Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Юли Цее

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

6

Обеими руками комиссар трет лицо. Когда поезд выезжает на следующий поворот, он обнаруживает за окном взвившихся рваными ленточками чаек, очевидно следующих за поездом, как за океанским лайнером. Хотя скорость однозначно говорит против того, что это чайки, он, сощурив глаза, различает даже оранжевые клювы и черные шапочки на головах.

Ласковым движением он проводит ладонью по гладкой поверхности свернутого в рулон журнала. Заворожен он, в сущности, не столько содержанием статьи. Скорее, ощущением узнавания, словно он расслышал голос автора. При чтении он звучал у него в голове так, словно профессор физики разговаривал с ним вживую. Причем как друг. Комиссар ясно чувствует: эту статью написал человек, не верящий даже в собственные рассуждения. Человек, принципиально усомнившийся в том, что представляет собой реальность, и дошедший в своих сомнениях до отчаяния. Есть еще одна вещь, которую комиссар узнал по бабочкам. Тот, кто ни во что не верит, ничего не может и знать. Без надежного средства против сомнений у познания нет ориентира. Шильф отдал бы все, чтобы только поговорить с этим Себастьяном. Возможно, для защиты от бездны, которая в последнее время стала разверзаться у него под ногами в самых неподходящих ситуациях, ему нужен профессор физики. А не врач.

Его домашний врач почти ничем ему не помог, а только задал кучу всяких вопросов. Он спрашивал Шильфа про успехи в деле расследования преступлений и про то, приходится ли ему платить за них все большую цену в виде нарушений памяти, приступов головной боли, потери чувства реальности. Спустя неделю комиссара, как хлеб в духовку, засунули в тесную камеру, для того чтобы при помощи магнитных полей перетрясти атомные ядра в его голове. Еще немного спустя он снова сидел в обшитом деревянными панелями английском кабинете, а сестра, ассистирующая доктору на приеме, подала ему чашку кофе, чтобы ему было в чем помешивать ложечкой. Шильф один за другим бросал в чашку кусочки сахара и мешал в чашке не переставая. А доктор тем временем знакомил его с данными подселенца, тайно обосновавшегося в верхних покоях его организма. Имя: Glioblastoma multiforme. Возраст: по меньшей мере несколько месяцев, возможно, даже несколько лет. Рост: три и пять десятых сантиметра. Место рождения: лобная доля, чуть левее середины. Род занятий: причинение нарушений памяти, хронической головной боли и потери чувства реальности.

Сахар в чашке комиссара, взаимодействуя с остывающей жидкостью, образовал насыщенный раствор. Ему пришлось прервать помешивание, чтобы позволить доктору дружески похлопать себя по руке. На столе перед ним лежали результаты магнитно-резонансной томографии – выдержанная в серых тонах фотография, которую Шильф нашел настолько декоративной, что даже подумал, не вставить ли ее в рамочку. Поскольку Glioblastoma multiforme по звучанию напомнила ему название какого-нибудь редкого дерева или гадкого насекомого, он дал своему подселенцу новое имя: ovum avis – птичье яйцо. Не дожидаясь, когда доктор допишет ему направление к специалисту, он встал и распрощался, не намереваясь больше сюда возвращаться. К хваленому специалисту он тоже не собирался пойти. Тот, кто постоянно присутствует при вскрытиях, не ожидает ничего хорошего от распиливания своего черепа.

«Ты еще тут? Ты меня слышишь? Черт побери!»

