не протянет и дня, но он выжил. Катерина отдала ему свою жизнь.
Ипатий с трудом освободил мальчика из объятий Катерины. Мальчик был весь мокрый и уже не кричал, а выдавливал из себя крик.
Как и Катерину мальчика отпевал прибой, чайки были солистами...
Осенью другого года Ипатий сошелся с Ликой. Лицо у нее было узкое, глаза карие. Она, исчезла, оставила ему девочку со сросшимися ногами...
Мрачных красок в историю с биографией Ипатия добавила Лера, третья его жена, у которой глаза были водянистого цвета. Он сошелся с ней спустя год после исчезновения Лики. Брак не сделал его счастливой.
Лера утонула в море. Нагую ее выловили рыбаки в водорослях у рифов. Было открыто дело, чтобы выяснить, случайно или намеренно она покончила с собой... свидетелей не нашлось и дело зашло в тупик.
Похоронив третью жену, Ипатий понял, что притягивает смерть.
Он отдал дом брату вместе с девочкой со сросшимися ногами и собакой, и ушел искать бога. Путешествовал он и на осле, и на верблюде. Шел он и пешком. Иногда его посещало странное чувство, что он уже был в тех местах, через которые проходил, возможно, во сне.
Не уклоняясь от помощи случая, Ипатий пересек пустыню, затем омылся в водах Иордана и поднялся на гору Синай, а с горы Синай на небо.
Обозрев все, сотворенное богом, Ипатий вернулся в город, сам не зная, кто он. Даже собака не сразу узнала его, и лишь когда он пригладил волосы, чтобы придать себе видимость подлинности, она завиляла хвостом.
Сбрив бороду, Ипатий устроился на работу в архив и получил должность тюремщика, если представить себе, что дела под номерами – это заключенные. Он проработал в этой должности до пенсии и вышел в отставку.
Первое время он отдыхал, целыми днями лежал на кушетке, невидящими глазами уставившись в потолок.
В сумерки он прогуливался по бульвару обычной своей нетвердой походкой и разговаривал сам с собой на языке откровений...
С трудом выкарабкавшись из топкого сна, Ипатий потянулся, зевнул, и, все еще под впечатлением от сна, в котором он повторил свою одиссею на небо, вышел на террасу, потом спустился в палисадник. Он стоял и смотрел на море, которое побагровело, стало винно-черным, потом пурпурным.
Звуки и краски делались все глуше.
Ипатий вернулся в дом...
Вдруг заколыхались гардины.
Ипатий испуганно обернулся и увидел Соню. Она стояла у зеркала. Сквозняки расчесывали ей волосы.
С чувством некоторой неловкости Ипатий смотрел на нее и не мог отвести глаз.
Катерина повернулась к нему спиной и в ту же минуту исчезла.
В каждом ее движении было столько непринужденной грации.
Соня напомнила Ипатию о прошлом, и он решил написать письмо брату, о котором имел самое смутное представление, знал только, что оставил его не в своем уме.
Всю ночь Ипатий писал, украдкой поглядывая на зеркало, словно это была дверь, качал головой и усмехался.
Письмо вылилось в историю с биографией, читать которую было легче между строк. О каких-то событиях Ипатий умалчивал, какие-то события искажал. Писал он неясно, по рассеянности и забывчивости пропуская слова.
Под утро, уронив очки, Ипатий заснул и проспал весь день.
Он проснулся как от толчка, погасил напрасно горевшую лампу, затем встал, босиком прошелся по комнате, поджимая ноги как цапля. На душе у него было смутно, тревожно и его чуть-чуть покачивало и лихорадило.
Выпив три рюмки портвейна, Ипатий вышел на улицу и, опустив письмо в почтовый ящик, направился к обрыву.
Он решил покончить с собой от разнообразных причин, весьма, впрочем, не важных во всех отношениях.
Внизу лежал невидимый город. Он тонул в тумане, и Ипатию показалось, что он стоит на облаке.
