Текст книги "Эвиал"

Автор книги: Юлия Галанина

Соавторы: Анна Клименко,Дмитрий Дзыговбродский,Михаил Балабин,Дмитрий Напольских,Нияз Абдуллин,Павел Фишман,Петр Марков,Ирина Антипова,Ринат Таштабанов,Сергей Завертяев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

– Я хочу, чтобы это продолжалось вечно!

Вскричала Мулибия, и мужские губы благодарно впились в ее жаждущее тело.

– Любимая! -

Сказал парень, когда они пришли в себя.

– Я хочу подарить тебе самое ценное, что у меня есть!

– А самое ценное, что у меня есть, это ты, дурачок!

– Нет, Мулибия, подожди! Я так долго ждал этого мига, я так готовился!

Он порывисто вскочил и бросился к своей котомке, лежащей у стены пещерки. Лучи солнца высветили обнаженное мускулистое тело. Увидев это зрелище, девушка стыдливо отвела глаза.

– Вот.

И ее плеча коснулась крепкая рука.

Обернувшись, она увидела ларец из костей какой-то из многочисленных тварей Темных Болот. Откинув крышку, Трэйби извлек из него что-то похожее на каркас от зонта для защиты от солнца. Она видела такие у записных модниц Княж-города. Завозимые из Синь – И, они стоили невероятно дорого.

– Но что это?

Любопытство заставило придвинуться поближе.

– Сейчас увидишь.

В голосе Трэйби прозвучал предвкушающий восторг.

Став на подходящий валун, он извлеченным из ларца молотом вбил в каменный потолок загнутый крюк, на который и подвесил загадочную штуковину так, что ее прутья свесились вниз.

– Ну и что дальше?

– Подойди сюда и стань прямо под ним.

Так и не набросив ничего на свое прекрасное тело, девушка с улыбкой подчинилась.

– Что же произойдет? Не томи меня, прошу! Я просто сгораю от любопытства!

Трэйби долго и нежно посмотрел в ее столь любимые глаза и нагнулся к ларцу.

– Ах, я так обожаю тебя!

Громко вскричал он, и возникший в руке кинжал вонзился в плечо Мулибии. Раздался болезненный крик. Кровь ручейком потекла по руке. Девушка рухнула на валун, испуганно мотая головой, она глядела в глаза парня, в которых застыла смесь страстной любви и какого-то священного упоения.

Ну же, дорогая, думал охотник, я должен сделать это. Ради нашей любви, прошлого и будущего, стерпи, заклинаю! Обещаю, скоро тебе станет хорошо, очень хорошо!

Твоя кровь уже хлещет широкой рекой. Позволь влить в нее новые ручьи!

Знаешь, так же бурно несся другой поток, Темная река, берег которой приютил страдающего странника, убитого столь категоричным отказом Ригбора. Казалось, эти тягучие черные воды текли не здесь, а внутри моей души. Именно там и произошла первая встреча с Парьером и Шалгой. Выслушав сбивчивую исповедь, они поведали о своем братстве, подарив Надежду.

Суровыми нитями вшиты в память первые слова Откровения, услышанными тогда:

– Разве сочтешь все радости мирские? Это и грация салладорской танцовщицы, и бархатный глоток ордосского лазурного, и изящные бейты эбинских поэтов, и великолепная роспись аркинских соборов, и множество других услад для тела и разума. Но разве доступны они простому эгестскому серву, вынужденному ежедневно вставать засветло, дабы заработать на чечевичную похлебку?

Старшая, слепая от рождения, бежала из разгромленного в Эгри гнезда далеко на Восток. Трактат унес другой птенец, но Шалга пронесла Книгу в своей памяти. Каждое слово, каждый звук, не единожды слышанные на ковенах, накрепко вонзились в разум, позволив другим познавать учение.

Бросить быстрый взгляд на Ключ. Отлично, его спицы начали подниматься. Надо ускорить процесс. Любимая, необходимо разрезать здесь.

У-у-у, каждый вскрик терзает душу подобно моему кинжалу. Но кричи, Мулибия, ори, что есть мочи, ибо так надо.

Захлебываясь кровью, ты проклинаешь меня. Жизнь моя, если бы ты могла читать мысли! Ты бы увидела, как я люблю тебя, ты бы поняла и простила! Хотя чего это я? Там, куда ты сейчас окунешься, не останется тайн и неизвестностей, там всепознание и всевидение. И тогда ты извинишь бедного парня и за причиняемые мучения, и за единственный мой обман по отношению к тебе, рассказ об убийстве мага.

