Текст книги "Вместе во имя жизни (сборник рассказов)"

Автор книги: Юлиус Фучик

Соавторы: Ян Дрда,Мирослава Томанова,Мария Майерова,Иржи Марек,Норберт Фрид,Ладислав Фукс,Рудольф Кальчик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Вокроуглицкий смотрит, где Яна. Видит, она поднимается. Но только на колени, затем падает лицом в снег.

Фонарь на парашюте медленно относит ветром.

Вокроуглицкий сломя голову бросается к Яне. Скорее, скорее. Он задыхается. Сто метров, еще сто… Наконец он рядом с ней:

– Яна, что с вами?

Она не узнает его:

– Иржи…

Он стаскивает с нее катушку и телефон. Нигде не видно ран. Но рука, которую он взял в свою, бессильно падает.

– Яничка, что у вас болит?

Девушка не отвечает. Он берет ее на руки и бежит с ней к лесу.

– Санитары! – кричит он. – На помощь!

Какие-то солдаты показывают ему дорогу. Он замедляет бег. Чувствует, как Яна с каждым шагом тяжелеет, а сам он с каждым шагом становится слабее. Он видит солдата, который копает яму.

– Где перевязочный пункт? – кричит Вокроуглицкий.

Солдат перестает копать.

– Перевязочный пункт? – переспрашивает он с удивлением и смотрит на Яну.

– Быстрее, шевелись! – Вокроуглицкий от злости сипит. – Где врач? Эта девушка нуждается в немедленной помощи!

Солдат дотрагивается до безжизненно висящей руки Яны, смотрит на ее белое лицо с открытыми глазами.

– Положите ее вон под ту сосну!

– Там уже кто-то лежит… – говорит Вокроуглицкий сдавленным голосом.

– Лежит. Ведь, кажется, здесь стреляют, так?

Вокроуглицкий смотрит на неподвижного пехотинца под сосной, с которого уже сняли обувь. Он готов к походу, где обувь ему больше не потребуется.

– Это же ведь…

– Эта девушка тоже… – отвечает солдат.

И сразу тело Яны так тяжелеет, что он больше не в силах его держать. Он опускает Яну себе на колени и осторожно кладет под сосну.

– Кто она? – спрашивает солдат и принимается обыскивать ее.

– Что вы делаете?

– Это моя обязанность.

– Вы из санчасти?

– Нет, – отвечает солдат и показывает на лопату.

Вокроуглицкий стоит словно оглушенный.

– Но ведь она… почему же вы? – Он дергается всем телом. Слышит рев машин. Вспоминает, что должен немедленно возвратиться назад. Набрасывается на солдата: – Мне надо обратно, а вы бегите за доктором! Того закопать еще успеете, а вот…

Солдат раскрывает воинскую книжку. Поворачивает ее к последним лучам фонаря и читает вслух:

– Яна Панушкова. – Он присвистывает: – Девушка Станека, смотри-ка!

– За доктором! – кричит Вокроуглицкий. – Может, она лишь потеряла сознание, может, она еще жива…

Солдат почесывает густую щетину.

– Шевелитесь, дружище! Бегите!

– Бегите сами, пан поручик. Вам надо спешить, – успокаивает его солдат. – Не беспокойтесь, все, что надо, я сделаю, не беспокойтесь!

Вокроуглицкий беспомощно смотрит на неподвижное тело Яны и бросается к дороге у леса, бежит к машине, прыгает в нее, и она тотчас же трогается с места.

Раздается команда:

– Вперед!

Моторы гудят на земле и в небесах. Бригада переходит в атаку. Все устремилось вперед.

Тут, под сосной, время остановилось. Солдат засунул воинскую книжку Яны в свой нагрудный карман. Посмотрел на выкопанную яму и пошел к Яне. Нагнулся, чтобы снять валенки. Не удалось. Руки не слушались.

Он взглянул на белое лицо Яны, Маленькая, нежная, почти еще ребенок. «Нет. На эту девушку я не смогу бросить ни кома глины».

Андрей Плавка
За свободу

Матей откашлялся, прислонил автомат к стене, снял рюкзак, потом сел на завалинку, уперся руками в широко расставленные колени. Сдвинул шапку на затылок, открыв вспотевший, красный лоб.

