Текст книги "Темная материя"

Автор книги: Юли Цее

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Посмотрев друг другу в глаза, они рассмеялись. С тех пор Рита его больше не видела.

Разумеется, ей был симпатичен полусумасшедший Шильф. И как раз потому-то она, следуя его научению, относится к нему с недоверием. Вот уж чего ей сейчас совершенно не нужно, так это присутствия гения, против которого она бессильна, несмотря на все свое тщание и старание, причем такого, который видит насквозь системное устройство ее метода познания. Дело Ральфа Даббелинга – самое важное из всех, какие ей до сих пор доставались. Его смерть, которая, возможно, даст ключ к разгадке медицинского скандала, принадлежит ей.

Хотя в семь часов уже весьма тепло, Рита перед уходом надевает на платье вязаную кофту. В своей «корсе» цвета губной помады она подъезжает к клинкерному дому на улице Генриха фон Стефана, предъявляет считывающему устройству свой пропуск и ставит машину на стоянку под замшелым козырьком из гофрированной жести. Презрев заднюю дверь, она обходит здание кругом, чтобы, как всегда, с развернутыми плечами и вздернутым подбородком, вступить в него через парадный вход.

2

У окошечка дежурного, опершись обеими руками на деревянную стойку и уткнувшись лбом в плексигласовую перегородку, ждет мужчина; глядя на него, можно подумать, что самостоятельно он не в силах удержаться на ногах. Рита навидалась таких голубчиков, и ей они отвратительны. Этот высок и статен. Такой, судя по его внешнему виду, вполне мог бы добиться в жизни чего-то получше. Волосы у него сальные, тусклые, грязного желто-псиного цвета. Шмотки на нем когда-то, видимо, стоили кучу денег; сейчас они перемазаны кровью и все сверху донизу измяты. Очевидно, этот тип носит их уже несколько дней не снимая. Каким бы образом такие субчики ни оказывались здесь – по своей собственной воле или приведенные полицейским патрулем, – от них всегда только лишние заботы и долгая возня, а в результате никакого толку.

Рита инстинктивно задерживает дыхание, ожидая, что от посетителя на нее пахнёт перегаром. Незнакомец даже не обернулся на стук ее сандалий. Дежурный полицейский приветственно поднимает руку, не прерывая разговора по телефону. Входя в вестибюль, Рита каждый день радуется, что на ней уже не лежат определенного рода рутинные обязанности.

Немного запыхавшись, она входит в свой кабинет на четвертом этаже, снимает вязаную кофту и с облегчением усаживается в черное кожаное кресло. За этим письменным столом с матовой стеклянной поверхностью она до сих пор ощущает себя ребенком, который забавляется, шлепая по квартире в папиных башмаках. Ну и подумаешь! Она точно знает, что отдельное помещение при ее нынешнем звании досталось ей только потому, что никто из коллег не хочет делить с ней общий кабинет. Она любит эту комнату, особенно компьютерные кабели, подведенные под полом и тянущиеся вверх вдоль ножек письменного стола через отверстия в ковровом покрытии. Вместе с выстроившимися в ряд безупречно надписанными папками на полке для документов компьютеры распространяют вокруг атмосферу профессионализма, искупавшись в которой с утра, как в крови дракона, Рита вступает в бой во всеоружии.

Рядом с клавиатурой развернутым веером лежат конверты необработанной входящей почты. Всю ночь в кабинете было открыто окно для проветривания, в толстых стенах здания прохлада продержится еще некоторое время. Далеко внизу, на рабатках, чуть не до смерти заухоженных бывшим кладбищенским садовником, галдит, как всегда, свора воробьев. Рита бросает злорадный взгляд на кроны деревьев за парковочной площадкой. До них так далеко, что ни один пернатый паразит не заглянет к ней в окно. Будь ее кабинет на первом этаже, Рита брала бы с собой на работу кошку.