Но если и так все будет известно, зачем же молчать? Я могу, наконец, выговориться, вырвать когти совести из души.

Пойми, я не мог тогда поведать правду. Прозвучала страшная клятва, запрещающая говорить об этом с кем-то, кроме прочих птенцов.

Знаешь, глобула боли была моим первым заданием. Нам не дано, подобно волшебникам, накапливать Силу внутри себя, приходиться концентрировать потоки в Артефактах. Требовалось проверить действие глобулы на мага.

Зорбу подвернулся очень вовремя. Нельзя было упустить такой случай. Подмастерье очень удивился, когда один из сопровождающих метнул в него странный шар. Спустя миг он перестал удивляться чему бы-то ни было. Так я сделал первый шаг к нашему союзу.

Спицы поднимаются все быстрее. Отлично, скоро они уже начнут вращаться! А теперь, еще раз молю, прости, надо повернуть тебя и сделать еще пару надрезов, здесь и здесь. На миг закрываю глаза, чтобы не видеть гримасу мучительной боли на любимом лице.

Ну же, возьми себя в руки. Ведь говорил Наставник в своем труде: «Так сохрани же жизнь врагу своему и избавь объект любви своей от бремени бытия, ибо, что есть человеческое тело, как не твердая скорлупа, мешающая птенцу, наконец, появиться на свет и в полной мере вкусить восторг и величие полета?».

Святые слова! Зря, что ли, ты месяцами выполнял поручения Старшей, похищая почтенных негоциантов ради выкупа, передавая послания другим гнездам? Однажды еле убежал от отряда Красных, после того как плеснул в лицо Отца Дабада, отличавшегося излишним рвением в борьбе с птенцами, слюну сахага, оставляющую незаживающие и вечно болящие ожоги, тем самым, сделав для святоши еще более мучительным самое тяжкое бремя человека – саму жизнь.

После этого Старшая сказала, что я, наконец, заслужил право на Уход.

О, да заслужил. Потому что Уход – это наивысшая привилегия, а не бесплатные врата в бессмертие. Сам Изведавший Тьму говорил, что ему не нужен кто попало, он ищет самых лучших, самых верных, самых достойных.

Поэтому при разгроме гнезд выжившие бегут, унося трактат, а не обращаются всю его мощь на погибель врагам.

Вот почему лишь в самом крайнем случае проводится Великий Уход, и города Эвиала лишь из-за этого еще не превратились в черные ямы, ибо кто может остановить произнесшего первые слова обряда?

И только доказав что достоин, может птенец узнать, как провести Малый Уход, созданный, дабы не допускать до бессмертия всякого жаждущего. Он требует куда больших приготовлений, ибо Поток Тьмы с яростью устремляется в любое отверстие, и немало сил нужно для сдерживания этой мощи, чтобы ни одной капли не упало на других людей.

Ключ уже бешено вращается. Его спицы слились, образуя маленький конус. Сейчас, уже скоро. Подожди еще немного, любимая. Я должен нанести на твое тело последние штрихи.

Этот крик превзошел все предыдущие! О, Тьма! Ничего, Мулибия, этот плач новорожденного, это вопль избавляющегося от тяжелого доспеха, чтобы, наконец, вдохнуть полной грудью.

Последний надрез.

И черный вихрь-конус взвыл. Медленно и величаво то, что некогда было ключом, отделилось от потолка и опустилось на грудь девушки.

С восторгом он смотрел, как исчезает это израненное, но все еще прекрасное тело, дабы отправиться во Тьму, в Великое Освобождение.

Наконец от валуна осталась лишь темная дымящаяся дыра, уродливо портящая пещеру.

Слезы вновь хлынули дождем, но теперь они лились от радости за Мулибию, которая уже Там, счастливая и ждущая его. Ничего, сейчас он к ней присоединится.

И парень вновь занес кинжал.

Меткий камень резко выбил оружие из рук. Что? У входа стояла толпа Красных монахов, один из которых вновь заряжал пращу. С боку высился Ригбор.

Крепкая рука купца с силой сдавила горло.

– Где моя дочь?

