Текст книги "Приказ самому себе"

Автор книги: Юрий Дьяконов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Легкие сквознячки несут вдоль коридоров волнующие полузабытые запахи. Пахнет молоденькой ёлкой, душистой сосновой смолой, пахнет клеем, бумагой, гуашевой краской.

В приоткрытые форточки классов врываются струи густого морозного воздуха. В школе светло от ослепительной белизны первого снега, наконец-то выпавшего в конце декабря.

Идет Новый год. Он уже близок. Готовься. Встречай его.

День рождения мамы 31 декабря. К этому дню Зиновий с папой придумывали сюрпризы. Новый год всегда встречали дома. Папа говорил: «В этот день семья должна быть в сборе. А если нам скучно станет, то какой же это дом и какая это семья!..»

И действительно, скучно им никогда не было.

А теперь, когда папы не стало, обо всем должен подумать Зиновий. Он так считал. С сентября откладывал деньги, что мама давала на завтраки. Продал соседям бочку, выловленную в Дону еще весной. И перед ноябрьскими праздниками они с Сашей купили маме черные туфли с золочеными колечками.

Но мама говорит: «Самая большая радость для меня, чтобы ты рос умным и здоровым, учился как следует. Чтобы слава о нас, Угловых, шла добрая …» А вот тут-то получается заковыка. И надо же было с этим Сундуком связаться, будь он неладен! Ну, теперь все! Алевтине Васильевне слово дал… Надо завтра попросить, чтобы еще раз по литературе спросили. Тогда в четверти не будет ни одной тройки. Вот мама обрадуется!..

Но все получилось совсем не так, как думал Зиновий.

Класс встретил Зиновия и Женю как героев:

– Законно!.. Молодцы!.. Против семерых «гзшников»!.. Правда что Сундук на карачках бежал?.. Угол, это ты Грачу врезал? По-японски?! До сих пор ходит боком, шею не повернет!..

Зиновий с синяком под глазом и Женя с носом, распухшим, как картошка, не знали, куда деваться. Их выручила Зойка:

– Глядите, ребята! Сундук заявился. Айда посмотрим!

На круглой, упитанной физиономии Валерки от рта к ушам, как усы, веером расходились узкие ленточки лейкопластыря.

– Гля, ребята!.. Как кот!.. И усы!.. Усы белые! – кричали, окружая Валерку, мальчишки. А Зойка высунулась из-за ребячьих спин и с наслаждением пропела: «Мя-а-ау-у-у!»

Под хохот и мяуканье сбежавшихся со всех сторон ребят Валерка еле пробился к дверям класса.

Три урока подряд писали контрольные, а на четвертый вместо Марии Павловны пришла Елизавета Серафимовна:

– Зоологии не будет, – объявила она, – у вас есть счастливая возможность поправить оценки по литературе. Ну, кто первый?..

По классу прокатился ропот, но сказать прямо никто не решился.

– Нет желающих?.. Тогда начнем снизу. Углов. Иди и прочитай «Три пальмы». До конца.

– Я же не повторял. А там шестьдесят строчек! Я вчера…

– Понятно, – перебила учительница. – Вчера ты готовился к побоищу. Тогда ставлю тебе двойку.

– За что мне двойку? Я завтра расскажу на литературе.

– Завтра будет завтрашнее, – она полистала журнал. – Кстати, и по зоологии у тебя две двойки подряд.

– Неправда! – вскочил Зиновий. – Должно быть «пять»!

– Ну, знаешь!.. Тогда иди в коридор проветрись. Иди, иди!..

На перемене Зиновий с Женей побежали в учительскую, потом в канцелярию. Словоохотливая секретарь школы сказала, что Мария Павловна уехала на каникулы к заболевшей дочке в Киев.

– Не я буду, если не загляну в журнал! – неистовствовал Зиновий. – Чтоб он пропал! Чтоб он сгорел, проклятый!..

Двадцать шестого и двадцать седьмого декабря Зиновий был сам не свой. Уклонялся от разговоров. На переменах уходил от друзей куда-то на чужой этаж и возвращался только со звонком. Домой тоже убегал один, не дожидаясь Жени с Сашей.

А двадцать восьмого еще перед началом уроков шестой «б» услышал сногсшибательную весть: ПРОПАЛ КЛАССНЫЙ ЖУРНАЛ.

