Текст книги "Один день Христофора (СИ)"
Автор книги: Юрий Трещев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Мои размышления прервал Марк:
– Ты прав, жизнь – это не игра, это миссия... – сказал Марк сиплым голосом...
– Что?.. о чем это ты?..
"Он как будто прочитал мои мысли..." – подумал я...
Я не мог не откликнуться... завязалась беседа, которая оказала влияние на ход вещей и представлений и даже несколько исправила и изменила некоторые из них...
Философия Марка была мне трудна и непонятна... она все выворачивала наизнанку... он говорил о таинствах потустороннего мира, о бессмертии души, о том, что утешало его на этом свете, да и не только его...
Марк прожил одинокую жизнь и умер бездомным, безвестным и безнадежно влюбленным в Катю...
– Ее больше нет... - сказал Марк каким-то захлебывающимся голосом и закрыл глаза...
А я увидел Катю, и так ясно... она стояла перед Марком, склонив голову, и пела скорбный плач...
Марк спас меня от отчаяния и умер... на его лице замерз стыд и страх...
Что его могло так смутить и испугать?.. что он увидел?.. вопросы... вопросы...
Здесь Марку не повезло, а там повезет ли?.. сомневаюсь...
На похоронах Марка были академики, художники, музыканты и бездомные...
Помню, поодаль хоронили какого чиновника с оркестром и стрельбой, поднявшей в воздух тучу ворон... ангелов смерти...
Воздух кладбища имел в себе нечто оживляющее, я почувствовал себя легче, свободнее... подняв голову вверх, я запел гимн смерти, который так потряс одного из академиков, что послужил причиной его смерти... он захлебнулся рыданиями...
Я умолк... я увидел отлетающую душу Марка... она витала над гробом и мучилась...
Взглянув на Марка, я увидел улыбку на его лице... я назвал бы ее непередаваемой, как будто он уже знал, что его ожидает за гробом...
Мне стало не по себе... я почувствовал слабость, головокружение...
Ту же блаженную улыбку я увидел и на своем лицо...
Я стер улыбку, склонился, чтобы поцеловать покойника... и не смог... и знаю, почему?
Ночью я увидел бога... он превратил ночь в день с помощью игры и безумства муз... всех девяти...
Я прятался в кулисах, подсматривал за ними...
Музы обнаружили меня... мне пришлось бежать... я оказался в длинном напрасно петляющем коридоре театра... там было много дверей... я толкнул одну дверь, другую, и оказался в сумерках мастерской Филонова...
Я блуждал как бы с завязанными глазами... вокруг стояли обнаженные статуи, точно истины... невозможно было их хорошо рассмотреть, понять, оценить...
Помню, я очнулся от прикосновения...
"Какой бес завел меня туда?.. и кто вывел?.." – подумал я, и услышал стук в дверь...
Вера, соседка, принесла повестку... меня вызывали к следователю... кто-то написал на меня донос..."
"Эта история с доносом кончилась плохо, она и начиналась нехорошо...
В мою жизнь пробралось предательство, зло...
Лучше все это забыть и не вспоминать... ну, узнаю я имя предателя, и что?..
Я стал невидимкой для всех...
Кира ушла от меня, сказала, что у меня нет души...
Я ей поверил...
Даже я, человек с умом и воображением вряд ли мог представить себе то, что было потом... и как я сам попал в эту историю с мятежом и переворотом?..
Кто-то написал для меня эту роль... или это была моя миссия?..
Город спал и вдруг проснулся... горстка людей устроила мятеж, который можно назвать развязкой затянувшейся драмы...
Одни видели ее начало, другие увидели ее конец...
Горожан пытались от чего-то освободить... от чего же?.. мнения расходились...
Мятежники явились, чтобы спасти город, и с городом стали происходить странные и страшные вещи, словами не передать...
Город еще жил, рос, но власть уже поразил недуг, она потеряла невинность, стала порочной и была уже обречена...
Да и была ли она невинна в полном и буквальном смысле?.."