Трэйби от волнения не мог подобрать слов, чтобы сообщить счастливому отцу приятную новость.

– Ее более нет с нами. Она в гораздо лучшем, чем этот, мире.

Дрожь пробежала по телу Ригбора:

– Ты … ты убил ее?

Парень восторженно улыбнулся:

– Нет, я дал ей свободу. Я спас ее от тяжелого бремени существования в человеческом теле.

Словно огромная скала низринула на купца. Он рухнул на колени, отчаянно раздирая лицо ногтями. Тяжкий вой озарил пещеру. Все поддерживающие его в погоне силы, вся ненависть, все горе мира было в этом страшном реве, заставившем монахов потрясенно застыть.

Молча смотрели они на метавшееся по каменному полу тело, разбивавшее кулаки в кровь. Он потерял все, что имел. Зачем ему невиданные богатства, если нет более дорогой Мулибии. Горе, мне горе!

А-а-а-а! И кулак вновь ударился о камень.

– Не плачь, отец!

Трэйби нежно потряс за плечо.

– Лучше возрадуйся, ибо твоя дочь и моя жена сейчас гораздо счастливее всех людей, вместе взятых!

Тяжелый удар опрокинул парня на спину.

– Ты поплатишься за это! Своей гнилой кровью, своим вонючим телом, своей жалкой жизнью!

И купец достал изящный охотничий нож, подарок, Спаситель, за что-о-о, любимой дочери на день рождения.

Но на удивление, в глазах Трэйби читалась радость и предвкушение. Он упоительно закивал головой, словно умоляя начать поскорее.

– Нет.

Ригбор обернулся. Отец Сардер, теребя бородку, стоял рядом.

– Он в нашей компетенции. Смотри сам, несчастный.

И монах указал на черную воронку на полу.

– Сие след от богомерзкого темного обряда. Этот гаденыш – птенец из гнезда Салладорца. Мы о нем позаботимся. Не бойся.

Ладонь утешающе похлопала по плечу.

– Он в полной мере изведает муки обряда Изгнания. Взять!

И толпа Красных умело связала охотника особыми узлами, опробованными на проклятом племени Свободных.

Трясущийся и рыдающий родитель, безнадежно утешаемый сочувствующими увещеваниями монахов, был погружен в себя. Все, это конец. Он потерял всех своих любимых. Осталась только ненависть, лютая жажда мести к этому злобному шкурнику, но вскоре утолится и она. Так зачем же жить далее? Спаситель, простишь ли ты грешное чадо свое за это?

Тем временем все уже было готово. Дрова, как на подбор из молодых и сырых деревьев, были сложены в огромный костер, в центре которого стоял прикованный к столбу малефик, на лице которого по-прежнему царили радость и нетерпение.

Скорей же! Мулибия ушла недавно, и их еще связывает незримый мостик-нить, по которому он последует за ней. Они станут едины, они будут вместе отныне и вовеки веков! Ну, шевелитесь, олухи!

Хм, похоже, ему придется повторить участь Жучки. Вообще-то, приложения к трактату рекомендуют для создания глобулы боли сжечь кошку и пять-шесть ее котят, но ему пришлось использовать свою собаку и ее новорожденных щенков. Действительно уж, по-собачьи, любившая хозяина псина, умерев, позволила накопить достаточно сил. Сила смерти сожженных щенков пробила все магические щиты чародейки, и на ее разум обрушилось страдание матери, наблюдавшей за убийством своих детей. Но сегодня сожгут его.

Бормоча молитвы, монахи протянули вокруг костра десяток цепей из металла, похожего на золото. Возле них застыли пятеро Красных. Каждый из них прицепил к металлическому поясу по два конца цепочки, соединяя себя, таким образом, с двумя другими братьями. Сверху все это напоминало огромную пятиконечную звезду с монахом в каждой из вершин и дровами в центре. У Красных своя магия, частично изобретенная самостоятельно, частично заимствованная у Свободных.

– Начнем же, во имя Спасителя!

Отец Сардер махнул рукой.

– Во славу и величие Его!

Хором ответили монахи. В ладонях священников, стоявших в вершине звезды, вспыхнули файерболы, и костер загорелся, подожженный с пяти сторон.

Громкие слова литании разнеслись над горами.

Трэйби напрягся. Пришло его время! Он забормотал намертво вызубренные слова Ухода.