Уроки шли один за другим. Но все было не так. Учителя хмурились: непривычно вести урок без журнала. Хотя и знают каждого, но все-таки… Ученики тоже нервничали: хорошо, если учитель про какую-то двойку забудет. А если не вспомнит про полученную с таким трудом четверку?.. И журнал, который редко кто любит, превратился в вещь необходимую, желанную.

Куда он мог деться?.. Украли?.. Но кто?.. И зачем?..

«Я ОЧЕНЬ ХОЧУ ТЕБЕ ВЕРИТЬ…»

Два дня искали журнал, но так и не нашли. Такого ЧП в школе еще не было, и директор решила во что бы то ни стало добиться истины. Вызывали учителей и уборщиц, сторожей и швейцаров, и, конечно, больше всего – учеников шестого «б».

Елизавета Серафимовна сразу сказала директору:

– Если виновник из моего класса, то это, конечно, Углов.

– Почему вы так думаете?

– Во-первых, я знаю мальчишек лучше, чем кто-нибудь. Во-вторых, Углов самый грубый, лживый и безответственный из всех. В-третьих, у него были двойки!.. И еще… ну как бы вам это сказать… он испытывает особую, мягко говоря, неприязнь ко мне…

– Елизавета Серафимовна, – сказала директор. – Я задам вам вопрос. Но ответить на него нужно прямо. Или совсем не отвечать, – и, когда учительница, насторожившись, кивнула головой, продолжила: – Почему вы так не любите этого мальчишку?

– Но я вам уже объясняла. Во-первых…

– Извините, – оборвала разговор директор, – я вижу, что вы не в состоянии… – и, встав из-за стола, сказала уже официальным тоном: – Все, что вы сообщили, я поняла и вот даже записала, чтобы не забыть. Пришлите ко мне Углова.

Зойка Липкина остановила Карпенко в коридоре:

– Пойдем за угол, мне нужно тебе что-то сказать.

– Пожалуйста. А о чем?

– Женя, – глядя в сторону, спросила Зойка, – ты любишь елку?

– Конечно! А кто не любит?

– Вот хорошо! Огни. Дед Мороз. Игрушки.

– И всё? – удивленно вскинул на нее глаза Женя.

– Нет! Что ты. Еще серпантин! Смешные маски. Танцы!

– Это все, что ты хотела сказать? – Женя хотел уйти.

– Женя! – Зойка испуганно схватила его за руку. – Приходи на елку! Сильва приглашает… и я тоже. Весело будет.

– А кто придет? Ну, ты, Сильва. А еще кто?

– Еще девочки, мальчики всякие… Валера…

– Сундук?! – возмутился Женя. – По-подлец он, твой Сундук! Семь «гэшников» подговорил на одного! Это честно? Очки сорвал – это честно? Слепого, значит, бить безопасно, да?!

– Женя! Женя! – пятясь от него, испуганно шептала Зойка. – Я же не знала… Честное слово… про очки…

– Зиночка, ну что у тебя в школе? – спросила мама вечером. – Расскажи!

Зиновий сразу встопорщился. Лицо приняло дерзкое выражение:

– А чего о ней рассказывать? Стоит, – резко ответил он.

Мама с удивлением и тревогой смотрела на него. Но Зиновий уже спохватился. Плечи обмякли. Виновато улыбнулся:

– А о чем рассказывать? Ничего интересного. Одно и то же.

– Ладно, – вздохнула мама. – Наверно, я из доверия вышла.

– Что ты! Я тебе всегда!.. Ты не думай…

Судя по его горячности, мама поняла, он что-то скрывает и стыдится этого. А Зиновий понял, что мама обижена. Нужно загладить свою вину. Но что рассказать и о чем умолчать, он не мог решить так сразу… Зиновий быстро разделся и лег.

Приснилось ему, что мама спрашивает: «Что с тобой? Скажи!» – Не могу, мама. Не могу! – крикнул он и проснулся. На столе стоял прикрытый полотенцем, чтоб не остыл, завтрак, Мамы уже не было.

