Текст книги "Вместе во имя жизни (сборник рассказов)"

Автор книги: Юлиус Фучик

Соавторы: Ян Дрда,Мирослава Томанова,Мария Майерова,Иржи Марек,Норберт Фрид,Ладислав Фукс,Рудольф Кальчик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

3

«Милый друг, пан журналист, спешу написать вам несколько строк, потому что до субботы я к вам, видимо, не попаду и не хочу, чтобы вы потом говорили, что я о вас совсем не думаю. Дело в том, что я о вас думаю, и очень много, и всегда желаю, чтобы вы наконец выздоровели, чтобы у вас ничего не болело, чтобы у вас не было температуры, чтобы вы были веселым и снова писали отличные рецензии. Теперь у меня в канцелярии много работы: здесь у нас два ревизора из Италии. Это вызывает общую нервозность, главным образом у наших начальников. Но, несмотря на это, я нахожу время для писем. С удовольствием печатаю их на машинке: почерк у меня далеко не блестящий. Правда, вы, имея теперь достаточно свободного времени, может быть, захотели бы их расшифровать, но для меня это могло бы плохо кончиться. Разве я не права?

У нас дома ужасная, отвратительная погода. В Праге весна, а тут противная слякоть, хоть сапоги обувай. На лыжах ходить тоже невозможно.

Пусть вам одолжат под этот вереск тарелочку, чтобы наливать в нее воду, иначе он завянет и мне будет очень жаль. В субботу я вам уже ничего не принесу, разве что вам разрешат есть вкусные вещи, но в таком случае мне должен позвонить ваш брат.

Поправляйтесь, и пусть у вас будет хорошее настроение, когда я снова приду вас навестить. С большим приветом, Камила. 18 января 1938 года».

4

Когда Камила снова пришла в больницу, вид у нее был такой, будто она куда-то спешила. На лице ее играла улыбка, глаза сверкали. Час пролетел быстро, как пять минут. После ее ухода мне оставались длинные ночи, часто бессонные, иногда с повышенной температурой, но дни мои расцветали красными цветами радости, стоило мне только подумать о Камиле.

«Милый больной друг, мне очень стыдно, что я среди недели не прислала вам снова маленькую весточку. Несколько раз я себе говорила: напишу во второй половине дня или как только уйдет пан управляющий с почтой, И не знаю, почему мне не удалось это сделать. Отговорка одна: сейчас очень много работы. Занимаюсь налоговыми сборами, а это очень ответственное дело.

Да, о рецензии на книгу. Я с огромным удовольствием попыталась бы попробовать, но боюсь вашей критики. Однако я знаю, как поступить. Я напишу ее и пошлю вам для ознакомления в больницу, вы мне возвратите ее назад исправленной, а потом я красиво перепишу все начисто. И вообще, завтра, когда я к вам приду (обращаю ваше внимание, что приду опять только на час, потому что в четыре уезжаю в Семилы), вы дадите мне что-то вроде общего направления, которым я должна руководствоваться в процессе написания рецензии, ну а потом это, видимо, не будет так тяжело.

Вы хотите еще узнать кое-что о Геленке. Ее болезнь не была тяжелой, но врач предписал ей лежать, потому что только так можно было заставить ее сидеть дома и не носиться по собраниям. В понедельник я получила от нее предлинное послание. В своем письме я рассказала ей также о вас, заметив, что я встретила вас благодаря ее шестидесятилетию.

В понедельник я хотела идти на бал, но сегодня все взвесила и передумала и, хотя завтра получу от портнихи новое платье, поеду домой. Наша Штефка, моя сестра, тоже лежит с ногой в гипсе: оступилась на ступеньках и теперь не может пошевелить ногой. Оттанцевалась в сегодняшнем сезоне так же, как и вы.

На этом ставлю точку. Шлю вам большой привет и благодарю за письмо. Камила. 28.1.1938».

«Добрый день, пан Вранек. Только что я получила от вас книжку и, как только ушел пан управляющий, села к машинке, чтобы выразить вам благодарность. Mille grбzie, signor. Верьте мне, сейчас столько работы, что в понедельник я не смогла пойти на итальянский, пробыв до полвосьмого в канцелярии. Сейчас я читаю очень хорошую вещь – «Люди на перекрестке». Густ (брат) получил ее от меня к рождеству. Я взяла книгу с собой в канцелярию и читаю, когда становится немножечко посвободней, но это бывает редко.