Но тут же закашлялся и сбился. С ужасом пробовал начать снова и снова, но с тем же успехом. Пламя, жадно лизавшее тело, несло сильную боль, но птенец с радостью приветствовал ее, она – дорога в Западную Тьму. Но дым от сырых дров настойчиво лез в горло, заставляя судорожно задыхаться.

В отчаянии он вскричал:

– Ригбор! Молю тебя, если ты действительно любишь свою дочь, позволь мне окончить обряд. Дай нам возможность быть счастливыми.

– Заткнись, гаденыш! Ты, убивший Мулибию, смеешь о чем-то просить меня? Сдохни, тварь.

И купец, несмотря на сильный жар, подошел к огню и смачно плюнул в него.

Неужели это конец? Неужели все это было напрасно? Они так и не будут вместе, их души разъединятся навсегда, страдая и мучаясь без любимого? Ну, нет!

В отчаянии он закрыл глаза, и, не обращая ни на что внимание, зашептал нужные слова. Но не тут-то было.

Монахи, стоявшие вокруг, тоже не дремали. То один, то другой под напором Сил, бушевавших внутри, начинал медленно сдвигаться, разрывая фигуру, но крепко держали цепи, но громче звучали слова литании, возводя непреодолимую стену, сдерживающую мятежную душу.

И тут Трэйби зарыдал. Он оплакивал бесплотность попыток, он скорбел об теперь уже уходящей навеки любви. Прощай, Мулибия! Будь счастлива же в своей свободе!

Когда перед глазами возникло переливчатое мерцание, сложившееся в исполинского орла, губы сожженного еще успели с грустной усмешкой шепнуть:

– Сияние булыжника и блеклость сапфира …

* * *

Сколь прихотливо сияние сапфира и сколь проста блеклость булыжника. Кто положит рядом прекраснейшую драгоценность и убогую дешевку?

И лишь ночная тьма уравняет блеск обоих камней…

Эвенгар Салладорский, основатель Школы Тьмы

трактат «О сущности инобытия»,

Салладор, 1176 год от Пришествия.

Ирина Антипова
ХОЗЯЙКА ПЕРЕКРЕСТКОВ

…Великая Шестёрка, шесть тёмных властителей – Дарра, обвивающая Тьмой, властвующая на перекрёстках дорог, Аххи, хозяин горных пещер, Сиррин, повелитель полярных ночей, Зенда, владычица Долины смерти на границе Салладора и восточной пустыни, Шаадан, обитающий в глубине Моря Ветров, и, наконец, Уккарон, владыка Чёрной Ямы…

Из поучений Даэнура

…никого не любя, никому и не отказала в помощи.

О Тьме

Застывший ветер свернулся у ног – клубком, верным псом, готовым бежать и держать – только скажи. Но я не говорю. Мне нужна его служба, мне нужен он, глаза, уши и руки. Это все, что осталось. Да еще кожа – земля дорог, на которой остаются следы. Но еще не время. Я могу слишком мало, чтобы позволить себе играть этим. Я знаю слишком много, чтобы допустить так глупо разменять последние крохи. Последние крохи Силы.

Откровенность, даже с собой – это почти пытка. Почти такая же, как и придумывать то, что я действительно могу сделать. Но ничего. Можно упиваться даже собственным унижением, я разрешаю себе эту слабость, потому что надо же где-то брать силу. Вот такой смешной парадокс. Но когда кроме себя ничего не остается…

Я знаю много. Даже слишком. Даже то, что не хотела бы. Например, как умирают боги. Например, почему знание скручивает знающего по рукам и ногам – не шелохнуться. Например… Но я люблю парадоксы. Я люблю играть с Силой, если уж не быть ей. Я вижу, как просто заиграться. То, что я сейчас делаю, по краю чего иду – это даже не смерть. Это безумие. Это то, чего всегда боялись всемогущие. Потому что зачем тебе все, если нет себя? Но всего у меня нет. Поэтому – я играю. Как не играла давно, может быть – никогда. Играю, выдавливая последние капли Силы. Потому что есть вещи, которые просто нельзя допускать, сколь бы смешно это не звучало.