Все оборачивалось против Зиновия. Швейцар вспомнила, что высокий мальчик из шестого «б» накануне ушел из школы, а потом вернулся. Когда он снова хотел выйти, она спросила: «Что ты несешь»? А он грубо так: ответил: «Не видите, что ли? Книги!» – и выбежал на улицу… Завхоз сказала: «Этого мальчика я видела после уроков около учительской. Я учительскую заперла, а ему приказала спуститься вниз…» Вспомнили и девчонки, что Зиновий грозился добраться до журнала. Хотел, чтобы он пропал или совсем сгорел.

– Был такой разговор? – спросила Алевтина Васильевна.

– Был, – честно признался Зиновий. – Но я его не брал…

– Почему ты не сказал раньше, что двадцать седьмого был после уроков в школе и даже поднимался на второй этаж? – сердилась Алевтина Васильевна.

– Меня же про это не опрашивали. А чего я буду – глядя в стену, ответил Зиновий…

И последний удар нанесла Елизавета Серафимовна, торжественно положив перед директором один из последних листков журнала с отметками о посещении уроков учениками шестого «б».

– Где вы это взяли? – удивилась директор.

– В книгах невинного Углова! – довольная произведенным эффектом, с усмешкой сказала она. – Теперь вы убедились?.. Я пойду, Алевтина Васильевна, у меня урок.

– Минуточку. А как попали к вам его книги?

– Обыкновенно. Я приказала ребятам положить их мне на стол… Ну а потом… нашла вот это.

– Понятно. Не смею больше задерживать.

– Нет. Я, кажется, сойду с ума с этим журналом! – сказала Алевтина Васильевна. – У меня уйма дел. Конец полугодия. Педсоветы. Праздники. А я с тобой воду в ступе толку… Зачем ты вернулся в школу и поднимался на второй этаж?

– Я забыл в классе… одну вещь.

– Пусть так. А что это за вещь?.. Она дорога тебе?

– Очень, Алевтина Васильевна, – краснея и ожесточенно ковыряя ногтем спинку стула, ответил Углов. – Но я не могу сказать. Это не моя… это папина вещь.

– А листок из журнала. Откуда он? Может, тебе подложили?

– Нет, Алевтина Васильевна. Я нашел его в туалете.

– А почему ты его три дня в книгах носил, не отдал мне или классному руководителю?.. Наконец, почему не выкинул?

– Я знаю, что неправильно сделал, – без надежды на оправдание говорил Углов. – Она бы мне не поверила. Я хотел вам. Но утром сказали, что журнал пропал… А не выбросил, не знаю почему. Ну… жалко, что ли… Не знаю, Алевтина Васильевна.

Директор подошла к окну и долго смотрела во двор. Думала. Опыт подсказывал ей: виновные ведут себя по-другому. Значит, не он?.. Тогда кто?.. Историю с журналом надо распутать. Иначе такой пример безнаказанности…

Она вновь села и подняла на Зиновия усталые глаза:

– Понимаешь, Углов, я очень хочу тебе верить. Но у меня до сих пор нет ясности. А ты только отвечаешь на вопросы. И не хочешь помочь ни мне, ни себе.

– Я очень хочу, Алевтина Васильевна! Только я больше ничего не знаю.

– Ну что ж. Иди. Я еще подумаю, посоветуюсь с товарищами, тогда решим. Иди в класс…

НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОГЕ

Галина Николаевна возвращалась с завода в отличном настроении. Сегодня вместе с обычной она получила «тринадцатую зарплату» – семь новеньких двадцатипятирублевок. В магазине на Энгельса она высмотрела славненькое демисезонное пальтишко для Саши. Взяла в «Гастрономе» продуктов, конфет, чтобы как следует отметить праздник.

Едва она свернула в переулок и поравнялась с овощным ларьком, сзади рванули сумочку с деньгами, зажатую под мышкой. Она моментально обернулась, хотела схватить вора за руку и… отшатнулась. Перед ней была голова мертвеца, только что вытащенного из воды. Что-то серо-зеленое, безглазое, с совершенно размытыми, неразличимыми чертами лица, где нос, губы, уши – все приплюснуто, изуродовано, страшно… На нее будто напал столбняк. Стоял и он. И только когда человек с лицом мертвеца шмыгнул за угол ларька, она закричала и бросилась за ним…

Зиновий не помнил, как оказался за дверями класса, вихрем промчался по пустому коридору, скатился по гремящей лестнице и, перепугав старушку швейцара, выскочил на заснеженный двор. Бежать! Куда угодно. От этих собраний, недоверчивых взглядов. От Елизаветы… Только бы не видеть, не слышать ничего!..