Некоторое время она листает папку с делом Даббелинга. Самое впечатляющее тут – это фотографии, нисколько не утрачивающие своей жути и после сотни просмотров. Голова Даббелинга, торчащая в развилке ветвей подобно бутафорской страшилке в комнате ужасов. Та же голова, лежащая на столе рядом с искореженным телом, которое она еще недавно собой венчала. Из туловища, ярко белея, выглядывает позвоночник; отрезанные концы шейных артерий, трахеи и пищевода напоминают вывесившиеся шланги разбитой машины. Жертва, говорится в отчете судебно-медицинской экспертизы, в последний момент заметила опасность и в испуге вскинула голову, иначе трос перерубил бы ей череп. Задним числом Рита с благодарностью поминает Даббелинга за этот благородный жест. Его состояние и без того не подарочек.

Среди вновь поступивших документов по делу обнаруживается отчет криминалистической лаборатории. Ознакомившись с результатами, комиссар Рита по-детски захлопала в ладоши. Мужчины из группы по сбору следов лишь после препирательств согласились снять по ее указанию два квадратных метра лесной почвы и со всеми предосторожностями доставить их в лабораторию вместе с прихваченными заодно растревоженными муравьями. И вот теперь имеется генетический материал мужчины, до сих пор не числившегося ни в каком банке данных, который, однако, вскорости будет найден. И не кем иным, как Ритой. Еще одна новость: заявление возмущенной жительницы Фрейбурга, жалующейся на то, что наутро после убийства кто-то набросал в бак для биологических отходов всякой дряни. Таким образом, Рита получила почти все, что требовалось: орудие преступления, обувь, использованную при его совершении, таковые же брюки и рубашку – все, кроме самого преступника, чье назойливое отсутствие уже принимает почти материальные очертания. Судя по найденным волоскам и отпечаткам башмаков, вырисовывается блондин ростом метр девяносто и весом восемьдесят пять килограммов. Наверняка смазливый и умный убийца, не какой-нибудь там бедолага, которых даже жалко, когда отправляешь их за решетку.

Утро Рита проведет в больнице и продолжит поиски мужчины, чья внешность соответствует имеющимся приметам. В кардиологическом отделении ходят слухи, что Даббелингу угрожали. Но кто и как это делал, никому якобы не известно. В такой острой ситуации практически любой мог быть заинтересован в смерти Даббелинга. Фармакологический концерн, рисковавший потерять свою добрую репутацию ценой в миллиарды. Медицинская сестра, боявшаяся лишиться работы. Главный врач Шлютер, для которого Даббелинг стал опасен как соучастник. Шлютера Рита в очередной раз перехватит, прежде чем тот успеет окопаться где-нибудь в операционной. С тех пор как в университете обсуждается вопрос о принятии к Шлютеру дисциплинарных мер, тот скрывается у себя на отделении и его почти невозможно застать на месте. Заявление на него, послужившее началом медицинского скандала, было подано анонимно. Шлютер утверждает, что его пытается оклеветать какой-то конкурент из числа кардиологов.

Рита и сегодня будет опрашивать всех подряд, кого только ей удастся поймать. В середине дня она еще разок заглянет в велосипедный клуб. Сотрудники, непосредственно занимающиеся медицинским скандалом, круглосуточно держат ее в курсе всех новостей. Рита кидает бумаги на стол и потягивается, расправив плечи. Она намерена разобраться с этим делом еще до того, как главный криминальный комиссар Шильф купит железнодорожный билет до Фрейбурга. По крайней мере, если что-то не заладится, то не от недостатка настойчивости с ее стороны.