"Помню, я был допрошен и осужден лишь за преувеличения... в одном из плачей я пытался счесть и оплакать число жертв последней войны... ну и за необоснованный оптимизм, что подобное не может и не должно повториться...
Следователь назвал меня случайной жертвой мятежа, у которого был свой поэт и невеста...
Следователь был женат, жена его погибла от преждевременных родом, и по ночам он тоже писал плачи...
Он знал меня и завидовал мне...
Скорбные плачи создали мне известность в самых различных слоях населения города...
Я плакал, а они терпели то, что без подлости терпеть было нельзя...
Вследствие разных личных причин и заблуждений меня освободили... и ночью снова арестовали...
Ссылку я отбывал на одном из западных островов... их еще называют блуждающими...
На острове я стал монахом, исследовал связь души с телом...
Душа иногда покидала меня...
Я лежал, ощущая жесткость нар, и размышлял...
Размышляя, я мог и заснуть, и оказаться где угодно, и кем угодно, даже бродячим псом...
Помню, я встал и пошел... я шел и пел, потом свернул на обочину и оказался среди беженцев от войны...
Я провел с ними ночь...
Во сне все было хорошо, понятно и справедливо...
Свои сны и впечатления я оставлял в письмах к Соне, которые переросли в роман, потом в пьесу, которая так и не увидела сцены...
Как-то блуждая по острову, я наткнулся на беременную девицу... она мучилась в преждевременных родах... с моей помощью девица родила мальчика, у которого, по всей видимости, было несколько отцов...
Ребенок родился целым и невредимым, чего нельзя было сказать о его матери...
Жизнь ее была в крайнем беспорядке... она сама рассказала мне свою историю со смехом и слезами...
К ребенку она никаких материнских чувств не испытывала... ей вообще это чувство было незнакомо...
Ее тоже звали Кира... в чем-то она была похожа на мою бывшую жену... не могу не отметить изящество ее жестов, выражений, грацию...
После освобождения с помощью Киры мне открылись многие двери... из скучающего зрителя, наблюдающего из зала за тем, что происходило на сцене, я превратился в режиссера событий... я сочинял их...
Кира наняла меня писать свои мемуары...
Я писал и воспитателем ее ребенка...
Кира соединяла в себе утонченность свободомыслия, говорила про себя, что достойна виселицы... и не одной, многих... из-за неутолимой жажды наслаждений... и абортов... иногда она изображала себя танцующей в петле над оркестровой ямой...
Кира владела жестом и словом...
Своим голосом она потрясала стены театра и сердца зрителей...
Она любила роскошь и долги...
Долги ее душили... и еще астма...
Мальчику было уже 7 лет, когда Кира умерла... она вовремя умерла, осталась в памяти мальчика великой...
За полгода до смерти Киру арестовали за долги... и освободили после протестов и шумных манифестаций у стен тюрьмы...
Кира сделалась видной фигурой не только в театральной, но и в политической жизни города... она взорвала сонную тишину города, потребовала себе место, внимание...
Кира умерла от приступа астмы на острове, не дожив нескольких дней до мятежа...
Какие я вынес впечатления из этих событий?..
Я повернулся к ним спиной, как и большинство горожан...
Я должен был воспитывать ребенка, образовать из него человека и гражданина...
Киру похоронили на старом кладбище, а я вернулся с мальчиком на остров...
Вскоре меня освободили, хотя могли держать в ссылке хоть до второго пришествия и скончания мира, оснований было достаточно...
В доносе сообщалось, что я принимал участие в неудавшейся попытке переворота... писал плачи, которые пели на паперти и площадях...
Почти все обвиняемые по этому делу покончили с собой тем или другим способом... иные не без принуждения...
Тетя Киры увезла меня и ребенка в свой замок в провинции, подальше от городской заразы...
В газетах о Кире писали как о деве революции... называли ее Жанной д`Арк...
Кажется, я был влюблен в нее...
Видимо так и было... помню, однажды ночью она набросилась на меня, обвила как змея... я едва не задохнулся от ее дыхания...