Он скребется в двери, стучит в окно. Я знаю – скоро он придет не просить, но брать, и я ничего не смогу сделать. Он говорит, что мы – одно, что так будет лучше всем, что я – дочь, хоть и блудная, хоть и упрямая. Он лжет. Я вижу его ложь, она заползает в уши, она отравляет кровь. Хуже. Она забирает Силу. Но я не отдам. Сила нужна. Я не кричу, что он враг, что дотронуться до него – смерть, что не будет ни прощенья, ни возврата, потому что слабость не прощают – ее берут, берут и используют. Я слушаю. Я знаю, что однажды он – скажет. И тогда…

Я жду.

На дорогах неправильная тишина. Она разорвана пламенем костров, располосована звуками шагов, наполнена гулом тысяч голосов. И Тьмой. Тьмой, в которой все-таки нет места Тьме. Бред. Скажи мне это кто-то не так уж и давно – он услышал бы только смех. И наказание за попытку одурачить хозяйку перекрестков. Но теперь… я слишком хорошо вижу разницу. Это страшно.

Опять приходил Сиррин. Говорил, что так нельзя, что надо дружными рядами, Тьму на плечи – и вперед. Дескать, и что нам смогут сделать? Даже он? Он пришел говорить, а не слушать. Потому что надо было – хоть к кому-то. Он готов был рвать и метать, безжалостный повелитель полярных ночей. И – не мог. Он был сильнее меня и хуже переносил бессилие. А еще – он не слушал. Он кричал, что здешний гам его доконает, он спрашивал, как я вообще умудряюсь хоть что-то разбирать тут, не то что подслушивать его. Но ему не нужны были ответы. А мне…

Я опять, в который раз, пыталась докричаться до Уккарона – и ничего. Полубезумный, он стоял на страже его слишком давно. И продолжал стоять. Как, почему, откуда? Он почти не понимает слов, он только чует Силу – и делит ее на своих и чужих. И стоит. До сих пор. Наверное, единственный из нас, что бы не мнили и не думали остальные. А еще… он что-то знает, не может не знать. Но молчит. Не хочет сказать? Не может? Или я снова спрашиваю – не то и не так?

Ветер летит по дорогам. Ветер приносит слова – и складывает их у ног. Наверное, они важны. И я беру их в руки, я согреваю и оживляю. Но… Слова слиплись от крови. В них нет смысла – только боль, только… Грязными комьями они облепляют руки, они разлетаются вокруг. Они одинаковы. Даже слишком. Кровь и страх. Они… Почему люди на перекрестках говорят только об этом? Неужели все светлое и доброе они берегут для домов? Или я опять слушаю не то? Или… не то принес ветер?

Он молчит. Он знает – все пройдет.

Но слова слиплись от крови, слова, которые должны быть услышаны. Они вяжут руки. И нервы, уставшие от напряжения и ожидания, готовы отпустить и забыть. И уйти – в сторону. Оставив все – своим чередом… Но я смотрю и вижу – его. И знаю, что дальше не будет, что это «дальше» придет совсем скоро.

Я не понимаю, зачем он идет. Ведь таким ничего не нужно, в них нет, не должно быть ни желаний, ни порывов. Но – есть. И уже не время спрашивать, почему. А может быть, и вообще не время. Потому что – кончилось. Так долго сыпался песок, и вот… Я никогда не представляла себе вечность так, простенькими песочными часами, но сейчас почти слышу шорох. И ветер приносит липкие от крови слова. Зачем?

Пустые вопросы убивают Силу. Но оставить некоторые без ответа – себе дороже. Где грань?

И я бросаю слова вниз, заставляя их звучать. Чем бы они ни были, мне нельзя не слушать.

Слуха коснулась дрожь, слуха коснулся крик. Чей-то безмолвный крик, безнадежно-безжалостный в своей обреченности. Он просил Силы. Да и чего ж еще он мог просить? Как всегда. Он обещал крови, много крови, реки-океяны, и довольно соглашался Сиррин, утешенный хоть этим, и радостно улыбалась Зенда, вечно голодная и всегда обпившаяся ею, понуро кивал Аххи, давно решивший, что вещи, оплаченные так, должны быть выполнены. Шаадан просто привык, он считал платящих кровью чем-то вроде поклоняющихся, а то и детей, и за одно это готов был помочь. Не забывая, впрочем, стребовать плату. И Уккарону, как всегда – все равно. Надо – дадим, нет – еще лучше. И… осталась я – и мое слово. Да, да, да, конечно, да! Бери. Кто бы ты ни был, где бы ты ни был, для чего бы не… Поверь, мне хватает той крови, которую оставляют на перекрестках. Но ты, просящий у нас, не должен быть отпущен, не должен умереть. И не потому, что хочу жить я – жить и есть веру, страх или знание. Потому что кто же еще пойдет, когда будет сказано то, что должно, когда опять, в который раз, все будет решать – деяние?