Полицей-обермейстера Шнурпфейля она сразу угадала по тому, как он постучался. Как всегда, он ждет, пока ему скажут «войдите», прежде чем приоткрыть дверь и заглянуть в щелку, – так он с улыбкой дожидается повторного приглашения. Лишь когда Рита громко крикнула: «Да заходите же вы наконец!» – он, подсобравшись, протиснулся своим гигантским телом в дверь и, переступив порог, привел себя в равновесие на середине комнаты. Шнурпфейль на десять лет моложе комиссара Скуры, и он единственный человек в полицейском участке, кто благодаря своему стоическому складу умеет с ней ладить. Молоденькие кандидатки на должность полицеймейстера считают его первым красавцем во всем управлении. Однако он всегда держится неуверенно, словно под горой мышц прячется испуганный человечек, вечно озабоченный тем, как бы его в один прекрасный день не вытащили за ушко да на солнышко. Вот и сейчас Шнурпфейль глядит с высоты своего башенного роста так, словно чувствует себя немного не в своей тарелке. Когда коллеги спрашивают его, как ему удается терпеть дурной характер Риты Скуры, он отвечает, что она умна и к тому же хороший комиссар. Похожи ли ее волосы на конские, он не может сказать, а остальное, что он там насчет нее думает, Шнурпфейль держит при себе. Когда случается передать плохие новости, это всегда поручают Шнурпфейлю. Ему это известно так же хорошо, как и ей. Остановившись у письменного стола, он вертит в руках фуражку Пока что Рита ни разу не предлагала ему присесть.

– Шнурпфейль, – произносит она, делая вид, что ищет что-то в лежащем перед ней деле, – вы отвезете меня в больницу?

– Да, – говорит Шнурпфейль и, немного подумав, добавляет: – В больницу тоже.

Подняв глаза, он опять нерешительно улыбается. Как ни трудно это понять его коллегам, он любит разговаривать с Ритой Скурой. Он ничего не имеет против грубоватого тона, его не коробит солдафонское обращение по фамилии. В конце концов, он – еще только молодой полицей-обермейстер, а она – многообещающий комиссар. Как правило, ему удается так отвечать на ее вопросы, что она не раздражается. Этим он гордится.

– Ну давайте излагайте в деликатной форме то, с чем пришли, – говорит Рита, убирая двумя руками упавшие на лоб тяжелые кудри.

Подобно многому другому, Рита терпеть не может лето. Будь ее воля, она бы согласилась, чтобы круглый год стояла осень или зима. В холодную погоду лучше думается и одеваться можно построже.

– Ну что там? Еще три доктора с отрезанными головами?

Шнурпфейль отводит взгляд от ее непобритых подмышек.

– Похищение ребенка, – отвечает он кратко.

Рита взглядывает на полицей-обермейстера с такой ненавистью, словно перед ней преступник, жертва и свидетель в одном лице.

– Повторите еще раз, если посмеете.

– Похищение ребенка, – повторяет Шнурпфейль.

Рита выпускает из рук свои волосы и откидывается на кресле так, что его спинка, спружинив, отклоняется назад.

– У того типа с желтыми волосами и окровавленной рубашкой?

– Откуда вы знаете?

Отмахнувшись, она оставляет без внимания его почтительный тон. Можно было сразу сообразить. Раз уж она приняла того типа у стойки дежурного за опустившегося пропойцу, то на самом деле он не меньше чем профессор.

– Отец?

– Сына нет уже четвертый день.

– И он только теперь явился?

– Похитители удерживали его обещаниями. Он боялся пойти в полицию.

– Деньги?

– Нет.

– И что, раз не деньги?

– Он не знает.

– Не поняла! Как ты сказал?

Рита вскакивает с кресла и грозно наступает на Шнурпфейля. Тот явно колеблется, не лучше ли отступить, но, подумав, решает, что нет.

– До сих пор, – говорит он, – отцу не предъявили никаких требований.

– Но они с ним контактировали?

– В день похищения. Ему велели ждать.

– Ну и хреновая же история!