С улыбкой покачав головой, комиссар потягивается до хруста в позвоночнике. Позади, через два ряда от него, кто-то яростно тычет в кнопки мобильного телефона. С тех пор как изобрели мобильники, у людей наконец появилась отдушина, чтобы дать выход своей метафизической потерянности и засевшему в глубинах сознания сомнению в существовании других представителей рода человеческого. «Ты меня слышишь? Ты еще тут?» Кто бы взялся с уверенностью утверждать, что тот, другой, действительно существует и слышит тебя! Каждое наделенное разумом существо, думает комиссар, неизбежно является солипсистом и всю жизнь занято тем, чтобы старательно этого не замечать. Вот и у него имеется вполне уважительная причина вытащить из кармана мобильник, набрать номер собственной квартиры и ждать, отзовется ли там новая подруга, при мысли о которой ему как-то даже не верится, что она живая и существует на свете, когда он не смотрит. «Ты еще тут?» С таким же вопросом он мог бы позвонить самому себе или птичьему яйцу у себя в голове. Если домашний врач не ошибся, то от того рандеву с самим собой, которое у нас называется жизнью, Шильфу осталось несколько недель, в лучшем случае – несколько месяцев. Ему бы надо использовать это время на расследование, в котором главным подозреваемым выступает он сам. Надо бы выяснить, что общего между его новой подругой и птичьим яйцом у него в голове. Убийца из машины времени может быть соучастником, а профессор физики – важным свидетелем. И кроме того, комиссару нужно еще заполнить большие пробелы, понять, как складываются в единое целое разрозненные части его биографии. Проявив немного терпения, он нашел бы ответ, хотя бы даже такой, которого, кроме него, никто не поймет. В конце концов, не каждый день ведь тебя с промежутком всего в несколько часов сначала объявляют покойником, а затем возвращают к жизни как избранного и любимого. И прежде чем окончательно сойти со сцены, единственное, что тебе остается, – это завершить комплектование своей личности.

Где-то там, все дальше отодвигаясь от него в пространстве, переворачивается на другой бок Юлия и вздыхает, потому что в тесном помещении становится слишком жарко и душно. При мысли о ней – об этом теплокожем, отяжелевшем от сна существе, лежащем в его кровати, которое днем, словно иначе и быть не может, прибирает его квартиру, читает его книжки и при этом целый день напролет так и лучится радостью, как щенок, – внутри у Шильфа все сжимается от смешанного чувства страха и счастья. Он не верит в спасительную силу любви и потому не собирается связывать свою жажду жизни с какими-то мурашками в животе. И все же умирать ему неохота… Дальше этого его размышления пока что не зашли. Уверенно можно сказать только одно: что Шильф и комиссар, если им еще что-то нужно друг от друга, во что бы то ни стало должны с этим поторопиться.

7

После пересадки в Карлсруэ комиссар решил отложить свои размышления. Он извлекает из дорожной сумки кожаный футлярчик, а из футлярчика – матово-серебристый прибор размером не больше карточной колоды. Его подарила ему новая подруга. Она решила, что эта игра королей очень ему подходит, особенно учитывая, что если о комиссаре Шильфе когда-нибудь напишут книгу, автор сможет изобразить его в ней любителем шахмат, по примеру сыщика Шерлока Холмса, который любил играть на скрипке. Шильф не стал уточнять, что он-де – не сыщик, а скрипка – не стратегическая игра, а просто сказал спасибо и принял подарок. Когда нажимаешь кнопку «пуск», дисплей загорается сумеречно-голубоватым светом занимающегося утра. Правилам игры Шильфа тридцать лет назад научил приятель-однокурсник, однако тогда он так и не увлекся великой игрой. Но вот, взяв однажды в руки этот миниатюрный компьютер, он с тех пор с ним неразлучен. Юлия радуется, что так удачно придумала. Когда он тычет пальцем по голубоватому дисплею, она подсаживается к нему на ручку кресла, заглядывает через плечо, щекоча своими локонами, пока он, проиграв партию, не идет ужинать.

