Текст книги "Повесть о доме Тайра"
Автор книги: Юкинага Монах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)
17. Тайра покидают Фукухару
Князь Мунэмори и все другие вельможи Тайра, кроме князя Корэмори Комацу, взяли с собой жен и детей, но остальные их приближенные такой возможности не имели и пустились в бегство, побросав своих близких, не ведая, когда доведется вновь свидеться с ними.
Разлука всегда печальна, даже когда час новой встречи заранее известен, определенно назначен: какое же великое горе охватило людей нынче, когда расставаться им пришлось, быть может, навеки и они в последний раз видели своих близких! Немудрено, что и те, кто уходил, и те, кого покидали, проливали горькие слезы. Но нерушимы прочные узы, связующие вассала и господина! Мыслимо ли забыть о благодеяниях господ, которым служили долгие годы?! Оттого и шли вперед стар и млад, то и дело оглядываясь назад, и ноги, казалось, не хотели повиноваться их воле...
Многих, кто вел корабли,
огибая прибрежные скалы,
Вверясь теченьям морским, —
на волнах беспощадно качало.
Многие сушей ушли.
пробивались чащобой дремучей,
Плетью коней горяча,
по завалам взбирались на кручи,
Плыли по рекам в челнах,
на шесты и багры налегая.
Каждый по нраву избрал
путь на запад из отчего края...
Но вот прибыли Тайра в свою вотчину Фукухара, и князь Мунэмори, созвав самых доблестных, прославленных самураев, старых и юных, обратился к ним с речью:
– Настал конец счастью, сопутствовавшему нашей семье благодаря добродетели многих поколений прославленных наших предков! Род наш постигло возмездие за неправедные деяния. Боги отвернулись от нас, государь-инок нас покинул! Составив столицу, блуждаем мы по дорогам бесприютных скитаний – та-кова теперь наша участь, и впереди нас ждет неизвестность. Но мы знаем: не случайна связь между теми, кто хоть раз вместе укрывался от дождя под сенью дерева или вместе утолил жажду, зачерпнув воду из одного потока, – даже такая мимолетная встреча предопределена глубокой связью в предыдущих рождениях! Насколько же прочнее и глубже связующие нас узы! Все вы – не случайные люди, служившие нам лишь короткое время; вы – потомственные вассалы нашего дома, как и многие поколения ваших предков! Многие из вас связаны с нами узами родства, осыпаны щедрыми милостями нашего дома на протяжении нескольких поколений. В минувшие годы, когда процветал наш род Тайра, вы тоже благоденствовали и семьи ваши жили в довольстве благодаря нашим щедротам! Ныне пришло время воздать нам за эти благодеяния! Помните, здесь с нами император, владыка, украшенный всеми Десятью добродетелями, с нами три священных символа его власти! Отвечайте же, готовы ли вы следовать за ним на край света, в неведомые поля и горы?
Выслушав эти речи, и стар и млад ответили в один голос, проливая слезы волнения:
– Благодарность за добро свойственна даже несмышленым зверям и птицам! Так неужели же мы, родившись людьми, способны позабыть эту заповедь? На протяжении долгих двадцати лет мы лелеяли наших жен и детей и пеклись о наших вассалах единственно благодаря вашим щедрым благодеяниям. Мы, самураи, всадники, посвятившие себя служению луку и стрелам, почитаем двоедушие в особенности постыдным! Мы пойдем за государем повсюду, – не только здесь, в Японии, об этом и говорить нечего, – но и дальше, куда угодно, хоть в Силлу, в Пэкче, в Когуре, в Кидань[521]521
...в Силлу, в Пэкче, в Когуре, в Кидань... – Силла, Пэкче и Когу-ре – названия корейских царств, существовавших на Корейском полуострове в 1 тыс. н. э.; Кидань – название области, граничившей с севера с Китаем (Сунской империей, 960—1279), где обитали племена киданей.
[Закрыть], на край света, за моря-океаны, а там будь что будет! – так дружно ответили самураи, и вельможи Тайра воспрянули духом.