И я смотрю, я жду, ведь, может, ты… По деяниям их узнаете… Но армия мертвецов – это не деяние, это страх. Я опять ошиблась, я снова увидела то, что хотела, вместо…

Плевать. Еще один, помнящий Тьму. Пусть будет – хоть так.

Он говорит, что Тьма – это свобода, и я не спорю. Даже с тем, что это свобода от себя. Но вариант свободы от свободы, свободы от любых намеков на бытие немножко не устаивает. Он знает, но говорит. Вязь слов выплескивается и падает – рядом. Вязью слов очень просто связать, на самом-то деле. И это он тоже знает.

А я играю. Моя игра похожа на безумие, моя игра похожа на бред, и даже он не видит в ней смысла. Это хорошо. Это очень хорошо, почти замечательно. Его слова тоже лежат здесь – как и сотни тысяч других. Я жду. Однажды я увижу, я пойму, что они и как их… И тогда вязь слов очень просто будет превратить в веревку, у которой два конца, и если умело воспользоваться своим, он не придет. Зенда говорит, что это глупая надежда и еще более бессмысленная попытка. Но она не предложила ничего лучше, и поэтому я играю. Я даже знаю, чего это будет стоить – и готова платить. Так или иначе, мы все заплатим. Я хочу, чтобы было за что.

Дорогами Межреальности ходят Великие. Я слышу их шаги, они впиваются в кожу. Великие ищут Мечи. Пусть. Я не знаю, что это, не знаю, в чем их сила и как ее собираются использовать, но… Искать, конечно, удобно, но это ошибка. Потому что создал же кто-то эти самые Мечи, а раз созданное может быть повторено. Потому что то, что ищешь, очень просто не найти. Я знаю это, быть может, слишком хорошо. Не раз и не два эта смешная драма повторялась на перекрестках. Они сильны и мудры, но они не умеют самого главного – они не умеют творить. Зато хорошо, даже слишком – убивать. А этого мало. Они… неужели не видят? Даже не чувствуют? У них же есть все, что нужно – Сила и вера, и целые миры – для. Но они не делают. Почему? Не могут? Ложь. Бояться? Туда же. Забыли? Или просто выбрали ту простую дорогу, которая попалась на глаза? Но разве так сложно понять, что на сей раз она приведет даже не во Тьму – к нему? В руки, если они у него есть, или во что-то другое.

Дороги Межреальности дрожат от Силы. Их так много, они почти всемогущи, и порой мне хочется кричать – почему? Почему – вы – не? Но они не слышат. Только дети Тьмы, привыкшие слушать ее, иногда разбирают мои слова. И не верят – почти всегда. Так же, как никогда бы не поверили в разумность дороги. А я смотрю, смотрю и молчу. На человека (или уже нет?), чьей Силы не выдержал бы ни один мир, который тоже ищет Мечи. Зачем? Если бы я могла докричаться… Тебе – зачем? Что может дать Силе большей, чем мир, даже самый могущественный из созданных в этом самом мире, созданных из него артефактов? Да, одному не выстоять – даже тебе. Но ведь вас же… Воюющих с одним врагом, убегающих, умирающих, останавливающих… Почему? У меня нет Силы – почти совсем. Может, поэтому я вижу то, что все они столь упорно не замечают? Вот только толку…

Чужая боль накатывает волной, привычно, зло, безжалостно. Я смотрю на человека, умирающего на обочине, я не вижу крови, но ведь это ничего не меняет. Я знаю – у него пробито легкое и шея – стрелами. Он похрипит – еще совсем недолго. И его кровь, пусть немного, ведь раны невелики, хоть и смертельны, упадет на истоптанную землю. Упадет мне в руки. Я жду. Это… становиться мерзко. Я еще помню дни, когда убийцы не смели подойти к дорогам – они оскорбили бы меня, а такие вещи не прощаются. Смерть всегда была быстрой и страшной, но, как и все достаточно злые уроки, быстро забывалась. Приходили другие, и… Теперь не бояться. Только иногда вспоминают. Я еще держу перекрестки. На них не дерутся и даже не ругаются. Я стала до жути мудрой от бессилия, я поняла, что предотвратить то, с чем не смогу мириться проще, чем мстить. Я все еще хозяйка перекрестков, но на дороги меня уже не хватает. И должна была прийти злость, всепоглощающая, изворотливая, или лучше – безжалостная ярость. Но вместо – только пустота. И намек на понимание. И невозможность достать. Как многому это учит… С каким удовольствием я отказалась бы от этих уроков!