Едва он скрылся за углом гаража, хлопнула выходная дверь.

– Зинка!.. Зиночка! – в два голоса кричали Саша и Женя.

Он не откликнулся. Привалившись к железному боку гаража, Зиновий плакал. Обида тугой петлей сдавила горло. Ну почему не верят? Почему?.. Очнулся от холода. Плечо, которым он все еще опирался о стальную стенку, совсем занемело. С удивлением обнаружил, что раздет. Пальто и шапка там, в раздевалке. Но он скорее замерз бы насмерть, чем согласился бы вернуться в школу.

Громадное здание старинной постройки мрачно глядело на него темными глазницами окон. Только в двух местах на втором этаже горит свет. Слева светятся окна шестого «б». Там еще идет собрание. Говорят о нем. Спорят. Смеются… И больше всех, конечно, радуется Сундук. А справа горят люстры в учительской. Там тоже, наверно, говорят о нем. А может, уже исключили?..

Зиновий пошел вдоль здания и наткнулся на тамбур. Из полуоткрытой двери пахнуло теплом. Только теперь он почувствовал, как сильно замерз. Не раздумывая, стал спускаться по крутым ступеням вниз. За поворотом оказалась небольшая комната с цементным полом. По стенам змеились трубы отопления разной толщины. На низеньком диване с вылезшими пружинами сидел дворник дядя Вася и проволокой прикручивал метлу к длинной ручке. Он поднял глаза и, не удивившись появлению Зиновия, сказал, как старому знакомому:

– А-а, это ты. Ну гостем будь. Садись, грейся.

Зиновий боялся расспросов. Но дядя Вася будто забыл о нем. Связал одну метлу, вторую. Надежно насадил их на палки. Лишь изредка поглядывал да вполголоса пел нескончаемую, как сама степь, казачью песню.

Зиновий отогрелся. Стало клонить ко сну.

– Ну? – спросил дядя Вася, будто продолжая разговор.

– Да не виноват я… а они не верят. Вот честное…

– Не сори словом-то понапрасну, – оборвал дядя Вася. – Отогрелся?.. Ну и ладно. Скажи номер.

– Чего? – не понял Зиновий.

– Чего-чего! – добродушно передразнил он. – Вешалки! Без одежки, небось, домой не заявишься.

Зиновий назвал. Старик прошаркал сапогами к выходу и вскоре вернулся с пальто и шапкой в руках.

– Спасибо, дядя Вася! Вот вы… только вы…

– Ладно, – усмехнулся старик, нахлобучивая на него шапку. – Скажи лучше: крепко ль на ногах стоишь? – и пояснил – Правда-то она бывает колючая. Не всем по нутру. Так ты как?

– Твердо! – глядя ему в глаза, ответил Зиновий.

– Ну, спасибо… – и, как взрослому, протянул руку.

Зиновий выскочил из теплой духоты подвала и захлебнулся чистым морозным воздухом. Странное дело. Сюда он спустился бессильным, подавленным. А теперь, несмотря ни на что, в душе родилась надежда: самое страшное там, позади… Откуда это? Что изменилось?..

Снег, три дня назад укрывший теплую еще землю, подтаивал. Тротуары, дорога были скользкими. Но Зиновий шел уверенной походкой человека, с которым ничего не может случиться. И вдруг, поравнявшись с Нахичеванским переулком, услышал отчаянный женский крик: «Держи-те!.. Дер-жи-те во-ра-а!»

Вниз к Дону по узенькому, закованному в ледяную корку тротуару кто-то бежал во весь дух. Сзади бегущего виднелась еще тень и слышались крики о помощи.

Зиновий инстинктивно посторонился, прижался к толстому дереву. Вор приближался. Что делать? Задержать?.. А вдруг он… Но это же жулик! Жулик! Он что-то украл у женщины… В тусклом свете фонаря Зиновий увидел, как что-то блеснуло в руке подбегавшего. «Нож! Если я задержу – он ударит!» Ноги вмиг ослабели. «Нож! Нож!» – выстукивало сердце где-то около горла. Но, когда бегущий поравнялся, он, против своей воли, отшатнулся от спасительного дерева и выставил ногу вперед.