Ночь провели они в родном гнезде Фукухара. В небе низко висел тонкий, как натянутый лук, ущербный осенний месяц, нерушимо было безмолвие ночи, все вокруг погрузилось в тишину. Как обычно в пути, изголовье из трав насквозь отсырело от влаги – кто скажет, то роса ли была или слезы? Все вокруг навевало печаль. Не ведали Тайра, когда суждено им вновь вернуться сюда, и грустным взором глядели на многочисленные строения, воздвигнутые покойным Правителем-иноком, – вот Дворец на Холме, где весной любовались цветением сакуры, вот Дворец у Залива, где осенней порой наслаждались лунным сиянием. Дворец «Под сенью сосны», двухъярусный терем с решетчатыми террасами, дворец «Тростниковая кровля», беседка над прудом, павильон у конского ристалища, и другой павильон, для любования свежевыпавшим снегом, многочисленные усадьбы знатных родичей Тайра, и дворец самого государя, воздвигнутый по августейшему приказанию усердием покойного дайнагона Куницуны...
Яшма, устлавшая двор,
изразцовый узор черепицы —
Все по прошествии лет
стало меркнуть, ветшать и крошиться,
Сплошь за три года в саду
бурым мохом покрылись тропинки,
Жухлый бурьян заслонил
приоткрытых ворот половинки.
Дикий кустарник с быльем
проросли сквозь дырявую крышу.
Плющ по отвесной стене
извивался, взбираясь все выше.
Ярусы башен иных
покосились, оделись травою.
Ветер меж сосен шумел,
заунывно стеная и воя.
Занавеси порвались,
и в пустынные опочивальни
Только луне по ночам
заглянуть доводилось печально...
С рассветом Тайра предали огню дворец государя и взошли на корабль вместе с августейшим владыкой. И хоть скорбь была не столь велика, как при расставании со столицей, но и здесь разлука томила душу.
Вьется ли вечером дым
над костром солеваров у моря,
В горных ли падях олень
трубным зовом приветствует зори.
Бьются ли волны о брег,
серебрятся ли в лунном сиянье
Складки парчовых одежд,
орошенных слезами изгнанья,
Льются ли с темных дерев,
оглашают окрестные долы,
Трели вечерних цикад,
повторяя напев невеселый, —
Все, услаждавшее слух
и для взора отрадное прежде,
Ныне томило сердца,
пресекало дорогу надежде.
Будто бы только вчера
выступали походом в Суругу
Верных сто тысяч бойцов,
ратной доблестью равных друг другу,
Тех, что, сомкнув стремена
у восточной заставы Киёми,
Были готовы врага
поразить в его собственном доме.
Где же сегодня она,
та могучая, грозная сила,
Если семь тысяч всего
войска Тайра на запад отплыло?
Тихо клубы облаков
распростерлись над гладью морскою.
Вышних небес синева
предвечерней подернулась мглою.
Лег пеленою туман,
скрылся из виду остров Кодзима.
Месяц меж волн за кормой
плыл печально и невозмутимо.
Прочь от родных берегов,
покидая пределы залива,
Вверя теченьям судьбу,
уходили суда торопливо —
Шли чередой на закат
и за гранью небес исчезали,
Словно приютом для них
были те неоглядные дали...
Ночи сменялись и дни.
За горами оставив столицу,
В край незнакомый, чужой
углублялись судов вереницы,
И приходили на ум
храбрым витязям древние строки:
«Чаял ли я забрести
в этот край незнакомый, далекий...»[522]522
«Чаял ли я забрести // в этот край незнакомый, далекий.» – парафраз стихов поэта Аривары Нарихиры (IX в.) из «Повести Исэ» (X в.), одного из ранних произведений японской литературы, где проза перемежается стихами этого поэта. Лирический герой повести, странствуя далеко от родной столицы Хэйан, обращается к птицам, которые зовутся «столичными», с вопросом – жива ли его любимая, которую он оставил на родине? (яп. мияко-дори, букв.: «птицы столицы», разновидность чайки).
[Закрыть]
Реяли всюду в пути
белых чаек шумливые стаи,
То припадая к волнам,
то под самые тучи взмывая.
Веяло грустью от них,
как от вестников прежнего мира, —
«Птицы столицы родной»
называл их поэт Нарихира...
Так, в двадцать пятый день седьмой луны 2-го года Дзюэй, Тайра навсегда расстались со столицей.