Человек умирал, роняя кровь и жизнь мне на кожу. Да, подачки просящих мне не нужны. Сиррин вон завидует, и, кажется, почти искренне. Он не понимает, насколько это мало, сколько сверкающе-алых капель нужно для того, чтобы хотя бы связно мыслить…

Но стрелы продолжают лететь. Вот как, здесь имеется намек на бой… Мне, видевшей воистину страшные битвы, он кажется именно намеком, но им… И правда – не все ли равно, где умереть? Ведь важно только одно – как. И я ловлю стрелы – ветром, и направляю не туда, куда они летели. Лучники, видать, и не надеялись на такую меткость… но я не умею промахиваться. И на дорогу падают тела, даря кровь – и Силу. Ее хватит, чтобы не выпустить остальных. И не важно, кто тут прав, и прав ли хоть кто-то. Сила нужна как воздух, больше, чем… И я возьму. Потому что иначе никак. Потому что я слишком хорошо рассмотрела обещанное им небытие.

А ведь обходят же еще перекрестки, предпочитая для таких вот забав леса и улицы… По старой памяти?

Я хочу кричать. Я устала, устала, устала быть бессильной! Устала играть, придумывать уловки и выкручиваться. А ведь находятся те, кто просит у нас силы. И мы даем, мы не можем перестать. Чтоб потом со злобой полунищего ростовщика требовать долги.

Я не представляю, как, чем живет Сиррин. Полярные ночи страшны и пусты. Неужели подбирает каждую каплю, как я? Но ведь там не так уж часто умирают разумные – потому что хватает ума не идти, а на крови зверей… Кровь. Это все, что осталось. Это все, что будет всегда. Счастливы те высшие, которые могут жить верой. Или хотя бы страхом. Потому что мы… Нам остались только сделки. И воровство – у земли, у других, у… И то, что я плачу за это болью, кажется почти счастьем. Значит, еще есть, чем платить.

Его голос проникает в сознание, его голос не возможно не слышать. Я до сих ор не могу понять, почему он говорит. Ведь в этом… в этом просто нет смысла. Ни при каком раскладе. Но я ловлю его слова, я собираю их, я ищу повторы и противоречия. Я плету вязь. Свою.

Зенда больше не смеется. Боги не умеют бояться, не должны, но мы перестали таковыми быть с приходом Спасителя, а теперь… Зенда кричит, что какая-то вшивая чародейка, устроившаяся на границе ее земель, возомнила о себе настолько, что перестала даже делать вид, будто с ней, Зендой, считается. И пока не получается ничего сделать в отместку. Но… Я не просто уверена – я знаю, чародейке это вылезет боком. Зенда не из тех, кто прощает, особенно такое. И… Она тоже пригубила из горькой чаши под названием бессилие. А я не нахожу в себе ни сил, ни желания этому радоваться.

Его голос ломает сознание. Очень хочет это сделать. Прям до жути. Он… он хочет, чтобы ему открыли двери. Ведь идти напролом и дольше, и себе дороже. Странная мысль. Ведь из тех, кто мог бы ему поверить и пойти, нет ни одного, кому достанет Силы это сделать. А из тех, у кого получилось бы… Неужели он считает, что однажды я сломаюсь? Или – не хочет пренебрегать даже такой возможностью? И… тогда я такая не одна. Но они, кем бы ни были, тоже должны уметь думать и понимать. Иначе… иначе они просто не получили бы ту Силу, которая так нужна ему.