Остальные окружили его и ждали, что он скажет. С ним пришли трое. И они с автоматами и рюкзаками. На них мокрые от дождя гимнастерки, обвисшие и измятые. На одном – солдатская пилотка, на втором – фуражка, а третий, с коротко стриженными светлыми волосами, вообще без головного убора.

Вскоре к ним лениво подошли двое парней с соседнего двора, потом вслед за ними прибежала маленькая старушка, держа руки под мятым фартуком.

Все они окружили Матея и молча глядели в его заросшее лицо. Из-под густых бровей его глаза смотрели неспокойно и настороженно. Губы шевелились. Матей о чем-то тяжело размышлял. На его сапог с крыши капала вода. Он подвинул ногу, поправил фуражку, и в дождливом декабрьском утре прозвучало:

– Так. – И сразу же продолжил: – Сегодня придут. Это точно. Связной пришел еще перед полуночью.

Его слова звучали серьезно, но страха в них не чувствовалось.

– Нужно приготовиться, – сказал один из парней, что пришли от соседей.

– Поэтому мы и пришли! – Матей говорил сухо и спокойно. – Соберите ребят на Звонаровом гумне. Чтобы через час все там были.

Тот, без шапки, пришедший вместе с Матеем, нетерпеливо зашлепал ботинками по грязи.

– Vitй, vitй [24]24
  Скорее, скорее (франц.)


[Закрыть], – сказал он. – Быстро, быстро, – добавил уже по-словацки, и его гортанное «р» было странно слышать.

– Это тот француз, – толкнула женщина соседа и повернулась к стриженому, не вынимая рук из-под фартука.

– Да-да, – смеясь ответил француз. – Андре, Андре, – и согнутым пальцем постучал по мокрой гимнастерке.

Остальные его уже знали, поэтому никто не удивился, а соседский парень, которого женщина называла Густом, похлопал француза по плечу и сказал:

– Хороший парень! Если бы все, Цабанка, были такими.

А Цабанка вытянула шею в сторону стриженого и, не отрываясь, смотрела на него, будто хотела прочесть на его лице все те геройства, о которых была наслышана. Так это тот самый француз! Он уже был здесь три раза, но она его еще не видела.

За ее избой, что стояла повернувшись в ту сторону, где уже начинались заросли и тянулась в гору тропинка, раздались шаги.

– Это наши, – сказал, не оглядываясь, Матей.

Вскоре все увидели спускающихся гуськом по тропинке парней.

Потом они столпились возле Матея, которого называли «староста». Так прозвал Матея кто-то из парней его отряда. Это слово выражало уважение и преданность командиру и товарищу, благодарность за его опыт и мудрость.

Их было человек двадцать, когда они все собрались во дворике старой Цабанки.

– Гнусная погода, – проворчал кто-то, отряхивая шапку.

– Вскипятите чаю, тетушка.

– Проходите, хлопцы, – сказала Цабанка и первая вошла в сени.

Они потянулись за ней, и их шаги стихли на мягком, глиняном полу. Рюкзаки, мешки и автоматы свалили по углам, расселись, кто где смог, а те, кому места не хватило, остались стоять.

– Входите в комнату! – Цабанка открыла дверь.

– Да нет, мы грязные.

Она вынесла из комнаты лавку.

На нее сели пятеро, сидели тихо, сложив на коленях руки, как школьники на экзамене. Только на их лицах, усталых и заросших, отражались не раз пережитые смертельная опасность и напряжение. В полумраке сеней глаза их казались удивительно детскими и мягкими.

– Вам бы надо посушить одежду, – сказала Цабанка, суетящаяся возле печки.

– Времени нет, – ответил кто-то из ребят.

– Высохнет и на нас.

Закурили. Парень со шрамом на лице, которого прозвали Футляром, достал из рюкзака бутылку, разгладил усы и сделал несколько глотков.

– Будешь? – спросил соседа.

Тот засмеялся и крикнул:

– Хлопцы, Футляр предлагает ту самую, еще целую!

Теперь засмеялись все, и бутылка пошла по рукам.

Футляром его прозвали за то, что он, разбив однажды две бутылки, предложил их носить в футлярах, так же необходимых на войне, как и оружие.

Когда они выливали остатки сливовицы в чай, в сени вошли Матей и француз. Остановившись в дверях, Матей поторопил:

– Надо спешить, ребята.