Бегущий со всего маху упал на тротуар, проехал на животе по льду и ткнулся головой в другое дерево. Блестящий предмет вылетел из его рук, скользнул по льду, свалился на дорогу.

Сам не зная зачем, Зиновий бросился к человеку. То ли хотел поднять, помочь, то ли задержать, не дать подняться. И остановился пораженный. Упавший схватился за голову, будто пытался вырвать себе волосы, собрав их в пучок… «Фантомас!» – догадался Зиновий. Парню удалось сорвать с головы капроновый чулок, в котором он почта ничего не видел. И Зиновий отступил к забору. Перед ним был Сазон…

Сазон тоже узнал его. Секунду, ошеломленные встречей, они смотрели друг на друга. Потом Сазон вскочил, ойкнул и, припадая на ушибленную ногу, побежал в подъезд дома.

«Через проходной двор, – догадался Зиновий. – А там его сам черт не найдет. Догнать?..» Но он не тронулся с места.

– Сумочка! Где сумочка?! – крикнула подбежавшая женщина.

– Тетя Галя?..

– Зиночка?! – не меньше его удивилась Галина Николаевна.

Зиновий вспомнил о том, что что-то выскользнуло из рук Сазона.

Пошарил у бордюра и наткнулся на сумочку. Блеснула дужка замка.

– Эта? – задал он дурацкий вопрос. Будто ночью на дороге могли валяться десять сумочек.

– Эта! – Галина Николаевна, торопясь, открыла ее, обрадовалась – Все тут. Зарплата! Премиальные! Сашкино пальто… Зиночка, как ты здесь оказался?.. А куда делся тот?.. Кто это?

– Не знаю, – отворачиваясь, солгал Зиновий.

– Да будь он неладен! Утопленник проклятый!.. Главное, сумка! Как ты сумел отнять?!

– Он сам бросил…

На улице было темно. Возбужденная событиями, Сашина мама не заметила, как то краснеет, то бледнеет лицо Зиновия.

НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ

(или продолжение прерванного педсовета)

О том, что произошло с Зиновием Угловым в этот вечер, не знали ни учителя, ни директор. По-прежнему светились лишь окна учительской на втором этаже – там шел педсовет, там решалась его судьба.

Объявив перерыв, завуч вслед за другими вышла в коридор. Увидела объявление: «Товарищи преподаватели! 30/XII в 19 ч. состоится заседание педсовета. Повестка дня…»

– Так. Остался только один вопрос, – снимая объявление, сказала она. – Что-то нам Алевтина Васильевна скажет?

– А что нового она может сказать в вопросе об Углове? – удивленно спросила Елизавета Серафимовна.

– О! Вы еще недостаточно ее знаете, – ответила завуч.

Учителя прохаживались по коридору парами, стояли группами у подоконников, вели негромкие разговоры. Подойдя к одиноко стоявшей у окна учительнице, Владимир Демидович спросил:

– Елизавета Серафимовна, простите за нескромность. Вы давно работаете в школе?

– Вообще-то педагогический стаж у меня двадцать лет и пять месяцев, – гордо ответила она. – А что?

– Да так. А интересно, в каких школах вы работали?

– Ну, этого сразу и не вспомнишь. Сейчас посчитаю, – вспоминая, она морщила лоб и загибала пальцы на руке.

Старый физик из-под кустистых бровей бросал лицо, то на руки. Сначала в его глазах мелькали смешливые искорки. Но по мере продолжения счета веселинки погасли.

– Вот посчитала. В одиннадцати школах. И еще три года на руководящей работе в учительском райкоме профсоюза.

– В одиннадцати? – переспросил физик. – И не надоело?

– Сказать по правде – да. Вот выслужу пенсию…

– Я не о том, – грустно сказал физик. – Не надоело вам из школы в школу бегать?

– Ну, знаете! – вспыхнула Елизавета Серафимовна. – Бывают же всякие обстоятельства.

