Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Юли Цее

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

4

Бывают дни, когда комиссар Шильф, едва встав с постели, уже знает, что, покидая квартиру, не воспользуется входной дверью. Бесшумно и быстро он натягивает брюки карго цвета хаки, которые покупает в магазине рабочей одежды и начал носить задолго до того, как они вошли в моду у молодежи. Он вытаскивает из-под кровати уже собранную дорожную сумку и, выходя из спальни, осторожно закрывает дверь, взявшись за ручку обеими руками, чтобы не поднимать шума. Задержавшись возле кухонной стойки с бокалом чересчур переохладившейся колы, он оглядывается вокруг, точно в первый раз увидел собственную квартиру. Прошло пятнадцать лет, а она по-прежнему остается временным пристанищем, так и не став обжитым домом. В особенности на кухне у Шильфа всегда возникает такое чувство, словно какой-то шутник вставил его в картинку, рекламирующую современный стиль жизни. В этом помещении его окружают высококачественная кранцованная сталь и дорогие электроприборы, которыми он не умеет пользоваться. Садиться на высокий барный табурет ему даже в подростковые годы казалось глупо. Хозяин квартиры, у которого он ее снял, сказал ему, что кухня тут настоящий «Сингл» и цена по штутгартским меркам невысокая. Из чувства долга Шильф повесил на холодильник несколько открыток. На них запечатлены виды Майорки, Лансароте и Гран-Канариа. Шильф купил их, когда был в отпуске. Отставив на стол колу, он убирает с подоконника хлебницу, нетронутую корзиночку с фруктами и пачку журналов и отворяет окно.

Отступающая ночь бомбардирует восточный край неба цветовыми зарядами; между ними стоят облачные граффити, которые солнце скоро смоет со стен занимающегося дня. В промежутке между постройками Шильфу виден перекресток, сейчас он лежит в запустении, словно автомобили еще не изобретены или отошли в прошлое. Одинокий пешеход – возвращающийся после ночной смены рабочий или богемный полуночник – плетется вдоль домов, подняв воротник, хотя даже ночью температура не опускается ниже двадцати градусов.

Комиссар поворачивает запястье: четыре тридцать утра, суббота. Не запантентовать ли на себя этот час! Встать рано ему уже давно нипочем. В любой час он может открыть глаза и подняться с постели как ни в чем не бывало, как будто никакого сна нет в помине, и уж тем более сновидений, в чьих коридорах люди блуждают, растрачивая на это треть отпущенной жизни. Способность без труда вставать в любое время относится к числу тех немногих, которые с возрастом улучшаются. Молодым человеком Шильф любил повторять, что никогда не будет стариком. У стариков не остается никаких ожиданий, кроме ожидания еды.

Усмехнувшись, он спускает ноги и обеими ступнями становится на решетчатую площадку пожарной лестницы, которая, несмотря на все предосторожности, начинает звенеть под ним, точно гонг. Почему он иногда выходит из дому таким путем, залезая в новый день своей жизни, как взломщик, он бы и сам не мог удовлетворительно объяснить. Временами он считает разумным поймать врасплох реальность с ее гротескными неожиданностями, перехватив ее на пути к темным делам. Прежде чем закрыть за собой окно, он еще раз напоследок оглядывается на квартиру. Ничто не шелохнулось. Все так, словно комиссар, как это было у него с незапамятных времен, по-прежнему одинок.

Оглядываясь на свою жизнь, Шильф, как ему кажется, убеждается, что добрых два десятка лет назад он был таким же, как все нормальные люди. У него была профессия, было жилище, были страсти, возможно, даже семья. Затем произошел слом. Молодой Шильф застрелил при облаве человека, который полез в карман, просто чтобы достать ключ от своей машины. Или, быть может, Шильф в выходные ехал погулять среди виноградников, когда подозреваемый оттеснил его на обочину, а сзади сидели его жена и сынишка. Комиссар уверяет, что ничего не помнит. «Слом» – это название катастрофы, которую его память кое-как скрывает.