– Не волнуйся, успеем, – ответил парень со шрамом.

– Нужно подготовиться, – сказал Матей, отхлебывая горячий чай, который, подала ему Цабанка.

Француз Андре вылил чай в бутылку и, хорошо ее закупорив, засунул в карман брюк.

– Тепло-тепло, – сказал он, – хорошо.

– Так, значит, староста, мы должны разделиться, – снова заговорил Футляр, – но, повторяю, план ненадежен. Деревню они наверняка окружат, они же не пойдут, как овцы, по дороге. А что потом?

Матей присел на пороге лицом к ребятам и, затянувшись сигаретой, проговорил:

– Пусть идут как хотят. Мы ни в коем случае не должны отвечать на их выстрелы. Они окружат деревню и, если ничего не заметят, соберутся в корчме. Те, кто придут позже по дороге, пройдут туда же мимо костела. А потом, когда они надумают уходить, мы и начнем.

– Думаешь, они не будут вынюхивать по избам? Что, если кого-нибудь выследят?!

– Не должны. И потом – каждый из вас знает свои обязанности. Напоминаю, в деревне не должно быть ничего подозрительного. Пусть по деревне ходят женщины, дети. Мужчин я приказал собрать на Звонаровом гумне. Там раздадим оружие и проинструктируем их. А теперь слушайте. Дюро Ковач (он сидел рядом с Цабанкой, молодой, красивый, с портупеей через плечо и обвешанный гранатами) пойдет со своими в нижний конец деревни, к Пастеровым. Знаешь их. Последний дом у дороги. Там есть подвал с двумя окошками, одно впереди, другое сбоку. Возможно, ты будешь первым, кто их увидит. Надо сделать так, чтобы они тебя не заметили, иначе будет плохо. Проинструктируй людей. Самой большой удачей будет, если тебе вообще не придется стрелять. Спокойно пропустишь их в деревню. Наша задача заключается в том, чтобы они из нее не вышли. Твоя же – чтобы они вошли, ничего не подозревая. Понял?

– Понял, староста, – кивнул со своего места Дюро Ковач.

– Йожко Токар останется здесь, у тетки Цабанки, сторожить верхний конец деревни. Как заметишь, что деревню окружают, спрячешься в подпол. Думаю, с четырьмя ребятами там уместишься. Если нет, то можешь их ждать у дороги за любой вербой. Но лучше, если ты будешь держаться соседнего гумна – у него крепкие каменные углы. Для верности займешь вторую тропинку в горы, чтобы никто не ускользнул, поскольку плохая видимость. Ясно?

– Ясно, староста, – ответил Йожко Токар, один из пяти сидевших на лавке, небольшого роста, но широкоплечий и плотный.

– А ты, Петр, – обратился Матей к Футляру, – пойдешь к путеровцам, к мосту. У них есть подвал, там хорошо прятаться и оттуда хорошо стрелять. И что важно, мы будем видеть друг друга, так как я с французом останусь внизу, у склада кооператива, что рядом с костелом» Полагаю, мы их там перехватим. У нас будут два пулемета. Как только начнет стрелять мой, сразу же начинай и ты. Когда они станут разбегаться, со всех сторон по ним откроют огонь из автоматов остальные ребята. Такого подходящего момента для нас уже никогда не будет. Ни один из них не должен уйти, поскольку речь идет о судьбе деревни. Пусть там где-то говорят, что они пропали в горах, хотя в горах наша операция вряд ли удалась бы.

Футляр сердито обратился ко всем:

– Неужели вы думаете, что они сами полезут к вам под нож, как бараны? Мы ведь не знаем, как они придут» А если с танками?

– Думаю, с танками не придут, – спокойно сказал Матей, – потому что их нет у тех, кто должен прийти.

– Но у них есть минометы.

– Ничего, оставят их здесь.

– Не ворчи, Футляр, вечно у тебя какие-то возражения! – рявкнул на него Дюро Ковач.

– Возражения, возражения, а если они придут с тяжелым оружием и будут осторожными, что ты сделаешь со своими двумя пулеметами?

Казалось, аргумент Футляра подействовал, потому что некоторое время все молчали. Даже Матей задумался, и как-то сразу всем стало жарко. Все ждали, что скажет Матей. Он напряженно сжал губы и опустил голову. Большая ответственность лежала на его плечах. Однако все были полны решимости исполнить любой его приказ и драться до последнего вздоха.

