Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Юли Цее

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

5

Вообще-то, Рита могла бы заранее догадаться, что из целой череды странных дней этот день будет самым странным. Утром, когда она наскоро завтракала, кошку вырвало прямо на кухонный стол. В кошачьей блевотине виднелись кусочки куриного салата, который накануне ела и Рита. Ей стало нехорошо. После звонка Шнурпфейля из Гвиггена ей моментально стало лучше. Следствие было благополучно завершено, доказательная база в порядке, выносить окончательное решение, как всегда, будет судья. Полдня после обеда она половину времени потратила на составление отчета для прокуратуры и Министерства внутренних дел, но все равно ей так и не удалось вызвать в себе тот подъем, который всегда приходит после окончания сложного дела. Когда зазвонил телефон, она уже знала зачем. Она-то, может быть, и решила, что покончила с этим делом. Но комиссар Шильф так не думает.

Против призыва о помощи невозможно сражаться. И Рита, выполняя просьбу Шильфа, позаимствовала в отделе по охране порядка служебный автобус. Усатого начальника управления она опять уговорила еще немного подождать, поклявшись своей карьерой представить к следующему понедельнику полный отчет, в котором такие слова, как «врач», «пациент» и «больница», вообще не будут встречаться. Сейчас она сидит на задней скамейке служебного автобуса рядом с официально признавшим свою вину преступником, понимая, что ее профессиональное будущее, как говорится, висит на тоненькой ниточке. Стоило ей подумать, в какого рода сеть вплетена эта ниточка, как ей снова стало нехорошо, на этот раз уже надолго.

Сначала они с Шнурпфейлем остановились перед домом на Ремесленном ручье, чтобы забрать оттуда Шильфа и убийцу. Последний нес в руке бело-голубой дорожный холодильник. «Из бывших семейных запасов», – пояснил он вместо приветствия, забираясь к Рите на заднее сиденье. Затем комиссар потребовал заехать по дороге в велоклуб и конфисковал там без какого-либо правового обоснования два велосипеда, которые теперь, словно краденое имущество, лежат в багажном отделении автобуса. Следующая остановка была у судмедэкспертизы. После того как они там побывали, убийца, точно в трансе, смотрит перед собой отсутствующим взглядом, придерживая на коленях холодильную камеру и время от времени поглаживая рукой по голубой крышке. Рита запрещает себе даже думать о том, что лежит в холодильнике и как оно туда попало, потому что иначе можно свихнуться. Похоже, и Шнурпфейль чувствует то же самое. Он ведет машину через центр города, следуя указаниям Шильфа. Он слишком круто берет повороты и тормозит так нервно, что пассажиры то и дело кланяются и снова выпрямляются.

Но что хуже всего, так это голос первого гаупткомиссара криминальной полиции. Шильф, сгорбясь, притулился на месте рядом с водительским и разглагольствует в ветровое стекло про какие-то ветки и пруды, про параллельные вселенные и тому подобную муть. Этот безумный монолог вконец довел комиссара Скуру, она даже подумала, хоть бы Шнурпфейль съехал с дороги, вышвырнул бы у ближайшей заправки всех, кроме нее, из машины и погнал бы с ней, не останавливаясь, по А5 в направлении Базеля куда глаза глядят, пока за деревьями не покажется море. К сожалению, Шнурпфейль ничего подобного не делает. Он сосредоточенно следит за дорогой, где настал вечерний час пик, и ни единым движением не выдает того, что сейчас он как раз представляет себе, как мог бы у следующей автозаправки вышвырнуть всех, кроме Риты, из машины, и погнал бы с ней, не сворачивая по дороге, пока не покажется море.

Ритины пальцы выбивают по коленям барабанную дробь. Крик Шильфа о помощи что-то такое сотворил с ее уверенностью. Чувство советует ей позвонить главному прокурору и попросить у него ордер на арест Себастьяна. Если, как всегда, исходить из предположений, прямо противоположных тому, что она думает, ей надо спокойно сидеть и делать так, как подсказывает этот невменяемый. Судя по всему, этот метод уже не работает или же просто неприложим к его изобретателю.