– Да, да, – покивал седой головой Владимир Демидович. – А хотите, я скажу… Нет. Не так. Я все равно вам скажу, – он усмехнулся – Я старый человек. Меня молнии из глаз не пугают… Сорок лет жизни я отдал школе. И сожалею, что не одной, а двум. Но первой школы я не застал в живых, когда вернулся с фронта. Фашисты сначала устроили в ней конюшню, а потом, отступая, сровняли с землей… Мне не нужно загибать пальцы, чтобы сказать, кому я отдал свое сердце. И скажу вам по секрету: я стяжатель! Я ростовщик! Я отдаю свою любовь детям не бескорыстно! Нет. Я живу на проценты от этой любви. Я живу и умру богачом… А вы? Вы ведь не приросли сердцем ни к одному коллективу…

Елизавета Серафимовна чувствовала, что больше не выдержит, убежит. Но он уловил и это движение ее души, сказав:

– Не уходите во гневе. Ведь никто не скажет вам правды так, так я. Вы красивая, полная сил женщина. Но вы нищенски бедны и одиноки. Это страшно. Не держите свое сердце в кубышке, зарытой в землю.

Когда объявили, что перерыв окончен, Елизавета Серафимовна, покинув физика, чуть не бегом кинулась к учительской.

– А Владимир-то Демидович того… с приветом! – шепнула она завучу и покрутила пальцем у виска.

– Что вы! Он мудрец! – горячо возразила завуч. – Мы все советуемся с ним в самых сложных случаях…

– Здравствуйте, товарищи! – входя, сказала Алевтина Васильевна. – Я не всех сегодня видела. Извините, что задержала вас. Я этот грех сейчас исправлю. Знаю, что торопитесь. Новый год не ждет. Завтра в школу придут только дежурные. По графику. Остальным… ну вы и без меня знаете, что делать дома.

Учителя засмеялись, зашумели радостно.

– Теперь об Углове, – лицо директора стало строгим. – Я посоветовалась с товарищами и пришла к выводу, что вопрос этот с повестки дня надо снять. Предлагаю на очередном педсовете заслушать отчет об учебно-воспитательной работе в шестом «б». Поручить комиссии во главе с Владимиром Демидовичем провести проверку и выступить на педсовете с содокладом… Вам, Елизавета Серафимовна, нужно серьезно подготовиться. Будут какие возражения, товарищи?

– Нет. Правильно! – откликнулись учителя.

– Тогда объявляю педсовет закрытым. Желаю всем хорошего праздника. До свидания, товарищи, в новом году!..

Удрученная Елизавета Серафимовна надевала шубу, а сама думала: «Что сулит этот отчет на педсовете? Во всяком случае, ничего хорошего. Уж этот одержимый Владимир Демидович представит дело так, будто я во всем виновата… Да разве один физик такой!.. Все они тут какие-то одержимые… Все против меня!.. Как тут можно работать?.. Заискивать перед мальчишками?.. Нет уж, увольте! Не могу! Да и не хочу!.. Все нервы вымотали…»

На пороге школы в лицо ей хлестнул резкий порыв ветра с колючей ледяной крупой. Елизавета Серафимовна зажмурилась, отвернулась и, подгоняемая ветром, пошла вниз под гору.

Снова, в который уже раз, вспомнились настойчивые просьбы мужа: «Уходи, Лиза… Уходи… Я мигом найду тебе другую, спокойную работу… Ну хочешь, в библиотеку…»

На улице никого. Только она да ветер. Ветер свистит в ушах, холодными струйками обвивает шею, леденит ноги в негреющих капроновых чулках. Заломило виски. Гнев и обида отступили. На смену им пришло чувство одиночества, неуютности, растерянности. Захотелось скорей очутиться дома. «А разве это так уж плохо? – подумала она. – Может, и правда – в библиотеку?..»

Она шла под гору все быстрей и, дойдя до трамвайной остановки, как девчонка, загадала: «Если сразу подойдет первый – пойду в библиотеку! Хватит с меня…»

Из-за поворота появился трамвай. Сквозь летящую снежную крупу она никак не могла разглядеть, какой же это номер. Только когда вагон подошел вплотную, увидела на световом табло крупную единицу и обрадовалась: «Через пятнадцать минут я уже буду дома… В тепле… Правильно англичане говорят: „Мой дом – моя крепость“».