Матей поднял голову, посмотрел в лицо каждого, будто хотел убедиться, что они согласны с ним, и проговорил:

– Как я сказал, каждый стоит на своем месте. Пошли!

Он двинулся к выходу, за ним пошли остальные. Напряжение спало, вновь зазвучали голоса. Все потянулись во двор.

– Не забудьте о связи между собой, – еще раз напомнил Матей, закидывая за спину автомат. – Первое сообщение должно прийти от Дюро Ковача. Можете использовать в качестве связных и женщин. Кто отвечает за боеприпасы, идет со мной на Звонарово гумно, остальные – по своим местам!

Матей посмотрел на тропинку, тянущуюся в гору. Ветер осыпал с ветвей капли. Но дождь уже прекратился.

Деревня лежала тихая и покорная. Было грязно. Во двор вбежали, шлепая по грязи, дети. Они боязливо смотрели на партизан, на их автоматы и рюкзаки.

На площади перед кооперативом партизаны остановилась, некоторые вошли в здание, остальные разошлись в равные стороны. Большая группа вместе с Матеем пошла к Звонарову гумну. Там Матей дал последние инструкции, раздал всем оружие и боеприпасы, которые до поры довремени надежно прятал дядька Звонар.

В полдень, когда вновь начался мелкий дождик, десятилетняя дочка пастуха Милка вбежала в дом и, задохнувшись, проговорила:

– Идут…

Отец Милки, пастух, с детства сильно хромавший на правую ногу, вышел во двор и принялся колоть дрова. Его жена начала бросать в кипящую воду галушки.

Неожиданно что-то противно просвистело в воздухе, и сразу же в деревне загремело, как во время грозы.

Милка юркнула под стол, глядя оттуда испуганными глазами.

В избу вбежал отец.

– Где ты их видела? – спросил он Милку, заглядывая под стол.

– На лугу, возле креста, – ответила, плача, девочка.

– Так где – на дороге или на лугу?

– На лугу.

– Значит, не возле креста?

– На лугу, но близко от креста! – И девочка вновь громко заплакала, так как грохот и взрывы не утихали.

Пастух спустился в подвал, сдвинул два полена и спросил:

– Вы слышали?

– А то нет! – отозвался из темноты голос. – Скоро они будут здесь.

Дюро Ковач смотрел из подвала на дорогу через узкую щель окошка, заваленного снаружи досками. С улицы окошка не было видно.

В подвале сидело пятеро. Они уже обо всем договорились с пастухом и его женой. В случае необходимости связной становилась жена пастуха или маленькая Милка.

Через минуту стрельба из миномета прекратилась. Дюро отошел от окна, где его сменил Павол. Лица всех выражали нетерпение. Следить за дорогой могли только двое, и после прекращения стрельбы они каждую минуту менялись. Объяснялись больше жестами, чем словами.

– Идут, – подал знак от окошка Павол.

Шесть человек шли медленно, с автоматами наперевес, глубоко надвинув на глаза каски. Шли молча, меся сапогами грязь. За ними двигалась еще одна группа. Дюро Ковач считал их, и глаза его блестели.

– Восемь, – шепнул он.

Парни в подвале не шевелились. Двое сквозь щели смотрели на дорогу, трое прислушивались возле дверей подвала.

– Партизаны есть? – раздался сиплый голос прямо под окнами избы.

Парни в подвале слушали, задрав вверх головы.

– Есть здесь партизаны? – снова раздался тот же голос.

– Да что вы, они уж давно в горах! – услышали партизаны ответ пастуха. – Мы давно их не видели.

– Да? В деревне их нет?

– Говорю, давно ушли в горы, – повторил пастух. – В деревне не осталось ни одного.

В подвале были слышны скрип сапог, несколько вопросов по-чешски о молоке, несколько немецких фраз. Потом немцы ушли.

Партизаны следили за дорогой. После ухода первой группы немцев они услышали гул мотора. Это был грузовик, тянувший за собой миномет, закрытый брезентом. Грузовик двигался медленно и перед домом пастуха не остановился. Вслед за грузовиком показалась еще одна группа немцев. Их было двенадцать. Но и они прошли, не останавливаясь, в деревню. Процессию замыкала легковая машина, в которой сидели четверо. Даже через узкую щель окошка было видно дуло легкого пулемета.