Когда комиссар замолкает, Рита, воспользовавшись паузой, говорит:

– Это бред какой-то! – Она наклоняется вперед и тычет себе пальцем в лоб. – Вы опасны для окружающих, Шильф! У вас в голове тараканы.

Неожиданно Шильф заходится оглушительным хохотом, который под конец грозит перейти в приступ удушья.

– Тараканы! – сипит он, тоже тыча себе пальцем в лоб. – Нет, тут кое-что покруче!

– На следующем перекрестке я выхожу! – заявляет Рита.

– На следующем перекрестке, – говорит Шильф Шнурпфейлю, тронув его за локоть, – остановитесь у спортивного магазина.

Машина тормозит. Шнурпфейль выходит и яростно захлопывает дверцу. Шильф протягивает ему в окно свой бумажник.

– Футболка, штаны и ботинки – два комплекта, – говорит он. – Трико чтобы желтого цвета. И возьмите с собой Себастьяна, нужен его размер.

Очень бережно, словно то, что он держит в руках, – это детская колыбелька, Себастьян, прежде чем выйти из машины, ставит на пол холодильник. С ощущением пустоты в голове Рита глядит, как он и Шнурпфейль входят в магазин спортивных товаров. Когда оба скрылись за дверью, Шильф, положив вытянутую руку на спинку сиденья, оборачивается к Рите Скуре. Они молчат. Тишина успокаивает, хотя Рита и знает, что своим долгим взглядом Шильф только удерживает ее, не давая выскочить из машины и убежать.

– Ну ладно, – говорит она наконец. – Но только теперь, пожалуйста, открытым текстом. Простыми словами.

Шильф прижимает к глазам большой и указательный пальцы, словно ему требуется крайняя сосредоточенность.

– Оскар инсценировал параллельную вселенную, – начинает он. – Лиам был одновременно похищен и не похищен. Он хотел, чтобы Себастьян понял, каково это, когда нельзя быть уверенным в реальности. Каково бы это было, если будет не либоодно, либодругое, а какодно, так идругое.

– Это в теории, – говорит Рита. – А что на практике?

– В известном смысле похищение проводилось как эксперимент. Но что-то пошло не так. Так называемая случайность увековечила свою жестокость в новом памятнике. И попутно перемешала миры.

– Простите, но я не понимаю.

– Представьте себе мысленно два поезда, которые в какой-то момент едут рядом с одинаковой скоростью. В этот момент можно пересесть с одного на другой. Оскар составил расписание движения, а случай подстроил катастрофу. Себастьян провалился между двумя мирами.

Шильф наконец отнимает руку от лица. Глаза его блестят.

– Рита, деточка! Мы устроим новую параллельность! Для того, чтобы помочь Себастьяну возвратиться в его мир.

– Вы меня просто пугаете!

Скользнув взглядом по сумке-холодильнику, она убирает упавшие на лоб волосы и поворачивается к окну, словно для того, чтобы убедиться, что хотя бы там, за стеклом, все в прежнем порядке.

– Я делаю вывод, как это представляется с моей точки зрения, – произносит она через некоторое время. – Здесь дело не в каких-то там параллельных мирах – это все ерунда, – а в том, что настоящий виновник преступления – Оскар. По вашему мнению, это он подтолкнул своего друга, чтобы преподать ему урок ответственности, и тот из-за него оказался в дерьме. А теперь он спокойненько отсиживается в Женеве, как будто его это никак не касается.

– Ну вот, я же так и сказал!

Лицо комиссара так просияло, что у Риты не хватает духу ему возразить. Она позволяет ему протянуть руку и погладить себя по щечке. Иногда Рита жалеет, что не носит больше на службе полицейскую форму. Это заставляло бы мир хоть немножко соблюдать дистанцию.

– Вы желаете мести, – говорит Рита, – справедливости, моральной победы. Но все это не имеет никакого отношения к полицейской работе. Вы же сами внушали нам это на семинарах.

– Я хочу восстановить определенный порядок, – говорит комиссар. – А в остальном вы совершенно правы.