НОВОГОДНИЕ СЮРПРИЗЫ

Без десяти десять Елизавета Серафимовна вошла в школу. Никого из ее класса не было. Она забеспокоилась. Выходила на крыльцо. Спрашивала швейцара. «Сговорились и не пришли! – кипела она от возмущения. – Ну, а что же староста и эта… Липкина? Как они могли поддаться!..» В половине одиннадцатого Елизавета Серафимовна пошла докладывать директору о новом ЧП…

Утром тридцать первого декабря ребята из шестого «б» долго топтались в вестибюле. Мальчишки баловались, гоняли по полу баночку из-под сапожного крема. Девочки сбились в кружок, обсуждали последние происшествия. Ждать надоело.

– Мы пошли в снежки играть! – заявил Ваня Савченко.

– Надо ждать Елизавету Серафимовну! – потребовала Сильва.

– А может, она до вечера не придет! А нам загорать, да?!

– И нам домой надо! – поддержали девочки. – Маме помогать. До Нового года сидеть, что ли?!

Сильва и Зойка стали у двери, загораживая всем дорогу.

– Зойка! – позвала Саша. – Идем со мной! А вы подождите, ребята. Мы быстро, – и они побежали в канцелярию.

– Вот и все ясно! – возвращаясь, весело крикнула Саша. – Зоя, бери семь девочек. Тряпки у нянечек. Панели мыть будете. Так? Давай, давай! Не задерживай!.. Мальчики! Вы – монтажники-высотники! Обмести потолки и стены. Натянуть ниточки. Повесить снежинки и шарики. Бригадиры – Сережа и Женя. Вперед!

– Вперед! – подхватили мальчишки и побежали за лестницами. Через пять минут все работали. Осталась одна Сильва.

– А ты чего ждешь? – спросила Саша.

– Так я же вот, – распахнув пальто, она показала красивое, с блестками, платье. – Я не думала панели мыть.

– Ну так иди снежинки делай!

– А на платье вата нацепляется…

– Тогда, знаешь что, – рассердилась Саша – Иди-ка ты, Сильва, домой. Только девочек расхолаживаешь!

– Командирша какая нашлась! Ну и уйду!..

– Жень! Я заходила к Зинке. Никого нет. У вас работы еще много. Так вы поднажмите, а? А потом побежим Зинку искать.

– Ага, Саша. Монтажники не подведут…

– Через час Алевтина Васильевна подошла к «бэшникам». Девочки уже мыли руки. Мальчишки, сидя верхом на лестницах под самым потолком, развешивали последние «снежинки» и пели:

 
А мы монтажники-высотники
И с высоты вам шлем привет!
 

– Молодцы, – осмотрев все, похвалила директор. – И сделали хорошо, и, главное, работаете дружно. А кто у вас командир?

– Саша командир! – закричали сверху мальчишки.

– Иди сюда, – позвала директор. – Ты староста?

– Староста смылась! У нее платье заграничное! – засмеялись «монтажники». – Мы Сашу командиром выбрали.

– Спасибо, Саша. И вы все молодцы! Я очень довольна…

Спустя час в кабинет директора вошла Елизавета Серафимовна.

– У меня снова ЧП! – сказала она. – Весь мой класс не явился уборку. Но я дознаюсь, кто их подговорил…

– Эх, Елизавета Серафимовна, – вздохнула директор – О людях нужно думать лучше. А о маленьких людях – тем более… Вы ведь вчера сами перенесли уборку на восемь часов… Класс пришел вовремя и задание выполнил прекрасно. Я в приказе объявлю им благодарность. А отдельно – Саше Магакян. Отличный организатор…

Зиновий вышел из дому рано. Тянуло к друзьям. Но, вспомнив, что было вчера, он стороной миновал школу. Долго стоял, затерявшись в толпе, у громадной елки на Театральной площади. Бродил по заснеженному парку. Многие аттракционы убраны. А самолет тут. Опущенная вниз стрела противовеса вознесла его, и застыл самолет в зените вверх колесами. Теперь не опустится на землю до самой весны. Зиновий уходил все дальше от дома. Шел и думал об одном: как быть?.. Когда ноги в легких туфлях застывали, он заходил погреться в какой-нибудь магазин.