Нажатие кнопки вызвало на дисплей незаконченную вчера партию. Как всегда, очередной ход за комиссаром. Машина успевает просчитывать все за несколько секунд, тогда как ему на обдумывание каждого хода требуется полчаса. Машина терпеливо дожидается, пока он, неспособный прокрутить в голове простейший алгоритм, поняв, что окончательно запутался в расчетах, делает наконец под лозунгом «была не была» какую-нибудь ошеломляющую глупость. Прибор позволяет ему самому делать свои ошибки, так что под конец у него остается мучительное чувство, что не его победили, а он сам себе поставил шах и мат.

Под Оффенбургом он очертя голову пускается в рискованную атаку слоном на ферзевом фланге, полагая, что она хорошо подготовлена выдвинутой вперед фалангой пешек. С отчаянной решимостью его солдатики выступили навстречу противнику и стоят лицом к лицу с вражеской королевой. Шутки ради Шильф в своем воображении придает королеве черных черты лица Риты Скуры. На заднем плане несколько фигур встревоженно маются над исполнением чересчур замысловатого плана. Такого не встречалось ни у одного гроссмейстера. И никогда еще не приводило к успеху.

Армия Шильфа уже отбивалась, сражаясь за свою жизнь, когда поезд въехал в главный вокзал Фрейбурга. Ожидающие на перроне пассажиры, побросав багаж, зажимают уши руками. Жуткий визг тормозов на целых три секунды выключает ход времени. Комиссар торопливо встает, забирая с сиденья свои вещички.

Проходя бок о бок со своим зеленоватым отражением, мелькающим в длинном ряду окон, Шильф в сотый раз спрашивает себя, почему он, продолжая напропалую играть с сильнейшим противником, который побивает его в пух и прах, никогда не пользуется кнопкой отмены хода. В реальной жизни он бы, не задумываясь, пошел на то, чтобы отменить целый ряд совершенных ошибок. Он бы ни минуты не колебался, если бы можно было переиграть его персональную, очень личную партию, закончившуюся когда-то ужасным разгромом, который ознаменовал слом всей его жизни.

«Возможно, правило „если дотронулся – ходи“ относится не столько к шахматной игре, сколько выражает определенную черту характера, подумал комиссар», – думает комиссар.

В конце перрона стоит кофейный автомат, перед ним женщина в цветастом платье и вязаной кофте ждет, когда будет готов ее стаканчик. Она не дает себе труда обернуться:

– Шильф! Поздравляю с повышением!

У него было время оправиться от испуга, пока Рита Скура наблюдала за тем, как в стаканчик докапывали последние капли кофе. Взяв стаканчик со сливной решетки, она поднесла его к губам и, лишь сделав первый глоток, протянула комиссару для приветствия правую ручищу – жест, который у нее, несмотря на тысячелетнюю культурную историю, получается угрожающим. Затем она сразу хватает ремень его сумки, намереваясь поднести за него его багаж. Он возмущенно пытается воспрепятствовать. Они подергали сумку, перетягивая ее каждый на свою сторону, и тут Рита Скура, как видно по ее глазам, терпит первое за этот день поражение. Не говоря больше ни слова, они вместе направляются к выходу. Комиссар исподтишка посматривает на свою бывшую студентку: вертикальную морщину посреди лба, выпяченные губы, которыми она время от времени прикасается к стакану. Он рад повидать ее снова. Еще в Высшей школе полиции ему нравилось ее честолюбие, ее постоянно подрагивающий от напряжения подбородок, который трогательно выдавал ее поразительно серьезное отношение к окружающему миру. Он чуть ли не с завистью смотрел тогда на ее простодушие. Глядя сейчас на ее нахмуренный лоб, он почти жалеет, что одним советом разрушил такое доверчивое отношение к видимой стороне вещей. Толстая шапка ее волос едва достает ему до плеча. По прежнему впечатлению она казалась ему выше.

Рита Скура шагает широко, развевающийся подол цветастого платья – как хлопающий парус в бурю. На лестнице, ведущей на пешеходный мост, она обгоняет его и дожидается наверху; ей явно доставляет удовольствие посмотреть на него сверху вниз.