Потом все стихло. Партизаны ждали, когда уляжется пыль и пастух скажет им, что его жена уже ушла с сообщением.

– Дюрко, – произнес Павол, и в глазах его отразился страх.

– Что, Павол?

– Те автомашины…

– Будем ждать. Они ни в коем случае не должны уйти. Вернуться они могут лишь этой дорогой, понял?

Павол молча кивнул.

* * *

Мины падали в основном в садах и огородах, и только одна взорвалась перед Путеровским амбаром, разрушив одну из его стен. После взрывов в деревне снова стало тихо. Но жители, сидевшие в укрытиях, начали несмело выходить на улицу только тогда, когда к костелу подошли первые немцы, убедившись, что стрельба не повторится.

Перед кооперативом, ближе к костелу, чем к кооперативу, остановился грузовик. Из него выпрыгнули несколько человек, еще несколько остались в машине. На площадь перед костелом въехал легковой автомобиль, оттуда вышли двое. Двое других сидели за пулеметом.

Все разделились на три группы. Одна двинулась в направлении избы Цабанки, другая – к мосту, неподалеку от которого, в подвале у Путеров, сидел Футляр со своими ребятами. Остальные разбрелись по избам близ костела. Везде они выпытывали о партизанах и везде слышали одинаковый ответ:

– Ни одного здесь нет. Все давно ушли в горы.

Постепенно немцы поверили этому. На стрельбу из миномета не было никакого ответа, ни одного выстрела. Деревня выглядела спокойной, нигде ни одного подозрительного человека. Месяц назад, когда они впервые пришли в эту деревню, они натолкнулись на сопротивление партизан; стрельба была ожесточенной, было сожжено три дома. Пятерых человек они расстреляли, а двенадцать взяли с собой.

Примерно через полчаса все собрались в пивной кооператива, расселись за столами и потребовали выпивки. На площадь вернулись и те, кто ходили к Цабанкиной избе я к мосту. Возле машин остались шесть-семь человек. Мелкий дождь нисколько не притупил их бдительности.

Из подвала кооператива Матей хорошо видел каждое их движение. Вскоре он заметил, что произошла смена: те, кто уже выпил, заменили оставшихся возле машин.

– Только бы напились, – шептал себе под нос Матей. Он посмотрел на своих ребят, стоявших с обеих сторон лестницы на случай появления непрошеного гостя. Они хорошо знали, что делать в случае его появления.

Над их головами раздавался грохот сапог, звучала немецкая речь, хлопали двери.

– Все идет как по маслу, – шепнул старосте Ондрей – один из его ближайших друзей.

– Посмотрим. Не нравятся мне эти машины. Там под парусиной наверняка тяжелые пулеметы. Если бы они стояли не так далеко, а сразу у угла костела! Они могут там укрыться. Футляр не справится с их пулеметом. Вот если бы Дюро Ковач напал на них сзади! Кто-нибудь из нас должен пойти к нему, как только немцы выйдут из корчмы.

К Матею подошел француз и ткнул себя пальцем в грудь:

– Я… я! Староста! – И его французское «р» прозвучало в самое ухо Матея.

– Хорошо, Андре, приготовься. Успех будет зависеть от того, сумеешь ли ты добраться до Ковача.

Последующие минуты были самыми трудными, полными нетерпеливого ожидания. Немцы все не выходили из корчмы. Там еще слышались голоса. Кажется, всего немцев человек тридцать. Ага, сейчас выходят. Дверь хлопнула, вышли последние. Наступила тишина.

Матей следил за теми, кто вышли последними, как они шли к машинам немного навеселе; один из них похлестывал прутиком по сапогу и смотрел по сторонам.

Трактирщик сдвинул крышку люка, перекинулся двумя-тремя словами с Матеем, и вот уже француз выскользнул из подвала и, согнувшись, длинными шагами перебежал пивную и выскочил во двор. Чуть качнулась поленница дров, и его уже нет. Пробираясь через чей-то сад в направлении хаты пастуха, он услышал треск пулемета старосты. Его глаза радостно вспыхнули, он еще сильнее стиснул автомат и побежал в нижний конец деревни.