В четыре часа уже стемнело. Город показывал свое новогоднее убранство. Зиновий любовался маленькими нарядными елочками в витринах, мерцанием надписей, каскадами разноцветных огней. Мимо, обгоняя его, и навстречу спешили хозяйки с набитыми до отказа сумками, мужчины с оттопыренными карманами. Ребята, девчонки – смеялись, кидались снежками.

Все торопились. Только ему некуда было спешить. Идти домой? Но что он скажет маме? Чем порадует?.. И снова шагал по взбудораженному, веселому городу. Потом он заметил: людей поубавилось. К восьми стало еще меньше. А когда часы на Театральной площади показали десять, на улицах почти никого не осталось. Все уже там, у праздничных столов…

Зиновий представил маму. Одну в пустом доме. К горлу подкатил тугой комок. Он махнул рукой и заспешил по Нахичеванскому вниз. На углу Социалистической в ярком кругу света под фонарем приплясывала какая-то фигура. «Чудак! Чего топчется?» – подумал он. И тотчас человек кинулся к нему:

– Зинка! Чтоб ты пропал! Я себе все ноги обморозил. Куда ты задевался? – размахивая руками, кричал Женя.

– А ты чего тут?

– Чего-чего! – передразнила Саша, подбегая от Державинского. – По всему городу с утра, как дурачки, бегаем!

– Так вы меня, ребята?.. Новый год же…

– Ходит, оглобля… где-то… а ты тут волнуйся, как дура! – вытирая варежкой лицо и отворачиваясь, крикнула Саша.

– Ты плачешь? – растерянно спросил он.

– Нужен ты нам!.. Чтоб еще плакать! – выкрикнула она и бросила Зиновию в лицо пригоршню снега. – Бей его, Женька! Бей!

В минуту Зиновий стал белым, как дед Мороз. Женя с Сашей повалили его в сугроб и не давали подняться.

– Дай слово, что не сбежишь больше! Тогда отпустим.

Зиновий, смеясь, поклялся. Они отряхнули друг друга.

– Ну все, – сказала Саша. – Теперь по домам. Нас уже там ругают, наверно…

– Зиночка! – обрадовалась мама. – Наконец-то!

– Мама! Мамочка! Ты извини меня. Я все сейчас расскажу!..

И он рассказал. Про оценки и про журнал.

Мама слушала молча и, не отрываясь, смотрела на подвижное, все время меняющееся лицо сына. И, наверно, если бы она вдруг оглохла и не услышала ни слова, то и тогда бы она по его лицу, глазам, жестам поняла все.

Зиновий замолчал и, будто сбросив громадную, непосильную ношу, устало прикрыл глаза.

– Я верю тебе, сынок. Спасибо, что ты тоже веришь своей матери. Когда ты сам будешь отцом, поймешь, какое это счастье… И еще. Я знаю, что правда все равно победит. Хочешь, я тоже признаюсь тебе… Мне на завод звонила Алевтина Васильевна. А потом мы много говорили о тебе. Вот здесь, за этим столом. Так что я уже все знаю. И она теперь знает о тебе многое. И верит… Ну, хватит об этом! Ведь сегодня праздник.

– Мама, ты подожди! – вскочил Зиновий. – Я сейчас! – и бросился в чем был во двор. Разыскал в летней кухне припрятанный подарок и вновь вбежал в комнату. – Поздравляю тебя с днем рождения. Это тебе. Бери, – и заставил маму тотчас надеть красивые черные туфли с золочеными колечками.

– Теперь, Зиночка, моя очередь. Вот, сынок, тетрадь папина с записями… О войне. О жизни. Он просил тебе отдать, когда подрастешь. Я вижу – время…

Мама накрыла стол. Зиновий зажег лампочки на елке. Время приближалось к двенадцати.

– Мамочка, пусть сегодня все будет так, как при папе, – он метнулся к радиоле. По комнатам поплыли знакомые звуки вальса. Зиночка одернул на себе пиджак, перешитый из папиного, и поклонился маме. Они медленно пошли в танце вокруг елки. Мама, подняв лицо, смотрела на сына: «Большой. Совсем большой стал. Боже мой, как похож! Точная копия – Ваня в юности…»

А мужественный, чуть с хрипотцой баритон пел:

 
С берез неслышен, невесом слетает желтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон» играет гармонист.
Вздыхают, жалуясь басы, и, словно в забытьи,
Стоят и слушают бойцы, товарищи мои…