– Проспали поезд? – спрашивает она. – Никак было не встать?

– Тактика затягивания, – сипит первый гаупткомиссар криминальной полиции, задыхаясь на подъеме. – Чтобы растянуть ожидание приятной встречи.

Рита презрительно фыркает. Она целый час прождала на перроне, а ей, слава богу, некогда прохлаждаться. Когда Шильф одолел последнюю ступеньку, она впервые по-настоящему на него взглянула, чтобы рассмотреть. Ему никак не удается поймать ее взгляд, скользящий по его лицу, в ее чертах отпечаталось выражение подавленного гнева. Комиссар пытается понять, отчего она не выглядит миловидной, отчего в ее случае из всех наличных атрибутов женственности в сумме складывается не красавица, а всего лишь Рита Скура. На руках у нее выпукло проступают вены, своим рисунком напоминающие дельту Амазонки на сделанном со спутника снимке, но вряд ли в этом причина. Прицельным броском она закидывает в урну стаканчик из-под кофе и, зажав пальцами нос, энергично продувает себе уши. Как будто она сидит в падающем самолете, думает Шильф и вдруг чувствует, как его мозг от левого виска к уху разрывает глубокая трещина. Мы оба родились на свет больными рыбами, страдающими морской болезнью, думает комиссар, сам не зная, что может значить эта фраза, и хватается рукой за лестничные перила. От нахлынувшей боли он закрывает глаза. Сзади слышатся недовольные голоса прохожих, которые вынуждены его обходить, он видит ступню Риты, выскользнувшую из плоской летней туфли и шевелящую пальцами, чтобы поудобнее пристроиться в дырявом носке, между тем комиссар не мог ничего видеть, так как глаза у него закрыты, а туфли у Риты Скуры надеты на босу ногу.

Шильф с усилием широко открывает глаза и, уставясь на Риту, испуганно смотрит ей в лицо, потому что ее слова доходят до него с задержкой. Ее губы шевелятся, как у актрисы в плохо продублированном фильме.

– Можете не разыгрывать передо мной дряхлого старичка, – говорит ему Рита. – Я-то знаю, чего стоят эти штучки..

– Не сомневаюсь, – задыхаясь, хрипит в ответ комиссар.

Головная боль отпустила так же внезапно, как накатила. Комиссар отирает рукавом покрывшийся испариной лоб. Рита, насупившись, глядит на него, затем, не говоря ни слова, отворачивается и быстрым шагом, гребя руками по воздуху, устремляется вперед. Шильф с трудом поспевает за нею, стараясь не отставать. В вестибюле он упрямо останавливается, чтобы перекусить сэндвичем, сам не зная, поступил ли он так, потому что голоден или чтобы досадить коллеге, и замечает, что, оказывается, оба этих чувства на удивление схожи.

Положив локти на липкую поверхность высокого столика, они оба слушают тихое поскрипывание моцареллы на зубах жующего комиссара.

– Я тут, можно сказать, горю в аду, – произносит Рита с выражением, в котором смешано презрение и восхищение, – а вы сыр жуете.

Внезапно сквозь стеклянную дверь портала врывается ничем не предвещавшийся широкий луч солнечного света, превращая людей в черные бумажные силуэты. А Рита Скура, не обращая внимания на это библейское световое шоу, невозмутимо перечисляет по пальцам, из чего состоит ад.

– Медицинский скандал. Обезглавленный велосипедист. И вдобавок ко всему псих, заявляющий, что похитили его сына. В то время как сын ничего об этом не знает.

Шильф опускает руку с сэндвичем:

– Вот так?

Упавший кусочек помидора Рита подбирает со стола и сует себе в рот.

– Какая-нибудь семейная неурядица. Этот тип подает заявление о похищении сына, а едва мы установили прослушку, как мальчонка звонит домой из лагеря, и все у него в полном порядке.

– А отец?

– Всячески извиняется, забирает свое заявление и говорит, что не желает больше никаких расследований.