Чьи-то руки разрывают Тьму, разрывают на части. Руки тех, кто должен был ей служить, кто пришел, чтобы остаться, по не сейчас, не… Это не правильно. Нельзя отпускать пришедших. Но иначе уже не получается, иначе… А они рвут, они бьют вслепую, тем, чего не знают, не понимают, даже не пытаются понять. У них нет времени. Они не успевают даже жить. Они… Тьма – в Тьме – в Тьме – в тьме… Бред. Как похоже это на бред. Как была бы счастлива я, объясни мне кто-то, что так оно и есть. Трагедия ошибок, когда никто не хотел и тем более никому оно не было нужно, но вот… И даже если бы я могла докричаться, просто «остановитесь!» ничего бы не изменило. Слишком много Сил собралось здесь и сейчас. Чересчур. И если, чтобы остановить, призвать еще, то не над чем будет останавливаться, потому как труп мира – зрелище неприглядное. А они… Никто не хочет умирать. Никто не хочет остаться обиженным. И обижают, обижают по и без причины, упрямо, самоуверенно, раскалывая и так надломленный мир – изнутри.

Хватит. Хватит об этом думать. Слова без Силы – это даже не сотрясание воздуха, особенно мои. Игра-игрушечка… Поломай мир, собери мир… Нельзя играть в «если». Потому что его не будет. Надо смотреть и видеть. Смотреть, видеть и слушать. И ждать. Потому что оружие слабых – мастерство и хитрость, и умение ударить в тот самый, единственный миг, когда все решает точка, а не Сила.

Я повторяюсь. Я хочу покоя. Я не прощу его себе. Это неправильно. У этого мира уже есть целая толпа спасателей и спасителей, и еще большая – пытающихся таковыми быть. У этого мира… Куда уж и мне-то? Но я иду. Это массовое помешательство, это страх не успеть, не сделать – и погибнуть просто за то, что был тогда не там, а не потому, что ты – это ты, или что мог, или… Смерть – это последнее оружие, особенно своя. То, что уже не удастся переиграть, то, что при наибольшем желании не использовать дважды. То… Только когда не остается почти ничего, приходит осознание, сколь много ты имел и имеешь. Потому что всегда есть то, на что не хочется смотреть, что не получится забыть. Знание того, что может быть хуже. Ибо воистину возможности гремучей смеси Упорядоченного и Хаоса бесконечны.

Может быть, я однажды загляну за грань. Может быть, я уже на пол дороги, как и все безумцы. Так говорит Шаадан, и я уже не думаю над тем, верю ему или нет.

Должен быть страх. Говорят, он тоже дает силу, которую можно использовать. Но он ушел. Хорошо? Плохо?

Я смотрю вокруг. Я снова и снова спрашиваю себя, вижу ли я то, что вижу. Потому что… Он рядом. И его голос перекрывает даже вздохи земли.

Аххи говорит – брось.

Я смеюсь.

Поздно.

Его голос заглушает почти все. Его голос старайся – не сможешь не услышать. Голос, обещающий Силы и возмездие, обещающий, обещающий, обещающий… Но я знаю цену бессилия. Нас затерло, высосало и выбросило. То, что мы привыкли считать своей собственностью, своей Силой, обрело разум и мысль. Пробудилось. И забрало все, что давало. Тьма начинает оживать. Тьма Тьмы. Или Тьмей. Или Тьмов. Самых всяких, каких угодно. Своих и чужих, Западных и Предвечных, знакомых и нет. Откуда их тут только столько… Не узнать. Не мне. Не сейчас. Тьма Тьмы…

Этот мир разорвут на части – и он не понадобится. Если бы он хотел этого, было бы проще. Но ему все равно. И я не могу понять, почему он говорит и обещает, и не могу не слушать.

Во тьме горит костер. Просто – во тьме, просто – костер, и вокруг него сидят люди или кто они там, и они смеются и пьют. И поют о чем-то, не чисто и не правильно, но – искренне. Я стою в стороне, я здесь, но не тут, я ловлю их слова, их голоса, искры то костра падают мне на кожу. Я улыбаюсь. Я стараюсь не забыть. Я ворую их счастье у них, у ночи, у вечности. Счастье, которого не видят и не замечают, как воздух. Счастье, которое они таковым не считают. Мне не нужны их имена и их судьбы. Да, наверное, и они сами. Но то, что в них… Нет, не кровь. Сегодня – не кровь. Покой. Хоть и не свой. Хоть посмотреть, посмотреть и примерить. Я возьму не надолго, я обязательно отдам, просто потому что не смогу, просто потому что нельзя…