Для продолжения после катастрофы потребовалась новая личность. Из того, что уцелело от прежнего существования, Шильф отобрал части, еще способные как-то функционировать. К ним относилась его работа, которую он умел выполнять лучше большинства других людей его профессии. Утром он вставал, принимал через определенные промежутки пищу, пользовался общественным транспортом и такими продуктами, как табак и алкоголь, помнил место, где стоит его кровать. Но он так и не дождался, чтобы в сумме все это восстановило его в качестве новой полноценной личности. Его проблема заключалась в том, что у него не хватило духу положить конец своей жизни по той лишь причине, что кончился тот человек, который ею жил. В какой-то момент он понял, что надо как-то доживать. И комиссар здорово поднаторел в искусстве доживания. Так было, пока на его пути не попались две вещи, которые заметно затруднили для него достижение новых успехов на этом поприще: первая – это женщина, вторая – смертный приговор.

Смертный приговор он выслушал в душных объятиях потогонного, непристойно скрипящего кожаного кресла модели «честерфилд». Это кресло входит в обстановку выдержанного в английском стиле рабочего кабинета, в который домашний врач Шильфа приводит своих пациентов после того, как вдоволь просветит им лампочкой разные отверстия тела. Пол покрыт толстым ковром, стены – темными деревянными панелями, и в добавление ко всей прочей вопиющей роскоши книги классиков с золотым обрезом можно доставать с полок при помощи библиотекарской лесенки на колесиках.

Женщина, которая встретилась на пути Шильфа, в каком-то смысле представляет полную противоположность этого английского кабинета. У нее темные, слегка волнистые волосы, фантастически курносый нос, неглубокие глаза, отражающие то или иное окружение своей хозяйки, и такое телосложение, которое больше подошло бы для девчонки, чем для сорокалетней женщины. Комиссар встретился с ней в штутгартской пешеходной зоне вскоре после злополучного посещения врача. Точнее, она врезалась в него сзади, когда он вдруг резко остановился. Перед ним, как это нередко случалось в последнее время, посреди мостовой внезапно разверзлась бездна. Глядя в этот провал, он видел бездонную пропасть, это было состояние вне времени и пространства, где все связано со всем.

В комиссаре с детства жило такое представление, что за внешним миром скрывается некая первозданная субстанция реальности. У мыслителей более великих, чем он, тоже встречаются такие слова, как вещь в себе, бытие как таковоеили, попросту, информация.Наш комиссар называет это сейчас «первоначальный текст», понимая под ним нечто, что скрыто за зримым и поддающимся практическому воздействию бытовым планом обыденной жизни. Этот термин нравится ему тем, что содержит в себе сравнение реальности с рукотворной, сделанной человеком машиной, с рациональным продуктом разума. Ибо в его понимании эта реальность и есть не что иное, как творение, ежесекундно рождающееся в голове каждого отдельного человека. Комиссар давно еще выработал для себя метод, при помощи которого он пытается читать первоначальный текст. Таким способом он подходит к распутыванию поручаемых ему дел. Когда врата, ведущие в бездну, начали открываться перед ним непрошено, то эти явления, наряду с участившимися приступами головной боли, послужили причиной его недавнего похода к врачу.

За спиной послышался шорох пластиковых мешков. Затем возглас и толчок в спину. Удар, казалось бы, должен был сбросить его за край бездны. Ему уже мнилось, что он падает, однако это не вызвало у него страха, а лишь такое огромное нетерпение, что, сделав невольный шаг вперед и почувствовав под ногами твердую почву, он обернулся к обидчику с выражением глубочайшего сожаления на лице. Увидев, какая мина изобразилась на его физиономии, женщина рассмеялась, весело тряхнула кудрями и раздумала извиняться. Вместо всяких слов она, когда комиссар продолжил свой путь, тоже пошла за ним следом. Он не подавал ей руки, не называл своего имени. И вот таскал за собой по центру города туда и сюда, как волочащийся сзади плавучий якорь. Выйдя от врача, он собирался сделать что-то нормальное, например купить кусок пиццы. Сейчас оставалась только одна задача: как отделаться от новой знакомой. Она тащилась за ним с пластиковыми пакетами, в которых, как потом выяснилось, носила с собой все, что ей было необходимо для жизни, она следовала за комиссаром, не удивляясь, почему они то и дело огибают одни и те же углы. У Шильфа не хватило фантазии, а пешеходная зона была слишком мала, чтобы внести больше разнообразия в столь затянувшуюся прогулку. И вот, пока они в который раз останавливались у тех же светофоров, переходили через те же улицы, заглядывали мимоходом в те же витрины, женщина невозмутимо и непрерывно рассказывала о себе.