Рита отворачивается от Шнурпфейля и так захлопывает окно, что стекло в нем отзывается дребезжанием. Она взмахивает несколько раз руками, словно разводя своими большими ладонями туман, не дающий ей хорошенько разглядеть полицей-обермейстера.

– На педофилов не похоже, – произносит она. – Может, что-то семейное. Заявление запротоколировано?

– Все в порядке. Он сидит внизу.

Внезапно Рита опускает руки:

– Неужели и он тоже врач?

– Профессор физики из университета.

– Господи всеблагой! – восклицает Рита. – Хоть за это спасибо!

Шнурпфейль так расплылся в улыбке, будто поблагодарили его самого. Рита прислоняется к краю стола, отчего ее таз еще больше раздается вширь, и поднимает вверх указательный палец, как она делает всегда, когда чувствует, что у нее ум заходит за разум.

– Похищения детей, – говорит она внушительно, – не любит пресса.

– Мы разделим это на части, – говорит Шнурпфейль. – Не обязательно сразу же сообщать прессе про похищение.

Рита кивает; ее напряженные плечи расслабляются. Как это уже часто бывало, полицей-обермейстер и на этот раз придумал выход, чтобы она успокоилась.

– Послушайте-ка, Шнурпфейль! Я при всем желании не могу заняться этим сама.

– Само собой! Шеф предлагает передать это дело Зандштрему.

– Зандштрем – законченный идиот, – говорит Рита. – Можете сообщить ему это от моего имени.

Шнурпфейль берет на изготовку карандаш.

– Пускай съездит с профессором к нему домой. Предупредить ребят из технического отдела и взять с собой психологиню. Телефоны поставить на прослушку по полной программе. И опрашивать его столько, сколько он выдержит. Семейные проблемы, круг друзей и знакомых, профессиональная деятельность. Если успею, вечером сама заскочу.

Шнурпфейль прячет записную книжку.

– Я только сбегаю вниз передать, – говорит он. – Затем отвезу вас в больницу.

– Хорошо.

Рита Скура, отведя взгляд от Шнурпфейля, смотрит на доску для записок, на которой рядом со снимками места преступления висит фотография ее кошки.

– Четыре дня, – произносит она. – Впору пожалеть профессора.

3

Машину у него забрали. Мобильный телефон забрали. Отобрали рубашку и брюки и упаковали в пластиковые мешки. На нем бумажный костюм, который шуршит при каждом шаге и в котором он кажется себе какой-то смесью трупа и клоуна. В настоящий момент он бы не возражал, чтобы его положили в алюминиевый ящик и с биркой на ноге задвинули в стенку Наконец-то прохлада, наконец тишина. Наконец бы уснуть!

У него отобрали ключи от квартиры, а сейчас отбирают и саму квартиру. На улице трое полицейских в гражданском ведут наблюдение за домом, чтобы установить, не ведется ли за ним наблюдение. В прихожей животом на полу растянулся какой-то человек в наушниках и с черным ящиком и ковыряется крошечной отверткой в телефонной розетке. Второй стоит, подпирая стенку, и дает полезные советы, стряхивая пепел от сигареты на паркет. На кухне сидит за столом гауптмейстер криминальной полиции Зандштрем и готовит себе бутерброд с ветчиной и соленым огурцом, он попросил разрешения позаимствовать«прошутто ди парма» – пармскую ветчину. В гостиной на кушетке, которая для Себастьяна теперь навсегда будет связана с самыми страшными днями его жизни, засела, уткнувшись носом в альбом с семейными фотографиями, маленькая, закутанная в зеленую шерсть женщина с тощими ножонками – совершенно диковинное существо, напоминающее птицу в человеческом платье.

«Вот и началось, чего я всегда ждал, – думает Себастьян. – В квартире идут съемки экспериментального фильма».