Сегодня вечером я буду выполнять совсем не обычную для себя функцию: пойду в качестве гардедамы [12]12
  Женщина, сопровождающем молодую девушку на танцы. Прим. ред.


[Закрыть]с пятнадцатилетней девушкой на маскарадный бал, который устраивает ее школа. Интересно, как мне удастся роль гардедамы. Разумеется, у меня будет темное платье с длинными рукавами и совершенно закрытое, чтобы никто не перепутал и не пригласил меня танцевать. В субботу я буду вам об этом докладывать.

На завтра я снова приглашена к Геленке. На субботу во второй половине дня – к вам. Но я уже совершенно серьезно надеюсь, что пойду к вам в субботу в последний раз и что вскоре после этого получу от вас открытку, которую вы напишете, находясь в отпуске по болезни.

С гордостью я прочитала в Страковке вчерашнюю утреннюю газету. Но больше всего мне понравилась в той статье без вашей подписи именно только та ваша концовка. Боюсь, что и вам и другим читателям тоже.

Но постараюсь, чтобы в будущем вы были довольны. До свидания. Будьте здоровы. Камила. 9.2.1938».

5

У Камилы время было четко распланировано. Я удивлялся, как она везде успевает, и, несмотря на это, еще больше ухудшал ее положение тем, что давал ей книги и просил писать на них рецензии. Она писала их на высоком уровне и делала это с удовольствием. «У меня болит голова так, что не радует меня ни окружающий мир, ни работа, – писала она в коротком письме, к которому приложила свою рецензию. – Мне ужасно стыдно за тот рассказ, который я вам посылаю в приложении. Прошу вас, возвратите мне его исправленным, а я его перепишу и, честное слово, буду рада. Знаете, я писала его в поезде и в трамвае на коленях и в страшной спешке переписывала утром до начала работы».

Наступил февраль, а я все еще находился в больнице. Лечение мое затянулось…

«Дорогой пан Вранек, пишу вам буквально несколько строчек, потому что все равно завтра мы увидимся. Сообщаю вам в письменной форме, что можете называть меня в письмах по имени. Вот так. А еще хочу вам сказать, что мне доставляет большую радость писать эти рецензии, но, к великому сожалению, я не умею это делать. Но, может быть, со временем вы меня этому научите. Никаких денег за это мне, естественно, не надо, более чем достаточной платой за это будет полученная мною книжка и то, что я увижу свою рецензию в газете. И не смейтесь надо мной за то, что я придирчива, непосредственна и к тому же еще и самолюбива. Шлю Вам привет. Камила. 11.2 1938».

На моем больничном ночном столике снова лежат возвращенная Камилой книга и несколько листов с рецензией и оговоркой: «Посылаю этот «олимпийский диск» и жалею, что не смогла сделать рецензию более короткой, а еще больше мне жаль, что доставляю вам работу с переписыванием».

Мартовское письмо Камилы наконец-то застало меня дома, в студенческом общежитии.

«Дорогой друг, пан Вранек, знаю, что вы на меня сердитесь, но если бы вы знали, что теперь творится в нашей канцелярии, то поняли бы, что мне невозможно заглянуть к вам даже на минутку. В субботу я была в канцелярии до полвосьмого, хотя в субботу мы работаем до часу. Обеденный перерыв, как правило, сокращаю на один час, а если отсутствую на работе два часа, то по дороге в Страковку готовлю планы писем, которые надо еще написать. Дело в том, что наш сотрудник Маркусова, которая готовила большую часть корреспонденции, и пан управляющий с воскресенья находятся в Италии, и я теперь занимаюсь делами и своими, и их обоих. Надеюсь, теперь вы войдете в мое положение и простите меня.

Завтра еду домой. Ваших «Диктаторов» возьму с собой и в поезде, говорю это серьезно, обязательно напишу, а в понедельник вам пришлю. Сегодня пришла в канцелярию полвосьмого, встала немножко раньше из-за вас, а теперь уже восемь и мне надо кончать письмо, потому что сотрудники уже все пришли.

Не сердитесь на меня. Спасибо за ругательное письмо и вырезку из газеты. Я видела эту статью, когда читала газеты в Страковке. Надеюсь, что вы уже здоровы. Ваша Камила. 11.3 1938».