В шестнадцать лет она начала работать натурщицей в натурном классе и вскоре стала зарабатывать столько денег, что уже не ощущала насущной необходимости учиться какой-нибудь нормальной профессии. Со временем художники приобретали все большую известность, и жалованье становилось больше. Она очень скоро сообразила, что ей платят не за наготу, а за то, что она способна подвижнически терпеть физическое напряжение, необходимое для того, чтобы часами держать одну и ту же неподвижную позу. Она достигла совершенства в умении управлять своей физической болью, притом в условиях тоскливейшего помещения, оживляемого лишь поскрипыванием древесных угольков да изредка – шумными вздохами и охами художников. Замерев в оцепенелой позе, она, к восторгу художников, могла, обернувшись к ним, как бы в испуге, вполоборота, терпеливо простоять так от полудня до самого конца занятий. Слава ее ширилась, передаваемая из уст в уста, заказчики не переводились. Ее столько раз изображали на картинах, говорила женщина, что иногда она невольно спрашивает себя, кто же она такая. В то время как другие корпели в мрачных конторах, она посиживала за чашечкой кофе в садике своего любимого кафе, подставляя лицо ласковому поглаживанию ветерка. Вообще-то, призналась она комиссару, она не рассчитывала, что когда-нибудь придется менять такой исключительно приятный образ жизни на что-то другое. Пока один ортопед не объявил, что ей навсегда нужно отказаться от работы модели, если она не хочет, чтобы постоянное неподвижное стояние напрочь доконало ее спину, колени и локти.

– Ну, что вы скажете об этой истории? – спросила женщина, когда они, словно по уговору, замедлили шаги и остановились на Дворцовой площади перед стеклянной дверью «Макдоналдса».

Комиссар не догадывался, что, разглагольствуя перед ним, она рассказывает какую-то историю. Человек, не задающийся вопросом, кто он такой, не может хорошо разбираться в искусстве рассказывания.

Он произнес это вслух, и женщине понравилось его замечание. Она рассмеялась. У ее ног по земле скакали воробьи, гоняясь за разлетающимися конфетными фантиками и катящимися сигаретными окурками; было ветрено. Комиссара до того утомила продолжительная прогулка, что сама мысль о том, что можно перекусить и выпить чашечку кофе, одарила его острым чувством счастья. В превосходном настроении они дружно зашли в ресторан. На пороге Шильф придержал дверь, пропуская женщину вперед. Ему почудилось, что встречные посетители как-то странно на него посматривают, и он решительным шагом целеустремленно направился вслед за своей дамой к дальнему угловому столику. Женщина устало уселась на скамейку и гибкими движениями скинула с себя куртку. После диагноза, поставленного ортопедом, сказала она, остатков ее сбережений уже едва хватит недельки на две. Она как кузнечик из басни [18]18
  В знаменитом переводе басни Лафонтена, выполненном И. А. Крыловым, кузнечик был заменен на стрекозу.


[Закрыть]: пока длилось нескончаемое лето, не утруждала себя думами о суровых зимних днях. Поэтому-то она теперь и ищет того, кто бы о ней позаботился.

Тут комиссар понял, что произойдет в следующую минуту. Он сел, снова встал и спросил, чего ей принести. Гамбургер, например, яблочного пирога или куриных обрезков в жирной панировке. На это женщина, бросив на него укоризненный и чуть ли не полный нежности взгляд, сказала, чтобы он спокойно сел и, как цивилизованный человек, подозвал бы официанта, у которого можно спросить меню. Теперь комиссар знал не только то, что сейчас произойдет. У него вдруг возникло стойкое подозрение, что этой женщины, ниспосланной ему одновременно со смертным приговором, на самом деле вовсе не существует. Слишком уж хорошо человек, спрашивающий в «Макдоналдсе» меню, вписывался во все странности его воображения. В ее положении, говорила между тем женщина, продолжая разглядывать его своими зеркальными глазами, свихнуться проще простого. Однако товар, который предлагает нам жизнь, все еще манит ее сильнее, чем потусторонний бред.