Отправляясь с утра пораньше на улицу Генриха фон Стефана, Себастьян при одной мысли, что теперь его ситуацией займутся компетентные специалисты, ощутил такое огромное облегчение, что ему чуть не стало дурно. Дача показаний, которой он так боялся, оказалась самой легкой частью всей процедуры. Нужно было только рассказать, что случилось (игральный автомат с металлической лапой, печальные мягкие зверюшки, Вера Вагенфорт), опустив при этом упоминание об одной-единственной фразе: «Кончай с Даббелингом». Дальше все пошло как по накатанному. Почти бесконечная череда вопросов обо всем, что только возможно. Только не о том, не убил ли он человека.

Однако сейчас ему становится дурно как раз от работы этих самых компетентных специалистов. Эти люди, кажется, заняты всем, чем угодно, – только не тем, как вернуть Лиама. Всякий раз, как он повторяет себе, что полиция действует, следуя испытанной методике, в голове у него возникает одно и то же возражение: «Они такие же люди, как все, и им ничего тут не сделать».

У себя в спальне он перед раскрытым гардеробом срывает с тела бумажный костюм, словно обертку непомерно огромного, никому не нужного подарка. Он хочет лечь на кровать, отключить сознание и предоставить остаток своей жизни на волю того, кто сумеет с ним толково управиться. Во время одевания он ставит сам себе ультиматум. Он предоставит полицейским действовать до полуночи. Затем скажет им, чего на самом деле потребовали от него похитители. Пускай спросят у доктора Шлютера, где Лиам.

Техник в прихожей поднимает кверху большой палец, чтобы предупредить, что подключение сейчас будет готово. Психологиня в гостиной встречает Себастьяна с дружелюбной улыбкой, от которой у нее под клювом приоткрывается горизонтальная щель. Она не произносит вслух, что Себастьян скрывает от всех какую-то грязную семейную драму, но следит краем глаза за каждым его движением и уже целую вечность все роется в фотоальбоме. В нем подробно документированы первые годы жизни Лиама. Дальше идут уже единичные фотографии, на которых почти не встречается делавший снимки Себастьян.

– Сейчас все будет готово. Скоро можно начинать.

Женщина-психолог убедила его, что в первую очередь необходимо поставить в известность Майку обо всем, что случилось, Если он откажется, то она позвонит в Аироло сама. Глядя на то, с каким рвением полицейские торопятся наладить свою технику до начала разговора, можно догадаться, что, по их мнению, Лиам находится у матери. Себастьян знает, как часто это бывает, что родители крадут друг у друга детей. Он только не знает, как втолковать своим посетителям, что этот случай сюда не относится.

– Ну вот, отлично проходит, – заявляет покуривающий техник таким тоном, словно его коллега только что починил сломанный унитаз.

Он подзывает жестом Себастьяна и подает ему телефонную трубку, которая спиральным проводом соединена с черным ящиком. С бутербродом в руке в переднюю выходит Зандштрем. От него пахнет горчицей. Он отирает рукой нос, приподнимая его кончик кверху, отчего его лицо на секунду превращается в свиное рыло. Женщина-психолог стоит в дверях, прислонившись к косяку и покусывая ноготь большого пальца, и, как китайский болванчик, все время дружески кивает Себастьяну. Если бы он мог, то позвонил бы не Майке, а Оскару и попросил бы его еще раз повторить то, что он сказал прошлой ночью: «Хочешь, я приеду?»

На этот раз Себастьян ответил бы «да».

Старомодная трубка кажется очень тяжелой. Набирая номер спортивного отеля в Аироло, Себастьян все время ощущает, как сзади его сверлят взглядом полицейские.

Вообще-то, этого следовало ожидать. Майки не оказалось на месте. Не для того она отправилась в Альпы, чтобы сидеть в четырех стенах. Она уехала на экскурсию, понимаете? Километров за сто, понимаете? Ну что вы, какой там мобильник! Тут же самая прелесть в том, что никто тебе не позвонит. Так ведь? Заученный смех. Да, самое позднее – к ужину. Она вам перезвонит.