– Вы превышаете все существующие правомочия, причем лично для своего удовольствия. Укажите мне, Шильф, хотя бы одно основание, чего ради я должна в этом участвовать!

– Согласен. Я покажу вам основание.

Рите знакомы документы, которые он достает из портфеля. Это копии бумаг, которые содержатся в папке по делу Даббелинга. Но Шильф ищет там что-то другое, листает страницы назад и вперед, еще раз залезает в портфель и извлекает из него полупрозрачный снимок. Когда он, держа за кончик, протягивает пленку Рите, та покачивается у него в пальцах. Рита прикладывает темный снимок к боковому стеклу.

На снимке видно клубящуюся массу шириной в расстояние между вытянутыми большим и указательным пальцами, она имеет овальную форму и так расплывчата, что на темном фоне кажется, будто она шевелится. Вокруг затененного центра изгибается шланг, белый, как червячок, и заполненный перевитыми между собой кишками. Все это снаружи заключено в две шкурки: одна – черная и широкая, другая – потоньше и посветлее. Хотя Рите противно глядеть на это изображение, она не может отвести от него глаз. Внизу снимка с краю большими буквами написано имя комиссара.

– Раз уж вы постоянно сомневаетесь в моих намерениях, – говорит Шильф, – то просто загляните в мою голову.

Он потирает покрытый скудной растительностью череп, на котором спереди сидит неплотно прикрепленное к костной основе слоновье лицо.

– Посмотрите внимательно!

Указательный палец Шильфа поглаживает червячка, нежно касаясь подвернутой под себя головки. На самом сгибе Рита замечает пятнышко, величиной и формой похожее на птичье яйцо. Кончик пальца тычется в него несколько раз.

– Великий боже!

– Нет, – говорит Шильф. – Уж точно не он.

Комиссар Скура замерла и как завороженная глядит на пятно, не в силах отвести взгляд, как будто ей только что отключили связь между телом и мозгом. Она знает, что должна бы его обнять. Она бы и рада это сделать. Он мужественно улыбается – состарившийся ребенок, и Рита хочет обнять его и поддержать не для того, чтобы утешить, а потому, что она вдруг почувствовала себя такой одинокой, заброшенной, как будто вокруг остался мир, населенный одними манекенами, а он – единственный представитель вымирающего вида Живой Человек.

Но она ничего не может с собой поделать. Не знает, как приступиться к нужному движению, не может даже ответить улыбкой на улыбку, хотя глаза комиссара светятся теплотой.

– Сколько осталось? – спрашивает она наконец.

– Кто знает! Несколько недель.

Шильф забирает у нее результат магнитно-резонансной томографии и засовывает в стоящий под ногами портфель. Когда он распрямляется, то оказывается к ней спиной, как будто они пассажиры автобуса, сидящие в разных рядах. Рита видит перед собой голову с просвечивающей под редкими волосами кожей, кое-где покрытой чешуйками перхоти.

– Тяжелая артиллерия, да, Риточка? Верите теперь, что для меня это серьезно?

Рита кивает. Он, должно быть, расслышал. Его уши чуть-чуть приподнимаются от улыбки.

На дороге валяется раздавленный голубь; перья по краям расплющенного тельца трепещут в вихрях, поднимаемых проезжающими машинами. На светофоре загорается красный свет. Соблюдая правила, машины медленно подкатывают к запретительной черте у перехода и останавливаются на точно просчитанном расстоянии друг от друга. Какая-то женщина, проходя мимо, с любопытством заглядывает в полицейский автобус. На другой стороне улицы какой-то студент свистит, поспешно подзывая к себе спущенную с поводка собаку. Велосипедист съезжает с тротуара и второпях едва не натыкается на ребенка, тот роняет свое мороженое и поднимает крик.

– Если мы тут еще постоим, – говорит Шильф, – разразится гражданская война.

– А что если он сегодня ночью не явится? – спрашивает Рита.

– Человек чести всегда явится на дуэль.

– Откуда вам это знать?

Шильф оборачивается к ней профилем и, скосив глаза, смотрит на комиссара Скуру:

– Хотите, чтобы я еще раз вынул фотографию из портфеля?