Все происходило в темноте и молчании... я был человеком не красноречивым, и не героическим в эту отчаянную минуту...
Я сдался... но не смог совсем отдаться произволу страсти...
С воспитанником мы изучали историю, дошли до религиозных войн...
Ради бога люди убивали друг друга...
Мальчик слушал с невозмутимой улыбкой на лице, хотя, как мне кажется, он был взволнован до глубины души...
Он и внешне был копией Киры...
Я говорил о Риме, и пытался восстановить в памяти, что же произошло прошлой ночью...
В городе было неспокойно, действовали силы, скрывающиеся за кулисами, пытающиеся толкнуть события куда-нибудь, неважно куда, вправо или влево...
В городе плелись сети заговора... многие подвергались угрозе ареста...
Город стоял на краю пропасти безумия и насилия...
Круг знакомств Киры давал мне информацию о том, что происходило и волновало город, правда, эпизодами...
Они посылали мне письма с утешениями и деньги...
Помню, мальчик захотел увидеть город, театр... до театра мы добрались, переодевшись в женскую одежду...
Я изображал музу, мальчик был ангелом, он был рожден с нежными чувствами, одаренный воображением...
Нас провели в зал... на сцене давали мою пьесу...
На сцену Кира не выходила, а восходила как на лобное место...
Все взоры устремлялись на нее... все с нетерпением ждали ее слов, речений, но были среди зрителей и желающие ей провала, смерти...
Помню, я увидел ее танцующей в петле над оркестровой ямой с высунутым и постепенно чернеющим языком...
У Киры было много любовников, и еще больше врагов...
Я с ужасом слушал, что мне доносили шпионы и осведомители Киры...
Слухи унижали ее, не щадили даже ребенка, которому уже исполнилось 13 лет... доставалось и мне..."
"Воспоминания о смутном времени отравляли мне жизнь... лучше их забыть...
Как-то Кира созналась мне... она собиралась бежать со мной и ребенком куда угодно, в первое попавшееся место на карте...
Иногда Кира удостаивала меня внимания, позволяла оспаривать свое мнение о театре и пьесах...
Кира играла роль девы революции, но я различал в ее игре борьбу честолюбия, жажду власти и успеха... она жаждала рукоплесканий, криков восторга...
Увы... власти театр закрыли...
Кира не собиралась терпеть подобное унижение... она отправилась в ссылку на остров со свитой...
Кто в это смутное время мог быть искренним?..
Все боялись заглянуть в глаза друг друга... и использовали друг друга для своих выгод...
Помню, Кириллова, последнего любовника Киры: невысокий, близорукий блондин, с тихим голосом...
Он выглядел провинциалом... он был просто смешон, но Кира доверяла ему, говорила:
– Он далеко пойдет... до конца... он верит в то, что говорит...
* * *
Стук в дверь отвлек Христофора от воспоминаний...
"Откуда у меня эти воспоминания?.. и мои ли они?.." – размышлял он, открывая дверь...
Пришел почтальон, который принес телеграмму от Киры. Неделю назад она уехала на гастроли с театром.
Сонно жмурясь, Христофор прочитал телеграмму и ничего не понял.
Взгляд Христофора остановился на портрете Киры, который висел над комодом. Она была изображена в жемчужно-сером платье, зауженном в талии и подчеркивающем форму груди.
Христофор невольно вздохнул, полистал семейный альбом дяди Гомера, наткнулся на письмо, написанное им еще в детстве. Он узнал почерк и снова пережил то, что чувствовал когда-то, давно, в доме с крыльями флигелей.
Восточное крыло дома занимала француженка больше похожая на немку с тощими кошками и племянницей... девочку звали Соня...
В западном крыле дома жил Гомер, дядя Христофора. Свою кличку он получил в лагере, располагавшемся на одном из западных островов, их еще называют блуждающими. По ночам он рассказывал обитателям барака "Илиаду".
Он боялся заснуть. Сны казались ему темными омутами, в которых можно утонуть.