Я разыскал старые газеты, чтобы прочитать, что мы тогда, в 1938 году, написали с Камилой о книге немецкого историка Теодора Моммсена, печально прославившегося своим античешским заявлением в 1897 году, философа и политика, который, хотя и не был социалистом, открыто выступал против капитализма, антисемитизма и германской империалистической экспансии. Моммсен в своей «Римской истории», частью которой является книга «Диктаторы», вышедшая в чешском переводе, описывает судьбы Гая Гракха, Мария, Суллы, Каталины, Помпея, Цезаря и других и при этом приводит повторяющиеся аналогии и предостерегающие примеры из современной истории. Моммсен предвидит в этой книге, что германскую империалистическую, экспансионистскую политику наверняка ожидает конец римских диктаторов. Он сказал, что государство надо создавать таким образом, чтобы личность в нем обладала как можно большей свободой и счастьем. Камила из всего этого сделала вывод, что в его портретах диктаторов как в зеркале можно увидеть сегодняшних вождей некоторых государств и что ясно как белый день, что имеются в виду режимы, ввергающие Европу и весь мир в хаос и войну.

6

Я ждал Камилу за чашкой кофе в Далиборке. Пока ее не было, я разложил на маленьком мраморном столике бумаги со своими заметками и выписками к подготавливаемой работе о поэте, которого я любил, но который видел бедность только через призму своего безбедного детства. В своей прекрасной прозе он показывал жизнь бедных детей, наблюдаемую из-за стены своего богатого сада, причем сам я понимал бедность не как францискански горький, но терпимый удел человека, из-за которого он, однако, не теряет чести, а как общественное зло, как явление, обусловленное общественным устройством. По соседству с нашей страной уже было «темно и душно», была аннексирована Австрия, а под Мадридом – проиграно сражение за Прагу. Вот в такой взволнованной атмосфере, которая чувствовалась и за моим столиком, я собирался с мыслями для работы. За окнами по цинковым крышам стучал дождь, мыслям в голове было тесно. Время летело с ужасающей быстротой; на литературу и приятные разговоры с Камилой его с каждым днем оставалось все меньше. Весенних и летних прогулок за последними дейвицкими домиками за Шаркой было мало, зато оставалась полнейшая уверенность относительно того, в чем заключается красота жизни. Человек хотел взять ее в охапку столько, сколько может унести, он хотел приоткрыть звезды, как окна, чтобы все увидеть, разрезать, как хлеб, все слова, чтобы почувствовать их вкус. Но все пронизывалось таким ощущением, что небо вот-вот должно обрушиться.

* * *

Солнце стояло высоко над ледником Диаблерету, упираясь своими лучами в склон хребта дес Моссес. В тени дачи ле Воске, принадлежащей бельгийке мадам Путтеманс, я писал запоздалую весточку Камиле, сообщая ей, что решил использовать неожиданно представившуюся возможность провести время в долине Ормонт в Ваудском кантоне. Это неожиданное решение вряд ли обрадовало Камилу, но через луг нашей дружбы не пробежала даже легкая тень одной из тучек, которые часто держатся у вершины Ольденгорна.

«Дорогой пан Вранек, большое спасибо за милую весточку из Швейцарии.

Представляю, сколько интересных снимков вы опять привезете. Я рада тому, что вы ничего не делаете. Я с таким же нетерпением жду отпуска, когда можно будет хорошо пожить, ничего не делая. Сейчас здесь страшная жара, лучше всего было бы лежать целый день у воды.

Каждый день в обед хожу купаться на Славянский остров, но что такое эти два часа!

Вчера я была дома, где у мамы приготовлена для меня вырезанная из газеты статья «Халупы под липами». Очень хорошо вы это написали. Я взяла ее с собой в канцелярию и с большим удовольствием читаю ее иногда для разнообразия.

Ваши книжки я, разумеется, давно уже прочитала. Майерова мне очень понравилась. Большое спасибо. А «Письма Моцарта» меня научили многому из того, в чем я нуждаюсь. Сегодня возьму в городской библиотеке «Итальянские письма» Чапека. Я должна их прочитать перед командировкой в Италию.

Вот и все. Желаю вам хорошо провести там время. С приветом, Камила. 8.8. 1938».

7

Ранним утром в день отъезда из Швейцарии мадам Путтеманс позвала меня к себе и, как бы предвидя, что и Бельгия не останется в стороне от злого поветрия, взволнованным голосом пожелала мне счастливого пути домой и всего хорошего моей стране.

Потом мне приходили письма от Камилы с голубым морем и с таким же голубым небом, с соборами и кипарисами на конверте. Камила прислала мне также черную картинку via delle Fortuna – помпейской улицы Счастья. Очищенные от пепла остатки стены – мертвые, грустные. Какие развалины могут однажды появиться на месте нашей улицы Счастья?