Он стоял и ждал вдохновения, но вдохновение не приходило.
Это породило у Ипатия некое чувство растерянности.
Ипатий вернулся в дом, погасил напрасно горевшую лампу и лег на кровать.
Он лежал и видел картины, сцены той жизни, которую собирался покинуть.
Он невольно улыбнулся, вспомнив, как в детстве по приставной лестнице пытался взобраться на небо к богу.
Прошептав молитву и услышав вздох бога, Ипатий воздел руки, как-то нелепо всхлипнул и умер, но руки его еще кого-то искали, тянулись к кому-то...
Через три дня Ипатия похоронили за ржавой оградой непомерно разросшегося кладбища.
Шел дождь.
Посреди раскатов грома, для Ипатия как будто раскрылась земля, и он лег туда весь без остатка, и вместе с ним легли его жены, все три.
Дождь разогнал случайных зрителей церемонии и тех, кто уже давно умер или никогда не жил...
* * *
Христофор шел и вспоминал старика...
"Странный старик... и я откуда-то его знаю..." – размышлял Христофор...
Он шел, поджимая ноги как цапля, он не мог освободиться от власти каких-то смутных воспоминаний.
"Столько лет я носил в себе эти воспоминания..."
Задумавшись, Христофор прошел через арку, повернул налево, потом направо, снова налево и очутился перед портиком служебного входа в театр.
Он не решился войти, чтобы расспросить о Кире, жене, понимая, что ответы на его вопросы будут уклончивы или неприятны.
Узкий петляющий переулок вывел Христофора к дому с крыльями флигелей, который напомнил ему сон и вызвал ощущение тревоги, и такое острое, что спазма сдавила горло.
С трудом сглотнув слюну, он тяжело привалился спиной к ограде.
В окне дома напротив, затянутом ветвистой решеткой, почудилось движение.
Христофор смахнул слезы, которые заволокли ему глаза.
Створка окна приоткрылась. Обрисовался угол буфета, рисунок стула, настольная лампа, часы и белесое, тонкогубое личико девочки 13 лет среди загнивающих бегоний в горшках.
– Кого-то ищете?.. – спросила девочка.
– Ищу немку и ее племянницу...
"Вылитая Соня..." – подумал Христофор.
С детства знакомым ему движением девочка завязала волосы на затылке лентой.
Христофор как будто вернулся на 30 лет назад...
Царило лето...
Соня лежала на плоском камне, изображала спящую ящерицу.
"Здесь бы и остаться..." – подумал Христофор.
Неожиданно зазвонил будильник.
Порыв ветра поднял пыль, палые листья.
Створка окна захлопнулось, и тонкогубое лицо девочки исчезло, а Христофор все еще стоял и смотрел, не мог отвыкнуть от прошлого.
Он провел рукой по лицу и, опустив голову, пошел вниз по переулку, свернул налево, направо и остановился, увидев женщину в кашемировой шали с большим животом. Босые ноги женщины утопали в заношенных мужских ботинках. В руках она держала куклу с розовым бантом и закрывающимися глазами. На худых запястьях позвякивали серебряные браслеты. По овалу лица, отличающемуся нежностью черт, более тонких, чем правильных, было видно, что она не родилась в этом жутком доме, в котором жила, а попала в него по стечению неких несчастных обстоятельств.
Чуть поодаль в луже, вытекающей из арки, плескались два малыша, почти голые.
Из арки вышел мужчина, грузноватый с угрюмым, небритым лицом, на котором были видны следы бессонницы, старившие его.
– На вас опять поступила жалоба... – заговорил незнакомец и как-то судорожно улыбнулся женщине. – Но вам тревожиться не о чем...
– Ну да, конечно, мне не о чем тревожиться... мне давно следовало уехать из этого проклятого города... – сказала женщина тонким, злым голосом, не лишенным некоторой мелодичности.
"Боже мой, это же Сара, сирена..." – Христофор вытер вдруг вспотевшие ладони. Он узнал женщину по голосу.