Христофор подошел к окну и увидел дядю. Он сидел на веранде в шинели и читал газету. Он вечно мерз даже в жару. За его спиной на покосившемся заборе висели прогнившие мешки из-под картошки и дремали вороны.
Вороны слетались к дяде Гомеру со всего неба.
С некоторых пор чтение газет стало его страстью. Этой страстью он был обязан жене. Она пела в церковном хоре, но мечтала об опере и славе. На вид она была высокая, стройная, с глазами совы и с голосом сирены, который очаровывал и тревожил, приводил в трепет прихожан.
Однажды Гомер задержался на службе в конторе и вернулся домой около полуночи.
В доме царила странная тишина, как в театре после представления.
Гомер зажег лампу.
Длинная тень, отбрасываемая его фигурой, поднялась по стене к потолку.
На зеркале Гомер нашел письмо, в котором жена сообщала ему о том, о чем уже давно говорили в городе.
От слухов, которые могут сделать из мухи слона и выбелить эфиопа, не спрячешься.
Гомер глянул на свое отражение в зеркале и отвел взгляд.
В зеркале он увидел, как стареет и превращается в незнакомца.
Выпив три рюмки портвейна, Гомер лег, не раздеваясь, на свою половину кровати.
Обычно Гомер ограничивал себя тремя рюмками портвейна. После четвертой рюмки мысли его путались, язык начинал заплетаться, вместо одной жены ему виделись две или три, и он не знал, какую из них выбрать.
Всю ночь Гомер лежал, уставившись в потолок, и запоминал картины, которые рисовало воображение, а утром небритый, с темными кругами под глазами вынес вещи жены на чердак, куда он словно в ссылку отправлял отслужившую свой срок мебель.
Он ничего не выбрасывал на свалку.
С тех пор Гомер читал газеты, пытаясь меж строчек найти следы славы жены.
Театр был на гастролях, переезжал из города в город...
Донеслось шуршание иглы, царапающей пластинку...
Дядя Гомер завел патефон и Христофор очнулся...
Шея затекла, в паху что-то заныло.
Христофор еще раз перечитал телеграмму, задумался...
"Странно, откуда у меня эти воспоминания?.. они явно не мои... надо бы спросить дядю Гомера, но где он теперь, на каком небе его искать?.. а что если он нашел себе место в преисподней со своим бесом?.. у него, как и у Философа был не ангел, а бес-хранитель...
Говорят, я похож на дядю Гомера. До 13 лет он был моим отцом, богом, потом я перешел к Философу...
Философ был женихом примадонны, носил цилиндр, как иллюзионист... в цилиндре он хранил текст брачного гимна, похожего на плач и некоторые украшения для невесты...
Когда примадонна запела плач, все соучастники этой церемонии охмелели как от вина и разрыдались, потом рассмеялись... помазал их бог елеем радости... и еще долго они смеялись и благоухали во всяком общем месте, даже там, где обычно смертные смердели грехами и пороками...
Дядя Гомер говорил, что плотская любовь пришла к Адаму не от змея, забравшегося в райский сад, а от бога... это дар божий...
Философ сомневался, говорил, что любовь это не дар бога, а проклятие...
Мне кажется, нельзя одновременно обладать любовью от змея и от бога... Философ знал, что говорил... он был на острове и вернулся к примадонне... она изображала невесту...
Как невеста должна была быть прекрасна, чтобы отвлечь Философа от комментарий к апокалипсису...
Примадонна сияла и благоухала... многие в ее свите имели ароматы, но ее благовония были лучше всех...
Примадонна пела гимн, похожий на плач, написанный Философом, известность которого ограничивалась тесными пределами города...
Гимн излился из горла невесты без слов, поэтому и тронул всех... как вином опоил дев, только начинающих любить и радоваться, до слез им еще надо было дожить...
Нечто подобное и я испытал к Соне...
Кстати, жену дяди Гомера и мою тетю тоже звали Соня...
