Текст книги "Приказ самому себе"

Автор книги: Юрий Дьяконов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

В зале творилось что-то непонятное. Ребята и девчонки, уткнув лица в руки, пригнувшись к столам, давились смехом, мотали головами и вытирали слезы. Лицо учительницы покрылось багровыми пятнами. Глаза недобро смотрели на него.

– Это потому, – оправдываясь, залепетал он, – потому, что я не высоко взял… Можно, я еще раз… сначала…

– Нет, Углов! Это потому, что ты оч-чень много на себя взял!

– Я же не нарочно. Я теперь хорошо спою…

– Убирайся из класса, паяц! – крикнула учительница. – И чтоб матери не смел являться!..

Ох, как стыдно слоняться по пустому коридору. Он хотел спрятаться в туалет, но его окликнула учительница биологии:

– Углов! Почему ты не на уроке?

– Меня… она меня выгнала, – полуотвернувшись, выдавил он.

– Неужели ты способен на… Странно! – сказала учительница.

– Да я же ничего не сделал, Мария Ивановна! Я только спел песню, а она вот…. вызывает маму.

– А какую песню ты пел?

– Солдатскую. Ее еще папа пел. «Ты ждешь, Лизавета…»

– Вот как! – удивилась учительница. – Нехорошо… Послушай, кок, зачем ты пел именно эту песню? Ведь ты знаешь, что вашего классного руководителя зовут Елизавета Серафимовна?

Глаза Углова испуганно метнулись, он ойкнул и зажмурился. Но тотчас стал горячо убеждать учительницу:

– Мария Ивановна!.. Я же не знал, Мария Ивановна… Разве бы стал петь?.. Вот честное слово!..

Старая учительница и так по его лицу видела: Углов говорит правду, он не знал, и посоветовала:

– Вот что, голубчик. Кончится урок, подойди к Елизавете Серафимовне и извинись. Объясни, что не нарочно…

Еле дождавшись звонка, Зиночка вбежал в зал:

– Елизавета Серафимовна, извините… Я не знал, что вы… Елизавета Серафимовна…

– Во-первых, кто тебе разрешил врываться на урок?! – Так звонок же был.

– Звонок для учителя, а не для вас! Это раз. А во-вторых, ты говоришь неправду. Все ты прекрасно знал, но пошел на поводу у Васильченко. Решил пошутить?.. Ну так вот. Придет мать, и мы поговорим с ней о твоих шутках…

– Елизавета Серафимовна, у него мама больна. Не вызывайте, – попросила Саша Магакян.

– Очень плохо, если председатель совета отряда покрывает хулиганов, – резко сказала учительница и вышла из зала.

На большой перемене в учительской к столу Елизаветы Серафимовны подсела Мария Ивановна:

– Ну, как вам работается в пятом «б»?

– Очень трудно, Мария Ивановна, очень! Дисциплины никакой, каждый день ЧП. Мальчишки… Да чего стоит один только Васильченко. А эта «троица»: Филиппов, Савченко, Капустин! И представьте, этот хулиган Капустин – староста класса!.. Нет, нужны самые крутые меры.

– Елизавета Серафимовна, а как Углов? Он извинился перед вами? – спросила Мария Ивановна.

– Как? Вы уже знаете? – удивилась Елизавета Серафимовна. – Представьте себе. Набрался наглости и говорит: «Я не знал, как вас зовут…»

– Это какое-то недоразумение, Елизавета Серафимовна. Он мальчик хороший…

– Углов хороший?.. Да он с ними в одной компании. И не знаю еще, кто хуже! Вы только представьте себе. На прошлом уроке пения Васильченко выкинул этот трюк: пропел мне песню про Елизавету… Да сегодня Углов повторил то же самое! Что это? Совпадение?..

– Просто не верится. Тут что-то другое. Нужно разобраться, – удивленно развела руками старая учительница.

– Правильно. Вот мать придет, я с ней и разберусь. Зло нужно пресекать в корне… Да ведь, как я знаю, они и у вас в сентябре сорвали занятия?.. Я научу их уважать учителя. Хулиганам надо дать урок.