Себастьян просит у женщины-психолога уступить ему кушетку. Ему больше не хочется отвечать на вопросы. Он не позволяет техникам включить музыку или телевизор. Вздыхая, полицейские вынимают с полки книжки и журналы и принимаются листать. Женщина-психолог отворяет окно и подслушивает сверху за Бонни и Клайдом, которые, проплывая по Ремесленному ручью, спорят друг с другом о дальнейшем развитии событий. В кухне звонит мобильный Зандштрема. С шоссе А81, где два сотрудника, проверяя показания Себастьяна, опрашивают шоферов-дальнобойщиков, туалетных работниц и обслуживающий персонал ресторана, не поступало ничего нового.

Ожидание. Себастьян так поднаторел в этой дисциплине, что уже через несколько минут перестает воспринимать, что происходит вокруг. Откинув голову, он сидит, уставясь в потолок; его белая поверхность приятна ему, так как соответствует нынешнему настроению. В то время как тело все глубже погружается в теплый зыбучий песок, сознание тихо воспаряет ввысь и кружит вокруг себя. Себастьян отчетливо ощущает, как время выходит из берегов. Цепочка секунд распадается на крошечные частицы. Его «я» растворяется и все же оставляет по себе нечто, с чем он может себя идентифицировать, некий наблюдательный пост за пределами тела и души. Находясь там, Себастьян может поразмыслить над вопросом, почему он так долго держался своей теории, которая никоим образом не соответствует его ощущению времени и пространства. Его существование протекает не во множестве миров. Это единый космос, который гулко шумит и в котором он, кроме собственной, ощущает также присутствие других сущностей. Их можно выделить по именам: Майка, Оскар, Лиам, и они вплетены в общую ткань свивающихся воедино течений, в которой материя и энергия едины и представляют собой информацию. Человеческое сознание, состоящее только из воспоминаний и опыта, есть не что иное, как чистая информация. Надо бы, думает наблюдательный пост по имени Себастьян, за письменный стол да записать вкратце. Надо бы выяснить, не направлены ли попытки Оскара путем квантизации времени вывести расчеты за начало Большого взрыва, в первую очередь на то, чтобы представить мир как большую информационную машину. Надо подумать над тем, не работаем ли мы оба все эти годы над одной и той же идеей, хотя и подошли к ней с разных сторон: над идеей о том, что время не только в философском, но и в физическом смысле является продуктом сознания, будучи в то же время идентично ему. Надо бы прямо сейчас поговорить с Оскаром, поискать общие моменты, надо бы… Раздается звонок в дверь, и фантазии Себастьяна распадаются, оставляя после себя одну мысль: человек – это прореха в пустоте…

Кто-то входит в квартиру. Женский голос обзывает Зандштрема идиотом и спрашивает, что нового произошло за прошедший день. Хороший вопрос. Наручные часы Себастьяна утверждают, что он разглядывал белую поверхность потолка пять часов кряду. Женщина входит в комнату и выбивает из рук курящего техника телевизионную программку. Себастьян уже видел ее этим утром в полицейском участке, когда она бегом поднималась по лестнице. Даже со спины она показалась ему неприятной. Сейчас она бегло оглядывает комнату, словно когда-то здесь что-то потеряла и вернулась забрать свою собственность. Когда женщина устремляется к Себастьяну, кучерявые волосы дыбятся вокруг ее головы как символ перманентной неуспокоенности. Большие груди проступают под плотно застегнутой кофтой сильнее, чем следует. Ручищей, поражающей своими размерами, она сокрушительно стискивает руку Себастьяна:

– Рита Скура. Комиссар полиции.