Любовь моя была чиста, без порока... она была так прекрасна..."
– Гораздо лучше так любить, чем перестать любить... – пробормотал Христофор вслух, заикаясь...
Он подошел к окну и за загнивающими бегониями увидел крытую веранду с качелями, на которых вместо француженки, качалась ворона.
Какое-то время Христофор следил за вороной и думал о француженке, потом о Соне, ее племяннице.
Надо сказать, что француженка была особой со многими странностями.
Иногда она приходила к Гомеру, и он выслушивал ее весьма сомнительные истории.
Воображение вытесняло из ее историй реальность.
Француженка была не замужем, жила без заметных событий, как и дядя Гомер...
Из события были заметны разве что ее сны, в которых она была с разными мужчинами, среди которых был и Филонов...
За стеклами окна угасал закат.
Небесное ликование растеклось по крышам рыжей ржавчиной.
Выпив рюмку портвейна, Христофор лег на кровать, и не заметил, как заснул...
Он проснулся, услышав шаги и смех жены, испуганно привстал и увидел в мутном омуте зеркала ее отражение. Почти обнаженная, босая она скрылась среди прихотливо вьющихся виноградных лоз с красными гроздьями, нарисованными на обоях.
Поколебавшись, Христофор подошел к комоду, над которым висел портрет Киры, и повернул его лицом к стене.
Какое-то время Христофор ходил по комнате из угла в угол, как цапля, поджимая ноги... он как будто пробирался через какие-то заросли...
"Опять эти странные воспоминания... мятеж, нашествие грязи, война с собаками... и я участвовал в этих событиях... или не участвовал?..
Помню, какая-то женщина на площади у театра назвала меня иностранным корреспондентом...
Я наблюдал, и то, что я видел, ужасало...
Толпа людей с афишками и флагами затопила площадь...
Менялись ораторы, жесты, позы...
Власти ждали крови...
И кровь пролилась...
Описание этих же событий я нашел в рукописи дяди Гомера, краткое извлечение из которой увидело свет в виде пьесы с диалогами и планами будущего рая, конечно воображаемого...
Иногда и я мечтал о человеческом блаженстве, то в городе солнца, то в городе луны... чаще в городе луны...
Пьесу дяди Гомера я перевел с птичьего языка и показал редактору...
Редактор прочитал пьесу, сказал:
– Мне нужно продолжение этой утопии... и другой финал...
Пьеса оканчивалась смертью примадонны, девы хаоса...
Играть этой стихией опасно...
Для другого финала потребовался еще один герой, и не один...
В пьесе появились мужчина и женщина... мужчина был чем-то похож на меня, правда, как действующее лицо и оратор я был никакой... я смущался перед толпой и заикался, терял дар речи...
Сознаюсь, как-то я попытался возражать одному оратору на площади, но меня освистывали...
С тех пор я держался подальше от трибуны, сцены и славы...
Я не был пророком, я мог только вспоминать прошлое, хотя у меня были мысли о будущем... правда, почему-то будущее каждый раз оказалось прошлым с теми же персонажами и подробностями...
Я не склонен был заявлять об этом вслух, тем более в пьесе... она и так разрослась до трагедии в шесть актов...
Столько же дней потребовалось богу, чтобы сотворить мир и Адама, человека, смешавшего правду фактов с вымыслом...
Меня в городе не читали, говорили, что я плохой автор, пишу не о том... дядю Гомера хвалили... он был хорошим создателем диалогов и интриг...
Давид, директор театра стал на мою сторону... в театре у него была кличка Голиаф...
Он брался решить все финансовые проблемы...
Первое, что он сделал, привел расходы в соответствие с ожидаемыми доходами...
Человек он был одаренный, приятный богу...
Вера, жена Давида, работала врачом... лечила она и меня, правда, не очень удачно... я получил ранение в ногу от случайной пули... пулю она извлекла, но оставила меня хромым...
Давид окрестил меня Хромым бесом...
Я был не против такого крещения...
"Бес, так бес, пусть и хромой... кого теперь этим удивишь..."