Камила возвратилась из итальянской командировки смуглая, посвежевшая и еще более красивая.

Жизнь, однако, становилась все тревожнее.

Насилие перешагнуло через наши пограничные горы. И Камила чувствовала, что родная страна не может обеспечить ей безопасность. Она стала подумывать, как бы на время покинуть горячую землю, а потом снова вернуться обратно на родину. Она начала копить на дорогу. Ей понадобится много денег. Она записалась на курсы кройки и шитья. «Если где-нибудь далеко отсюда, в чужой стране, – думала она, – я буду, к примеру, мыть полы, чтобы заработать на пропитание, то скажу госпоже, у которой буду служить, что могу отремонтировать ее дочурке платье и ей новое сшить, если захочет, я сделаю это хорошо».

Туристскому бюро «UTRAS» как-то сразу оказалась не нужной работа многих его сотрудников. Камила уехала домой в надежде быстро возвратиться в Прагу и найти себе место. Она стремилась всегда к тому, чтобы уметь разбираться в жизни, уметь реализовать свое идеальное представление о ней в своей семье, работе, обществе, литературе, но она всегда боялась, что это ей не удается, хотя и надеялась на свою счастливую звезду. Действительно счастливую? Ах, боже!

«Добрый день, дорогой пан Вранек! Ваше голубое письмецо с голубым поздравлением было очень милым. Я бы с удовольствием ответила на него раньше, но в Семилах все так заняты с утра до вечера, что заняться личной корреспонденцией просто невозможно.

Встаю поздно утром, в самом деле очень поздно, и при этом еще с большой неохотой. Потом помогаю в магазине. Продажа продуктов по карточкам – довольно утомительное развлечение, к тому же я не совсем уверена, отрезаю ли карточки как надо и правильно ли взвешиваю продукты. Во время продажи успеваю выполнить некоторые поручения мамы, пробежаться с собакой и перелистать газеты и какой-нибудь иллюстрированный журнал. Дело в том, что мама занимается продажей газет, а дядя работает в бакалейной лавке. Пока не наступили холода, почти каждый день я совершала после обеда прогулки или ездила по коммерческим делам на велосипеде, топала пешком по большим холмам, вдыхала прекрасный чистый воздух и восстанавливала силы. Видите ли, перед отъездом из Праги я была на медицинском осмотре и врач, смотревший меня, установил, что мне необходимо поправиться на пять килограммов; дома я, конечно, об этой цифре промолчала, иначе бы возвратилась в Прагу как бочонок, но все же хотя бы килограмма два я набрать хочу. Так что не сердитесь на меня, если приеду более кругленькой, чем обычно, но дома мне говорят, что мне больше идут круглые и красные щеки. Хотя врач не возражал против моего курения, мать сразу высказалась против, и вот я решила, что дома не возьму в рот ни одной сигареты, и пока это соблюдаю. Вас это, видимо, обрадует. Знаю, что вы были против того, чтобы я курила. Взяла я с собой английскую и немецкую грамматику, но до сих пор обе книги лежат в чемодане, а с ними и английские книжки, из которых в свое время я хотела перевести некоторые статьи на чешский язык. Но теперь я решила, что хотя бы 2–3 часа в день буду работать не для семьи, которая меня теперь содержит, а для себя. Начну с тех переводов, а потом, пользуясь вашей любезностью, пошлю вам на корректуру. Я, собственно, собиралась задержаться дома только на каких-нибудь две недели, но мама не хочет меня пускать до тех пор, пока одна моя знакомая преподавательница не сообщит, что для меня есть частные уроки. Боюсь, что останусь здесь надолго, потому что частные уроки просто так, да еще заочно, получить трудно, хотя мне и обещала та моя знакомая. А я торжественно обещаю, что как только приеду в Прагу, если бы это, к примеру, удалось сделать до 1945 года, то сразу же по приезде зайду к вам. Я знаю, что вы милый и добрый друг, и сама постараюсь быть такой же.

Если вы любите обо мне вспоминать и если вам нетрудно, сделайте для меня какое-нибудь расписание. Укажите в нем: столько-то в день мне надо читать, что читать, потом переводить, потом читать по-английски и по-немецки. Может быть, когда я скажу об этом своим родственникам, они не будут удивляться тому, что я не помогаю им в магазине. Но не подумайте, что я жалуюсь – где там, мне дома очень хорошо, в семье меня балуют, даже стыдно становится.