– Елизавета Серафимовна, они не хулиганы, – мягко сказала Мария Ивановна. – И тут дело не в неуважении ко мне. Просто еще не сложился коллектив. Они из разных классов и даже из разных школ. Друг друга не знают. И нас, учителей, не знают. Хотят показать свою самостоятельность, смелость. Возраст у них такой. Но сами-то они еще дети… Вам еще долго и терпеливо придется изучать их, чтобы найти ключи к каждому…

Нет! – Елизавета Серафимовна решительно встала. – Никаких вольностей я в своем классе не допущу… Знаете, этот разговор о «ключиках» очень далек от практики… Мой отец тоже учитель. Преподавал еще в гимназии. А вы ведь знаете, какие знания давала гимназия?!. Так он часто повторял: «Помни, Лиза: в учебном процессе у каждого свое место. Учитель – учит. Ученик – учится. Между ними всегда должна быть дистанция. А всякое панибратство, похлопывание по плечу никогда еще до добра не доводило. Вспомни анархию в школах двадцатых годов»… И я считаю, Мария Ивановна, что он прав.

Мария Ивановна хотела что-то возразить. Но прозвенел звонок, и они, взяв журналы, разошлись по своим классам.

Мама вернулась из школы. Молча сняла пальто. Спросила:

– Кушать хочешь?

– Хочу! – вскочил Зиночка. Хотя есть не хотелось совсем.

Она разогрела борщ, поставила на стол и вышла.

Зиночка насильно поел, боясь звякнуть ложкой. Сел за папин стол. Но задача не решалась. Названия городов и рек не запоминались… В доме разлилась звенящая тишина. Только громко, как всегда, стучал маятник часов. Он на цыпочках подошел к двери. Мама лежала на кровати и беззвучно плакала.

Жалость и еще что-то горячее, клокочущее заполнили сердце. Жалость к маме. И то, другое, незнакомое чувство к Сазону, к Елизавете Серафимовне. Зачем Сазон подсказал эту песню? А Зиночка ему поверил… Значит, ему нельзя верить? А говорит, что он ему друг. Выходит, не друг! А кто?.. И Валерка, и Сильва с Зойкой не поверили, что не знал. И Елизавета Серафимовна… Почему?.. Почему раньше все друг другу верили, а теперь – нет? Может, не нужно верить никому? Зиночка долго ворочался в постели. Прислушивался. Но в маминой комнате было тихо. А он все думал: «Почему?.. Почему?..»

На другой день в коридоре Сазон подошел, будто ничего не случилось:

– Здоров, Угол! Вот ты вчера дал! Я чуть кишки не порвал. Как Аркадий Райкин… У тебя пожевать что есть?

– Зачем ты меня обманул?! – задыхаясь, выпалил Зиночка.

– Я-а? – Сазон сделал невинную физиономию и тотчас увел разговор в сторону. – Мы вчера с ребятами в кино завалились. Картина – во! Про шпионов. А дядька один нас пивом угостил…

– Почему ты не сказал, как ее зовут? – добивался Зиночка.

– Охота была! Так бы мирово не вышло.

– Так ты же мне честное слово дал!

Сазон передернул плечами, будто его укололи в спину. Глаза скользнули в сторону. Полуотвернувшись, ответил:

– Ля! Ну и комик ты. Я тебе чо сказал? «Честный слон» я сказал! Понял? Слушай ухом, а не брюхом… Отвали без горя! – и, увидев Валерку, пошел к нему: – Сундук! Пожевать что есть?

– Какой же ты друг?! Ты предатель! – еле сдерживая слезы, выкрикнул Зиночка.

Но Сазон уже не слышал. Жадными глазами он смотрел на бутерброд с ветчиной, который Валерка Сундуков вынимал из своего толстого портфеля.

САША

У Саши мамин характер. Ей до всего на свете есть дело. Все ее касается. И есть в ней что-то упорное, задиристое – мальчишеское. Саша любит шумные игры и футбол. Лазает по деревьям и свистит не хуже любого мальчишки. А если надо, может так дать сдачи, что не обрадуешься.

Саша не умеет быть тихонькой, быть в стороне от дел. Она постоянно в движении, всегда кем-то руководит: сначала – октябрятской звездочкой, а теперь вот уже два года – председатель совета отряда. Раньше ей во всем помогала Александра Михайловна. А теперь дела в отряде расстроились. Только с мамой и посоветуешься.