СВИТОК ВОСЬМОЙ
1. Государь-инок на святой горе
В двадцать четвертый день седьмой луны 2-го года Дзюэй, около полуночи, государь-инок тайно покинул свой дворец Обитель Веры, Ходзюдзи, и проследовал в монастырь, на гору Кураму. Сопровождал его один лишь Сукэтоки, Правый конюший, сын дай-нагона Сукэкаты. Но в монастыре посчитали, что оставаться там для государя опасно, ибо гора Курама расположена слишком близко к столице. Тогда, преодолев крутой, опасный путь через вершины Саса и Якуо, государь направил стопы в обитель Дзякудзё, в долину Гэдацу, в Ёкаву[523]523
...в обитель Дзякудзё, в долине Гэдаиу, в Ёкаву. – Монастырь на горе Хиэй делился на три большие зоны: так наз. Восточную башню, где находился главный храм Энрякудзи, Западную башню и Ёкаву; последняя, в свою очередь, подразделялась на шесть «долин». Одна из этих шести долин именовалась Гэдацу (букв.: «освобождение от (оков) мирского греха», санскр. «вимукта», «вимочта»). Здесь же, неподалеку, находился храм Нирваны, Дзякудзё.
[Закрыть]. Но тамошние монахи уговорили его переехать в Восточную башню, в обитель Энъю[524]524
...в обитель Энъю... – Так назывались покои настоятеля, неподалеку от Восточной башни, главной зоны монастыря на горе Хиэй.
[Закрыть], ибо, считали они, государю больше пристало пребывать в Главном храме. Там и монахи, и самураи стали бдительно охранять его особу.
Так случилось, что, покинув Приют Отшельника, государь-инок укрылся на горе Тяньтайшань; император оставил Фениксовы чертоги и удалился к морю, на запад; канцлер нашел убежище в глубине гор ёсино, принцессы и принцы покинули столицу и спрятались в окрестностях – одни в храме бога Хатимана, другие – в храмах Камо, Сага, Удзумаса, близ Восточной горы, Хигасиямы, или у Западной горы, Нисиямы... Тайра уже бежали, а Минамото еще не вступили в город – в дом без хозяина обратилась столица! С основания мира не случалось такого, даже помыслить о чем-либо подобном было невозможно! Хотелось бы знать, что написано об этом в сочинении принца Сёто-ку «О днях грядущих»?[525]525
...в сочинении принца Сётоку «О днях грядущих». – Апокрифическое сочинение принца Сётоку, содержавшее предсказания о будущих судьбах Японии, хранилось в храме Четырех Небесных Владык, Ситэннодзи, в краю Сэтцу и в некоторых других храмах, и оказало большое влияние на письменные памятники Средневековья.
[Закрыть]
Как только разнесся слух, что государь-инок пребывает на горе Тяньтайшань, все поспешили туда же – прежний канцлер Мотофуса, нынешний – Мотомити, все министры – Главный, Левый, Правый и Средний, дайнагоны, тюнагоны и советники-сайсё, царедворцы третьего, четвертого и пятого рангов, все, кто считался в мире благородным и знатным, кто мечтал о продвижении в чинах и званиях, кто владел имениями и занимал важные должности, – все были здесь, никто не упустил случая! Вельможи так переполнили обитель Энъю, что и на дворе, и в самой обители, у ворот и за воротами яблоку упасть было негде, так много здесь собралось народа! Давка и толчея, казалось, еще больше приумножат славу Святой горы, послужат вящему ее процветанию!
А в двадцать восьмой день той же луны государь-инок возвратился в столицу. Пятидесятитысячное войско Ёсинаки из Кисо сопровождало его почетным эскортом. Ёситака, один из родичей Минамото из края Оми, ехал впереди, высоко подняв белый стяг – фамильный стяг Минамото. Двадцать с лишним лет не видали в столице белого стяга, сегодня впервые за эти годы он развевался на улицах, и дивно то было! Тем временем курандо Юкииэ тоже вступил в столицу через мост Удзи, а Ёсикиё, сын Ёсиясу из Митиноку вошел в город с дружиной, перевалив через вершину горы Оэяма.