Пожалуйста, не думайте, что я плаксивая. Хотя я все еще не знаю, как буду зарабатывать себе на жизнь, когда вернусь в Прагу, я верю, что моя счастливая звезда поможет мне найти и частные уроки, и жаждущих знаний людей, что я смогу научиться преподавать, несмотря на то что я не занималась языками около четырех лет. Я боюсь этого, я даже не уверена, что владею английским и немецким в такой степени, чтобы могла эти предметы преподавать. А что мне еще остается делать? Может быть, вы посоветуете? Впрочем, лучше не надо, не ломайте над этим голову, просто напишите хорошее письмецо. Порадуете меня и добавите смелости, а может, и вдохновите на дальнейшую работу.

Напишите мне о себе. Опишите так же, как и я, свой день до самого вечера. Укажите, когда ложитесь спать. Наверное, после двенадцати? Мы дома обычно в десятом часу.

Вот и все. Думаю, что объемом письма, но ни в коем случае его качеством, будете довольны. С огромным приветом. Ваша Камила».

Письмо было написано в Семилах 4 ноября 1939 года, 6 ноября сдано на почту и спустя день вручено мне в Праге. Развитие событий в это время резко замедлилось. Не знаю, был ли мой ответ таким, каким желала увидеть его Камила, чтобы порадоваться и поднять свой дух. Я должен был тогда особо постараться и найти слова простые, как кукушкин цвет, милые, как васильки, которые бы были с ней в течение всех дней ее огромного одиночества на этом свете. Наверняка я тогда этого не добился, а теперь этот пребольшой долг нельзя уже возвратить даже радужными словами.

8

Через десять дней после этого ранним пасмурным утром меня, окровавленного, вез по дейвицким улицам полицейский автобус. Улицы были еще пусты, только молоковозы гремели ведрами и рабочие спешили на утреннюю смену. Серый рассвет медленно поднимался с тускло блестевшей, мокрой брусчатки и черных луж; многие дома, однако, еще глубоко спали.

Пока меня везли в автобусе, я думал о Камиле. Да, здесь мы когда-то вместе ходили, здесь она жила. Камила теперь далеко отсюда. Сейчас она, наверное, еще спит. Пусть себе спит. Кто знает, что ее ожидает, когда она встанет. Никогда до этого мне не приходило в голову представить, как она пробуждается, как встает, как умывается, как блестят при этом капли воды на ее смуглой коже, как она причесывается, как одевается. Теперь эти мысли больше радуют меня, чем ранят. Сегодня я еще не знаю, что будет завтра. Сейчас кровь капает из раны на моем лбу и по виску стекает мимо уха по щеке прямо на отворот пальто… А вот и черный флаг с двумя молниями и казарменная конюшня.

А завтра, завтра меня увезут в концентрационный лагерь.

Говорили, что я родился под несчастливой звездой, однако через год после смерти тетушки Геленки я все же возвратился из пекла домой.

Все, однако, стало теперь другим.

* * *

В потемневшей липовой аллее около Национального театра неожиданно вижу Камилу.

– Камила!

Рукопожатие.

– Я рада, что вы живы, Петер… пан Вранек. Я рада. А теперь уходите, у вас могут быть неприятности, если кто-нибудь увидит вас со мной. – Она притиснула сумочку к левой стороне груди, чтобы закрыть кончик желтой звезды с готической буквой.

– Нет-нет! – возражаю я.

– Как-нибудь встретимся, да, обязательно! – В уголках ее глаз заблестели слезы. Она вырвалась от меня и бросилась через улицу.

Я пошел за ней:

– Камила! Камила!

Трамвай перегородил мне дорогу. Она успела перебежать, а я нет. Пришлось мне обойти стоящий на остановке трамвай. В это время подошел еще один с другой стороны, за ним – автомобиль. Наконец я оказался на другой стороне. Пробираясь сквозь идущую навстречу толпу, я уже не видел Камилу: вероятно, она свернула в боковую улицу. Я вернулся назад, врезался в поток людей, огляделся по сторонам, снова повернул и побежал вперед. Мне хотелось поблагодарить ее хотя бы за письмо, которое она мне прислала, доставив тем самым огромную радость. Она даже не представляла, что это значит – получить в концентрационном лагере письмо от дорогого человека. За все хотелось мне отблагодарить ее. Я узнал, сколько всего она натерпелась, когда меня арестовали, да и вообще мне было что сказать ей…

Как же это возможно – вот так исчезнуть, когда темнота еще не опустилась на дома и уличные фонари еще не зажжены?..