И вот комиссар, даже еще не сходив к прилавку, чтобы купить у бледной девицы две порции какой-нибудь еды, уже дал новой знакомой свой адрес и ключи от квартиры. Когда он вечером вернулся к себе, дома к его приходу все было прибрано, пропылесошено, кровать застлана и сварен суп. Когда они во второй раз за этот день сели вместе за стол, она поведала ему, как ее зовут: Юлия.

Это было четыре недели назад. С тех пор комиссар, вставая рано утром, привычно старается не шуметь. В постели лежит и спит его новая подруга.

5

Осторожно ступая по дребезжащим решеткам, Шильф спускается по лестнице. Втягивая сквозь зубы слишком теплый утренний воздух, он разглядывает фасады соседних домов. За всеми темнеющими на них окнами спят люди, погруженные в беспамятство, они лежат слоями друг над дружкой, словно какие-то окуклившиеся гусеницы. Этот образ, нарисованный его воображением, отнюдь не способствует радостному желанию бодро начать новый день, продолжив тем самым свое обычное существование. Точно на середине лестницы заявляет о себе живущий внутри наблюдатель.

«Вот и опять комиссар Шильф выбрался из квартиры по пожарной лестнице, – раздается у него в голове. – Не хотелось ему что-то браться за расследование нового дела».

Этот голос знаком Шильфу вот уже двадцать лет – с того слома, который надвое разделил его биографию. Навязчивый позыв комментировать свои действия закадровым текстом нападает на него с нерегулярными промежутками, как хроническая болезнь. Настоящее тогда для него пропадает, и в голове остается лишь повествовательное прошедшее, а вместо первого лица только третье. Все мысли внезапно принимают такую форму, словно это кто-то посторонний из отдаленного будущего ведет о нем рассказ, описывая это раннее утро, пристегнутое к дому застежкой-молнией из металлических решеток. Шильф уже привык, что не стоит бороться с этими приступами. Убежать можно от многого, кроме, наверное, того, что творится в твоей голове. Этим привязчивым молчаливым монологам он дал название – внутренний наблюдатель, ведь человеку непременно требуется обозначить непонятную вещь каким-то словом. Бывает, что наблюдатель наведывается всего лишь на часок-другой. В других случаях он безотлучно держится рядом неделями, превращая мир в радиоспектакль без выключательной кнопки и регулятора звука, в котором Шильф принимает участие в качестве автора, диктора и слушателя. Какие-то события наблюдатель обходит молчанием, другие же обсуждает чрезвычайно дотошно. А уж когда начинается работа над трудным делом, тут обязательно жди его появления. Больше всего он любит воспроизводить то, что думает комиссар.

«Вот уж чего мне даром не надо, так это обезглавленного велосипедиста, подумал комиссар», – думает комиссар.

Два дня назад он удостоился такой чести, что ему самолично позвонил усатый начальник полицейского управления и в знак особого уважения к его заслугам отменил ему предстоящий отпуск.

– Во Фрейбурге они там сами не справятся, – взволнованно заявил начальник. – От медицинского скандала весь город уже стоит на ушах. Сначала умирают четверо пациентов-сердечников, затем происходит убийство врача. Даже тупицы-журналисты видят, что тут есть какая-то связь. Отпуск откладывается, Шильф! Разберитесь сначала, что там к чему с Даббелингом!

При других обстоятельствах Шильф без возражений выполнил бы приказание начальника полиции. Он и сейчас выполнял его, но с огромным внутренним сопротивлением. У него дома, если взглянуть на дело трезво, спит проблема, и еще одна (возможно даже, та же самая) уже давно поселилась у него в голове. Не хочет комиссар сейчас ехать во Фрейбург! Ему тошно при одной мысли о крохотной служебной квартирке неподалеку от улицы Генриха фон Стефана. Ну неинтересны ему мертвые анестезиологи или мания величия главного врача! В предшествующие годы он беспрерывно работал, и сейчас ему требуется передышка. В настоящий момент есть вещи поважнее какого-то Даббелинга, который, кстати, при крепкой-то хватке Риты Скуры и так уже находится в надежных руках.