Вера помогала мне вживаться в роль, она же редактировала некоторые диалоги в пьесе...
Говорят, в свое время за ней ухаживал известный писатель... он был мистиком... описав конец света, он убил себя на паперти... говорили, что из-за Веры...
Вряд ли... я сомневаюсь...
Впрочем, все возможно в этой жизни... в том числе, любовь и смерть в петле на паперти...
Никто еще не пропустил эту возможность...
Вера познакомила меня с примадонной, играющей в пьесе весталку... от примадонны я собирал театральные слухи, в которые она вносила свои реплики, мнения...
Помню, как-то она упрекнула меня за мою отчужденность от этого мира... не знаю, почему?.. возможно, она искала близости... у меня не было оснований сомневаться, но я сомневался, даже когда она привезла меня в свой замок на длинном лимузине красного цвета...
Я поселился в пустующем правом крыле флигеля с заколоченными окнами и выходом на террасу, с которой можно было спускаться в сад и к морю...
Ночью, мучаясь бессонницей, я вышел на террасу и в темноте наткнулся на бюст Гомера, загаженный птицами...
Замок был убежищем для Гомера, когда он опасался ареста и преследования властей... он жил здесь, писал свои комментарии к апокалипсису, но сдвинул факты...
Книга поссорила Гомера с властями... из-за книги он лишился жены, детей и имущества...
– Его предали... – сказала примадонна, кутаясь в мантию... она сидела в кресле на террасе, изображала ворону...
– Что?.. – спросил Христофор...
– Он собирался уехать на западные острова, стать монахом, но умер, так и не дописав свои комментарии... этот бюст сделал Филонов, скульптор...
– Похож...
– Печальная история... говорят, при отпевании, уже мертвый он встал из гроба и сам дошел до могилы, не хотел никого утруждать... пытаясь спуститься в могилу, он зацепился одеждой за пику ограды, повис, удавился...
– Вовсе нет, он умер в своей постели...
– Чего только люди о нем не говорили... говорили, что он святой и исчез... нет, он не был иллюзионистом... редко бывал в театре, только на моих премьерах... мне кажется, он вообще относился с предубеждением к театру, хотя для его круга знакомых посещение театра входило в некий почти обязательный ритуал...
– Так он не любил театр?..
– Сама удивляюсь... меня он любил, может быть, даже ревновал к зрителям... помню, как-то он сказал, что опасно приучать зрителей к тому, чего нет... я и сама так думаю... меня поражают нынешние пьесы не только необычностью сюжета, когда на сцене действуют духи, гении, воскресающие тени, вызывающие у публики пугающие ассоциации... мертвые начинают мниться среди живых... подобные представления открывают путь к безумию, хаосу... люди не изменяются...
– Но люди изменяются...
– Ну да... становятся стариками и странниками... Гомер был странником... помню, как-то он исчез и явился ночью в пыли и поте, как некий бог... не знаю, для чего ему нужно было скитаться... всю вселенную обошел, но нашел ли он то, что искал?.. вряд ли... стать богом, вот его детская мечта... он учился жить как бог... у меня он вызывал сочувствие... он так и не выздоровел... скитался по Тибету больной подагрой, и вернулся в город с бородой до пояса, когда его совсем не ожидали... вообрази мое удивление, я смотрела на него, как на воскресшую тень... кто-то сказал ему, что я собираюсь выйти замуж... я не успела, жених умер... спился, в горячке повесился на чердаке... я думаю, ему помогли... сам он не смог бы... какое-то время Гомер жил у Философа на острове, жил на пенсию по старости... и как жил?.. это надо вообразить... потом переселился на небе, чтобы поговорил с богом о боге, и очутился на земле в театре абсурда... все ушло в прошлое... жаль... иногда он является мне, жалкий, холодный, голодный... он говорил осторожно, но с полным пониманием происходящего... обычно он заикался, а со мной говорил гладко, с выражением, как на сцене... помню, на мне была длинная ночная рубашка, похожая на подвенечное платье... и я не говорила, а пела шепотом...