– Это не ему решать.

– Сама знаю. Но расследование все равно заглохнет. У нас столько дел поважнее этого.

– Это велосипедист-то? – говорит Шильф. – Пусть вас это не слишком волнует.

Она наставляет на него палец, нацелив его в лоб, как пистолет.

Прямо на птичье яйцо, подумал комиссар и ощутил в голове слабое постукивание.

– Перестаньте тут изображать супермена! – говорит Рита.

– Я только хотел вас успокоить.

– Так вот, если вы сами случайно не заметили, изучая документы: этот велосипедист был правой рукой главного врача Шлютера. Странное совпадение, не так ли?

Подавив зевок, комиссар отдает ей остатки своего сэндвича и вытирает руки бумажной салфеткой.

– Пресса, – продолжает Рита с набитым ртом, – нас прямо заездила. Народ не любит, чтобы высказывались подозрения против людей в белых халатах.

– И тут вы едете на вокзал и, не жалея времени, ждете целый час, чтобы лично встретить меня с поезда?

Рита засовывает в рот последний кусок сэндвича, преувеличенно старательно жует и не выражает протеста, когда Шильф достает из кармана пачку сигарет.

– Я хотела спокойно поговорить с вами наедине, – говорит Рита.

Учитывая ее обычную манеру, можно сказать, что она сильно сбавила тон.

– У нас здесь не курят! – раздается из-за стойки голос буфетчика.

– А это курящий псих с хорошими связями в инспекции по трудовому и природоохранному законодательству, – громко парирует Рита.

Шильф выпускает через нос струю дыма и любуется на игру света в поднимающихся кверху клубах. Буфетчик принимается вытирать свою стойку.

– Опыты над пациентами, – говорит Рита. – Ужасно! Вы не находите?

– Этот тип, у которого похищение… – говорит Шильф. – Кто он по профессии?

– Профессор физики, – говорит Рита. – Но сейчас речь не о нем. Попробуйте добиться правды против врача! За него все стоят горой и ничего не говорят. Вот где сейчас требуются ваши таланты! Так ведь, комиссар Шильф?

Но тот уже не слушает. Зажав в зубах сигариллу и подняв с полу дорожную сумку, он уже направился к выходу.

– Пошли! – бросает он Рите через плечо.

За дверями вокзала стеной стоит густая жара. Над крышей Ритиной красной «корсы» цвета губной помады, оставленной под знаком, запрещающим стоянку, дрожит горячее марево. В припадке почтительности Рита открывает заднюю дверцу; тронутый таким вниманием, комиссар забирается на заднее сиденье. Его надежды на кондиционер не оправдались. Пока Рита, ругаясь, пытается влиться в поток движения, Шильф находит время для того, чтобы сделать ход конем, придуманный им как последний выход из безнадежного положения. Его защита обрушена, королева заблокирована одной из собственных фигур. Тут можно спастись только бегством вперед, выдвинув еще одну фигуру в сторону атакуемого угла, где находится вражеский король. Рита нашла щелку между машинами. Они едут, но то и дело останавливаются. В зеркале заднего вида ее глаза пытаются поймать взгляд комиссара.

– Не будем тянуть, Шильф, – говорит Рита. – Я хотела предложить вам, чтобы вы позвонили начальнику полицейского управления.

Ошибка была непростительно глупой даже для начинающего. Это было до смешного необдуманно, и Шильф, не веря своим глазам, наблюдает, как после короткого мигания дисплея его конь исчезает с доски. В пылу сражения он не заметил простейшего прикрытия того поля, на которое он переставил коня. В прострации он откидывается на синтетическую спинку. Ритина «корса» – один из тех автомобилей, в которых всю жизнь пахнет как от только что купленных. Комиссар думает, не прекратить ли эту партию. Положить на доску своего короля и признать капитуляцию. Кипя от досады, он смотрит в окно. Прибрежные луга Дрейзама усыпаны светлыми пятнами – не то снежными наносами, не то чайками, которые сидят на земле, распластав крылья, или спящими овцами. Если вообще овцы когда-нибудь снят – насчет этого комиссар не вполне уверен. Рита откашливается:

– Послушайте, что я скажу, Шильф! Вы объясните шефу, что вы нужнее всего на расследовании медицинского скандала. Велосипедиста же, которому вы и без того не придаете большого значения, вы предоставите мне. – Исподтишка она заглядывает ему в глаза через зеркало. – Оба дела тесно связаны друг с другом. Нам так и так придется сотрудничать.

Шильф сохраняет партию в памяти. Он с тоской думает о мироздании, в котором не сделал рокового хода конем и в котором он вообще выигрывает у компьютера все партии, вследствие чего в здешнем мире неизбежно обречен вечно проигрывать, поскольку в общем и целом не бывает победы или поражения, правильного и неправильного, а существует только победа ипоражение, а также правильно инеправильно.

– Да вы слушаете меня? – спрашивает Рита.

– Нет, – отвечает Шильф. – Но велосипедиста можете оставить себе. И всю прочую ерунду тоже. Я беру на себя профессора физики. А теперь давайте-ка смотреть вперед.

– Почему?

– Потому что светофор!

Тормоза пропели два высоких «до» и прижали вялое тело комиссара к ремню безопасности. Со стоном он потирает живот.

– Я хотела спросить, – подозрительно начинает Рита, давая задний ход, чтобы съехать с пешеходного перехода, – почему вы не хотите браться за работу, ради которой специально приехали?

А потому.Шильф понимает, почему Рита понравилась ему с первого взгляда. В этом мире она, так же как он, в своем роде чужачка – заблудившаяся душа. Он одаривает зеркало кисловатой улыбкой. Если они наконец не приедут, ему скоро станет плохо.

– В моем возрасте, – отвечает Шильф, – человек уже не расценивает преступления в зависимости от их громкости.

– Судя по вашим последним успехам, в это трудно поверить.

– Послушайте, Рита! Можете забирать себе этого Даббелинга, если хотите.

Ей не вполне удается скрыть свою радость. Лихо завернув за угол на улице Генриха фон Стефана, она предъявляет автомату у въезда свое удостоверение и паркуется в тени под деревом, так как к этому времени все места под навесом из волнистой жести уже заняты. Она сидит, не снимая рук с руля. Во внезапно наступившей тишине необыкновенно громко зазвенели мелодии какой-то певчей птички.

– Я никогда не забывала, что должна всегда исходить из того, что прямо противоречит моему убеждению, – говорит Рита. – Согласно этому правилу, мне следовало бы вам поверить.

– Вы – хорошая девочка, – говорит Шильф.

Мимолетная слабость быстро прошла. Рита распахивает водительскую дверцу, решительно становится обеими ногами на землю и, подбоченясь, дожидается, пока комиссар выберется из машины.

– Дела обстоят так, – сообщает она. – Пока вы здесь, мы будем делить с вами один кабинет. Мойкабинет.

Захлопнув дверцу, она придержала рукой комиссара, уже направившегося было в здание. Обратив на нее взгляд с высоты своего роста, он ощущает у себя на губах вкус отеческой улыбки.

– И еще две вещи, – говорит она. – Во-первых, чтобы без всяких там штучек!

– Между прочим, у меня как раз появилась новая подруга, – говорит комиссар.

– Вы уверены, что это не социальная работница, которая регулярно посещает вас на дому?

– Совсем не уверен, – говорит Шильф. – Я пойду наверх за делом профессора физики, а затем нанесу визит фигуранту моего нового расследования. А вы тем временем можете присмотреть за моей сумкой.

– А во-вторых, – громко кричит ему вслед Рита, – в моем кабинете не курят!

Даже со спины заметно, что комиссар смеется.