Во дворце государя-инока тюнагон Цунэфуса и глава Сыскного ведомства Санэиэ вышли на помост и пригласили Ёсинаку и Юкииэ приблизиться. В тот день Ёсинака из Кисо облачился в красный парчовый кафтан и поверх него – в панцирь, скрепленный узорным китайским кожаным шнуром, опоясался могучим мечом, за спиной у него висел колчан, полный стрел, украшенных черно-белым оперением, под мышкой он держал лук, туго оплетенный пальмовым волокном, сверху крытый лаком, а шлем он снял и повесил через плечо на шнурах. Юкииэ был в темно-синем парчовом кафтане, алом панцире, с мечом, украшенным позолотой, стрелы у него были с черной полосой по белому оперению, а под мышкой он держал лук, крытый лаком. Он тоже обнажил голову, повесил шлем через плечо на шнурах. Оба преклонили колени перед помостом и, не вставая с колен, выслушали высочайшее повеление – догнать и истребить весь дом Тайра во главе с князем Мунэмори, прежним Средним министром, и всеми остальными сородичами. Склонившись до земли, Кисо и Юкииэ с благоговением выслушали приказ. Потом они сказали, что у них еще нет пристанища в столице, и Кисо получил Западный приют – усадьбу Главного кравчего Наритады на Шестой дороге, а курандо Юкииэ пожаловали Камышовую палату – Южный павильон на подворье Обители Веры. Государь-инок, сокрушаясь, что Тайра, родичи императора по материнской линии, захватили священную особу и теперь император вынужден скитаться по волнам в море, послал на запад высочайший указ, повелевающий возвратить в столицу императора и три священных символа его власти. Однако Тайра не повиновались указу и согласием не отвечали.
У покойного императора Такакуры, кроме нынешнего императора Антоку, было еще трое сыновей. Второго принца Тайра забрали с собой на запад, намереваясь со временем провозгласить наследником трона, а Третий и Четвертый принцы остались в столице. В пятый день восьмой луны государь-инок Го-Сиракава приказал привести к нему этих принцев.
Сперва он подозвал Третьего принца, – тому было пять лет.
– Подойди сюда, ближе, ближе! – сказал он. Но принц, увидев государя, закапризничал и уперся. «Не надо, уведите!» – промолвил государь-инок и отослал его прочь.
Затем позвали Четвертого принца, и не успел государь сказать ему: «Подойди!» – как тот, ничуть не робея, сразу уселся к нему на колени и доверчиво, ласково прильнул к деду.
– Разве стал бы он так ластиться ко мне, старому чернецу, будь он мне чужой, не родной? – прослезившись от умиления, сказал государь-инок. – Вот мой подлинный внук! Он точь-в-точь походит на покойного государя. И как только я до сих пор ни разу не повидал этого ребенка, живую память, оставленную покойным сыном!
Государю прислуживала монахиня Нии из храма Чистой Земли – в то время она еще звалась госпожой Танго.
– Значит, вы изволите передать престол этому принцу? – спросила она.
– Разумеется! – отвечал государь.
Решено было обратиться к гаданию, и вышел ответ: «Если на престол вступит Четвертый принц[526]526
Четвертый принц – будущий император Го-Тоба.
[Закрыть], сто поколений его потомков будут править Японией!»
Мать принца была дочерью Нобутаки, советника Ведомства построек. Она служила при дворе государыни Кэнрэймонъин, когда та еще не была в ранге старшей императрицы. Государь Такаку-ра часто призывал эту даму, и она родила одного за другим трех принцев. У советника Нобутаки было несколько дочерей, и он мечтал, чтобы одну из них государь взял хотя бы в младшие супруги. Существует поверье: если завести в хозяйстве тысячу белых кур, девушка из этого дома обязательно станет супругой государя. Так ли, иначе ли, но Нобутака и в самом деле собрал и держал у себя в усадьбе тысячу белых кур, и, быть может, поэтому его дочь и впрямь стала матерью принцев. В глубине души Нобутака был очень этому рад, но опасался Тайра и побаивался ревности государыни, а потому не мог лелеять этих принцев так, как ему бы хотелось. Но супруга Правителя-инока, госпожа Ниидоно, сказала:
– Бояться тут нечего! Я сама воспитаю их и сделаю наследными принцами! – И бережно пестовала младенцев, приставив множество нянек.