Сашина мама, Галина Николаевна, выросла без отца. Он погиб в самом начале войны, в июле 1941 года. От папы даже не успели получить ни одного письма. Гале тогда было восемь лет, а близнецам, Алеше и Кате, – по четыре. Трудно было. Наголодались и намерзлись вдоволь. Много недетских, тяжелых дел легло на худенькие плечи Гали. Однако выстояла. Еще и маме помогла вырастить младшеньких. И при этом осталась жизнерадостной певуньей. В пятнадцать лет пошла работать и вскоре стала заводилой всех комсомольских дел па заводе.

Не повезло Гале и в замужестве. Муж ее, техник-строитель, Михаил Магакян, когда Саше не было еще и года, уехал зарабатывать длинные рубли на Камчатку да так и пропал. Только через два года прислал письмо, где сообщал, что встретил девушку, которую «полюбил больше жизни»… А в эти годы Галина Николаевна работала, растила Сашу, вела домашние дела и училась в заочном техникуме. Окончив учебу, она стала работать в конструкторском бюро своего же завода и была очень довольна и своим делом, и товарищами.

Дважды Михаил присылал деньги «для дочечки», но она их вернула. Больше ни переводов, ни писем никогда не было. Только и осталась на память у нее фотография Михаила. А у Саши – черные сросшиеся брови, темные глаза да нерусская фамилия…

Однажды Саша, когда ей было уже лет восемь, спросила:

– Мама, а почему папа не живет с нами?.. Он плохой?..

Галина Николаевна смутилась. Потом, подумав, ответила:

– Нет, Саша. Просто оказалось, что мы с ним разные люди. То, без чего он жить не может, мне безразлично. И наоборот…

Сумерки окутывали комнату. Было слышно, как на плите попискивает чайник да самозабвенно мурлычет старая кошка, ровесница Саши, умостившись у нее на коленях. Лица мамы не видно.

– Мама, а без чего он жить не может?

– Без денег, – вздохнув, сказала мама. – Он любит, чтобы было много денег, дорогих вещей. Машина. Любит гулять… с товарищами. А для семьи у него времени совсем не остается.

– А без чего ты не можешь? – строго допытывалась Саша.

– Я?.. А я не могу без тебя.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась Саша и кинулась маме на шею. – А я, мамочка, тоже не могу без тебя. Давай всегда-всегда жить вместе! – Потом, посерьезнев, добавила: —Жалко, что вы с папой разные люди. Но я теперь и Нине, и Лиде, и всем скажу, что мой папа хороший… хоть и не живет с нами…

Есть у Саши тайна. Иногда она открывает ящик маминого стола и из-под чертежей, тетрадей достает пожелтевшую фотографию. Остроглазый молодой человек в черкеске сидит в кресле, опираясь на рукоятку кинжала. А за ним горы, горы… Саша долго рассматривает ее. Потом глядится в зеркало. И снова – на фотографию… Вздохнет, положит на самое дно маминого ящика…

Только об этом мама не знает.

Они с мамой живут как подружки. Вместе и песни поют, и дом убирают, и обед готовят. А то как разыграются да как начнут скакать одной ножке по лестнице со второго этажа до самого выхода, из всех квартир повыскакивают:

– А-а, веселенькие!.. Гулять или еще куда?

– Гулять, Мария Ивановна!.. В кино! Вам чего-нибудь купить в городе?

– Чего ж нам купить, – басит отставной машинист паровоза дядя Вася. – Смеху полфунта! Да задору на целый рупь!..

– Этого сколько угодно! – обещает Галина Николаевна, и они с ней хохочут одна пуще другой.

Каждый вечер Саша с мамой рассказывают друг другу новости, но последнее время хороших вестей у Саши мало. То звеньевые подведут, к сбору не подготовятся. То на воскресник явятся десять человек из сорока двух. А недавно Сильва Орлова и Зойка Липкина все дело испортили.

Собирались сходить в детсад. Может, мальчишки починят что-нибудь, девочки помогут воспитательницам. Важно начать, а там дело найдется. Но накануне вечером Сильва говорит:

– Мое звено в детсад не пойдет. Уроков много задали. И вообще, за это воспитательницы деньги получают. Вот!

– И мы не согласны! – зачастила Зойка Липкина. – Подумаешь, детский сад! Очень нужно. К нам никто не ходил…

Ну и Зойка! Как хвост за Сильвой. При перевыборах сказать надо, такие звеньевые только назад тянут… Вообще какой-то недружный стал отряд. А что делать?

Мама говорит: нужно расшевелить их. Чтобы почувствовали себя коллективом. И чтобы весело было. Больше игр, шуток, смеху… Саша и сама об этом знает. Но как это сделать? Как?..