Долго тянутся минуты, пока не открывается дверь спортивного магазина. У Шнурпфейля висят через локоть пестрые пластиковые пакеты. Себастьян машет рукой.

– Да, пока не забыл! – говорит Шильф. – Звонил начальник полицейского управления. Он велит мне немедленно возвращаться в Штутгарт.

Рита дергается и вытягивается, словно от удара электричеством.

– А медицинский-то скандал растворился в воздухе: фук – и нету! – говорит Шильф, подув себе на правую ладонь.

– Что вы сказали?

– Я говорю, что у меня мало времени.

Заметив, что Рита задышала так быстро, словно хочет сама себя обрушить, как перегревшийся компьютер, он еще раз оборачивается к ней.

– Начинающая медсестра-практикантка, – объясняет Шильф. – Вместо предписанного успокоительного она дала пациентам перед кардиологической операцией средство для разжижения крови. Эти маленькие таблетки с виду все выглядят одинаково. Дурацкая оплошность.

Комиссар Скура без сил откидывается на сиденье. Ну что такое пара зря потраченных недель! Что значат бессонные ночи, неприятные эпизоды в больнице, заброшенная кошка, несправедливые разносы от начальства! Кто оценит потраченные усилия, если от них нет пользы! Все это обозначается одной коротенькой фразой: не справилась с задачей! Едва Рите это подумалось, как ей тотчас же стало так хорошо, как будто ее объявили выздоровевшей и не пришлось делать операцию. Она летает как на крыльях! Еще немного – и она запоет. Расцеловать комиссара или свернуть ему шею!

Для долгих размышлений уже не остается времени. Шнурпфейль рывком открывает дверцу и вскакивает на водительское сиденье. Ожидая, когда через боковую дверь сядет Себастьян, который затем снова ставит себе на колени холодильную сумку, полицей-обермейстер неподвижно сидит, как школьник, наклонив голову и положив руки на руль.

– Волнуетесь перед началом? – спрашивает Шильф.

– С меня вроде бы уже хватило, – говорит Шнурпфейль.

Рита оделяет каждого из сидящих в машине задумчивым взглядом. Ей вдруг кажется, что она понимает, как чувствует себя Себастьян. И комиссар. Возможно, и Оскар. В конечном счете речь идет о том, чтобы встретить сокрушительное поражение не сгибаясь. Комиссар Скура быстрым движением протягивает руку и кладет ладонь полицей-обермейстеру на плечо.

– Шнурпфейль, – говорит она, – этим выездом руковожу я.

По его лицу пробегает тень улыбки.

– Куда теперь? – спрашивает он.

– Едем домой, – говорит комиссар. – Ждать.

6

Юлия с таким нетерпением бросается им навстречу в передней, что комиссар невольно радуется, что явился перед ней не с пустыми руками. Она стоит, взяв его под руку, пока он знакомит ее с убийцей. Тот топчется возле только что захлопнутой входной двери и кажется в тесном пространстве неловким, слишком крупным и насупленным. Его левая рука сжимает ручку холодильной сумки. Комиссару и его подруге, которые изо всех сил дружно ему улыбаются, он заглядывает в лицо так робко, словно стоит перед трибуналом.

Шильф не захотел опять оставлять его одного и потому попросил остальных переждать последние часы перед выступлением всем вместе. Когда Себастьян заколебался, он объявил, что это не приглашение, а приказ. Сейчас Шильф сознает, что, находясь у себя в квартире рядом с подругой, он перестал быть официальным лицом. Себастьян неожиданно оказался в обществе незнакомого человека и его значительно более молодой жены, поэтому он поневоле задается вопросом, что думают о нем эти люди. Так же как больной на приеме не стесняется лечащего врача, убийца тоже не смущается перед полицией. Но у Себастьяна еще не выработался навык, как вести себя в гостях, зная, что он преступник. Подобно жертве несчастного случая, ему приходится всему учиться заново: как разговаривать, как двигаться, как смотреть людям в глаза. Чем раньше ты это начнешь, тем лучше, думает комиссар.