На секунду у Шильфа мелькнула было мыслишка, а не закурить ли сейчас натощак сигариллу, но, поразмыслив, он отвергает эту затею. Задумавшись, он глядит на дремлющие в колодезной тишине мусорные баки. Вызывающе неспешно по чисто выметенной мостовой через двор шествует кошка. Когда Шильф, очнувшись, делает следующий шаг, она молнией скрывается в ближайшем подъезде.

«Бывают дни, когда жизнь не оставляет ему другого выбора, как только залезать в нее через черный ход, подумал комиссар», – думает Шильф.

Бегом он спускается по грохочущим железным решеткам. Не обращая внимания на треск в плечах и коленках, он боком перелезает через загородку, закрывающую вход на пожарную лестницу. Оставшиеся полтора метра до мостовой он преодолевает прыжком.

Спустя два часа Шильф сидит, уткнувшись лбом в холодное вибрирующее стекло, провожая постепенно слабеющий приступ внезапно накатившей головной боли. Сквозь узкую щель внизу окна струя воздуха из кондиционера обдувает его лицо. Поезд огибает по широкой дуге маленький городок, и из окна открывается вид с колокольней, фахверковыми домами и скошенными лугами, напоминающий этим набором экспонат музея под открытым небом. Когда на повороте в поле зрения показываются последние вагоны, Шильф, как всегда в поезде, подумал о том, какое чудо это творение человеческого труда и изобретательности, которое везет его из города в город. Какие мощные силы люди приводят в движение, какими трудами добывают из земли необходимые материалы, чтобы затем, воплощая великие идеи, составить из них нечто полезное! И как все это совершается человечеством ради великой цели, которая, несмотря на тысячелетние усилия лучших умов, по-прежнему целиком покрыта мраком неизвестности!

Когда вокруг поезда смыкается следующий участок леса, Шильф отворачивается от окна. Мир превращается в мельтешение скорости в левом углу глаза.

Шильф умудрился-таки опоздать на пятичасовой поезд, идущий во Фрейбург, хотя пришел на вокзал с большим запасом. Задержал его валявшийся на перроне журнал, на котором он чуть было не поскользнулся. Он выхватил журнал у ветра, который его увлеченно листал, и зачитался, зацепившись за раскрытую страницу.

В этой статье какой-то профессор физики разбирался с теориями Убийцы из машины времени, то есть с тем делом, которое принесло Шильфу звание первого гаупткомиссара криминальной полиции и благодаря которому его имя займет свое скромное место в истории криминалистики. Пожирая глазами журнальные строчки, Шильф чувствовал себя так, словно все сказанное в них обращено только к нему. Он так и стоял перед доской с расписанием поездов, даже не посторонившись, когда его попросил об этом другой пассажир, неспособный оторваться от статьи ни на секунду, и даже не услышал, как по громкоговорителю объявили посадку на поезд. Закончив читать, он удивленно проводил глазами отъезжающий поезд, совершенно готовый поверить, что благополучно сидит на заранее забронированном месте 42 в вагоне 24 и, расщепившись надвое, одной своей частью удаляется подругой причинно-следственной колее в направлении параллельной вселенной. Правой рукой он механически схватился за висок, словно нащупывая рычаг, чтобы исправить допущенную только что минимальную оплошность. Он всего лишь слишком поздно оторвался от газеты и не успел вскочить в одну из дверей. Не могла же такая мелочь так быстро и непоправимо запасть в мировую память!

Опоздавший на поезд Шильф одиноко остался на перроне, погруженный в глубокие думы, и целый час неподвижно простоял на одном месте. Время до подхода следующего поезда прошло так незаметно, как будто ожидание и не начиналось.