«ДУРАК: 2 =?»

Учительница математики Лидия Николаевна поспешно вошла в класс. Все вскочили. Она поздоровалась и, щуря близорукие глаза за стеклами пенсне, смущенно улыбаясь, сказала:

– Ребята, вы знаете, тут такое обстоятельство. Мне необходимо срочно уйти. Заменить меня некому. Так уж вы без меня… Саша, иди сюда. Вот тебе две задачи… – и она стала вполголоса что-то объяснять Саше Магакян. Класс настороженно, чуть слышно гудел.

Лидию Николаевну уважали все. Едва входила эта небольшая спокойная женщина с милым лицом, серыми большими глазами, всегда с интересом смотрящими на собеседника, будто она надеется услышать что-то новое, значительное, даже Сазон как-то подбирался и не позволял себе никаких вольностей.

Она была со всеми ровна. Никогда не кричала. Не занижала оценок, но и не ставила их «в счет будущих успехов». Объясняя урок, воодушевлялась. Румянец проступал на щеках, глаза блестели. Она очень любила свой предмет. И однажды сказала классу:

– Говорят, математика – сухость. Нет же, дети! Нет. Математика где-то рядом с поэзией. Та же стройность, та же музыка мыслей. Широта обобщения… Вы подрастете и поймете это.

Большинство тогда улыбалось. Они никак не считали математику музыкой. Но Лидия Николаевна объясняла так, что не понимал лишь тот, кто не слушал или совсем не хотел понимать.

Она любила темноглазую девчонку с цепким, математическим складом ума – Сашу Магакян и не скрывала этого. Только любовь эта для Саши была не просто приятным подарком. Лидия Николаевна уважала ее и требовала больше, чем от других.

Саше завидовали. Но спроси: «Хотели бы вы, чтобы Лидия Николаевна относилась к вам, как к Саше?» – и большинство ответило бы: «Что вы! Нет. Нам бы со своими задачками справиться…»

– Решите задачи – проверите вчерашние. Саша вам поможет. На дом ничего не задаю, – сказала Лидия Николаевна классу.

– А можно поиграть, если время останется? – перекрывая радостный шум, озорно блеснув глазами, спросила Саша.

– Можно, – подумав, согласилась учительница. – Только сначала дело. И чтоб класс вверх ногами не поднимать…

Сазон было затеял возню с мальчишками. Но Саша, не обращая внимания, диктовала условие и писала на доске. Сазон утихомирился и стал сам с собой играть в «морской бой».

Задачи оказались нелегкими. Минут через пятнадцать Саша, подражая Лидии Николаевне, спросила:

– Ну, что у нас получилось?

Все молчали. Только Зойка Липкина скороговоркой ответила:

– У меня сейчас тютелька в тютельку будет по ответу. Только почему-то в два раза больше. Я вот разделю пополам…

Саша глянула в тетрадь и фыркнула. Потянулись и другие.

– Болтушка ты, Зойка! – сказал Женя Карпенко. – Ты же гадаешь, как цыганка. А тут решать надо.

– Ну давай, Саша, ты ведь решила! А то и урок пройдет. А потом дома ломай голову, – попросил Валерка Сундуков.

– А как наши отличники? – не без ехидства спросила Саша.

Сильва сидела красная и злая. Ей так хотелось утереть нос задаваке Сашке! Но задача не получаюсь. Вот-вот… Но мысль ускользала, и она поневоле начинала гадать как Зойка.

Класс при помощи Саши разделывался с двумя заковыристыми задачами. Проверили домашнее задание. А те, кто не сделал, быстренько переписывали с доски.

– Сильва, сколько еще осталось? – спросила Саша.

Сильва глянула на крошечные золотые часики, папин подарок:

– Сейчас… в общем, до звонка пятнадцать минут.

– Хорошо. Ну, кто знает интересные загадки? – спросила Саша.

И началось веселье. Даже Сазон прекратил «морской бой» и записывал на бумажку самые смешные загадки. Ну разве не смешно: «Что такое зебра?» Оказывается, это «лошадь в тельняшке». Или: «Что получится, если скрестить ужа и ежа?» Вот придумали, черти! «Полтора метра колючей проволоки!»

– А теперь моя очередь! – подала руку Саша. Все с интересом повернулись к ней. – Нужно доказать, что дурак и умный – одно и то же. То есть, – и застучала мелом по доске – «Дурак равен умному». Кто это докажет?..