К счастью, она хотя бы не пристает к нему с вопросами, а расспрашивает вместо этого своих коллег. Зандштрем и психологиня пересказывают его показания, по-братски поделив их между собой. Едва они закончили, Рита Скура сообщает, что эта скотина главный врач весь день не показывался в отделении; что персонал но-прежнему, о чем ни спроси, только и делает, что умывает руки; в результате по делу убитого врача не выявлено никаких новых данных, и, соответственно, начальство наверху очень обеспокоено, как бы не подпалить свою задницу. Посреди ее руготни вдруг зазвонил телефон.

Все цепенеют, как в немой сцене, которая тотчас же сменяется лихорадочными метаниями. В поднявшейся неразберихе, когда все заговорили и забегали, Рита Скура превращается в начальницу. Одного техника усаживает за аппаратуру, Зандштрема отправляет на балкон, а психолога с Себастьяном к телефону.

– Трубку снять по моему знаку. Тянуть время, изображать дурачка. Переспрашивать. Понятно?

– Это, вероятно, моя жена, – говорит Себастьян.

Рита властно встряхивает головой и, удерживая зрительный контакт с техником, скрестив руки, встает, прислонившись к стенке. Себастьян чувствует необоримое желание накрыть Скуру гигантским стаканом, просунуть под него картонку и вышвырнуть комиссаршу на двор, как противное насекомое. Она щелкает пальцами, и техник по этому знаку протягивает ему трубку.

– Папа?

Голос Лиама доносится не только из трубки, но и из ящика, по бокам которого крутятся магнитофонные катушки.

– Погоди, папа. Ну, Манно же! Перестань!

Лиам говорит это кому-то другому, отвернувшись от трубки. Сзади слышно хихиканье, какая-то возня. Голос Лиама возвращается.

– Извиняюсь, – смеется Лиам. – Тут только один телефон, и туда входят только пятидесятицентовики. Филипп и Лена все время дергают меня за рукав. Им кажется, что это очень смешно, что ли.

– Лиам… – говорит Себастьян.

– Папа, ты на меня сердишься, что я так долго не звонил? Ну никак было не позвонить. Мы же в походе, с рюкзаками и палатками. Я потому что сразу попал в старшую группу за то, что рассказал, как разжигают огонь, про фокусирование лучей, температуру возгорания. И про ошибочное представление о кремне. Что на самом деле для этого нужен пирит. И тогда меня сразу взяли в поход…

– Лиам! С тобой все хорошо?

Нервный выкрик Себастьяна обрывает этот словесный поток. Смущенная пауза затягивается. Вылившись из аппаратуры, она накрывает всех присутствующих, течет, заполняя невидимой вязкой массой прихожую.

– Ну да! Все супер! – произносит наконец Лиам. – Что-то случилось, папа?

– Нет, – торопливо отвечает Себастьян. – Все в порядке. Я просто… беспокоился.

Пока Лиам соображает, Себастьян подносит ко рту стиснутый кулак и кусает побелевшие костяшки, чтобы не дать вздрагивающей диафрагме исторгнуть из горла нежелательные звуки.

– Некоторые дети очень скучают по дому, – говорит Лиам. – Может быть, ты соскучился по мне?

Это уже слишком! Себастьян вынужден закончить разговор. Прикрыв ладонью трубку, он упирается лбом в стенку и набирает в грудь побольше воздуху.

– Ты все правильно понял, – говорит он единственно возможным, бодрым тоном. – Слушай, Лиам, я должен кончать. Мы… Я позвоню тебе позже. Или завтра. То есть я хочу сказать, что заеду.

– Нет! – В голосе Лиама так и слышится испуг. – Завтра не получится! Мы же завтра собираемся…

– О’кей, Лиам! Развлекайся! До скорого! Пока, Лиам! Пока!

Трубка валится, и вместе с ней Себастьян. Техник нажимает какую-то клавишу. Щелк! Темнота. Что-то мягкое закрывает ему глаза. Чужая куртка с мужским запахом. Кто-то осторожно опускает Себастьяна наземь. Разволновавшаяся диафрагма заставляет его издать громкий крик.