Юлия протягивает руку и говорит, что вживую Себастьян ей нравится еще больше, чем по телевизору; эти слова заметно сняли с Себастьяна напряжение. Комиссар уже направился в гостиную, когда вдруг вспомнил, что чуть было не пропустил результаты важного эксперимента. Еще поднимаясь по лестнице, он все время боялся, как произойдет встреча Юлии и Себастьяна. Он представлял себе, как его подруга протягивает Себастьяну руку и в этот миг с небес низвергается молния и испепеляет Юлию, от которой остается только легкий дымок. Или – еще хуже – как Себастьян, войдя в квартиру, проходит прямо сквозь Юлию так, будто там никого нет. Мимолетно Шильф испытывает угрызения совести. Он не может точно сказать, почему в решительный момент забыл про свои страхи: потому ли, что они были так нелепы, или потому, что ему теперь уже все равно, если даже Юлия рассеется дымом.

Себастьян огляделся в комнате и любезно похвалил квартиру, погрешив против истины. Комиссар распоряжается, чтобы Юлия стала на кухне, прижавшись спиной к стенке, и велит Себастьяну заносить в открытую дверь холодильную сумку. В конце концов, комиссар ведь привез не только убийцу, но еще кое-что особенное, в известном смысле принадлежащее убийце. Это последнее нужно срочно поместить в морозилку.

– Пикник? – спрашивает Юлия.

Не успела она досказать свою шутку с упоминанием пива и мороженого, как Шильф уже снял крышку. Появление Даббелинга сразу отодвигает голос Юлии куда-то на задний план, словно кто-то повернул ручку и уменьшил звук. Усохшая кожа на лице съежилась, обтянув кости, глаза испуганно открыты, как будто велосипедист вечно едет навстречу натянутому поперек дороги железному тросу. Нос скошен набок, рот скривился в недоброй усмешке. Снизу из путаницы перерезанных трубок торчат в виде рукоятки беленькие и чистенькие позвонки. Себастьян протискивается ближе. Он хочет сам вынуть из сумки голову своей жертвы.

– Осторожно, – предостерегает Шильф, – он держит форму только за счет кожи.

Когда в помещении судмедэкспертизы они подошли к алюминиевому выдвижному ящику, Себастьян низко склонился над ним, как будто собираясь поцеловать свою жертву. Затем взглянул на комиссара, глаза у него влажно блестели. «Спасибо, – сказал он. – Что бы вы ни сделали дальше, в эту секунду вы спасли меня от безумия». Хотя Себастьян берет его осторожно, Даббелинг в его руках корчит сердитую гримасу. Шильф быстро взглядывает на подругу, которая не отрываясь глядит на голову покойника, всматриваясь в трехмерную карикатуру, которая когда-то была живым лицом. Судя по ее выражению, Юлия не собирается впадать в истерику.

– И это все, что остается, – говорит она.

Шильф кивает. Он чувствует облегчение оттого, что теперь уже точно знает, чем ему с самого начала понравилась его подруга.

Поскольку Даббелинг не входит в холодильник, они ножом соскребают намерзший лед с трубочек, по которым течет морозильная жидкость. И вот уже все друг с дружкой перезнакомились. Юлия варит спагетти, Себастьян накрывает крохотный столик. За едой все избегают упоминаний о том, что могло бы иметь отношение к Даббелингу, Оскару, Майке и Лиаму или к предстоящей ночи. В качестве общей темы остается только медицинский скандал. Главного врача Шлютера отстранили от занимаемой должности не в связи с причинением вреда, повлекшим за собой смерть пациентов, а за ненадлежащий надзор за медицинским персоналом. Тотчас же возобновились давно знакомые дебаты по вопросу о недостаточном финансировании медицинских учреждений. Шлютер продолжит свою карьеру уже не здесь, а где-нибудь еще. Дальше перешли на политику. Разговаривают за столом мало. Шильф – единственный, кто берет себе добавку. Ему кажется, что никогда еще он не ел так вкусно, как сейчас.