Один из этих детей, принц Четвертый, рос в доме родного брата госпожи Ниидоно, преподобного Ноэна, настоятеля храма Торжества Веры, Хоссёдзи, но его преподобие бежал на запад вместе с другими Тайра в такой тревоге и спешке, что оставил в столице и супругу свою, и Четвертого принца. Однако вскоре он спешно прислал из западных земель человека, наказав ему забрать супругу и принца и как можно скорее доставить их к нему. Несказанно обрадованная, супруга тотчас же втайне собралась в путь, прихватив с собой принца, и была уже на Седьмой дороге, когда старший брат ее, Норимицу, правитель земли Кии, остановил ее, говоря: «Уж не помутилась ли ты в рассудке?! Ведь именно сейчас судьба, быть может, улыбнется этому принцу!» – и не разрешил ей уехать. А уже на другой день за принцем прислали карету от государя-инока Го-Сиракавы. Само собой разумеется, что избрание Четвертого принца на царство совершилось по воле богов, но все же нельзя не признать, что сей Норимицу сослужил ему поистине великую службу!
Тем не менее, вступив на престол, Четвертый принц, казалось, вовсе позабыл о Норимицу, и тот проводил дни и годы, так и не Удостоившись ни малейшей монаршей милости. И вот, излив свою грусть в стихах, он сложил два стихотворения танка и нарочно обронил эти стихи во дворце государя.
Быть может, опять услышу,
как отзвук былого, призывный твой глас —
о кукушка, помнишь, ночами
в роще Оисо ты распевала...
Второе стихотворение гласило:
Под сенью вьюнка
приютилась лесная синица,
завидуя той,
что живет, заботы не зная,
в разукрашенной прочной клетке...[527]527
«Под сенью вьюнка // приютилась лесная синица...» – Стихотворение принадлежит известному поэту японского средневековья Дзякурэну (1139?—1202), ученику поэта Сюндзэя (поэтическая антология «Собрание драгоценных листьев» («Гёкуе-вакасю»), 1313-).
[Закрыть]
Император увидел эти стихи.
– Бедняга! Значит, он еще жив! Какой грех, что я совсем позабыл о нем! – сказал он и, наградив Норимицу, пожаловал ему третий придворный ранг.
2. Натора
В десятый день восьмой луны того же 2-го Дзюэй дворце государя-инока состоялась раздача званий. Кисо стал Левым конюшим и получил в дар край Этиго, а курандо Юкииэ – край Бинго. Сверх того, указом государя Го-Сиракавы приказано было впредь именовать Ёсинаку из Кисо полководцем Восходящее Солнце. Но край Этиго пришелся Кисо не по душе, и тогда ему пожаловали взамен край Иё. А Юкииэ не понравилась земля Бинго, и ему отдали землю Бидзэн. Кроме них, еще десять родичей Минамото удостоились разных придворных званий.
А в шестнадцатый день той же луны более десяти членов семейства Тайра лишили всех должностей и чинов и вычеркнули их имена из списков придворных. Только для троих сделали исключение – для дайнагона Токитады, его сына Токидзанэ, вельможи Танго, и для Главного казначея Нобумото, вельможи Сануки, ибо с дайнагоном Токитадой государь-инок состоял в переписке, то и дело посылая ему письма с требованием возвратить в столицу императора Антоку и священные императорские регалии.
В семнадцатый день той же луны Тайра прибыли на остров Девяти Земель Кюсю в Дадзайфу, что в краю Тикудзэн, в уезде
Микаса. Самурай Таканао Кикути сопровождал их от самой столицы, но теперь, притворившись, будто едет вперед, чтобы открыть для проезда Тайра заставу Оцуяму, перебрался в край Хюгу, затворился в своей усадьбе и, сколько Тайра ни призывали его обратно, не подумал явиться к ним, так что из всех воинов острова Кюсю при Тайра остался только Танэнао Окура из Ивато. Самураи Кюсю и двух прилегающих островов – Цусимы и Ики – обещали Тайра сразу же прибыть к ним на подмогу, однако на деле никто из них не сдержал данного слова.
Тайра совершили паломничество в храм Радости и Спокойствия, Анракудзи[528]528
...храм Радости и Спокойствия, Анракудзи... – Храм Анракуд-зи находился в Дадзайфу (современная префектура Фукуока). Первоначально только один из павильонов храма был посвящен богу Тэмману – обожествленному после смерти опальному вельможе Митидзана Сугаваре. Ко времени описываемых событий, однако, весь храм уже считался обителью бога Тэммана; Тайра, следовательно, имели все основания апеллировать к этому божеству, так же, как и они, изведавшему при жизни горечь изгнания и опалы.