– Он жил в замке?..
– Ну да, в город он спускался за сплетнями... и за вином... он любил выпить... пил обычно портвейн... три рюмки, не больше... – заключила примадонна свой монолог... улыбнулась...
– Какая здесь тишина...
– Я вижу, тебя это удивляет... молва уверяет, что обычно здесь пляшут, поют, устраивают сатурналии, но, увы, не сезон... холодно, голодно... и дожди... смутные времена... люди сделались мрачными, подозрительными... – Примадонна обняла бюст Гомера... – Этого он уже не видел... даже звон колоколов приобрел какой-то зловещий, второй смысл... звучит как мрачное предзнаменование...
"Я слушал монолог примадонны... он длился, и длился... был полон намеков, недомолвок, умолчаний...
Все это происходило на террасе, как на открытой сцене театра под сводом траурного неба, и выглядело несколько необычно, неправдоподобно..."
– И чем закончилось смутное время?..
– Ничем... говорят, мэр взял вину на себя и был обманут... заговор остался нераскрытым, хотя молва называла имена...
Примадонна вспоминала и жалкое, смешное, странное и страшное...
Подробности мятежа остались в тени... многое скрыла и примадонна, ни слова не сказала о своих встречах с заговорщиками, впечатлениях...
Начался дождь, и мы вернулись в комнату...
На столике в ее спальне я увидел рукопись, что-то вроде эпитафии или завещания...
Примадонна распорядилась передать свой прах ветру... наверное, чтобы смешаться с прахом Гомера...
Все это представилось мне как реальное событие, хотя ничего подобного со мной не происходило, да и не могло произойти...
Откуда-то я все это заимствовал... или кто-то во мне конструировал эпизоды этого странного сновидения, строил диалоги..."
"Я стоял у окна, заставленного загнивающими бегониями в горшках, и смотрел на город...
Все еще шел дождь... на террасе танцевали тени...
"Эфиопка черна, но красива... – заговорил Семен... – Еще и поет как сирена... послушай..."
"Ну да, и танцует прилично..." – отозвался Христофор... и подумал о Соне:
"Когда я обнимаю ее, она исчезает, стыдится объятий... я блуждаю, ищу ее, но нахожу тех, которых не знаю... не воспламеняют они меня, хотя и привлекательны...
Иногда Соня является мне во сне и утешает словами любви..."
"Ты должен радоваться и этому... – сказал Семен... – Не опускайся до худшего... благовония от пучка мирры, что ночует между неизмятыми сосцами девы, могут стать и зловонием..."
Мне было 13 лет, столько же и Семену... Гомеру было почти 70 лет... он скрывался в замке примадонны... иногда он спускался в город за сплетнями и вином, юродствовал на паперти, читал отрывки из своего трактата...
Мы были так юны...
Соня только начинала цвести, но груди ее уже были подняты, соблазняли глаза, как яблоки от яблонь из райского сада, а не от бесплодных дичков...
Ночью я был тенью на ее ложе, и днем не отходил далеко...
Глаза мои были чистыми, взгляд прямой, не петлял, чтобы быть понятым, и не дарил то, чего не имел...
Соня любила не меня... и умерла...
Она стала еще одной невестой бога... она ушла к нему и села там, где он был, дыхание его ловила, когда он вел беседу с ней в стране теней, переходя от одной тени к другой и даря спасение или надежду на спасение...
Я стучался к ним, но оставался за дверью... я шептал ей слова любви... помню, они были сладки для гортани моей, я хмелел от них, как от вина, глаза мои наполнялись слезами радости...
Я сходил с ума... дядя Гомер спас меня, но сам не уцелел...
У дяди Гомера было много врагов...
"Они ненавидят меня, а я их люблю... – говорил он... – Они меня бодрят, как женщины... женщины – мое вино, а я их яблоки..."
Дядя Гомер жил один, как бог... Соня, его жена, умерла от преждевременных родов, истекла кровью...