Пулемет Матея бил метко. Вслед за ним от моста, из подвала Путеров, раздались выстрелы группы Футляра.

Возле немецких машин началась паника. Многие солдаты растерялись, но через секунду все бросились на землю кто куда, стараясь занять оборонительную позиций! Некоторые поползли к костелу и через минуту открыли стрельбу.

Матей не забыл о накрытом брезентом грузовике, не он не видел, что делалось с его другой стороны. Двум немцам удалось пробраться к правой стороне машины и вытащить два тяжелых пулемета. Один из них, однако, от машины не вернулся.

Футляр помогал от моста как мог, пока немцы не укрылись за углом костела, как Матей и предполагал. Теперь они были защищены. С левой стороны стояли только три дома, и парням с автоматами было сложно веете открытый бой с тяжелым немецким пулеметом, тем более что немцы были скрыты деревьями. Но они парализовали немецкие машины, которые никак не могли спуститься на дорогу.

Пулемет Футляра был обречен на бездействие.

– Может, он выскочит, когда увидит ситуацию. Ему бы обойти костел и соединиться с Ковачем, все равно уже к мосту никто не подойдет, – злился Матей.

Он дал еще одну очередь и перестал стрелять. Затихли и немцы. Минуту стояла тишина, а потом за костелом вновь раздался треск пулеметов и автоматов. Увидев, что немцы отступают к тем домам на левой стороне, где их ждали партизаны, Матей стукнул кулаком по прикладу и крикнул:

– Вот это прекрасно!

– Футляр стреляет за костелом! – воскликнул Ондрей.

– Футляр и Ковач! Андре – отличный парень!

Немцам не удалось уйти из деревни. Их обстреливали со всех сторон, делая отступление невозможным.

Когда все стихло и партизаны собрались на площади перед костелом, они заметили, что Футляра и Андре нет. Правда, еще не вернулись ребята от Цабанкиной избы, они не знали, что здесь все уже кончено.

– Они оба бежали в сторону Цабанкиной избы за немцем, – сказал кто-то из собравшихся.

– Неужели кто убежал? – беспокойно спросил Матей.

– Один прыгнул в сад. Мы стреляли, но не знаем, там ли он.

– Нет его там, – сказал другой, – я видел, как он бежал от гумна к лесу. За ним бежали ребята.

В это время с верхнего конца деревни, от Цабанкиной избы, донеслась короткая автоматная очередь. Все бросились в ту сторону, прямо по огородам, увязая в мягкой земле, прыгая через ограды.

Они нашли тяжело раненного Футляра, лежащего под грушей. Он попытался поднять руку, с его губ слабо донеслось: «Андре». И сейчас же раздался одинокий выстрел с Цабанкиного двора.

Все взглянули туда и увидели бегущего Йожко Токара с винтовкой в руке. Его окликнули. Он оглянулся, кивнул, но не остановился. Добежав до первой ели, ногой вытолкнул из-за нее тело немца в серой форме и крикнул:

– Вот он!

Староста Матей, Дюро Ковач, Ондрей и еще пятеро направились к нему, но, перепрыгивая через ручеек, стекающий со склона, увидели среди зарослей убитого Андре. Его лицо было перепачкано мокрой землей, руки сжимали автомат. На его стриженую голову лил дождь. Они остановились. Подошел Йожко Токар.

– Я видел, как он упал. Когда я услышал стрельбу за гумном и увидел, что один уходит, взял винтовку и быстро сюда. Надеюсь, он последний.

– Последний, – подтвердил Матей и поник головой.

Дождь все шел, и деревня затихла в этот хмурый декабрьский день. Кое-где из труб шел дым и расстилался по земле седой грустью.

С деревянной колокольни костела донесся звон.

Партизаны подняли Андре и понесли его в Цабанкину избу. Она встретила их у ворот, сокрушенно качая головой. Увидев грязное мертвое лицо Андре, она горько заплакала. Потом побежала в избу, составила вместе две лавки, сняла со стены зеркало и спрятала его в сундук.

Потом, причитая над лежащим на лавках Андреем, спросила:

– За что же его? Вас я понимаю, понимаю, но это же не его родина. Почему же он воевал?

Партизаны молча переглянулись.

По морщинистому лицу Цабанки текли слезы.