– Погода совсем испортилась... который день идут дожди...
– Мне тоже от них как-то не по себе... – Прикрыв рот рукой, Сара зевнула.
– Было приятно с вами поговорить, но, увы... обстоятельства принуждают... к сожалению, они складываются не так, как нам хотелось бы...
Пауза.
– Возможно, я суюсь не в свое дело, но вам надо вернуться в театр... не знаю, известно вам или нет... примадонна готовит спектакль... и я не сомневаюсь, она с радостью даст вам роль... пусть и не главную...
– Ну да... все главные роли она оставит для себя...
– Говорят, она потеряла голос...
Пауза.
– Спасибо, конечно, за участие... – отозвалась сирена. – Но я не могу понять, какой вам от этого прок... я из прошлого... отрезанный ломоть... здесь много таких, как я... ни имени, ни положения, ничего... нет, несчастной я себя не считаю... у меня есть дети... вон они... купаются в луже...
– Вы прелестное существо... – сказал незнакомец прерывающимся голосом и отвел взгляд... он как будто испугался своей откровенности.
– Вовсе я не прелестное существо... вы заблуждаетесь... да вы и сами не верите своим словам, потому что им нельзя верить...
Пауза.
– Все повторяется... со мной это уже было... и прошло... – Сирена невольно вздохнула. – А вы умеете быть приятным... чего не скажешь о вашей жене... нет, я ничего не имею против нее... и не таю никакого зла, хотя она была несправедлива ко мне...
"Вот как... а я и не знал, что они знакомы..."
Христофор отступил в замешательстве и не без некоторого нравственного потрясения от увиденной сцены, пошел дальше, свернул налево, потом направо.
Он шел и думал о странной судьбе Сары.
"Всю жизнь на сцене, даже когда за кулисами..."
Вспомнив оплывшее лицо Сары, крашеные волосы, штопанную кашемировую шаль, ему невольно представилась Кира, такая же потерянная и одинокая в чужом городе...
Час или два Христофор блуждал в лабиринте переулков старого города и снова он вышел на площадь, на которой все еще шумела толпа.
Люди почти равнодушно слушали ораторов.
Каждый из ораторов утверждал какую-либо истину, которая опровергалась последующими ораторами как заблуждение.
Христофор попытался обойти толпу, но его остановил незнакомец с вытянутым лицом и глазами совы, который спросил, не Христофор ли он?
"Вроде бы лицо знакомое..." – подумал Христофор и неохотно признался.
– Да, я Христофор...
– Нам надо поговорить... я живу у Цепного моста, такой приземистой дом напротив гостиницы... вход со двора... спросите Семена... И будьте осторожны, тут полно шпионов и стукачей, некоторые даже не маскируются... – Незнакомец хмуро глянул по сторонам и исчез в толпе.
Христофор кивнул головой, продолжая сомневаться и вспоминать.
Лицо незнакомца внушало недоверие, но постепенно, как сквозь туман, пробивалось какое-то чувство симпатии и расположения к нему...
Христофор знал Семена еще по школе. Они сидели с ним за одной партой и вздыхали о счастье. Жили они тогда в небольшом городке на севере и не собирались никуда уезжать.
Лиза, дочь дяди Гомера, которую Христофор до 13 лет возил в инвалидной коляске, влюбилась в Семена. Чем-то он ее околдовал, хотя внешне ничего особенного собой не представлял. Этакое преждевременно состарившееся создание не от мира сего с глазами совы.
Семен мечтал стать писателем. Писать он научился прежде, чем читать. У него был дар. Вечно скучающий, как будто утомленный, он засыпал на уроках. Такое не раз случалось и на улице. Он мог заснуть в самом неподходящем месте. Во сне он иногда говорил, потом, не просыпаясь, если судить по его застывшему взгляду, и, плавая поверх сна, он что-то писал, обычно на желтоватой оберточной бумаге, как на песке, пока его пальцы не сводила судорога.