Класс смеялся. Сазон лежал грудью на парте и прямо похрюкивал от удовольствия.

– Значит, нет желающих? – училась Саша. – Тогда смотрите. Делается это так. – И снова бойко зашуршал мел: – «Дурак: 2 = полудурак» – это же очевидно. Дальше: «Умный: 2 = полуумный». Тоже не требует доказательства. – В классе стоял хохот. А Саша, выждав немного, заключила: – А разве это я одно и то же? Раз равны половины, значит, равны и целые! Как видите, все очень просто. Считаю теорему до… – Саша замерла на полуслове. В приоткрытой двери класса виднелась монументальная фигура Елизаветы Серафимовны. Наступила настороженная тишина.

– Что тут происходит? – строго спросила она, входя.

– Мы решали задачи… Мне Лидия Николаевна… – начала Саша.

– Эти самые?! – перебила Елизавета Серафимовна. – Глупее ты ничего не могла придумать?.. Когда ты говоришь, нужно думать, Магакян!

– Я всегда думаю! – рассердившись за резкий тон учительницы, за насмешку в ее голосе, с вызовом ответила Саша.

– Что за тон? Кто тебе разрешил так говорить со мной?!

– Саша правду сказала! – вскочи Сережа Капустин.

– А тебя кто спрашивает? – рассердилась учительница. – Что это такое?

Класс зашумел. Послышались выкрики мальчишек:

– А что, нельзя?!. Нам разрешили!.. Вот еще!.. Подумаешь!..

– Прекратить безобразие! – Елизавета Серафимовна стукнула рукой по столу и в наступившей тишине четко, будто диктуя, сказала – Все! Мое терпение кончилось! Класс, где председатель отряда и староста заодно с хулиганами, – не класс!..

Через два дня состоялись перевыборы. Объединенное собрание класса и сбор отряда прошли быстро и организованно.

– Принимая ваш класс, – сказала Елизавета Серафимовна, – я знала, что тут нет дисциплины, что вы плохо учитесь. И я заверила руководство, что наведу должный порядок! Так что, хотите вы или нет, пока я классный руководитель, тут будет все организованно, четко, как надо… Сейчас мы изберем новое руководство классом и отрядом. И я уверена: в скором времени о пятом «б» будут говорить, как об одном из лучших классов школы…

Зиночка прятался за спины сидящих впереди девочек. Громкие, тяжелые слова Елизаветы Серафимовны: «Я не потерплю… Я потребую… Искореним!..» – заставляли пригибаться. Казалось, все они предназначались только ему. Он украдкой обернулся. Женя Карпенко растерянно хлопал ресницами, то и дело снимал и протирал очки с толстыми стеклами. Саша, не отрываясь, смотрела в окно, будто все, что говорилось, ее совсем не касалось. Но Зиночка-то знал, что это не так. И упрямо нахмуренные широкие брови, и подрагивающий хохолок на макушке говорили, что она вот-вот готова взорваться, кинуться в бой… или заплакать от обиды и несправедливости…

Кукольно красивое лицо Сильвы выражало довольство. Прикрывая платочком улыбающийся рот, она то и дело бросала торжествующие взгляды в сторону Саши.

Зойка Липкина слушала Елизавету Серафимовну так усердно, что даже губы ее шевелились, повторяя слова учительницы.

Зиночка с надеждой глянул на вожатую, Лену Киселеву, назначенную в отряд с месяц назад. Она же комсомолка! Вот она что-то как скажет!.. И все станет правильно…

А Лена Киселева то поправляла челку, закрывавшую глаза, то смотрела на часы и даже не слышала толком, что говорила учительница… Все заслонила двойка по стереометрии, которую получила вчера. Завтра контрольная. И если она сейчас не вырвется отсюда на консультацию, то двойка будет и в четверти. И тогда не видать ей аттестата зрелости… Красные пятна то выступали на ее лице, то пропадали вновь. Едва кончилась вступительная речь, Лена что-то тихо сказала учительнице.

– Да-да. Идите, – снисходительно кивнула она головой.

Лена, не оглядываясь, тихо выскользнула за дверь.