"Она часто является мне... чуть ли не каждую ночь...
Левая ее рука у меня под головой, а правая обнимает меня, и не призрачно..."
Дядя Гомер чувствовал приближение жены, и искал, где преклонить голову... сев на камень, он шептал: обними меня, и пугал прохожих женщин...
В 13 лет дядя Гомер преставился... о своей смерти он сообщил Философу запиской, просил позаботиться обо мне...
В этом же году и я чуть не умер... я был ранен любовью к Соне... и не я один...
Соня любила меня, Семена и бога...
Семен любил ее жалко, подло... мы с ним были соседями и дальними родственниками...
Он играл словами любви...
Помню, я проснулся среди ночи, вокруг жуткая тишина, а во сне меня пугала воем буря... я пришел в себя от воплей тех, кто хотел получить спасение...
Повсюду царила смерть и отчаяние...
Волны, как горы... барка, на которой я плыл, скакала по горам, которые делались все выше... они пытались стряхнуть барку с себя, заглядывали в окна, влезали... и смерть протискивалась за ними незримой тенью...
Как-то я видел ее на паперти, она заглядывала в лица старухам...
"Ты побледнел... кто тебя так напугал?.." – спросил Философ, не открывая глаз... он лежал на кушетке, а я на полу, рядом, как собака... такие у нас были отношения...
"Показалось, что смерть заглядывала в стекла окна..." – отозвался я...
Я был привязан к Философу сочувствием, вниманием...
"Бесы играют с тобой, развешивают сети, уловляют... дунь и плюнь три раза и они отстанут..."
"Я уже и дул, и плевал..."
"Плюнь еще, не ленись... восстановишь покой, какой у тебя был, если он был..."
Я отвлекся... я услышал голос из лона бури и облаков, который как бы стенал и мучился, звал, потом покорился, умолк... мне кажется, не добровольно, кто-то принудил его...
Стало вдруг так тихо и странно...
Скалы, стволы деревьев приобретали облик, форму и, может быть, даже существование...
Наверное, так было в первый день творения... и я был перворожденным среди еще мертвых...
Ослепленный мраком, я нуждался в свете перед лицом тьмы... я встал и пошел как спотыкающийся о камни, разбросанные среди камней...
На кого бы из еще не рожденных я упал бы, того или раздавил бы, или покалечил
Я остановился... искал объяснений происходящему и не находил...
Мне нужно было проявить осторожность, но я воображал, будто я точно знаю, что происходит и где я нахожусь...
Я споткнулся, упал и пришел в себя...
Вокруг все еще царил день... его сотворило солнце...
"Пока длится день надо работать..." – сказал Философ и ушел, а я погрузился в текст писем Гомера из его архива... все они были адресованы примадонне...
Что я делаю?.. я роюсь в письмах, квитанциях, счетах дяди...
Спроси себя, что ты ищешь?..
Я ищу факты...
Кто проводит жизнь вне опасности и без какого-либо греха... ведь были же у дяди грехи... иначе он не прятал бы архив...
Помню, дядя Гомер говорил:
"Не согрешишь, не станешь жителем небес... грех будит спящую душу... ад бодрит... грех нужен, как искушение, которое надо преодолеть терзаниями и терпением... вот тогда и появляется надежда на спасение, а надежда не обманывает...
Нужно дерзнуть, сказать всю правду, хотя кто может принять ее..."
Когда-нибудь дядя Гомер вернется, воскреснет... удивительным образом мертвые совлекают с себя одежду смерти и продолжают жить вдохновленными ради бога в поисках истины... и уже никакого зла не может случиться с ними на всем протяжении этого пути..."
"Христофор, что с тобой?.. ты побледнел... ты что-то увидел?.." – спросил Философ...
"Не знаю... может быть дядю или бога... мне страшно...
Я увидел его и оказался без силы, брошенный среди мертвых в аду, если он существует, а он существует... и не призрачно..."
"Ад – это небесная реальность..." – сказал Философ каким-то странным голосом...