Поезд, в котором он едет, как две капли воды похож на тот, который он упустил. Шильф из упрямства сел на сорок второе место в двадцать четвертом вагоне. Расположив ступни по бокам дорожной сумки, Шильф выпрямил спину. В таком положении еще как-то можно оттеснить новую волну головной боли и вдобавок забыть на некоторое время про существование межпозвоночных дисков. Старение, как ему с некоторых пор стало известно, – это не только способность проснуться утром в четыре часа и больше не засыпать. Старение – это еще и непрестанное рандеву с собственным телом, диалог с шлангами, фильтрами, шарнирами и насосами, которые долгие годы выполняли свою работу скрытно, теперь же вдруг начинают вторгаться в сознание, требуя к себе внимания. Картографирование самого себя равнозначно умиранию; завершение этого процесса – это смерть, подумал комиссар, сидя в вагоне прямо, как статуя, и медленно покачиваясь в такт движению поезда. В который раз он говорит себе, что кое-как выстроенное им хлипкое подобие жизни трещит по всем швам. При этой мысли его охватывает какая-то несуразная веселость. Духовно он чувствует себя сильным, как никогда; именно тут – на исходе сил.

Ландшафт за окном останавливает свой бег, некоторые пассажиры входят и выходят. Шильф ставит дорожную сумку рядом с собой, чтобы никто не занял соседнее место. Журнал, который его так увлек, свернутый в трубки, готовый вот-вот развернуться, торчит из бокового отделения. Если Шильф правильно понял рассуждения профессора физики, получается, что они подтверждают тезисы Убийцы из машины времени. При этом остается неясным, выступает ли автор как сторонник теории множественных миров или же только объясняет ее читателю. Профессор на квадратной фотографии светловолос, лицо – смеющееся. Вид у него счастливый. Шильфу нравится подпись под снимком: «Все, что возможно, происходит в действительности». Это положение в чем-то сходится с его смутными идеями насчет первоначального текста реальности, хотя модель пенящегося времени, на его взгляд, представляется слишком шаблонной.

Еще в детстве его поразила мысль, что мир в действительности может быть совершенно не таким, каким он видится в нашем восприятии. Ребенком, лежа на пузе в саду родительского дома, он вел дискуссии с бабочками о том, следует ли рассматривать грецкий орех у стены как одно дерево или как конгломерат из двух тысяч составленных воедино деревьев, каким его представляют фасеточные глаза насекомых. Дискуссия могла идти бесконечно, так как оба участника – и комиссар, и бабочка – каждый по-своему были неоспоримо правы. Через бабочек, летучих мышей, управляющих своим полетом при помощи эхолота, и поденок Шильф узнал, что время, пространство и причинно-следственные отношения в самом прямом смысле слова зависят от точки зрения наблюдателя. Лежа на траве, пребывая в состоянии одновременно рассеянном и сосредоточенном, он без труда мог на мгновение оторваться от перил привычного восприятия действительности и, отпустив руки, воспарить над непостижимым хаосом. «Как забавно он разговаривает сам с собой!» – говорили друг другу родители. Между тем комиссар в десятилетнем возрасте был очень близок к тому, чтобы помешаться в рассудке.

С тех пор из детских опытов над собой родился рабочий метод, вся разница только в том, что теперь Шильф не может поваляться в саду. Включив свою проницательность, он мучительно долбит доступный для наблюдателя поверхностный слой, состоящий из описаний места события и свидетельских показаний, пока его пористая поверхность не позволит сделать заключение о характере первоначального текста, то есть сущностной основы. Случайности он понимает как метафоры, под противоречиями обнаруживает оксюмороны, повторение тех или иных деталей прочитывается им как лейтмотив. Когда под ложечкой начинает сосать, как будто бы он, находясь в полете, взлетел на вершину крутой траектории, Шильф, чтобы не упасть, инстинктивно хватается за какую-нибудь опору (край стола, дверной косяк, раковину умывальника) и пожинает плоды своих усилий: догадок, снов наяву, ощущения дежавю.

Там, где он служит, никто не понимает, как он работает; всем видны только его успехи. Коллеги жмут ему руку, в глаза называют гениальным ясновидцем, а за глаза говорят, что ему бессовестно везет. После раскрытия убийств, совершенных пришельцем из машины времени, говорили, что комиссар только и делал, что целыми днями сидел, не сходя с места, пока убийца сам не пришел к нему и вежливо не попросил снять с него показания.