И все пошло так, как и хотела Елизавета Серафимовна. Одна за другой вставали девочки, называли кандидатуры звеньевых, членов совета отряда, старосты. Запинаясь, подглядывая в бумажку, говорили, что это хорошие девочки, что они хорошо учатся и будут хорошо работать… Только когда вместо Саши Магакян предложили избрать председателем совета отряда Зою Липкину, вскочили сразу Зиночка и Женя Карпенко.

Зиночку Елизавета Серафимовна посадила сразу:

– Садись! Почему ты за Магакян, все знают. Это как в басне:

 
За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха?..
За то, что хвалит он Кукушку!
 

В классе зафыркали. Зиночка, возмущенный, сел, бурча:

– Она вам наработает… Да кто ее слушать будет?!.

Будешь! – жестко сказала Елизавета Серафимовна. – Мы потребуем!.. Ну, а ты что скажешь? – обратилась она к Карпенко.

– Зоя не может быть председателем. Она и учится так… И у нее нет авторитета в классе, – сказал Женя.

– Ясно! – остановила его учительница. – Я объясню тебе. Авторитет – дело наживное. Вот будет председателем – и авторитет появится. Я ей помогу. Да и ты обязан помочь товарищу…

Так и выбрали председателем совета отряда Зойку Липкину, а старостой вместо Сережи Капустина – Сильву Орлову.

– Ну и выборы! – усмехнулся Стасик, выходя с друзьями из класса. – И рта никому, кроме девчонок, раскрыть не дала…

Они столкнулись лицом к лицу на пороге школы. Елизавета Серафимовна уходила, а Лидия Николаевна шла на уроки.

– Добрый день, Елизавета Серафимовна. Я уже три дня ищу встречи с вами… Скажите, пожалуйста, чем вызвано смещение Магакян… ну и все остальные перестановки в пятом «б»?

Щеки Елизаветы Серафимовны заалели, она гордо вскинула голову, глянула с высоты своего роста на маленькую Лидию Николаевну, столкнулась с ее прямым, изучающим взглядам и отвела глаза в сторону:

– Почему именно вы спрашиваете об этом? – сердясь на неизвестно почему вдруг охватившее ее волнение и испытывая неприязнь к этой маленькой женщине с серьезным, требовательным взглядом, ответила она. – Это я должна бы спросить у вас… Я бьюсь изо всех сил за укрепление дисциплины, а вы… вы устраиваете какие-то эксперименты. Поручаете девчонке вести урок… Естественно, она после этого вообразила о себе бог знает что! Ей ничего не стоит нагрубить мне!.. Дурные примеры заразительны!

– Тогда и спрашивать нужно с меня, – сказала Лидия Николаевна. – Собственно, что вы увидели в этом факте плохого? Я убеждена, да и не только я, Алевтина Васильевна говорила об этом на педсовете, что давать инициативу на уроке не только не вредно, но и необходимо…

– Абсурд! Дайте только волю, так эти ваши дети нам на голову сядут!.. И почему вы, собственно, так волнуетесь за Магакян?

– Она моя ученица. Лучшая ученица, понимаете?.. Я люблю эту девочку. У нее блестящие способности к анализу. Организаторские.!

– Ах вот оно что! – насмешливо воскликнула Елизавета Серафимовна. – Но любимчики, насколько я знаю, поощрялись в старой гимназии.

– Любить ребенка за его светлую голову – это не значит делать его любимчиком! Кому дано, с того и спросится. Я и требую по ее способностям… Видели бы вы, как она проводит вместе со мной дополнительные занятия! Легко. Увлеченно. У нее врожденный талант педагога. А какая выдумка!..

– О! Насчет выдумки вы правы! – перебила Елизавета Серафимовна. – Плоские анекдоты. Глупые загадки… Но у меня не одна Магакян, а целый класс! Вот ради них я и буду добиваться любыми способами твердой дисциплины и порядка!

– Не все способы хороши, Елизавета Серафимовна! Мы не хотим воспитывать болванчиков, слепо выполняющих любую команду. Нам нужны думающие люди!.. Кстати, вы не только Магакян сместили… А что касается ее, так я твердо верю: Саша вырастет и станет таким преподавателем, каким я только мечтаю быть… гораздо лучше, чем я… Если, конечно, ей не помешают, не внушат еще тут, в школе, неуважение к учительскому труду…

– Лидия Николаевна, вы… вы многое себе позволяете!.. До свидания! – Елизавета Серафимовна сбежала по ступеням крыльца и скрылась за углом.