Все то, что он видел во сне, ложилось на бумагу и лежало.
Это были довольно путаные рассказы, неизменно драматически окрашенные, в которых всегда была осень, сумерки и плохая погода.
Лиза была уверена, что Семен станет писателем или святым. Взгляд у него был, как у святого. Казалось, что он видел больше, чем видят глазами.
После окончания школы Семен работал корректором в местной газете, потом неожиданно уехал, а через несколько месяцев Лиза родила мальчика, который прожил всего несколько дней. Умер он ночью. Весь день Лиза сидела заплаканная, вдыхая еще теплые испарения, исходившие от маленького, уродливого тельца, гладила и целовала его опавший живот, грудь, шею, лицо, волосы.
После похорон мальчика, по просьбе Лизы, Христофор поехал в город, чтобы найти Семена и передать ему письмо.
Семена Христофор не нашел и остался в городе.
Жил он тогда у Красных Ворот, снимал у старухи половину комнаты, перегороженную шкафом.
Комнатка была узкая и тесная, в полу щели...
Ночью он слышал шепот старухи, и мышиную возню.
Иногда мыши забирались даже в постель.
Днем Христофор ходил на службу в контору, а ночью спал под крылом своего ангела-хранителя, который подсматривал его сны...
Иногда ангел вмешивался, что-то исправлял...
* * *
Семен жил в мансарде приземистом сером доме с цокольным этажом.
Дверь Христофору открыл старик в очках с темными стеклами. Он проводил Христофора по длинному петляющему коридору к лестнице.
Христофор поднялся в мансарду.
Выглядел Семен жутко, весь какой-то изголодавшийся, босой, в женском халате. На крючковатом птичьем носу мутно поблескивали очки, щеки как будто нарумянены, складки в углах глаз.
– Ужасная дыра... зимой холодно, а летом пекло, как в аду... – Семен принужденно улыбнулся. – Я здесь сначала сойду с ума, а потом астма задушит... да ты садись...
Христофор сел.
– Рад тебя видеть... все о себе рассказывать не хочу, да и невозможно все рассказать... – Семен закусил губу и по обыкновению начал что-то бормотать себе под нос, путаясь в языках.
Христофор ничего не понял и прервал его монолог, протянув письмо Лизы.
– Что это?.. письмо от этой сумасшедшей?.. извини, мне не следовало так говорить... сознаюсь, я сбежал... да сбежал... я не знал, как мне выпутаться из ее кошмаров... с тех пор столько воды утекло... живу здесь как на острове... – Семен глянул в окно на жалкие постройки мертвых серых тонов, прогнившие насквозь, которые заваливались друг на друга точно пьяные. – Живу один... – Глянув на Христофора, он отвел взгляд. – Художник всегда один, если он художник... и ответственен он только перед богом... если бог существует... а он существует...
За окном начал накрапывал дождь.
Семен сдвинул бумаги на угол стола.
– Крыша протекает... иногда моросит, а иногда и льет...
Семен помолчал, потом снова заговорил.
Давно хотел посмотреть, что из тебя сделала жизнь... меня она удивила... и испортила... одно могу сказать...
Пауза.
– Впрочем, я никогда не питал иллюзий относительно своего места в жизни...
Пауза.
Пауза затянулась и вынудила Христофора спросить:
– А кто у тебя соседи?..
– В угловой комнате живет один непризнанный гений... знает все, что не стоит знать... днем он пропадает в юридической конторе, а ночью пишет поэмы... я тоже иногда пишу... так, от некоторого безделья описываю действительность, которая вовсе не обязана быть интересной...
Пауза.
– Дальше по коридору живут полковник в отставке, и две старые еврейки обаятельные и обольстительные... все строят мне козни...
– Я видел их... прямо как ведьмы...
– Но они не умеют летать... пока... правда, ко мне они относятся уважительно, даже трогательно...
Семен прочитал письмо Лизы и помрачнел... у него надулись жилы на лбу, а во взгляде появилось нечто безумное...