На самом же деле комиссар несколько недель потратил на то, чтобы вдребезги разбить клетку своих наблюдений и нащупать в ней нити, связывающие его с разыскиваемым преступником. Он ждал, когда из общей массы, в которой смешались вещи, извлеченные путем чтения документов и медитации, проглянет какое-нибудь указание, которое подскажет ему, когда и где произойдет крайне необходимая ему случайность. И вот однажды раздался телефонный звонок; незнакомая женщина, нечаянно ошибившаяся номером, настойчиво требовала, чтобы ей подали какого-то Роланда. В тот же день в конференц-зале в окно пыталась залететь птица и, стукнувшись о стекло, замертво упала на карниз, а потом, когда ее хотела взять оттуда молодая полицеймейстерша, как ни в чем не бывало упорхнула. Некоторое время спустя комиссар споткнулся в передней и разбил о дверной косяк стекло на циферблате наручных часов. В отделе часов в «Карштадте» [19]19
  «Карштадт»– сетевой магазин в Германии.


[Закрыть]перед ним оказались в очереди два молодых человека, один из которых имел некоторое сходство с жертвой третьего убийства. Они смеялись, рассуждая о том, что жить без часов не только возможно, но и гораздо приятнее. Комиссар не стал отдавать часы в ремонт, а, выйдя за дверь, взял из рук уличного распространителя рекламный листок, приглашавший на какое-то мероприятие в панорамном кафе штутгартской телевизионной башни. Вечером он включил телевизор и случайно попал на фильм под названием «Вертиго», в котором речь шла о возвращении мертвой женщины; конец фильма Шильф так и не понял.

На следующий день Шильф забрался в кафе на телебашне и просидел там несколько часов, поедая сливовый пирог и любуясь, как далеко внизу разъезжают по улицам машины, выписывая по ним замысловатые узоры своих трасс, и как в туманной дымке на горизонте постепенно скрывается Шварцвальдский лес. Сломанные часы он положил возле себя на столик. Когда за соседний столик сел молодой человек и принялся рьяно строчить что-то в своем блокноте, о панорамное окно с разлету стукнулась птица. Комиссар с перепугу смахнул со стола свои сломанные часы. Сосед сунул за ухо карандаш и поднял ему часы. Они разговорились. Молодой человек был одет в голубую рубашку и белые брюки, на поясе у него висел мобильный телефон, засунутый в кожаный футляр. После двух часов оживленной беседы комиссар попросил одолжить ему телефон для короткого разговора. Получив из рук молодого человека мобильник, Шильф, как вежливый человек, отошел на несколько метров в сторонку и сообщил информацию коллегам в управлении. Лишь позднее выяснилось, что фамилия его нового знакомца была Роланд.

Шильфу никогда не забыть укоризненного взгляда, который бросил на него убийца в момент задержания. Молодой человек поверил ему с первого взгляда и рассказал, что явился сюда из будущего для того, чтобы провести несколько экспериментов эпохального значения. А работает он, дескать, над окончательным разрешением парадокса дедушки. Он собирается доказать, что изменение прошлого не оказывает никакого влияния на последующие события, и, следовательно, путешествуя во времени, ты, убивая своих предков, не ставишь под угрозу свое собственное существование в будущем. Шильф еще полчаса заинтересованно выслушивал его рассуждения, прежде чем в кафе вошли двое полицейских в штатском и так изящно арестовали молодого человека, что никто из остальных посетителей даже ничего не заметил.

На допросе убийца представил досье с жизнеописаниями своих жертв вплоть до две тысячи пятнадцатого года. На грани отчаяния он снова и снова заверял своих слушателей, что эти люди находятся в будущем в добром здравии, некоторые вступили в брак и преуспели по службе. Вдобавок эксперимент проводился с их согласия. Он сам не такой, как те, кто здесь живет, горячо доказывал молодой человек. Он – нездешний, а лишь временно прилетел на рабочую экскурсию в мир без последствий и потому, мол, не может привлекаться к уголовной ответственности за какое бы то ни было, даже очень жестокое, преступление. В джунглях времени, крикнул Убийца из машины времени вслед Шильфу, когда тот выходил из комнаты, каждый миг существует только сам по себе и ни за какие другие не отвечает.

Выйдя в коридор из комнаты для допросов, комиссар привалился к стенке. Он понимал, что тот, кому присяжные вынесут обвинительный приговор, останется при своем. Его никто никогда ни в чем не переубедит. Это будет приговор, вынесенный человеку в трагическом смысле слова безвинному.