НЕПОГОДА

Незаметно подкрался март. Зима, ощерясь зубьями сосулек, по ночам еще судорожно цепляясь за крыши домов, в панике отступала на север. На глазах у горожан в клочья расползалось белое покрывало земли. Дворники сбились с ног. Чистили, скребли, мели дороги, тротуары, площади. Удивлялись: откуда это столько мусору взялось?

Зиночка всегда с нетерпением ждал весны. Но сейчас от бесчисленных луж под ногами, грязи, мокрых и голых деревьев, серого низкого неба над головой ему становилось тоскливо. Хотелось сделаться таким крошечным, чтобы никто и не замечал.

Как много изменилось за девять месяцев в его светлом, безоблачном мире. И сам он стал другим. Да Зиночки-то уже давно и не было. С легкой руки Сазона его зовут по кличке Угол или по фамилии, будто он не двенадцатилетний мальчишка, а взрослый человек, которому много-много лет. Теперь он жил в постоянном напряжении. Боялся, что опять обманет Сазон или еще кто-нибудь. Стал настороженным, недоверчивым. В классе не разговаривал, на переменах не бегал, как другие. Знал, что вездесущая Елизавета Серафимовна может появиться в любую минуту. И тогда… тогда снова вызовет маму…

Он до сих пор помнит тот день, будто это было вчера. Утром он проснулся от запаха лекарств. И испугался, как тогда, когда папа. Кинулся в мамину комнату. Она лежала бледная, измученная, прижимая руки к груди.

– Болит, мамочка?

– Болит, – беззвучно, одними губами, ответила она и виновато улыбнулась: – Видишь, сынок, какая я… никудышная, – она долго лежала с закрытыми глазами. Потом медленно, будто сама с собой, заговорила: – Как ушел Ваня, так все и прахом пошло. Вот какую он мне силу давал… Сам… со смертью в обнимку, а ни себе, ни мне раскисать не давал. И сына воспитывал. И все в доме исправно было… А теперь что?.. Дом без хозяина – сирота. И мы с тобой горькие сироты. Что будет с тобой?.. Не про то я, что нашкодничал, С кем не бывает. На кого обопрешься в жизни? А я вот… от пустого разговора слегла… И тебя, сынок, мучаю… Позвони на завод. Видно, не смогу я нынче.

Он позвонил. Вызвал врача. Сварил кофе – он, говорят, помогает.

Мама, успокоенная, уснула. Видно, боль отпустила сердце.

Дожидаясь врача, он чуть не опоздал в школу. Солидный пожилой доктор выписал лекарство. А у калитки доктор на его испуганное «Что делать маме?» взял Зиночку за пуговицу пальто и сказал значительно:

– Прежде всего – положительные эмоции! И, конечно, избегать перегрузок. Неплохо бы на месяц-два – в санаторий… Вот так-то, молодой человек…

Зиночка все понял, кроме первого. Вернулся домой, нашел в словаре слово «эмоции». Оказывается, это – переживания, чувства, настроение!.. Нужно, чтобы у мамы было хорошее настроение. Мною радости. И никаких чтоб не было вызовов в школу!..

Весь день он только и думал: «Эмоции! Положительные эмоции». Машинально списывал с доски. Слушал и не слышал ничего.

После уроков он первым схватил в раздевалке пальто и, не дожидаясь Жени с Сашей, выскочил на улицу. Бежал по Державинскому и думал: «Только бы мама… Я сделаю. Я все сделаю!» И вдруг его настигла страшная мысль: «А что если мама…» Комок подкатил к горлу, Он остановился. Боялся, что за дверью… Порыв ветра сорвал с крыши подтаявшую сосульку. Она со звоном разлетелась у ног на мелкие кусочки. Зиночка вздрогнул и кинулся бежать. Рванул дверь и чуть не задохнулся от счастья: мама, живая!.. Сидела в кресле и чинила его рубашку.

Она подняла лицо с запавшими глазами:

– Вернулся, сынок! Я тебя так ждала. Сейчас ужинать.

Десятого марта, в сумерках возвращаясь из школы, Зиновий увидел у водоразборной колонки женщин. Он было прошел мимо, но слышал свою фамилию и затаился у забора.

– Плохи ее дела. Три дня работает, а две недели пластом лежит, – произнес чей-то знакомый скрежещущий бас.

– Ведь молодая еще. Неужто не вылечат? – спросила вторая.