После ужина Юлия уговорила всех прилечь. Зачем без конца сидеть за столом, ворочая тяжелые мысли, когда с таким же успехом можно часок-другой поспать и проснуться, когда придет время? Шильф завидует ее душевному спокойствию. Едва ее голова коснулась подушки, как она тут же заснула, словно в ней нажали какую-то кнопку. Благодаря своему умению отдавать телу недвусмысленные приказания она владеет искусством засыпания в таком же совершенстве, как и многочасовым неподвижным сидением в рисовальном классе. Такая штука, как бессонница, сказала она однажды комиссару, для нее непостижимый феномен. Ведь достаточно лечь на бочок и заявить о своем согласии на то, чтобы временно умереть.

Подперев лицо руками, Шильф смотрит, как спит подруга. Она разбрыкала одеяло и держит рукой только краешек, прикрывая им плечи, шею и отчасти лицо. Притом она вовсе не напоминает выключенный механизм, который при свете дня служит для того, чтобы водить комиссара за нос. Ровно дыша, она покоится в собственном тепле, как маленькая планета, окутанная своей атмосферой. Чем дольше комиссар на нее смотрит, тем больше убеждается, что перед ним чудо. Как это возможно: замкнутый в себе круг кровообращения, который, за исключением пищи, дает ему все, что необходимо для жизни!

От этого удивления в голове у него поднялся такой гам, что он испугался, как бы не разбудить Юлию шумом своих мыслей. Он осторожно встает и закрывает за собой дверь спальни.

И вот уже он у открытого окна. Голова – ясная, никаких пневматических молотов, которые рушили бы несущие стены. За спиной у него лежит на диване большой темный рулон. В рулоне – Себастьян. Он так притих, словно рад, что не должен больше отвечать ни на какие вопросы. Полосы, которыми расчерчена квартира, обозначились ярче, свет луны и уличныех фонарей соревнуются между собой, чей цвет победит. Улица за окном по-прежнему покрыта ковром опилок. Шильф еще хорошо помнит пружинящее ощущение под ногами и запах циркового манежа. Он закуривает сигариллу. Дым отбрасывает на подоконник вихрящиеся тени, они сплетаются, бледнеют и вновь приходят в движение, как только он выпускает из легких очередную затяжку. Вот так он представляет себе ту таинственную ткань, тот первозданный бульон, который лежит в основе реальности – как тень некоего бога, вставшего покурить у окна.

В кухонной нише дверца встроенного холодильника светится, как белый экран. Шильф поджимает пальцы и пускает на поверхности тень собаки, которая чешет себя за ухом. Если не обращать внимания на возбужденное бурление в животе, он всем доволен. В жизни так мало того, что посильно человеку. Узнать запах женщины. Погладить головку ребенка. Победить на дуэли противника. Поразмыслить над сущностью вещей, не забывая при том, что все свои мысли ты унесешь с собой, когда однажды, как и множество народу до тебя, покинешь мир через черный ход.

Причитавшееся ему в жизни счастье Шильф истратил за первые десятилетия и теперь существует на текущий счет. Он давно уже не думает, что смерть для человека – самое худшее, что может случиться. К тому же рассуждения Себастьяна о длительной экспозиции раз и навсегда избавили его от головокружения на краю конечной бездны. Уже за одно это он в вечном долгу перед Себастьяном. Шильф без страха может думать о том, как его сознание безболезненно погрузится в ту пену информации и трансформации, из которой оно однажды возникло и в которую на всем протяжении жизни стремилось вернуться в поисках истины. Его даже не страшит уже знание, что придется оставить после себя малосимпатичный кусок материи, такой же жесткой и безобразной, как вынутый из глубокой заморозки Даббелинг. Машина по переработке отходов, называемая природой, гарантированно позаботится о том, чтобы зря ничего не пропало. Независимо от того, где его закопают, сожгут или предадут морской пучине, всюду найдется достаточно растений и животных, чтобы использовать для пропитания тот углерод, который в данный момент стоит еще в виде человека возле окна, сплетая из клубящегося дыма философские фантазии о вечных вопросах. Они сделают из него что-нибудь красивое: вьющуюся лозу, цветы или пестрое оперение. Все, что еще позавчера представлялось ему хаотическим нагромождением неразрешимых проблем, превратилось в ясную, веками проверенную партитуру. Вот только закончить еще одно дело, и можно уйти.