Семен вспомнил сцену у обрыва, когда, Лиза, улыбаясь, сказала ему, что она чуть-чуть беременна.
Она лежала на камне, изображая спящую ящерицу.
– Рожу тебе мальчика и уеду в город... я хочу стать актрисой... выйду на сцену и буду петь... я буду петь твои плачи... – воскликнула она...
Иногда у Лизы разыгрывалось воображение, и с ее губ срывались странные слова.
Сгорбившись, Семен слушал монолог Лизы.
Лиза умолкла.
– Кстати, что с Сиреной?.. – спросила Лиза...
– Она не умерла... живет и поет, правда, не на сцене...
Опускались сумерки. Жара уже спала, но вечер еще не успел сделать воду вином и усыпать скалы яшмой и опалами.
Откуда-то доносилась музыка.
Лиза глянула на деревья. Они вздымали руки, жестикулировали, словно актеры на сцене, повторяя давно сыгранную драму.
Деревья уже были не деревьями, а колоннами с капителями-цветами, и сквер стал не сквером, а театром, в котором царила тишина вечера.
На губах Лизы появилась задумчивая блаженная улыбка. Приникнув к Семену, она тонкими пальцами коснулась его лица, взлохматила волосы и стала расстегивать пуговицы на его рубашке.
Семен отстранился. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание и уже никогда не придет в себя, он попытался сделать серьезное лицо, но получилось что-то комическое.
Лиза рассмеялась. Она смеялась до слез, не могла остановиться, а Семен не без умиления и восторга смотрел на нее.
У лица Лизы вились ночные бабочки, ласкались нежно и трепетно...
Они тоже питались видениями и восторгами...
Вернувшись в свою комнату в бараке, Семен записал этот монолог Лизы, похожий на исповедь...
Он записывал все вздохи Лизы...
Чтобы писать, Семену нужен был лишь стол, и некоторое уединение...
* * *
Узкий петляющий переулок снова вывел Христофора на площадь.
Христофор глянул на дом мэра, над которым вился флаг.
В ту же минуту раздались выстрелы, сухо, неожиданно.
– Похоже, дело принимает серьезный оборот... – сказал мужчина в сером плаще.
– Похоже... – отозвался Христофор. Они обменялись взглядами.
– Это ужасно... – женщина в рыжем парике побледнела и пошатнулась. Христофор подхватил ее под мышки, теплые и чуть влажные.
Перестрелка усилилась. Несколько шальных пуль залетели в толпу. Толпа тревожно замерла в неустойчивом равновесии, качнулась в одну сторону, потом в другую.
– Опять стреляют... и пули не резиновые...
– Они сошли с ума...
– Удивительно, в один день все рассыпалось... буквально все... осталось только эта толпа... – пробормотал мужчина в сером плаще, оглядываясь вокруг.
Толпа пришла в движение.
Течение людей завертело и прибило Христофора к ограде сумрачного сквера с фонтаном и бронзовой фигурой какого-то божка, которому вороны выклевали глаза.
Постепенно площадь опустела. Толпа рассеялась.
Издалека донеслись крики, топот ног, потом все затихло.
Какое-то время Христофор стоял у ограды, занятый своими мыслями. Очки у него были сдвинуты на лоб.
– Что там случилось?.. – спросил Христофора старик интеллигентного вида с тростью.
– Стреляют... – отозвался Христофор.
– Вот безбожники...
– Они не безбожники, просто у них бог другой...
– Все-таки тот бог, который был, помогал нам... так, по мелочам, немного, но помогал... и мы старались понравиться ему...
Где-то за сквером послышался странный утробный гул, скрежет потом глухие звуки выстрелов, как будто стреляли под землей.
"Опять стреляют... и опять эти люди непонятно куда бегут... похоже, что это на самом деле революция..." – Почувствовав головокружение, Христофор прислонился спиной к ограде и закрыл глаза.