[Закрыть], все вместе слагали там стихи танка, сплетая их в стихотворные цепочки рэнга[529]529
...сплетая их в стихотворные цепочки рэнга... – В аристократическом обществе, при дворе, было принято собираться для своеобразных поэтических турниров, участники которых должны были экспромтом слагать стихи танка, подхватывая последние строчки, сложенные предыдущим участником. Стихи записывает специальный писец. Этот своеобразный вид коллективного поэтического творчества получил особенно большое распространение в последующие XIV—XV вв.
[Закрыть], и преподнесли стихи к алтарю бога.
Князь Сигэхира сложил:
По старой столице
тоска нас снедает, томит —
не так ли в изгнанье
тосковал по родному дому
ты, божественный Небожитель!..
Услышав эти стихи, все невольно пролили слезы.
В двенадцатый день той же луны, по манифесту государя-инока, во дворце Отдохновения, Канъин, состоялась церемония восшествия на престол Четвертого принца. Должность канцлера осталась по-прежнему за вельможей Мотомити. Когда закончилось назначение главного и всех остальных курандо, присутствующие удалились. Кормилица Третьего принца горевала и плакала с досады, да поздно. Хотя и сказано, что не светят в небе два солнца, а в стране не бывает двух государей[530]530
...не светят в небе два солнца... – Древнекитайское изречение, заимствованное из «Исторических записок» Сыма Цяня (раздел «Основные записи», гл. 8, «Основные записи о деяниях императора Гао-цзу»),
[Закрыть], теперь, из-за неправедных деяний Тайра, появилось два императора – один в столице, другой – на окраине, в захолустье.
Давным-давно, в старые времена, во 2-м году Тэнъан в двадцать третий день восьмой луны скончался император Монтоку. У него осталось много сыновей-принцев. Все они давно мечтали воссесть на троне и давно уже втайне возносили о том молитвы. Старшего сына звали принц Корэтака, было у него еще и другое имя – принц Охара. Обширным умом своим он был достоин императорского престола, ибо, как сказал поэт:
Второй принц, Корэхито, был рожден государыней Сомэдоно, дочерью князя Ёсифусы Фудзивары, в ту пору канцлера. Все вельможи семейства Фудзивара лелеяли этого принца и служили ему опорой, так что он тоже мог считаться достойным воссесть на троне. Первый принц заслуживал престола своей ученостью, зато у второго было много одаренных умом вассалов, способных мудро управлять государственными делами. И тот и другой никак не заслуживали отказа в своих стремлениях; царедворцы пребывали в растерянности, не зная, кому отдать предпочтение. Первый принц, Корэтака, поручил молиться за него преподобному Синдзэю, настоятелю Восточного храма, Тодзи, ученику святого вероучителя Кобо. За второго принца, Корэхито, молитвы возносил преподобный Эре со Святой горы Хиэй, давнишний духовный наставник его деда, вельможи Ёсифусы. «Оба монаха известны святостью, оба ничуть не уступают друг другу в высоком духовном сане... Да, нелегко будет решить дело!» – шептались люди.
После кончины микадо вельможи собрались на совет. «Люди осудят нас, если мы назначим нового государя по собственному нашему разумению, – решили они. – Скажут, будто мы руководствовались корыстью или судили слишком пристрастно. Надо устроить состязание в верховой езде и борьбе сумо, и пусть все решит исход состязания!»
Во второй день девятой луны того же года оба принца проследовали на конское ристалище Укон. Толпами собрались вельможи и царедворцы в пышных нарядах. Как звезды, сверкали украшенные драгоценными камнями удила рядами стоявших коней – великолепное, небывалое зрелище! Все придворные замирали в тревоге, от волнения сжимая руки, – каждый держал сторону того или другого принца. Священнослужители, возносившие моленья каждый за своего принца, не уступали друг другу в рвении! Синдзэй установил свой алтарь в Восточном храме, Эре читал молитвы во дворце, в молитвенном зале Сингон. Внезапно объявили, что Эре умер. На самом же деле Эре сам пустил этот слух в расчете на то, что, услыхав о его смерти, Синдзэй ослабит рвение. Напрасное упование! Синдзэй продолжал молиться еще более усердно!