Под окном пробегает одинокий пес.

– А чем, кстати, кончилось дело для Убийцы из машины времени? – спрашивает за спиной Шильфа голос из темноты.

Комиссар оборачивается. На диване все осталось как было. Себастьян не выдает ни одним движением, что не спит и находится в полном сознании.

– Пожизненным.

Улыбаясь, он затягивается сигариллой. Ему приятно от сознания, что этот человек находится в его квартире, запеленатый в одеяло, под которым внутри, должно быть, светло. Он видит перед собой Себастьяна – как тот у себя в кабинете размышляет о сущности времени, в руке у него заточенный карандаш, на голове шапка из солнечного света. Из детской ему слышно, как бормочет за игрой Лиам, а из гостиной доносится громкое шуршание, когда Майка переворачивает страницу каталога живописных работ. Эти картины, так он надеется, равным образом принадлежат прошлому и будущему Воспоминания, которые можно унести с собой.

В нескольких кварталах от дома пес, закончив ночную прогулку, сворачивается на коврике под дверью своего хозяина и вообще ни о чем не думает. Он даже не размышляет о сущности времени, которое значит для него так же мало, как и разница между «здесь» и «не здесь». Нечто такое, что он регулирует сам, открывая и закрывая глаза.

– Его осудили, – спрашивает Себастьян, – несмотря на то, что он считал, что проводит физический эксперимент?

– Его наказали не за его убеждения, а за его методы.

– Если ваш план сработает, что тогда будет с Оскаром?

– Он пожертвует часть своей жизни, чтобы вернуть вам часть вашей.

Пес приоткрывает глаза и находит все на своих местах. Ботинки хозяина тут, рядом, а от коврика, на котором он лежит, чудесно пахнет им самим.

– Вы понимаете, – спрашивает Себастьян, – что меня невозможно снова превратить в меня самого?

– Да, – отвечает Шильф. – Но если мы не попытаемся это сделать, вы однажды станете таким, как я.

– Как комиссар криминальной полиции? – Себастьян смеется. – Это я-то, убийца?

Первый гаупткомиссар полиции приподнимает бровь. Он гасит сигариллу и выбрасывает окурок в окно:

– Если Оскар даст признание, у вас будет хороший шанс получить оправдательный приговор.

– Жизнь за решеткой представляется мне в настоящий момент даже завидной.

– Вы не знаете, о чем говорите.

– Комиссар Скура сказала, что Оскара узнали в Гвиггене. Вы же можете изобличить его традиционным способом.

– Даже странно, что такой человек, как вы, вдруг так непонятлив.

– Я – однобокий специалист.

На этот раз оба смеются вместе. Себастьян зашевелился в своем одеяле. Комиссар тотчас же снова становится серьезным.

– Самое страшное, – говорит он, – всегда бывает потом. Оно начинается, когда люди думают, что самое худшее уже позади.

– Дальше! – требует Себастьян.

– Когда вы были у Оскара в Женеве, он сам себя обманывал. А тем самым и вас. Кто бы подумал, что именно он предложил вам параллельный мир! Совместное бегство, которого он сам больше всего желал. Предательство – тяжкий груз. Ни один полицейский, ни один судья ничего не могут с этим поделать.

– Еще дальше, – говорит Себастьян.

– Предположим, вы по неосторожности сталкиваетесь на тротуаре с женщиной. Она споткнулась и сломала себе лодыжку. Неделю спустя женщина попадает в дорожную аварию: из-за сломанной лодыжки она не смогла выбраться из машины и заживо сгорела. Ни один суд не признает вас виновным в убийстве. Вами даже не будет заниматься полиция. Но подумайте сами, что светит вам перед судом вашей совести?

– Вы хотите заставить Оскара предстать перед судом его совести, – медленно произносит Себастьян.

– Потому что это единственный суд, который действительно может вас оправдать, – говорит Шильф.

Себастьян молчит. Комиссар закрывает окно и усаживается в кресло рядом с диваном, с тем чтобы молча просидеть два часа, уставив глаза в потолок.