– Где там! Беспременно умрет! Не весной, так осенью. Сердечники всегда так! – бодро, будто радуясь, ответила первая.

– Вы о ком, соседки, судачите? – подошла третья женщина.

– Да об Угловой же. Степановна говорит: умрет до лета.

– А как же мальчишечка? Пропадет без матери!

– Чего еще! – пробасила Степановна. – В приют возьмут.

– Мальчонку до слез жалко! – настаивала третья.

– Ишь, пожалела! – оборвала ее Степановна. – Да коли знать хочешь, он всему и причина. В школе чегой-то там сделал. Никого не признает! Вот мать и таскают в школу чуть не каждый день… Такие деточки живого в гроб вгонят!..

– Неправда! – крикнул Зиновий. – Стыдно так, Степановна!.. Вы… Вы никогда к нам больше не приходите! – и побежал.

Оторопевшие женщины молчали. Только Степановна бросила след:

– Как-кой мерзавец!.. Я ж говорила, истинный фулюган!..

Ворвавшись в дом, Зиновий, всхлипывая, кричал:

– Мама! Мама!.. Я прошу тебя… Я очень тебя прошу…

– Что с тобой? О чем ты? – испуганно спросила мама.

– Мама, никогда не пускай в дом эту… Степаниху. Она… она говорит о тебе… всякие гадости…

– Защитник ты мой дорогой, – растрогалась мама. – Не плачь, сплетница она. Вся улица знает… Ну, а если все же придет?

– Я выгоню ее! Метлой! – яростно закричал Зиновий.

– Ну-ну, успокойся. Раз так – не будет ее в нашем доме…

Зиновий сел было за уроки. Но потом решительно отодвинул задачник и стал что-то писать. Зачеркивал, вырывал листы. И упорно продолжал начатое… В комнате мамы уже давно погас свет, когда он кончил работу. Аккуратно переписал на чистый лист. Стараясь не скрипеть, открыл дверцу шифоньера. На плечиках прямо перед ним висела папина парадная гимнастерка. Ордена и медали горели золотом, серебром и темно-красной, как запекшаяся кровь, эмалью. Он долго стоял то открывая, то закрывая глаза. И видел отца. Живого, мужественного. Справедливого. Потом что-то прошептал и, вчетверо сложив листок, спрятал его в дальний, потайной карман гимнастерки, где отец при жизни хранил свой партийный билет.

В воскресенье, когда Зиночка еще спал, мама решила почистить парадный костюм отца, посмотреть: не завелась бы моль. Нащупав в кармане что-то твердое, вынула, развернула листок, волнуясь, роняя слезы, прочла:

«Папа, даю тебе честное пионерское слово, что буду настоящим мужчиной, как ты хотел тогда, в госпитале.

Я никому не дам обижать маму. А Степаниху в жизни не пущу на порог. Я буду делать все по правде, как ты. И у мамы тогда не будет болеть сердце. Ей нужны положительные эмоции. Так сказал доктор. Теперь маму никогда не будут вызывать в школу. А что Степаниха говорит, что я хулиган и из-за меня мама болеет и умрет, это вранье. Я вырасту и буду такой, как ты. И мама будет жить долго-долго, как я. Всегда готов!

Зиновий Углов».

Мама аккуратно положила клятву Зиночки на место. Наклонилась над спящим сыном и осторожно поцеловала в лоб.

– Вот и дождалась я… Мужчина растет. А какой же ты длиннющий стал, мой родненький. Да худой… Не бойся, сынок. Не умру я… пока ты не станешь таким, как отец. Слово ему дала.

ОТВЕТСТВЕННОЕ ПОРУЧЕНИЕ

После того как Елизавета Серафимовна стала классным руководителем, случилось как-то так, что все мальчишки постепенно лишались поручений… Звеньевых Женю Карпенко и Ваню Савченко не избрали вновь. Углова и Филиппова отозвали из октябрятских звездочек «за недисциплинированность». А Сундуков и еще несколько ребят сами отказались от поручений, которые им были не по душе.

И девчонки совсем задрали носы, стали покрикивать на мальчишек, называть то хулиганами, то лентяями. Из-за каждого пустяка жаловались Елизавете Серафимовне, а та устраивала один разнос за другим. Ребята хмурились, назло отказывались от любой работы, а на крик отвечали угрозами: «Вот выйдешь после уроков, фискалка!» И придумывали разные каверзы.