Начались скачки. Было десять заездов. В первых четырех победили сторонники принца Корэтаки, в остальных шести – всадники принца Корэхито. Затем последовало состязание в борьбе.
Со стороны принца Корэтаки вышел храбрый Натора, богатырь, обладавший силой шестидесяти человек, стражник Правой дворцовой стражи. Вызов его принял сторонник принца Корэхито, младший военачальник Ёсио. Казалось, Натора одолеет его одной рукой, ибо Ёсио был очень мал ростом. Однако ёсио заявил, что ему было во сне вещание свыше, и потому он решил бороться.
Вот сошлись Натора и ёсио, крепко-накрепко сцепились руками и снова разошлись в стороны. Но вскоре Натора обхватил Ёсио, поднял на воздух и отбросил прочь от себя на добрых два дзё. Однако Ёсио не упал, а сразу встал на ноги. Одним махом подскочив к Наторе, он с криком схватил его, пытаясь свалить. В тот же миг Натора с криком обхватил Ёсио, тоже стараясь повалить его наземь. Казалось, борцы не уступают друг другу. Но Натора был велик ростом, всем телом навалился он на Ёсио, стараясь подмять его под себя. Казалось, Ёсио не избежать поражения. Видя это, госпожа Сомэдоно, мать принца Корэхито, непрерывно слала гонцов к преподобному Эре.
Один за другим, как зубья частого гребня, представали гонцы пред монахом, говоря: «Что делать?! Похоже на то, что наша сторона проиграет!» Тогда преподобный Эре, взывавший к божеству Дайитоку[532]532
...взывавший к божеству Дайитоку... – Бог Дайитоку (санскр. Ямантака) – один из Пяти светлых богов, ведающий западной стороной света. Его часто изображают верхом на буйволе, окруженным пламенем, с оружием в руках.
[Закрыть], воскликнув: «Это прискорбно!» – схватил свой ритуальный остроконечный жезл, одним ударом сам разбил себе голову, смешал мозг со щепой драгоценного древа и возжег священный костер. Столбом поднялись клубы черного дыма, Эре стал перебирать четки, и Ёсио победил!
Сказывают, что с тех самых пор монахи Святой горы, чуть что, с гордостью говорят: «Наш Эре пробил себе голову – так ревностно он молился... Благодаря ему на императорский трон вступил младший из братьев! А наш блаженный праведник Сонъи мечом своей мудрости успокоил гневный дух опального Сугавары!»
Так, один-единственный раз, наследование престола решилось силой буддийской веры; во всех же остальных случаях вступление на трон – и говорить нечего! – всегда вершится только по воле великой богини Аматэрасу!
Весть об избрании нового императора дошла до Тайра, пребывавших в западных землях. «О горе! Надо было захватить с собой Третьего и Четвертого принцев!» – досадовали они, а дайнагон Токитада сказал:
– Наверное, на трон посадят сына покойного принца Мотихито, которого Кисо почитает как своего господина... Опекун мальчика, Сигэхида, правитель земли Сануки, сперва отдал его в монахи, но потом вместе с ним бежал к Кисо на север!
– Да разве можно сделать императором принца, уже принявшего монашеский чин? – возразил ему кто-то.
– Очень даже возможно! – отвечал Токитада. – В чуждых пределах тоже бывали примеры, когда человек вновь становился мирянином и вступал на престол. Да и в нашей стране император Тэмму, в бытность свою наследником, принял постриг из страха перед принцем Отомо и укрывался от него в горах Ёсино, но потом, одолев принца, в конце концов вступил на престол. Государыня Кокэн, обратившись на путь просветления, сняла мирские одежды и стала именоваться инокиней Хооки, но впоследствии снова стала править страной под именем императрицы Сётоку. И уж тем более может поступить подобным образом сей принц-расстрига, которого Кисо почитает за своего господина, – тут никакой помехи не будет!
Во второй день девятой луны того же года государь-инок отправил в храм Исэ своего посланца с молитвенными дарами – по слухам, советника Наганори. В прошлом, при государях Сюдзяку, Сиракаве и Тобе, тоже бывало, что оставившие трон императоры посылали своих придворных с дарами в Исэ. Однако так поступали они до вступления в лоно буддийской веры; но чтобы возносить моления великой богине в Исэ после пострига – такого до сих пор никогда еще не случалось!
